Текст книги "Марта, Игра в куклы"

Автор книги: Иннокентий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

В тот самый вечер мы и познакомились со Славой. Меня представили ему. "Это Миша". – Корнилов,– сказал я, протягивая ему руку. – Слава,– пожав её, представился он.– Суховеев. Он приехал сюда из Москвы и остался здесь, чтобы открыть кофейню. Теперь он ищет квартиру; я не знаю, случайно, не сдаёт ли кто-нибудь из моих знакомых? Я сказал, что нет, не знаю. Он сказал, что это неважно, найдёт. Главное, чтобы был телефон. – Это будет непросто,– предупредил я.– Телефон в этом городе редкость. У него есть девушка, она сейчас в Москве, но скоро приедет. Её зовут Нина, я увижу её и всё пойму. Она просто чудо, я таких никогда не видел. Она сама жизнь или, если угодно, сама любовь. Но она очень требовательна. – Ведь жизнь постоянно требует от нас, чтобы мы доказывали, что мы те, за кого себя выдаём,– сказал он. – Я мог бы не согласиться,– сказал я.– Жизнь ничего не требует от нас, если только мы не предъявляем к ней требований. А любовь... Что такое любовь? Он засмеялся и сказал, что вопрос этот явно риторический. – Женщина,– сказал он,– требует от мужчины, чтобы он был достоин её любви, и чем сильнее она его любит, тем она требовательней. Я сказал, что нет, это не так – напротив, чем сильнее она любит, тем безусловнее её любовь. – А что такое, по-твоему, безусловная любовь? – Ну вот я вышел на улицу, и вдруг начался дождь, и я промок, может быть, я заболею. И я не знаю, почему это так, да и не хочу знать. Я просто хочу, чтобы была хорошая погода, и я прошу: "Ну пожалуйста, не надо дождя!" – Надо было взять зонт. – Наверное, надо было. А ты всегда и всё знаешь заранее? – Очень странный подход к метеорологии. – Дело не в метеорологии. – А мне нравится,– сказал он.– Только здесь я такое видел: когда дождь, и небо сплошь чёрное, и вдруг на этом чёрном фоне вспыхнет дерево в золотом сиянии листвы, освещённое пронзительным светом солнца, сверкнувшего у края тучи. Погода меняется здесь каждые полчаса. – Ну, не каждые,– возразил я. – Но почти каждые полчаса. – Иногда и чаще. – Это невероятно! И поэтому здесь особое, странное, непостижимое небо... – Ты был здесь осенью? – Да,– сказал он.– В первый раз я приехал сюда в сентябре. И вот, думаю, что остался здесь теперь уже навсегда. – А Новый Год встречал тоже здесь? – Нет. В Москве, с Ниной. – Она ещё не была здесь? – Нет. Он стал рассказывать, как они встретились, потом мы снова заговорили о любви и о городе, и снова разошлись во мнениях, но спорить не стали. Он спросил, какой у меня телефон. Пока ещё трезвые. – Ты знаешь,– сказал я,– здесь чаще спрашивают адрес. У тебя чисто московская привычка. – Правда?– сказал он.– А ты где живёшь? – Записывай,– сказал я. Я продиктовал ему свой номер. Его идея с кофейней показалась мне несколько надуманной. Почему именно кофейня? – Потому что этому городу не хватает хорошей кофейни,– объяснил он. – Этот город,– сказал я,– пережил две блокады – во время чумы 1710 года и послевоенной зимой сорок шестого. Он знает, что такое голод, мор, эпидемии, пожары и "ковровая" бомбёжка, он почти полностью был разрушен, у него отняли его народ, и вопреки всему этому он жив. Это не вызывает у тебя уважения? Ты знаешь, когда-то, в бытность студентом, я голодал. Денег мне хватало только на сигареты, а на еду не оставалось почти ничего, со мной даже случались голодные обмороки. И вот однажды парню, с которым мы жили в одной комнате, прислали из дому пачку молотого кофе. Помнишь, были такие пачки в советское время, никакой не сорт, не марка, а просто "кофе молотый", и различались эти пачки только по цвету – красные и зелёные... – А ты где учился?– спросил он. – В Москве,– сказал я.– Где же ещё. – А где? – На физтехе,– сказал я.– Так вот, и ты знаешь, что мы сделали с этой пачкой? Мы сварили кофе в большой кастрюле. И пили его всю ночь, потом весь день, а потом пачка кончилась. – Ну и что?– сказал он.– Что это доказывает? – Не знаю,– сказал я.– Жизнь – это просто жизнь, она ничего не доказывает. – Ты что, не получал стипендию? – Почему,– сказал я.– Получал. Но были же у меня и другие расходы, помимо сигарет и еды. – Вот,– внушительно сказал он.