Текст книги "Трактир жизни"

Автор книги: Иннокентий Анненский

Две любви

С. В. ф. – Штейн

 
Есть любовь, похожая на дым:
Если тесно ей – она дурманит,
Дай ей волю – и ее не станет…
Быть как дым – но вечно молодым.
 
 
Есть любовь, похожая на тень:
Днем у ног лежит – тебе внимает,
Ночью так неслышно обнимает…
Быть как тень, но вместе ночь и день…
 

Другому

 
Я полюбил безумный твой порыв,
Но быть тобой и мной нельзя же сразу,
И, вещих снов иероглифы раскрыв,
Узорную пишу я четко фразу.
 
 
Фигурно там отобразился страх,
И как тоска бумагу сердца мяла,
Но по строкам, как призрак на пирах,
Тень движется так деланно и вяло;
 
 
Твои мечты – менады по ночам,
И лунный вихрь в сверкании размаха
Им волны кос взметает по плечам.
Мой лучший сон – за тканью Андромаха.
 
 
На голове ее эшафодаж,
И тот прикрыт кокетливо платочком,
Зато нигде мой строгий карандаш
Не уступал своих созвучий точкам.
 
 
Ты весь – огонь. И за костром ты чист.
Испепелишь, но не оставишь пятен,
И бог ты там, где я лишь моралист,
Ненужный гость, неловок и невнятен.
 
 
Пройдут года… Быть может, месяца…
Иль даже дни, и мы сойдем с дороги:
Ты – в лепестках душистого венца,
Я просто так, задвинутый на дроги.
 
 
Наперекор завистливой судьбе
И нищете убого-слабодушной
Ты памятник оставишь по себе,
Незыблемый, хоть сладостно-воздушный…
 
 
Моей мечты бесследно минет день…
Как знать? А вдруг с душой, подвижней моря,
Другой поэт ее полюбит тень
В нетронуто-торжественном уборе…
 
 
Полюбит, и узнает, и поймет,
И, увидав, что тень проснулась, дышит, –
Благословит немой ее полет
Среди людей, которые не слышат…
 
 
Пусть только бы в круженьи бытия
Не вышло так, что этот дух влюбленный,
Мой брат и маг, не оказался я,
В ничтожестве слегка лишь подновленный.
 

Он и я

 
Давно меж листьев налились
Истомой розовой тюльпаны,
Но страстно в сумрачную высь
Уходит рокот фортепьянный.
 
 
И мука там иль торжество,
Разоблаченье иль загадка,
Но он – ничей, а вы – его,
И вам сознанье это сладко.
 
 
А я лучей иной звезды
Ищу в сомненьи и тревожно,
Я, как настройщик, все лады
Перебираю осторожно.
 
 
Темнеет… Комната пуста,
С трудом я вспоминаю что-то,
И безответна, и чиста,
За нотой умирает нота.
 

Невозможно

 
Есть слова – их дыханье, что цвет,
Так же нежно и бело-тревожно,
Но меж них ни печальнее нет,
Ни нежнее тебя, невозможно.
 
 
Не познав, я в тебе уж любил
Эти в бархат ушедшие звуки:
Мне являлись мерцанья могил
И сквозь сумрак белевшие руки.
 
 
Но лишь в белом венце хризантем,
Перед первой угрозой забвенья,
Этих вэ, этих зэ, этих эм
Различить я сумел дуновенья.
 
 
И, запомнив, невестой в саду
Как в апреле тебя разубрали, –
У забитой калитки я жду,
Позвонить к сторожам не пора ли.
 
 
Если слово за словом, что цвет,
Упадает, белея тревожно,
Не печальных меж павшими нет,
Но люблю я одно – невозможно.
1907
Царское Село
 

Забвение

 
Нерасцепленные звенья,
Неосиленная тень, –
И забвенье, но забвенье,
Как осенний мягкий день,
 
 
Как полудня солнце в храме
Сквозь узор стекла цветной, –
С заметенною листами,
Но горящею волной…
 
 
Нам – упреки, нам – усталость,
А оно уйдет, как дым,
Пережито, но осталось
На портрете молодым.
 

Сестре

А. Н. Анненской

 
Вечер. Зеленая детская
С низким ее потолком.
Скучная книга немецкая.
Няня в очках и с чулком.
 
