Текст книги "Творения, том 2, книга 2"

Автор книги: Иоанн Златоуст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

ПОХВАЛЬНАЯ БЕСЕДА о святом мученике Лукиане [1] .

Чего боялся я вчера, то и случилось, сбылось ныне: когда прошел праздник, ушел с ним вместе от нас и народ, и собрание у нас сделалось меньше. Я знал вполне, что это случится, однако не отменил поэтому поучения, так как хотя не все, слушавшие вчера, оказали повиновение, но не все и непослушны оказались; а это не мало для нас в смысле утешения. Поэтому и сегодня я не уклонюсь от поучения, так как если и не чрез нас, то чрез вас во всяком случае они услышат сказанное. Подлинно, кто мог бы в молчании пере-нести такую беспечность их, или извинить и оправдать тех, которые, видев столько времени мать свою (церковь) и насладившись в ней благами, удалились и не смогли вторично опять возвратиться, уподобились не голубице Ноевой, но ворону, и притом тогда, как зима и волнение еще продолжаются, и все более жестокая каждый день поднимается буря, а этот святый ковчег стоит посредине и всех зовет и привлекает в себе и прибегающим к нему доставляет великую безопасность? Он отражает не удары воды и волн, но непрестанные восстания неразумнейших страстей, истребляет зависть, низлагает безумие. Здесь и богатый не сможет презирать бедного, слыша из божественных Писаний, что "всякая плоть – трава, и вся слава человеческая[2] – как цвет полевой" (Ис.40:6), и бедный, увидев другого богатым, не предастся зависти, слыша и сам слова другого пророка: "не бойся, когда богатеет человек, когда слава дома его умножается: ибо умирая не возьмет ничего; не пойдет за ним слава его" (Пс.48:17-18). Такова природа этого богатства: оно не сопутствует имеющим его, не переселяется отсюда вместе с приобретшими его, не защищает, когда они бывают судимы там и подвергаются наказаниям, но совершенно отлучается от них смертью, а многих покидало и прежде смерти; пользование им неверно, наслаждение ненадежно, приобретение опасно. Но не таковы свойства добродетели и милостыни; это сокровище неприкосновенно. Откуда известно это? Тот, кто любомудрствовал о здешнем богатстве и сказал, что не снидет с ним слава его позади его, он же и о сокровищах милостыни, всегда пребывающих и никогда не похищаемых, научил нас, сказав так: "Он расточил, роздал нищим; правда его пребывает во веки" (Пс.111:9). Что может быть удивительнее этого? Собираемое погибает, а расточаемое остается целым, – и весьма справедливо, так как одно принимает Бог, а из руки Божией никто не может похитить, другое же сохраняется сокровищах человеческих, где подвергается многим козням, где много зависти и недоброжелательства. Итак, возлюбленный, не ленись проводить здесь время, потому что, если какая-нибудь скорбь возмущает тебя, здесь она прогоняется; если – житейские заботы, они убегают; если – безумные страсти, они погасают; а с торжища, от зрелищ и из других внешних собраний мы возвращаемся домой, обремененные множеством забот, скорбями и болезнями душевными. Если ты постоянно будешь проводить время здесь, то непременно сложишь с себя и то зло, какое ты получил отвне; а если станешь уклоняться и убегать, то н те блага, какие ты приобрел от божественных Писаний, непременно потеряешь, мало по малу расточая свое богатство во внешних собраниях и беседах. А что это справедливо, постарайтесь, вышедши отсюда, повидать небывших здесь сегодня, и вы увидите, сколько различия между вашим благодушием и их душевным расстройством. Не так прекрасна и приятна невеста, сидящая в брачном чертоге, как дивна и славна душа, являющаяся в церкви благоухающей духовными ароматами. Кто приходит сюда с верою и усердием, тот выходит с бесчисленными сокровищами; как только он откроет уста, тотчас исполняет присутствующих всяким благоуханием и духовным богатством; и хотя бы постигли его бесчисленные бедствия, он все перенесет легко, получив здесь от божественных Писаний достаточное побуждение к терпению и любомудрию. И как стоящий постоянно на скале смеется над волнамн, так и участвующий постоянно в (церковных) собраниях и орошаемый божественными изречениями, утвердив себя как бы на скале правильного суждения о вещах, не увлечется ничем человеческим, ставши выше напора житейских дел. Получив великую пользу и душевное утешение не только от поучения, но и от молитвы, и от отеческого благословения, и от общего собрания, и от любви братий, и от многого другого, он таким образом возвращается, принося домой бесчисленные блага. Посмотри же, какого вы сподобитесь сегодня благословения, и какую те понесут потерю. Вы уйдете отсюда, получив награду мучеников, а они, кроме того, что лишатся этой прибыли, потерпят еще другой вред, навлекши на себя от бесполезных занятий большую кучу забот. Как "кто принимает пророка, во имя пророка, получит награду пророка; и кто принимает праведника, во имя праведника, получит награду праведника" (Мф.10:41), так и принимающий мученика во имя мученика получит награду мученика; а прием мученика – собираться в память его, участвовать в беседе о его подвигах, дивиться совершенному им, соревновать добродетели, передавать другим доблести его. Таково угощение мучеников; так принимают этих святых, – так и вы поступили сегодня!