– В этом-то всё и дело. Ты сам сделал свой выбор. – Ну и что,– сказал я, пожав плечами.– Это ничего не меняет. – Ладно,– сказал он.– А ты взгляни на это по-другому. Вот ты идёшь по улице, зима, промозгло, ветрено, моросит дождь, а ты не взял зонтик и промок и, может быть, заболеешь. И тебе хочется просто согреться, и ты заходишь в кофейню – погреться, выпить чашечку горячего кофе, покурить, обсохнуть, играет приятная музыка, вокруг классический интерьер, и ты просто отдыхаешь душой... Почему повсюду в Прибалтике, в любом городе и даже городишке, на каждом шагу кофейня, а здесь нет? – Вот именно,– сказал я.– Почему? – Потому что некому было этим заняться. Вот почему. – Ну что ж,– сказал я.– Попробуй. Может, что и получится. А деньги ты где возьмёшь? – Да найду, это не проблема. – Нет, если не хочешь говорить, то конечно, не говори. – Да обещали мне тут помочь. – А,– сказал я.– Ну, если обещали... – А чем занимаешься ты?– спросил он. Я ответил, что так, работаю в торговой фирме, занимаюсь оптовыми поставками мясопродуктов из Польши и Литвы, ничего особенного, можно сказать, только начал работать... Ребята решили сгонять за травкой. – Ты будешь?– спросили у него, а он посмотрел на меня и неуверенно пожал плечами. – Так что, будешь? – Будет,– сказал я, уловив его почти незаметный кивок. – Значит, берём на шестерых два "кораблика". Я протянул деньги. – Сколько с меня?– спросил он. Я отмахнулся. Сочтёмся. – Нет, я так не могу. – Можешь,– сказал я.– Привыкай. "Пива захватите!"– крикнул я. "Ладно!"– крикнули из прихожей. – Я никогда не пробовал,– тихо сказал он, придвинувшись ко мне ближе. – Я так и понял. – Научишь, как это делается? – Сам всё увидишь,– сказал я.– Невелика премудрость. – Надо же,– сказал он.– Столько всего нового... И так каждый день. – Да,– сказал я.– Только как они ехать собираются, если они все бухие? Но ничего, обошлось. Вернулись с травкой. Все собрались на кухне. Забили первый косяк. – Вдыхай медленно и как можно глубже,– сказал я.– А потом держи так долго, как сможешь. Только не тяни резко, а то обожжёшься. Он с интересом наблюдал, как Эдик набивал косяк, слегка уплотняя траву тупым концом карандаша. Раскурили. Я затянулся и передал ему. Он сделал глубокую затяжку. Выдохнул. – Ну вот,– сказал я.– Ничего?– я протянул ему бутылку пива.– Запей. – Пока не надо,– сказал он. Косяк обошёл круг и вернулся к нам. Мы сделали ещё по затяжке. Эдик набивал второй. – А я слышал,– шёпотом сказал мне Слава,– что когда куришь, нельзя пить. – Почему?– удивился я. – Вроде, кайф обламывается... – Ну вот видишь,– сказал я.– Так ты больше нашего обо всём знаешь, а говоришь "не знаю", "не знаю"... – Но это правда? – Не знаю,– сказал я.– Первый раз слышу. Мы же тут люди тёмные... – Но ты ведь жил в Москве? Я засмеялся. – А причём тут Москва? Раскурили второй. – На меня пока не действует,– сказал он. – И не подействует,– сказал кто-то.– В первый раз ни на кого не действует. Надо раз пять, шесть... – У меня с третьего приход был,– сказал Эдик.– Ну что, делаем третий? – А будет приход?– спросил Слава. Я и ещё кто-то засмеялись. "Будет",– заверил Слава, вытряхивая из папиросы табак. – Злая трава,– сказал кто-то.– Может, с табаком смешивать? – Думаешь, недомешали?– возразил кто-то другой. Кто-то засмеялся. – А чего он смеётся?– спросил меня Слава. И тут все засмеялись, уже над ним. Достали карты, стали играть. По кругу пошёл третий. Я всё пытался сообразить, в какую игру мы играем. "Сдавай",– мне протянули колоду. Я взял. – По сколько? – По три. – Нет, по четыре,– сказал кто-то.– По три уже было. – А в какую игру мы играем?– спросил я и сам же первый засмеялся. Приход был что надо. Мы ещё над чем-то смеялись, уже не помню. Помню, что из второго "кораблика" получилось пять косяков вместо положенных шести, но это уже никого не огорчило. Потом кончилось пиво. – Пятый час ночи,– сказал Слава.– Может, пойдём? – Куда?– спросил я. – Как куда,– сказал он.– Домой. – А мы разве не дома?– спросил я у Эдика. – Дома,– сказал он.– А где же ещё. – Вот видишь,– сказал я Славе.– Мы уже дома. – Ладно,– сказал он, вставая из-за стола.– Тогда я пойду один. – Подожди,– удержал я его за руку.– Пойдём вместе.