 
Желтый, в дешевом издании,
Будто я вижу роман…
Даже прочел бы название,
Если б не этот туман.
 
 
Вы еще были Алиною,
С розовой думой в очах,
В платье с большой пелериною,
С серым платком на плечах…
 
 
В стул утопая коленами,
Взора я с вас не сводил,
Нежные, с тонкими венами,
Руки я ваши любил.
 
 
Слов непонятных течение
Было мне музыкой сфер…
Где ожидал столкновения
Ваших особенных р…
 
 
В медном подсвечнике сальная
Свечка у няни плывет…
Милое, тихо-печальное,
Все это в сердце живет…
 

Стансы ночи

О. П. Хмара-Барщевской

 
Меж теней погасли солнца пятна
На песке в загрезившем саду.
Все в тебе так сладко-непонятно,
Но твое запомнил я: «Приду».
 
 
Черный дым, но ты воздушней дыма,
Ты нежней пушинок у листа,
Я не знаю кем, но ты любима,
Я не знаю чья ты, но мечта.
 
 
За тобой в пустынные покои
Не сойдут алмазные огни,
Для тебя душистые левкои
Здесь ковром раскинулись одни…
 
 
Эту ночь я помню в давней грезе,
Но не я томился и желал:
Сквозь фонарь, забытый на березе,
Талый воск и плакал и пылал.
 

Месяц

Sunt mihi bis septem[16]16
  Мои дважды семь (лат.).


[Закрыть]

 
Кто сильнее меня – их и сватай…
Истомились – и всё не слились:
Этот сумрак голубоватый
И белесая высь…
 
 
Этот мартовский колющий воздух
С зябкой ночью на талом снегу
В еле тронутых зеленью звездах
Я сливаю и слить не могу…
 
 
Уж не ты ль и колдуешь, жемчужный,
Ты, кому остальные ненужны,
 
 
Их не твой ли развел и ущерб,
На горелом пятне желтосерп,
 
 
Ты, скиталец небес праздносумый
С иронической думой?..
 

Тоска медленных капель

 
О капли в ночной тишине,
Дремотного духа трещотка,
Дрожа набухают оне
И падают мерно и четко.
 
 
В недвижно-бессонной ночи
Их лязга не ждать не могу я:
Фитиль одинокой свечи
Мигает и пышет тоскуя.
 
 
И мнится, я должен, таясь,
На странном присутствовать браке,
Поняв безнадежную связь
Двух тающих жизней во мраке.
 

Тринадцать строк

 
Я хотел бы любить облака
На заре… Но мне горек их дым:
Так неволя тогда мне тяжка,
Так я помню, что был молодым.
 
 
Я любить бы их вечер хотел,
Когда, рдея, там гаснут лучи,
Но от жертвы их розовых тел
Только пепел мне снится в ночи.
 
 
Я люблю только ночь и цветы
В хрустале, где дробятся огни,
Потому что утехой мечты
В хрустале умирают они…
Потому что цветы – это ты.
 

Ореанда

 
Ни белой дерзостью палат на высотах
С орлами яркими в узорных воротах,
Ни женской прихотью арабских очертаний
Не мог бы сердца я лелеять неустанней.
Но в пятнах розовых по силуэтам скал
Напрасно я души, своей души искал…
Я с нею встретился в картинном запустеньи
Сгоревшего дворца – где нежное цветенье
Бежит по мрамору разбитых ступеней,
Где в полдень старый сад печальней и темней,
А синие лучи струятся невозбранно
По блеклости панно и забытью фонтана.
Я будто чувствовал, что там ее найду,
С косматым лебедем играющей в пруду,
И что поделимся мы ветхою скамьею
Близ корня дерева, что поднялся змеею,
Дорогой на скалу, где грезит крест литой
Над просветленною страданьем красотой.
 

Дремотность
Сонет

 
В гроздьях розово-лиловых
Безуханная сирень
В этот душно-мягкий день
Неподвижна, как в оковах.
 
 
Солнца нет, но с тенью тень
В сочетаньях вечно новых,
Нет дождя, а слез готовых
Реки – только литься лень.
 