2. Итак, вчера Господь наш крестился водой, а сегодня раб крещается кровью; вчера отверзлись врата неба, сегодня попраны врата ада. Не удивляйтесь, если я мученичество назвал крещением: и здесь Дух витает с великим обилием, и бывает изглаждение грехов и дивное некое и чудное очищение души, и как крещаемые – водой, так претерпевающие мученичество омываются собственной кровью, что случилось и с этим (мучеником Лукианом). Но прежде речи об убиении его, необходимо сказать о коварстве диавола. Увидев ясно, что мученик посмевался всякому наказанию и мучению внешнему и что, и печь разжегши, и яму ископав, и колесо приготовив, и подняв на дерево, и свергнув в пропасть, и бросив на зубы зверей, не смог он преодолеть любомудрия святого, (диавол) придумал другой, жесточайший способ и постарался изыскать такое мучение, которое было бы и самым резким и вместе самым продолжительным. Так как из наказаний невыносимые доставляют весьма скорое избавление, а более продолжительные причиняют меньшую боль, то он постарался найти наказание, совмещающее то и другое, и продолжительность и чрезвычайную, невыносимую боль, чтобы и силой, и продолжительностью времени сокрушить твердость души мученика.

Что же он делает? Он предает святого сего голоду. А ты, услышав о голоде, не оставляй этого слова без внимания; это самая жестокая из всех смертей; свидетелями тому – испытавшие голод; не дай Бог нам испытать его; мы хорошо научены молиться, "чтобы не впасть в искушение" (Мф.26:41). Он (голод), как бы палач какой, сидящий внутри утробы, терзает все члены, сильнее всякого огня и зверя пожирая со всех сторон тело, причиняя постоянную и невыразимую боль. И чтобы знал ты, каков голод, (скажу, что и детей) часто съедали матери, не вынесши силы этого зла. И пророк, оплакивая это бедствие, сказал: "Руки мягкосердых женщин варили детей своих" (Плач.4:10). Матери ели тех, кого родили, и чрево родившее делалось гробом для рожденных им детей, и голод побеждал природу, или вернее – не природу только, но и волю; но мужества этого святого он не победил. Кто не изумится, услышав это? Что в самом деле сильнее природы? Что переменчивее воли? И однако, чтобы ты знал, что нет ничего сильнее страха Божия, воля оказалась тверже природы; матерей посрамляло это мучение и заставляло забывать болезни рождения, а этого святого не могло уронить; не преодолела его любомудрия, и не победила его мужества эта казнь, но пребывал он тверже всякого адаманта, услаждаясь благими надеждами, восхищаясь поводом к подвигам, имея достаточное утешение в самой причине борьбы, особенно же слушая постоянно слова Павла: "в голоде и жажде, на стуже и в наготе" (2Кор.11: 27); и еще: "Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои" (1Кор.4:11), так как он знал, верно знал, что "не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих" (Мф.4:4). Когда же скверный демон увидел, что он не поддается и такой крайности, то сделал мучение еще более тяжким: взяв идоложертвенное и наполнив им трапезу, он положил это пред его глазами, чтобы готовой возможностью ослабить твердость его воли, потому что мы не так уловляемся, когда не видно соблазнительных предметов, как в то время, когда они находятся пред нашими глазами, как и похоть к женщинам легче одолеваем, не видя благообразной женщины, нежели постоянно смотря на нее. Однако праведник победил и эту хитрость, и чем диавол думал ослабить его мужество, это более всего и укрепило его к подвигам: он не только не потерпел ничего от взгляда на идоложертвенное, но еще более стал отвращаться от него и гнушаться. И что мы испытываем по отношению к врагам, – чем больше мы смотрим на них, тем больше ненавидим их и отвращаемся, – это же испытал он тогда в отношении к той мерзкой жертве: видя ее, он еще больше гнушался и избегал ее, и постоянное созерцание возбуждало в нем еще более ненависти и отвращения к предложенному. Хотя голод и сильно вопиял внутри и повелевал коснуться предложенного, но страх Божий отводил руки и заставлял забыть самую природу; смотря на скверную и проклятую трапезу, (мученик) вспоминал о другой, страшной и исполненной Духа трапезе, и так воспламенялся, что избрал лучше перенести и вытерпеть все, нежели вкусить тех скверных снедей. Вспоминал он и о трапезе трех отроков, которые, будучи в молодости взяты в плен и лишены всякой защиты, в земле чужой и стране варварской показали такое любомудрие, что мужество их воспевается доныне. Тогда как иудеи, и собственной владея землей, предавались нечестию, и в храме находясь, служили идолам, эти юноши, отведенные в варварскую страну, где идолы и повод ко всякому нечестию, постоянно соблюдали отеческие обычаи. Если же пленники и рабы, и юные, говорит он, прежде благодати показали такое любомудрие, то какого прощения будем достойны мы, если не сможем опередить их даже и в той же самой добродетели?