– Давай тачку возьмём,– предложил я.– У тебя есть деньги? – Есть,– сказал он.– Но я бы лучше прошёлся пешком, если ты, конечно, не против. – Да нет, пошли. – Как нам лучше идти? – Всё равно,– сказал я.– Главное, идти в нужном направлении. – А почему так темно?– спросил он. – Потому что фонари не горят,– подумав, сказал я. – А почему они не горят? – Потому что их не включили,– сказал я.– Или их нет вовсе. – Странно,– сказал он. – Да здесь всегда так. – И не только здесь. – В городе. – Странно,– снова сказал он. – Электричество экономят,– объяснил я. – А зачем?– сказал он. – Не знаю. Мы вышли на Ленпроспект, дошли до эстакадного моста. На мосту он вдруг резко остановился. – Смотри! Я посмотрел на него. – Что? – Ты туда смотри!– показал он.– Как это красиво при лунном свете... И небо... Смотри, какое небо! Что-то есть жуткое в нём, и эти странные тучи... – Красиво,– согласился я.– И река светится. – Я нигде больше не видел такого неба, как здесь,– сказал он.– Пугающее, страшное, словно бы неземное... – Обычно просто серое,– сказал я. – Нет,– сказал он.– Оно не бывает обычным. – Пойдём?– сказал я. – И этот собор, таинственный, нежилой... Ты знаешь, в разрушенных домах поселяются призраки... Когда я вижу его, я понимаю, что он не случаен здесь. Он как вопрос, во всём этом есть некий смысл, но непостижимый, он никогда не будет разгадан... – Когда-то весь этот остров был застроен,– сказал я.– И окна домов смотрелись в Прегель. – Да,– сказал он, кивнув.– Я знаю. Но мне он нравится и таким. Этот собор... он как каменный символ своей души, одинокий посреди пустыни, он как мечта об ином городе... или ином мире... Ведь приобщение к идеалу всегда делает посвящённого одиноким среди людей, а это то же, что быть отверженным ими... – Это совсем не одно и то же,– возразил я.– Можно отвергать мир, но это не значит быть отвергнутым. – Это одно и то же,– сказал он. – Нет,– сказал я. – И посмотри теперь на эту мёртвую прямоугольную глыбу!– сказал он, показав на недостроенное здание Дома Советов.– Она как айсберг. Айсберг против парусного корабля. – Там стоял замок,– сказал я.– Только чуть левее. – А я думал, на этом самом месте,– сказал он. – Нет,– сказал я.– Чуть левее. Его можно было восстановить, а его зачем-то взорвали. – Ты застал его? – Нет. Я в том году только родился. – И выстроили этого монстра. А ведь и он совсем не случаен. Он неотъемлемая часть портрета, архитектурного портрета города, его второе лицо, противоположный лик, второй лик двуликого Януса. Это символ того, что мы сделали с этим городом. Эта железобетонная мерзость вокруг. – Да,– согласился я.– Зрелище удручающее. Но в темноте не видно. – Мы захватили этот город как боевой трофей, да так и не сумели вернуть его к жизни. Для Империи он был не больше чем новой игрушкой, чем-то вроде занятной куклы... Я усмехнулся. – Что ж,– сказал я.– Хреновый, видать, из нас получился Пигмалион. – Надо очень любить этот город, чтобы он ожил. Ты правильно сказал: "Галатея и Пигмалион". Давай спустимся вниз?– предложил он. – Давай. Мы сошли на брусчатку острова и пошли в сторону собора. – В последнее время многое меняется к лучшему,– сказал я.– Вон, собор заново отстраивают. – Да,– сказал он.– Только, почему-то, не мы, а немцы. – Ну, и мы как бы тоже... – Сбоку припёка. Я засмеялся. – Ну да. – Что это там на флюгере?