 
Полусон, полусознанье,
Грусть, но без воспоминанья,
И всему простит душа…
 
 
А, доняв ли, холод ранит,
Мягкий дождик не спеша
Так бесшумно барабанит.
 

Нервы
(Пластинка для граммофона)

 
Как эта улица пыльна, раскалена!
Что за печальная, о Господи, сосна!
 
 
Балкон под крышею, Жена мотает гарус.
Муж так сидит. За ними холст, как парус.
 
 
Над самой клумбочкой прилажен их балкон.
«Ты думаешь – не он… А если он?
Всё вяжет, Боже мой… Посудим хоть немножко…»
…Морошка, ягода морошка!..
– «Вот только бы спустить лиловую тетрадь!»
– «Что, барыня, шпинату будем брать?»
– «Возьмите, Аннушка!»
– «Да там еще на стенке
Видал записку я, так…»
…Хороши гребэнки!
– «А… почтальон идет… Петровым писем нет?»
– «Корреспонденции одна газета „Свет“.»
– «Ну что ж? устроила?» – «Спалила под плитою».
– «Неосмотрительность какая!.. Перед тою?
А я тут так решил: сперва соображу,
И уж потом тебе все факты изложу…
Еще чего у нас законопатить нет ли?»
– «Я все сожгла». – Вздохнув, считает молча
петли…
– «Не замечала ты: сегодня мимо нас
Какой-то господин проходит третий раз?»
– «Да мало ль ходит их…»
– «Но этот ищет, рыщет,
И по глазам заметно, что он сыщик!..»
– «Чего ж у нас искать-то? Боже мой!»
– «А Вася-то зачем не сыщется домой?»
– «Там к барину пришел за пачпортами дворник».
– «Ко мне пришел?.. А день какой?»
– «А вторник».
– «Не выйдешь ли к нему, мой друг? Я нездоров».
…Ландышов, свежих ландышов!
– «Ну что? Как с дворником? Ему бы хоть прибавить!»
– «Вот вздор какой. За что же?»
…Бритвы праветь.
– «Присядь же ты спокойно! Кись-кись-кись…»
– «Ах, право, шел бы ты по воздуху пройтись!
Иль ты вообразил, что мне так сладко маяться…»
Яица свежие, яица!
Яичек свеженьких?
Но вылилась и злоба…
Расселись по углам и плачут оба…
Как эта улица пыльна, раскалена!
Что за печальная, о Господи, сосна!
12 июля 1909
Царское Село
 

Весенний романс

 
Еще не царствует река,
Но синий лед она уж топит;
Еще не тают облака,
Но снежный кубок солнцем допит.
 
 
Через притворенную дверь
Ты сердце шелестом тревожишь…
Еще не любишь ты, но верь:
Не полюбить уже не можешь…
 

Осенний романс

 
Гляжу на тебя равнодушно,
А в сердце тоски не уйму…
Сегодня томительно-душно,
Но солнце таится в дыму.
 
 
Я знаю, что сон я лелею,
Но верен хоть снам я – а ты?..
Ненужною жертвой в аллею
Падут, умирая, листы…
 
 
Судьба нас сводила слепая:
Бог знает, мы свидимся ль там…
Но знаешь?.. Не смейся, ступая
Весною по мертвым листам!
1903
 

Миражи

 
То полудня пламень синий,
То рассвета пламень алый,
Я ль устал от четких линий,
Солнце ль самое устало –
 
 
Но чрез полог темнолистый
Я дождусь другого солнца
Цвета мальвы золотистой
Или розы и червонца.
 
 
Будет взорам так приятно
Утопать в сетях зеленых,
А потом на темных кленах
Зажигать цветные пятна.
 
 
Пусть миражного круженья
Через миг погаснут светы…
Пусть я – радость отраженья,
Но не то ль и вы, поэты?
 

Второй мучительный сонет

 
Вихри мутного ненастья
Тайну белую хранят…
Колокольчики запястья
То умолкнут, то звенят.
 
 
Ужас краденого счастья –
Губ холодных мед и яд
Жадно пью я, весь объят
Лихорадкой сладострастья.
 
 
Этот сон, седая мгла
Ты одна создать могла,
Снега скрип, мельканье тени,
 
 
На стекле узор курений
И созвучье из тепла.
Губ, и меха, и сиреней.
 