3. Размышляя обо всем этом, он посмевался злобе диавола, презирал его козни и не поддавался ничему видимому. Поэтому, когда нечистый тот увидел, что ни в чем ему никакой нет пользы, то ведет его опять в судилище и пытая предлагает непрерывные вопросы. А он на каждый вопрос отвечал одно только: я христианин; и когда палач говорил: какого ты отечества? – я христианин, отвечал он; какое у тебя занятие? – я христианин; кто предки? – он на все отвечал: я христианин, одним этим простым словом поражая голову диавола и нанося ему постоянные одну за другой раны. Хотя он обладал и внешним образованием, но верно знал, что в таких состязаниях нужно не риторство, а вера, не сила слова, а боголюбивая душа; достаточно, говорит, одного слова, чтобы обратить в бегство все полчище диавольское. Для тех, которые не тщательно вникают в дело, этот ответ покажется, пожалуй, неуместным; но кто остановит на нем внимание, тот усмотрит и из него мудрость мученика. Сказав: я христианин, он объяснил этим и свое отечество, и род, и занятие, и все. Каким образом? Я говорю: христианин не имеет города на земле, но вышний Иерусалим: "вышний Иерусалим, говорит (апостол), свободен: он – матерь всем нам" (Гал.4:26). Христианин не имеет занятия на земле, но посвящает себя вышнему образу жизни: "наше же жительство, говорит (апостол), на небесах" (Флп.3:20). Христианин имеет своими сродниками и согражданами всех святых: мы "сограждане святым, говорит (апостол), и свои Богу" (Еф.2:19). Таким образом он (мученик) одним словом с точностью указал, кто он, откуда, и от кого, и чем обыкновенно занимался. С этим словом он и жизнь кончил, и отошел, понесши ко Христу залог в целости, и потомков убеждая своими страданиями – быть твердыми и не бояться ничего, разве только греха и отречения.

Итак, зная это, будем и мы во время мира заботиться о том, что нужно для войны, дабы с наступлением войны и нам воздвигнуть блистательный трофей. Он презрел голод, презрим и мы роскошь и уничтожим власть чрева, чтобы, когда настанет время, требующее от нас такого же мужества, мы, наперед приготовившись посредством меньших подвигов, явились славными во время борьбы. Он говорил смело перед начальниками и царями: будем делать это ныне и мы, и если будем заседать в собраниях богатых и славных язычников, станем смело исповедовать веру, посмеваться их заблуждению. Если они начнут свое превозносить, а наше унижать, не станем молчать и переносить спокойно, но, раскрыв их гнусность, будем прославлять все христианское с великой мудростью и смелостью; и как царь диадему на голове, так и мы будем везде носить исповедание веры. Не столько его украшает венец, сколько нас обыкновенно – вера и ее исповедание; и не словами только, но и самыми делами станем делать это, являя и жизнь во всем достойную исповедания, чтобы гнусностью дел не посрамить догматов, но, во всем прославляя нашего Владыку, насладиться и здесь и там честью, которой да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу слава, держава и честь, со Святым и Животворящим Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

[1] Память его праздновалась 7 января, когда – в 387 году – и произнесена. беседа.