– спросил он, задрав голову и показав рукой на шпиль башни собора. – Русалка,– сказал я.– Символ города. Мы всё никак не выберем, какой из всех этих символов главный. – Русалка?– сказал он.– Как в Копенгагене? – Я не был в Копенгагене,– сказал я. – Я шучу,– сказал он. – Я понял. Кажется, ты присвоил мою зажигалку. Он пошарил в карманах и, найдя зажигалку, отдал её мне. – Мы столько веков смотрели на Европу с вожделением,– сказал он.– И вот... – Как бык на деву. Он повернулся ко мне. – Бык, похищающий Европу, это скорее Америка, а не Россия. – А Европа в таком случае кто, Пасифая? – А ты, оказывается, знаешь мифологию? – Да,– сказал я.– Читал кое-что. – И вот, отвоевали, отняли кусок Европы, и что же?– продолжал он.Оказалось, что мы понятия не имеем, что с ним делать! Всё, что мы тут поналяпали, это мёртвый и безобразный памятник нам самим. Со стыда можно сгореть, глядя на всё это. – Слушай,– перебил его я.– У меня такое чувство, что ты всё время повторяешь одну и ту же фразу. Это меня зациклило, или тебя? – Да ну тебя!– с досадой отмахнулся он. – Ты извини, если я что не так говорю,– сказал я.– Я что-то не очень соображаю. – Да ладно,– сказал он. – Нет, круто покурили. Мы дошли до собора и остановились. – Куда теперь?– спросил я.– Обратно? – Нет,– сказал он.– Я хочу пойти по тому мостику. Мы пошли дальше. – Да ладно,– сказал я.– Не переживай. Прорвёмся. – Ну да,– сказал он.– С такими как ты прорвёшься, как же. – Ты видел Берлинский мост? – Берлинский мост? – Да. Немцы, отступая, развели его, а наши, не сумев свести его снова, просто построили рядом новый. – Ты пойми,– сказал он.– Я не хочу брать за образец то, что здесь было когда-то. То, что было, уже никогда не вернётся, и люди уже другие, и здесь, и в Германии, во всём мире другая эпоха, и что-то новое становится классикой... – Например, кофейни? – Стиль,– сказал он.– Идея и её воплощение. – Ну вот тебе и мостик,– сказал я. – Да,– сказал он.– Этот мост разводной? – А как же!– сказал я. – А тот, второй?– показал он. – Наверное, тоже был когда-то. – Ты даже не знаешь? – Да мне это как-то без разницы,– признался я.– Ты только не обижайся. – А я и не обижаюсь,– сказал он.– Просто странно... Мы вышли на Московский проспект. – Такой красивый был город,– грустно сказал он. – Да ладно,– сказал я.– Не убивайся. Мало ли городов в Европе. – Такой был один... – Тебе куда дальше?– спросил я. – Туда, в ту сторону,– он кивнул в направлении Каменного Монстра. – Значит, нам по пути,– сказал я.– Мне тоже туда. – А ты где живёшь?– спросил он. – Далеко,– сказал я.– Мне ещё топать и топать. Если ты не выручишь деньгами. Я вопросительно посмотрел на него, но он шёл, повернув голову к собору на острове, и не видел моего взгляда. Мы пересекли улицу, поднялись по ступеням лестницы и пошли вдоль каменной стены, бывшей некогда цоколем Королевского Замка. – Ну что, может, ещё пива возьмём?– предложил я. – Знаешь, что мне кажется в тебе непонятным?– неожиданно сказал он. – Нет,– сказал я.– Что? – Ведь ты живёшь здесь почти всю жизнь, родился здесь, но когда ты говоришь о городе, ты говоришь как бы... может быть, мне это только кажется... как бы отстранённо. Нет? – Не знаю,– сказал я.