Бабочка газа

 
Скажите, что сталось со мной?
Что сердце так жарко забилось?
Какое безумье волной
Сквозь камень привычки пробилось?
 
 
В нем сила иль мука моя,
В волненьи не чувствую сразу:
С мерцающих строк бытия
Ловлю я забытую фразу.
 
 
Фонарь свой не водит ли тать
По скопищу литер унылых?
Мне фразы нельзя не читать,
Но к ней я вернуться не в силах…
 
 
Не вспыхнуть ей было невмочь,
Но мрак она только тревожит:
Так бабочка газа всю ночь
Дрожит, а сорваться не может…
 

Прерывистые строки

 
Этого быть не может,
Это – подлог,
День так тянулся и дожит,
Иль, не дожив, изнемог?..
Этого быть не может…
С самых тех пор
В горле какой-то комок…
Вздор…
Этого быть не может…
Это – подлог…
Ну-с, проводил на поезд,
Вернулся, и solo[17]17
  Один (ит.).


[Закрыть], да!
Здесь был ее кольчатый пояс,
Брошка лежала – звезда,
Вечно открытая сумочка
Без замка,
И, так бесконечно мягка,
В прошивках красная думочка…
. . . . . . . . . . . . .
Зал…
Я нежное что-то сказал,
Стали прощаться,
Возле часов у стенки…
Губы не смели разжаться,
Склеены…
Оба мы были рассеянны,
Оба такие холодные…
Мы…
Пальцы ее в черной митенке
Тоже холодные…
«Ну, прощай до зимы,
Только не той, и не другой,
И не еще – после другой…
Я ж, дорогой,
Ведь не свободная…»
«Знаю, что ты – в застенке…»
После она
Плакала тихо у стенки
И стала бумажно-бледна…
Кончить бы злую игру…
Что ж бы еще?
Губы хотели любить горячо,
А на ветру
Лишь улыбались тоскливо…
Что-то в них было застыло,
Даже мертво…
Господи, я и не знал, до чего
Она некрасива…
Ну слава Богу, пускают садиться…
Мокрым платком осушая лицо,
Мне отдала она это кольцо…
Слиплись еще раз холодные лица,
Как в забытьи, –
И
Поезд еще стоял –
Я убежал…
Но этого быть не может,
Это – подлог…
День или год, и уж дожит,
Иль, не дожив, изнемог…
Этого быть не может…
Июнь 1909
Царское Село
 

Canzone[18]18
  Песня (ит.).


[Закрыть]

 
Если б вдруг ожила небылица,
На окно я поставлю свечу,
Приходи… Мы не будем делиться,
Всё отдать тебе счастье хочу!
 
 
Ты придешь и на голос печали,
Потому что светла и нежна,
Потому что тебя обещали
Мне когда-то сирень и луна.
 
 
Но… бывают такие минуты,
Когда страшно и пусто в груди…
Я тяжел – и немой и согнутый…
Я хочу быть один… уходи!
 

Дымы

 
В белом поле был пепельный бал,
Тени были там нежно-желанны,
Упоительный танец сливал,
И клубил, и дымил их воланы.
 
 
Чередой, застилая мне даль,
Проносились плясуньи мятежной,
И была вековая печаль
В нежном танце без музыки нежной.
 
 
А внизу содроганье и стук
Говорили, что ужас не прожит;
Громыхая цепями, Недуг
Там сковал бы воздушных – не может.
 
 
И была ль так постыла им степь,
Или мука капризно-желанна, –
То и дело железную цепь
Задевала оборка волана.
 

Дети

 
Вы за мною? Я готов.
Нагрешили, так ответим,
Нам – острог, но им – цветов…
Солнца, люди, нашим детям!
 
 
В детстве тоньше жизни нить,
Дни короче – в эту пору…
Не спешите их бранить,
Но балуйте… без зазору.
 
 
Вы несчастны, если вам
Непонятен детский лепет,
Вызвать шепот – это срам,
Горший – в детях вызвать трепет.
 
 
Но безвинных детских слез
Не омыть и покаяньем,
Потому что в них Христос,
Весь, со всем своим сияньем.
 