[2] В русс.пер.: "красота ее"; но в септуаг., как и в слав.: ???? ????????=слава человека – ред.

СЛОВО о блаженном Вавиле, а также против Юлиана, и к язычникам [1] .

Господь наш Иисус Христос, готовясь уже идти на страдание и умереть животворной смертью, в самую последнюю ночь, призвав особо учеников Своих, о многом и ином беседовал наставляя их, и между прочим сказал им следующее: "Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит" (Ин.14:12). Было много и других учителей, и учеников имели они, и чудеса показывали, как хвалятся язычники, но ни один из них никогда не брал себе и в голову что-либо подобное, не дерзнул и сказать. И никто из язычников, как ни бесстыдны они во всем; не мог бы доказать, что у них находится такое предсказание, или изречение. Хотя многие рассказывают о разных у них чудотворцах, которые будто показывали призраки умерших и образы некоторых мертвых, и говорят, будто иные слышали какие-то голоса из гробниц: но чтобы кто-нибудь из людей, живших и почитаемых у них, или из тех, которых после смерти они признали богами, сказал ученикам своим что-нибудь подобное, этого никто из них не стал бы никогда утверждать. Если хотите, я скажу и причину, почему они, лгавшие обо всем другом не краснея и с открытой головой, ничего подобного никогда не смели выдумать. Не просто и не без основания удержались они от такой выдумки, но злодейски соображали эти губители, что намеревающийся оболъстить должен составить нечто вероятное, полное всяких прикрас и, чтобы не быть обличенным, трудное для распознавания. Опытные рыболовы и птицеловы обыкновенно кладут не голые сети, но тщателъно прикрывают их со всех сторон приманками и таким образом каждый из них овладевает той и другой добычей; а если они, открыв сети, оставят их видными для тех, кого хотят ловить, то ни рыбы, ни птицы никогда не попадут в эти сети, и даже не станут подходить к ним, так что рыбак и охотник уйдут домой каждый с пустыми руками. Так как и языческие учители хотели ловить людей, то и они не бросали голого обмана в море жизни, но выдумав и сочинив то, что могло уловить более неразумных, остереглись заходить далеко во лжи, опасаясь преувеличения и боясь, чтобы неумеренностью второго не уничтожить и первого. Если бы они сказали, что кто-ли6о у них возвестил нечто такое, что наш Спаситель сказал Своим ученикам, то и обманутые ими стали бы смеяться над ними, как над людьми, которые не смогли и солгать с вероятностью, потому что подобное предсказать и исполнить поистине свойственно одной только Его блаженной силе.

Если же демоны и могли некогда несколько оболыцать обманутых ими, то это было, когда источник света еще не был известен большинству. Но и тогда само собой видно было, и при остальных обманах, и при самых жертвоприношениях, что совершавшееся было делом бесов. Приказывать, чтобы жертвенники их обагрялись человеческой кровью, и требовать, чтобы такия жертвы приносились им родителями, – какого не превышает это величайшего безумия? Никогда не насыщаясь нашими бедствиями и не зная никакого предела и конца борьбы с нами, но вечно неистовствуя, они, как будто не довольно было им насыщать ярость тем, что вместо овец и волов закалались ка их жертвенниках женщины и дети, придумали необыкновенное преступление человекоубийства и ввели новейший род нечестия. Кому должно было оплакивать убиение погубляемых, тех самых они убедили приводить их на это несчастное убиение. И чтобы унижались не одни только людьми постановленные законы, они извратили в самом основании даже и законы природы, возбудив ее до неистовства против себя самой и введя в жизнь человеческую самое преступное из всех убийств. Никаких врагов, наконец, так не боялись все, как родителей; и, на кого больше всех должно было надеяться, этих-то больше всех и подозревали и отвращались. Так эти каратели посредством тех самых, через кого Бог приводил (детей) к созерцанию этого мира, посредством тех же старались лишить их этого дара, делая виновниками смерти тех, которые послужили к жизни, как будто желая показать, что им не было никакой иной пользы от благости Божией: не будут они нуждаться в других убийцах кроме родивших их. Так было бы и в том случае, если бы воспоследовало какое-нибудь великое чудо (а из сказанного видно, что все тут маловажно, недостойно никакого внимания и исполнено великого обмана), но так же и в том случае, если бы совершилось великое что-нибудь, и тогда сказанного мной достаточно для того, чтобы доказать не совсем лишенным ума, каковы были делавшие это, как они полны скверны, и как все устрояли для извращения и жизни и состояния нашего.