– Может быть, я обо всём мире говорю вот так, как тебе кажется, отстранённо, ну и что? Я родился здесь, да, но родину ведь не выбирают. Или ты думаешь, выбирают? – Кто его знает,– сказал он. – В разных книгах пишут по-разному,– согласился я.– Я считаю, что я родился на планете Земля, дальше год, месяц, число, имя, фамилия, отчество, и это всё. – Правильно!– воскликнул он.– Так и нужно! – А ты сам-то откуда?– спросил я. – В каком смысле?– сказал он. – Ну, не знаю... – Родился в Саратове, школу закончил в Казани, родители живут в Нижнем Новгороде, а вообще... Из Москвы, наверное. – Москва как мегаполис? – Мегаполис, город-космополит. И Нина, она такая же. Она не сможет жить в квартире, если в этой квартире не будет телефона. – Ты читал, что здесь написано?– спросил я, остановившись у мемориальной доски. – Конечно,– сказал он.– Изречение Канта. – Две вещи поражают меня тем больше, чем больше я о них думаю – звёздное небо над головой и моральный закон во мне!– громко произнёс я. – Надо же,– удивился он,– как светло! Даже читать можно. – Я по памяти. – Да нет,– сказал он.– Правда, светло. Такая ясная луна, и так тихо... – Ничего,– успокаивающе сказал я.– Найдёшь с телефоном квартиру, всё у тебя получится. – Конечно, найду,– сказал он.– И всё у меня получится. Ты, правда, веришь в это? – Не знаю,– сказал я.– Вера – это очень интимное чувство. – Я же говорю не о религиозной вере... – А я уже и сам толком не знаю, о чём я говорю,– признался я.– Знаю только, что вон тот магазин называется "Ромашка", и что автобусы ещё не ходят. И вижу, что он закрыт. – Да,– сказал он.– А где, ты говорил, можно купить пива? – Да возьмём где-нибудь. Не проблема.

Мы выпили по банке пива, потом, кажется, ещё по одной, и у штаба Балтфлота расстались – ему было направо, а мне прямо. Я не стал просить у него в третий раз деньги и, добравшись до дома еле живой, завалился спать, забыв завести будильник. В результате я проспал на работу и, приехав уже к обеду, получил первый в этом году нагоняй. Так что когда вечером он позвонил мне, настроение у меня было не самое радужное. А он как ни в чём ни бывало стал взахлёб рассказывать мне о своих новых открытиях – он купил путеводитель по городу и, кажется, успел уже выучить его наизусть. – Слушай,– сказал он.– Давай я сейчас приеду? – Нет,– сказал я.– Давай не сегодня. Я не выспался... – Тогда завтра,– предложил он.– Давай встретимся завтра днём? Ты мне покажешь кое– что в городе, а то я сам не найду. Я объяснил ему, что я работаю и поэтому днём с ним встретиться никак не смогу, разве что в выходные, да и то не знаю, получится ли. – Жалко,– сказал он сникшим голосом.– А на работу тебе можно будет позвонить? Я сообщил ему телефон, понимая уже, что моей спокойной жизни пришёл конец. Так и оказалось. Он был неутомим. Целыми днями он носился по городу, влюбляясь в него всё больше и больше, звонил мне и каждый раз огорчался, если я не мог вырваться с работы,– вечером ничего не будет видно, может быть, всё-таки вырвешься? Мы встречались, и он тащил меня показать своё очередное историческое или архитектурное открытие, возмущаясь, если я, с его точки зрения, недостаточно бурно выражал свой восторг. – Конечно,– говорил он.– Для тебя это всё привычно. – Если бы можно было всё это восстановить!– мечтательно говорил он.– Ты не представляешь, какой это был красивый город. Он и теперь прекрасен. – Да,– соглашался я. – Или тебе всё равно?