2. Господь же наш Иисус ничего такого не повелевал нам, но дивен будучи по Своим чудесам, а не менее чудес и по заповедям, справедливо от всех почитается поклонением и верой в Его божество. Он пришедши превратил это беззаконие и, что более удивительно, избавил от этого свирепого и жестокого насилия не только нас поклоняющихся Ему, но и тех, которые злословят Его, так как и из язычников никто уже не принуждается приносить такие жертвы своим демонам. С таким всегда человеколюбием относится Он к роду нашему; и больше сделал Бог врагам Своим добра, нежели демоны причинили друзьям своим зла. Демоны заставляли своих служителей и почитателей становиться убийцами собственных детей; а Христос отвращающихся от Него избавил от этих приказаний и свободу от этого зверкого служения и дивный этот мир не ограничил одними только Своими, но ввел и среди чужих, показав, что те были мучителями, врагами и губителями нашего рода, а потому и поступали с преданными им, как с чужими, и были они чужды друг другу, Он же был Царь, Устроитель н Спаситель всего рода человеческого, почему и отчуждавшихся от Него щадил, как Своих. Да и все естество человеческое, – Его создание, как говорит и ученик Его: "Пришел к своим, и свои Его не приняли" (Ин.1:11). Но описывать все Его человеколюбие в настоящее время неуместно; и даже, если бы кто стал целые века говорить о Нем, и имел столько силы, сколько подобает бесплотным силам, то и тогда он не дотронулся бы до Его достоинства. Как Он благ, это знает только Он один, потому что и благ так только Он один. Посмотри же, что говорит Он ученикам: "Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит" (Ин. 14: 12). Не сообщил бы Он им столь великой чести, если бы не был весьма и безконечно благим. Если же кто с сомнением спросит у нас, когда исполнилось это предсказание, то взяв в руки книгу, которая называется Деяниями Апостолов, – она впрочем содержит не все деяния и не всех их, но только одного, или двух, и притом немногочисленные, – он увидит, что больные, лежавшие на одрах, получали здоровье, как скоро достигала до них только тень этих блаженных, а многим из бесноватых не нужно было ничего, кроме одежд Павла, для избавления их от мучившего их демона. Если же кто станет называть это хвастовством и рассказыванием невероятных вымыслов, то видимого ныне достаточно для того, чтобы заградить и пристыдить хульные уста и остановить необузданный язык. Нет в нашей вселенной ни страны, ни народа, ни города, где бы не воспевались эти чудеса, которые не возбудили бы никогда удивления, если бы были вымыслами. Засвидетельствовать это можете вы сами; и нам не нужно даже брать у других удостоверения на эти слова, когда вы, враги наши, доставляете его нам. Скажи мне, почему какого-нибудь Зороастра и Замолксиса и по имени болыпинство не знают, а вернее – никто не знает, кроме некоторых немногих? Не потому ли, что все, рассказываемое о них, было вымыслом? А между тем и они, и составившие рассказ о них были, говорят, способны – первые изобретать и совершать чародейства, последние – прикрывать ложь вероятностью рассказа. Но все бывает напрасным и тщетным, когда предмет рассказа гнил и ложен; равно как, когда он крепок и истинен, напрасным и тщетным бывает опять все придумываемое врагами для его опровержения, потому что сила истины не нуждается ни в какой помощи, и, хотя бы тысячи угашали ее, она не только не исчезает, но чрез тех самых, которые стараются повредить ей, выступает блистательнее и возвышеннее, посмеваясь над неистовствующими и тщетно изнуряющими самих себя.

События наши, которые вы называете вымыслом, старались опровергнуть и тираны, и цари, и непобедимые на словах софисты, даже философы, и чародеи, и волхвы, и демоны, – "и ослабел", по слову пророческому, "язык их, и раны от них – (то же, что) стрелы младенцев[2]" (Пс.63:8-9). Цари получили только ту выгоду от козней против нас, что приобрели себе у всех славу свирепости; в ярости против мучеников увлекшись до жестокости противоестественной, они бессознательно подвергли себя бесчисленным порицаниям. А философы и искусные риторы, пользовавшиеся у большинства великой славой, одни за (свою) почтенность, а другие за красноречие, после борьбы с нами сделались смешными и стали считаться нисколько не лучшими болтающих попросту детей. Из столь многих племен и народов они не смогли переубедить ни мудрого, ни глупого, ни мужчины, ни женщины, ни даже малого дитяти, а написанное ими так смешно, что и самые книги их давно уничтожились, большая же часть, как только появились, уже и исчезли. Если же где и находится что-нибудь сохранившимся, то находят это сохранившимся у христиан, – так далеки мы от того, чтобы опасаться вреда какого-либо от их козней, так посмеваемся великой изысканности их ухищрений! Как не боялись бы мы – впрочем и показали мы это, – если бы у нас были тела адамантовые и нетленные, брать руками скорпионов, змей и огонь, так и теперь, когда Христос так настроил нам души и веру, мы не страшимся иметь при себе яды врагов. И если нам повелено попирать ногами змеев, скорпионов и всякую тиранию диавола. то тем более червей и жуков, а таково различие между вредом от них и кознями лукавого демона.

3. Таковы наши дела; а что касается до ваших, то против них никто никогда не воевал, так как непозволительно христианам ниспровергать заблуждение принуждением и насилием, но (заповедано) – убеждением, словом и кротостью совершать спасение людей. Поэтому ни один царь из принявших учение Христово не издавал против вас таких указов, какие выдумали против нас служившие учению демонов. Однако, наслаждавшееся таким спокойствием и никогда никем не тревожимое заблуждение языческого суеверия само собой угасло и само собой распалось, подобно тому, как тела, подвергшиеся продолжительной чахотке, не испытывая ни от кого вреда, сами собой тлеют и, разлагаясь, мало по малу уничтожаются. Так, хотя этот сатанинский смех еще не совсем истреблен с земли, но и то, что уже совершилось, достаточно для того, чтобы уверить вас и касательно будущего. Когда большая часть уже разрушена в такое короткое время, то никто не подымет спора об остальном. Когда город взят, и стены разрушены, и места совещаний, зрелищ и гуляний сожжены, и все взрослые умерщвлены, тогда никто, при виде полусожженных портиков и стоящих еще частей немногих зданий, со старухами и малыми детьми, не станет спорить с победителем. преодолевшим большее, что будто бы он не может сделать остального. А дела рыбарей не таковы, но процветают с каждым днем, хотя достигли они нашего времени не на свободе и в спокойствии, а среди скорби, преследований и борьбы. Язычество, распространенное по всей земле и владевшее душами всех людей, после такой силы и возрастания, так наконец разрушено силой Христовой; а наша проповедь не тогда стала иметь врагов, когда везде распространилась и утвердилась, но прежде, чем укрепилась и укоренялась в душах слушателей, с самого начала должна была противостать всей вселенной, "против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы" (Еф.6:13), потому что, когда еще не разгорелась хорошо искра веры, потекли на нее реки и бездны со всех сторон. А вы знаете, что не все равно, вырывать ли растение, укоренившееся множеством лет, или только что посаженное в землю. Но и при таком положении дел, хотя, как я сказал, эту еще малую искру благочестия затопило море противников, она не только не погасла от него, но, становясь больше и светлее, скоро проникала всюду, легко разрушая и истребляя дела врагов, а дела своих возвышая и поднимая до неизреченной высоты, не смотря на то, что ей служили люди незначительные и неизвестные. Причиной же этого были не речи и чудеса рыбарей тех, но действовавшая в них сила Христова. В числе совершавших это один был скинотворец – Павел, а Петр – рыбарь; таким простым и уничиженным людям никогда не пришло бы и выдумать что-нибудь подобное, разве только кто скажет, что они с ума сошли и безумствовали. Но что они не безумствовали, ясно как из того, что они совершили словами, так и из того, что еще и ныне верят им. Так никогда не лгали и так просто не хвалились. И, как я сказал вначале, кто хочет обмануть, тот конечно лжет, но лжет не так, чтобы это было явно для всех. Если и по совершении событий, когда свидетельствуют о достижении цели столь многие, частью уверовавши и в те времена, частью в последующее время повсюду прославляя это, не только у нас, но и у варваров, и у людей еще более диких, – находятся все-таки иные, которые после столь многих доказателъств и после, так сказать, свидетельства целой вселенной, не верят этим событиям, и притом многие без всякого испытания и исследования – то кто вначале, не видев таких дел и не имея достоверных о них свидетельств, принял бы душой эту веру? Да что вообще и побудило бы апостолов выдумать и составить нечто подобное? Не полагались же они ни на силу слова (как и полагаться, если иной из них совсем не знал и грамоты?), ни на обилие богатства, так как они едва имели необходимую пищу и оба жили трудом рук своих. Не кстати им было высокомудрствовать и по знаменитости рода, так как об отце одного из них мы даже не знаем, кто он был, – до того он был незнатен и неизвестен, а Петров отец, хотя известен, но имеет только то преимущество пред другим, что Писание сделало лишь известным для нас его имя, и то ради сына. Если же кто захочет узнать страну и народ, то найдет, что один киликиянин, а другой гражданин незнатного города, или лучше не города, а последнего селения – Вифсаиды; так называется местечко в Галилее, из которого происходил этот блаженный. А кто услышит и об их ремеслах. то увидит, что и в них не было ничего великого и важного, так как хотя скинотворец почтеннее рыбаря, но ниже остальных ремесленников. Откуда же, скажи мне, откуда взяли они смелости разыграть такую сцену? Какими воодушевлялись они надеждами? На что полагались? Не на удочку ли и крючок, или на нож и шило? Не удавитесь ли сами вы, где-либо вдали, или не броситесь ли в пропасть, навлекая на себя упрек в таком безумии?