Когда выпал снег, он очень удивился этому. – Ты посмотри,– сказал он, показывая вокруг.– Ты посмотри, что делается! – Да,– сказал я.– Снег. – Представляешь, она приедет, а здесь снег! – Так ведь зима. – Странно,– сказал он.– Почему-то этот город не ассоциировался у меня со снегом. – Но ты же читал о рыцарях и ледовых дорогах. – Да, но я как-то не связывал это с климатом... – Ну что?– сказал я. – Куда пойдём? – Не знаю,– сказал я.– Ты хотел куда-то конкретно? – Да нет,– сказал он.– Мне всё равно. – Ну пойдём тогда в кофейню,– сказал я.– Кстати, ты говорил, что в городе нет ни одной кофейни, так вот, ты неправ. Одна всё-таки есть. – Где? – Да вон, через дорогу. В "Старой башне". – Да?– сказал он.– А ты не на машине? – Нет, а что? – Да так,– сказал он.– Ничего. Мы зашли в кофейню, дождались, когда освободится столик на двоих и расположились за ним. Слава стал зажигать свечки, а я пошёл заказать что-нибудь. – Сейчас принесут,– вернувшись, сказал я. Он кивнул. Нам принесли глинтвейн, чашки и два кофейника. Я спросил его, как продвигается ремонт,– он снял квартиру на Черняховского и теперь приводил её в порядок. – Нормально,– сказал он.– А неплохо здесь. Он посмотрел по сторонам. – Но у меня будет лучше. – А как тебе глинтвейн?– спросил я. – По-моему, они его разбавляют,– сказал он. – Да?– сказал я.– Не замечал. – И вообще,– сказал он.– Тесновато. Но посмотри, сколько здесь народу! А ты говорил, кофейня никому не нужна. – Я этого не говорил. – И подают как интересно,– сказал он, кивнув на кофейники.– В кофейниках. – У тебя тоже так будет? – Не знаю,– он задумался.– Но идея хорошая. – Когда приезжает Нина?– спросил я, допив глинтвейн и наливая себе кофе. – Скоро,– сказал он, отодвигая пустую кружку и беря за ручку кофейник.Надо будет поехать в Москву, отправить багажом вещи... – А много вещей?– спросил я. – Много,– кивнул он.– Честно говоря, я волнуюсь... – Переезд – хлопотное дело,– сказал я.– Ну как тебе кофе? – Кофе прекрасный,– сказал он.– Я не об этом. – Да? А о чём же? – Не знаю, как ей здесь понравится. – Ничего,– сказал я.– Всё будет нормально. – Нет,– сказал он.– Правда, не знаю. – Вы на поезде едете? – Я на поезде,– сказал он.– А она самолётом. – Уже решили? – Ну да,– он открыл крышку кофейника и, заглянув в него, долил себе в чашку кофе.– Тоже хорошая идея. Всего чуть-чуть больше, но всё-таки больше чем одна чашка. – Да,– сказал я.– Великая сила этого "чуть-чуть". – Да,– сказал он.– Понравится ли ей здесь? Я хожу по городу и мысленно разговариваю с ней, показываю ей дома, улицы, людей, магазины... Хотя с ней всё будет по-другому. – Но город-то не изменится,– возразил я. – Изменится,– уверенно сказал он.– Для меня, да и не только для меня. Она не из тех, кто может присутствовать, ничего вокруг себя не меняя. Она всё изменит. – Всё? – Конечно, всё,– сказал он.– А это,– он кивнул на стену,– я так понимаю, карта Пруссии? – Да,– сказал я.– Восточной её части. Эта страна называлась Замландией. – Я знаю,– кивнул он.– Или Замбией. Но не вся территория, а только полуостров. – Всё-то ты знаешь,– сказал я. – Да?– сказал он.– И эти плетёные подставки под кофейники, очень здорово придумано. – А ты сделай лучше,– предложил я.– Из можжевельника. Представляешь, какой аромат будет. – Да,– сказал он.– Может, возьмём ещё чего-нибудь? – Что-нибудь выпить? – Давай возьмём ещё по глинтвейну? Я кивнул и, подойдя к кассе, заказал еще два глинтвейна. – Сколько с меня?– спросил он, когда я вернулся. – Двадцать рублей за всё. Он отдал мне деньги. – Ничто не бывает так, как предполагалось,– сказал я.– Как говорится, мы предполагаем, а Бог располагает. – Это понятно,– согласился он.– Но дело не в этом. – А в чём же? – Понимаешь, ей будет очень непросто здесь, она совсем другая. Как-то она здесь приживётся... – Что-то изменилось?– сказал я.– Раньше ты был больше уверен в себе. Нам принесли глинтвейн. Мы взяли каждый свою кружку. – Может быть,– сказал он.