4. Но, если хотите, положим по вашему, что и невозможность эта стала возможна, что один, пришедши с озера, говорит: тень моего тела воскрешает мертвых; а другой, убежав от кож скинотворческой швальни, хвастает тем же самым относительно своих одежд: кто из слушающих это был бы так безумен, чтобы в таких делах поверить голым словам? Почему же никто из художников того времени никогда не говорил о себе ничего подобного, или кто-нибудь другой об нем? А если бы наши чудеса были вымыслом, то естественно было ожидать, что жившие после апостолов легче стали бы лгать подобным же образом. Они не имели пред собой примера других, чтобы надеяться на успех вымысла; а жившие после них, глядя на них, скорее решались бы на вымысел, когда пример первых побуждал бы вторых действовать смело, как будто на земле нет никого имеющего ум, но все пришли исступление и безумие, и как будто всем желающим возможно и говорить о себе, что угодно, и находить этому веру. Пусты, смешны и свойственны языческой глупости такие речи. Как, если бы кто-нибудь вздумал стрелять в небо, чтобы рассечь его своими стрелами, или вычерпывать океан, чтобы опустошить его своими руками, то каждый из образованных стал бы смеяться над ним, а более степенные и оплакали бы его обильными слезами; так точно и когда язычники возражают нам, можно и смеяться над ними и плакать, потому что они берутся за дела гораздо более трудные, нежели тот, кто надеется ранить небо и исчерпать бездну. Свет никогда не будет мраком, пока он свет; и истина наших дел не будет опровергнута, потому что она – истина, а сильнее ее нет ничего. Итак, всякий не сошедший с ума и не безумный согласится, что и древнее, известное нам по слуху, достоверно не менее настоящего и видимого нами; а чтобы еще более возвысить нашу победу, я хочу рассказать об одном дивном событии, совершившемся при нашем поколении. Но не смущайтесь, если я, обещаясь рассказать о чуде, бывшем при нас, начну рассказ повествованием из древней истории, потому что я не остановлюсь на нем только одном и не о таком древнем буду говорить, которое чуждо новейшему событию: оба они имеют отношение между собой и разрывать последовательноеть их нельзя, как вы сами хорошо узнаете, выслушав самые события.

5. При наших предках был один царь; я не могу говорить, каков был этот царь в остальном, но, услышав о злодеянии, на которое он дерзнул, вы поймете, как и в остальном был жесток нрав его. Какое же было это злодеяние? Один народ, воевавший с этим царем, решился прекратить войну, чтобы и других не убивать и самим больше не быть убиваемыми от других, освободиться от хлопот, опасностей и страха, довольствоваться своим состоянием и не искать ничего большего, так как лучше без опасения наслаждаться умеренным, нежели стремясь е большему быть всегда в страхе и трепете, всю жизнь делать зло другим и себе получать (то же) от других. Итак, решившись прекратить войну и жить спокойно, они надумали скрепить это благо твердым договором и надежными условиями. И заключив договор и обменявшись клятвами, старались сверх того убедить своего царя, что если бы он отдал своего сына, совсем еще ребенка, надежным залогом мира, то внушил бы прежним врагам своим уверенность и доставил им доказательство собственного настроения, – что искренно он заключает мир с ними. Такими речами они убедили его и царь отдал своего сына, как думалось ему, друзьям и союзникам, но, как показал конец, свирепейшему из всех зверю. Взяв по закону дружбы и договора это царское дитя, враг все разом попрал и ниспроверг – и клятвы, и условия, и стыд пред людьми, и благоговение пред Богом, и жалость к возрасту; ни юность отрока не смягчила этого зверя, ни следующий за такими преступлениями суд не устрашил этого дикаря, не повлияли на него и слова отца, отдавшего сына, которыми тот, вручая сына, вероятно просил его, умоляя содержать его с великой заботливостью, называя его отцом дитяти и убеждая воспитывать и содержать его так, как бы он сам родил его, и сделать его достойным благородства своих предков, и при этих словах вложив правую руку сына в правую руку убийцы, и потом расставшись со слезами. Ни о чем потом не думал этот злодей, но вдруг, выбросив все из души своей, совершает убийство, преступнейшее из всех убийств. Подлинно, такое злодеяние хуже и детоубийства; свидетелями вы сами, которые, – если только по моим чувствам можно заключать о ваших, – не столько скорбели бы, если бы услышали, что он убил собственного сына, так как тогда казались бы ниспровергнутыми вместе с общественными законами и законы природы, а здесь вместе сошлось многое, что своим множеством преодолевает и естественное влечение. Когда я представлю себе мальчика, не сделавшего другому никакого зла, отданного отцом, отторгнутого от прародительского царства, променявшего собственную роскошь, славу и честь на жизнь в чужой стране, для того чтобы злодею можно было быть уверену в твердости договора, и потом подвергшегося дурному от него обращению, лишившегося для него домашних удовольствий и наконец убитого им, то я испытываю противоположные чувствования, душевное томление и досаду, из которых одно происходит от гнева, а другое от скорби. А когда я представлю себе, как этот злодей вооружается, поднимает меч, берет юношу за шею, и той самой рукой, которой принял залог, вонзает в нее меч, то я рвусь и задыхаюсь от гнева. Опять же когда посмотрю на юношу, испугавшегося и трепещущего, испускающего последние вопли, призывающего своего отца и называющего его виновником этого, приписывающего убийство не тому, кто вонзает ему меч в горло, но своему родителю, не имеющего возможности ни убежать, ни отмстить за себя, но тщетно укоряющего своего отца, и наконец принимающего удар, от которого он содрогается, бьется на полу и обагряет землю потоками крови, тогда терзается моя внутренность, помрачается ум и какая-то густая мгла скорби разливается в глазах. Но этот зверь не чувствовал ничего такого, а как будто намеревался зарезать ягненка или теленка, так относился и к этому гнусному убийству. И когда мальчик, получив удар, лежал мертвым, убийца после преступления вновь начинает борьбу, стараясь последующим затаить прежнее. Может быть, кто подумает, что я скажу о погребении, или о том, что после убиения он не дал убитому и клочка земли; нет, я скажу о другом, еще более дерзком. Обагрив беззаконные свои руки такой кровью и совершив эту новую трагедию, этот бесстыдник, жестокий более самых камней, как будто не совершив вовсе никакой дерзости, пошел в церковь Божию. Быть может, некоторые удивляются,. как столь дерзкий не был поражен ударом от Бога, как Бог не послал на него свыше гром, не сжег пред входом бесстыдное лицо молнией. Но если некоторые думают так, то я хвалю их и удивляюсь их горячности, однако говорю, что в этом удивлении и похвалах есть у них не малый недостаток. Они справедливо вознегодовали на беззаконное убийство отрока и на столь дерзкое оскорбление божественных заповедей; но кипя гневом, не столько рассмотрели, сколько нужно увидеть. На небесах есть другой закон, много высший этого правосудия. Какой же это закон? Тот, чтобы на грешников не тотчас посылать наказание, но давать преступнику время и срок очиститься от грехов и посредством покаяния сравняться с теми, которые не совершили никакого зла, что именно и тогда показал Бог на этом злодее, хотя он не получил никакой пользы, но остался неисправимым. Человеколюбивый Господь, и это предвидевший, все-таки не презрел его, не оставил делать свое дело, а Сам и посетил больного и соделал, что было нужно для его выздоровления; но тот не захотел принять лекарство, а убил и врача, посланного к нему. Лекарство же и способ лечения были таковы.