– Может быть, я что-то понимаю не так, но я не представляю, как можно не полюбить этот город, пройдя по его улицам, увидев стены его фортов, развалины городских ворот, эти кирхи и башню кафедрального собора... – Ты здорово сказал, что он стоит как каменный призрак своей души. Непонятно, но красиво. Спрашивается, где же тогда тело? – Кажется, я сказал "каменный символ своей души", но это случайная метафора... – Да,– сказал я.– Но всё равно красиво. И ещё, что он как парусник против айсберга. – Тебе нравятся метафоры?– сказал он, хлебнув из кружки и поставив её на столик.– Может, ты и книги пишешь? – Нет, но иногда читаю – Иногда – это уже что-то,– сказал он.– По нашим-то временам... – В наше время про многое можно сказать то же. – Да,– сказал он.– Вот только поесть здесь нечего. – Ну почему же,– возразил я.– Можно взять пирожные... – Ну да,– сказал он.– Мороженое... – Самое плохое, что здесь нет кондиционеров, и нельзя курить. – У меня будут,– заявил он.– И курить будет можно, даже будут продаваться сигары. – Здорово!– сказал я.– А как всё это будет? – Увидишь,– сказал он. – Ну всё-таки,– настаивал я.– Что это будет? Стены, интерьер, мебель? – Тёмно-зелёные стены,– сказал он, и взгляд его сделался мечтательным.Знаешь, такого благородного оттенка, это называется "ирландский зелёный". Тёмное дерево, невысокие перегородки между столиками... – Тоже из тёмного дерева? – Ну да,– сказал он. – А потолок? – Потолок?– он задумался.– Не знаю... Может быть, сделаю зеркальный. – Здорово,– сказал я.– Ты сам всё это придумал? – Ну, не совсем... – Здорово. – А ты говоришь, время,– сказал он.– Разве мы не сами создаём его? – Слышал,– отмахнулся я.– Слышал я всю эту чушь, и про то, что мы сами куём своё счастье, тоже слышал. Всё это бред сивой кобылы. Он засмеялся. – Ну почему же сивой? – Да потому,– сказал я.– С этим очень легко согласиться: "да, сами",даже не потрудившись задуматься, а кто или что создаёт нас самих? И что первично? – Да не всё ли равно,– равнодушно сказал он. – Это кому как,– сказал я.– Ладно, американцы со своим упрощённым пониманием жизни, что с них возьмёшь. Так над ними все и потешаются. Но выслушивать подобный примитив от тебя... – Потешаются,– согласился он.– Только чаще всего за глаза. – А что делать, если миром правят деньги, а вовсе не разум. – Да,– сказал он.– Но думаю, что даже среди американцев есть культурные люди. – Нисколько в этом не сомневаюсь,– сказал я. Мы допили глинтвейн. – Вот видишь,– сказал он.– Оказывается, и тебя можно расшевелить. – Так ты меня провоцировал? – Конечно,– сказал он.– Пошли? Я задул свечи. Мы оделись и вышли на улицу. – Интересно,– сказал он, кивнув на здание, примыкающее к гостинице "Калининград",– успеют они докрасить этот дом до её приезда, или нет? – А что? – Эта недокрашенная часть весь вид портит! Хоть не приводи сюда. Я достал сигареты. – Хорошо сегодня,– сказал он, с удовольствием втягивая воздух.– Погода такая хорошая, солнце, и ветра нет. Мы закурили. Он остановился и повернулся лицом к собору. – Так ты говоришь, я назвал его парусником? Но парусник ищет морской дали, а этот корабль никуда не плывёт. Он на вечном приколе, здесь его место, и он не сойдёт с него. Он страж, рыцарь-крестоносец, закованный в латы и охраняющий город. Он не взыщет неба, он плоть от плоти земли, для него оставаться на месте – это и есть совершать путь, долг и целесообразность – и есть религиозная служба. Наши церкви совсем другие они вопрошают небо и ждут от него благодати, неземной, необыденной, видения иного мира... Они ищут, а этот уже нашёл. И кто прав? Или может быть две правды? Прав всегда оказывается тот, кто пренебрегает доказательством своей правоты... А почему ты не на машине? – Да так,– сказал я.– Ты сам обычно просишь, чтобы мы шли пешком, вот я и решил прогуляться. – А,– сказал он.– Ну ладно. Мы направились к переходу. – А что, ты хотел куда-нибудь подъехать?– спросил я. – Да нет, не то чтобы... Тебе знакома такая улица, Юношеская? – Знаю такую. Но "улица" – это громко сказано. А что? – Да есть там, вроде, одно помещение,– сказал он.– На углу Юношеской и Горького. Ты не знаешь, что там было раньше? – Знаю,– сказал я.– Пункт проката. Но это неудачное место для кофейни. Туда не будут ходить. – Ты так думаешь? – Да,– сказал я.– Поищи лучше где-нибудь здесь или в районе зоопарка. – Ладно,– сказал он.– Тогда отпадает. – А ты уже ищешь помещение? Он улыбнулся, как мне показалось, несколько принуждённо. – Ну должен же я что-то делать! – Как же ты ищешь помещение, если у тебя ещё нет денег? – Понимаешь,– сказал он,– можно просто искать деньги и ждать, что они откуда-нибудь возьмутся, а можно делать что-то уже сегодня. Я верю только в движение, понимаешь? – Кажется, да,– сказал я. – В этом городе ничто не происходит само по себе, и ничто не происходит случайно. Если я найду помещение, то часть дела будет уже сделана, и тогда прийдёт в движение всё остальное, как бы само по себе, но на самом деле, именно потому, что что-то уже сделано. – По-моему, ты дурачишь себя,– сказал я. – Нет,– сказал он.– Нужно просто с чего-то начать. Я не стал спорить. Когда мы дошли до площади, я спросил: – Ну что, тебе направо, а мне прямо? – Ты домой собираешься? – Да поздно уже на работу, поеду домой. – А как же машина? – А что машина? – Ну, ты же говоришь, что оставил её у офиса. – И что? – Не боишься? – Чего? – Ладно,– сказал он.– Понятно. – Ну так что, по домам? – Я бы ещё прогулялся,– сказал он.– Давай пива возьмём? – Давай,– сказал я.– Только надо взять здесь. – А что, дальше не будет? – Будет. Но там, по пути, дороже. – Что,– сказал он,– вот так, да? – Ну да,– сказал я.– А что? – Да нет,– сказал он.– Ничего. Разница-то в копейках... Мы взяли по бутылке "будвайзера" и пошли в сторону здания КТИ, всё ещё наполовину закрытого строительными лесами, а оттуда, мимо театра, дальше, к зоопарку. – А что, снег с тротуаров убирать не предполагается?– спросил он. – Не знаю,– сказал я.– Ну что, куда дальше? – Пойдём туда, в сторону кирхи. – К Луизе? Ну давай. – Вот тоже,– сказал он, кивнув на фасад дома на другой стороне улицы.Начали красить дом, один кусочек выкрасили и на этом успокоились. А остальное что, и так сойдёт? Лучше бы уж не начинали, а то смотрится как наполовину выбритое лицо. – Начали с одного куска, потом докрасят ещё один, потом ещё, может быть, даже в другой цвет, и скорее всего, в другой цвет. Так образуется "пэчворк". – Что образуется? – Лоскутное одеяло. Это своего рода стиль – весь город обустроен отдельными небольшими фрагментами и похож на лоскутное одеяло, ты не замечал? Мостовые, крыши, фасады... – Не думаю, что облезлые стены могут быть стилем,– с неудовольствием сказал он. – Ещё несколько лет назад весь город был как тот недокрашенный кусок стены, а теперь, как видишь, что-то меняется. – Вот именно, "что-то"!– сказал он.– Каждый торгаш выкрашивает свой квадрат, а до всего остального ему и дела нет. Так по куску они сто лет будут красить. – А ты куда-то торопишься? – Дело не во мне,– сказал он. – Ведь и ты своей кофейней ничего всерьёз не изменишь. – Ещё раз говорю, дело не во мне! – Ну так что,– сказал я.– Куда идём? – Ты уже устал? – Да нет,– сказал я.– Но может быть, у тебя есть какие-нибудь идеи? – В парке можно будет посидеть? – Обычно скамейки на зиму убирают... – Зачем? – А кто его знает,– сказал я.– Не знаю. – Здесь очень много странного,– сказал он, покачав головой.– Не понимаю... – Что именно? – За всем этим что-то кроется. – Ты преувеличиваешь,– сказал я.– Тебе повсюду мерещатся тайны. – Нет,– убеждённо сказал он.– Я знаю, многое тут неспроста. Вот ты, например. – Я?– удивился я.– А что во мне такого странного? – Ты никогда не приглашаешь меня к себе. Я заметил, ты делаешь это намеренно. Только не отрицай. – Я и не отрицаю. – Я несколько раз пытался напроситься, но ты каждый раз очень ловко уходил в сторону. Ведь так? – Да,– сказал я. – Но почему? – Да так,– сказал я и, рассмеявшись, добавил: "Наверное, это неспроста". – Так где ты живёшь? – На кольце "четвёрки". – А где это? – В этом городе тебе каждый скажет, где кольцо "четвёрки". – Может быть, сядем сейчас на трамвай и доедем? – Нет,– сказал я.– Мы ведь уже выяснили, что я не принимаю гостей, даже по дружбе. – И неспроста? Я снова рассмеялся. – Тебе повсюду мерещатся тайны,– сказал я.