 
Ну а те, что терпят боль,
У кого как нитки руки…
Люди! Братья! Не за то ль
И покой наш только в муке…
 

Моя тоска

М. А. Кузмину

 
Пусть травы сменятся над капищем волненья,
И восковой в гробу забудется рука,
Мне кажется, меж вас одно недоуменье
Все будет жить мое, одна моя Тоска…
 
 
Нет, не о тех, увы! кому столь недостойно,
Ревниво, бережно и страстно был я мил…
О сила любящих и в муке так спокойна,
У женской нежности завидно много сил.
 
 
Да и при чем бы здесь недоуменья были –
Любовь ведь светлая, она кристалл, эфир…
Моя ж безлюбая – дрожит, как лошадь в мыле!
Ей – пир отравленный, мошеннический пир!
 
 
В венке из тронутых, из вянувших азалий
Собралась петь она… Не смолк и первый стих,
Как маленьких детей у ней перевязали,
Сломали руки им и ослепили их.
 
 
Она бесполая, у ней для всех улыбки,
Она притворщица, у ней порочный вкус –
Качает целый день она пустые зыбки,
И образок в углу – сладчайший Иисус…
 
 
Я выдумал ее – и все ж она виденье,
Я не люблю ее – и мне она близка,
Недоумелая, мое недоуменье,
Всегда веселая, она моя тоска.
 
 
12 ноября 1909
Царское Село
 

Кэк-уок на цимбалах

«…»

Влияние Анненского сказалось на последующей русской поэзии с необычайной силой. Первый учитель психологической остроты в новой русской лирике, искусство психологической композиции он передал футуризму…

Анненский с такой же твердостью, как Брюсов, ввел в поэзию исторически объективную тему, ввел в лирику психологический конструктивизм. Сгорая жаждой учиться у Запада, он не имел учителей, достойных своего задания, и вынужден был притворяться подражателем. Психологизм Анненского – не каприз и не мерцание изощренной впечатлительности, а настоящая твердая конструкция. От «Стальной цикады» Анненского к «Стальному соловью» Асеева лежит прямой путь. Анненский научил пользоваться психологическим анализом как рабочим инструментом в лирике. Он был настоящим предшественником психологической конструкции в русском футуризме, столь блестяще возглавляемой Пастернаком. Анненский до сих пор не дошел до русского читателя и известен лишь по вульгаризации его методов Ахматовой. Это один из настоящих подлинников русской поэзии. «Тихие песни» и «Кипарисовый ларец» хочется целиком перенести в антологию…

Осип Мандельштам

«…»

В основе искусства лежит… обоготворение невозможности и бессмыслицы. Поэт всегда исходит из непризнания жизни…

Иннокентий Анненский

Из поэмы «Mater Dolorosa» [19]19
  Мать скорбящая (лат.). – Ред.


[Закрыть]

 
Как я любил от городского шума
Укрыться в сад, и шелесту берез
Внимать, в запущенной аллее сидя…
Да жалкую шарманки отдаленной
Мелодию ловить. Ее дрожащий
Сродни закату голос: о цветах
Он говорит увядших и обманах.
Пронзая воздух парный, пролетит
С минутным шумом по ветвям ворона,
Да где-то там далеко прокричит
Петух, на запад солнце провожая,
И снова смолкнет все, – душа полна
Какой-то безотчетно-грустной думы,
Кого-то ждешь, в какой-то край летишь,
Мечте безвестный, горячо так любишь
Кого-то… чьих-то ждешь задумчивых речей
И нежной ласки, и в вечерних тенях
Чего-то сердцем ищешь… И с тем сном
Расстаться и не может и не хочет
Душа… Сидишь забытый и один,
И над тобой поникнет ночь ветвями…
О майская томительная ночь,
Ты севера дитя, его поэтов
Любимый сон… Кто может спать, скажи,
Кого постель горячая не душит,
Когда, как грезу нежную, опустишь
Ты на сады и волны золотые
Прозрачную завесу, и за ней,
Прерывисто дыша, умолкнет город –
И тоже спать не может, и влюбленный
С мольбой тебе, задумчивой, глядит
В глаза своими тысячами окон…
1874
 

Nocturno[20]20
  Ночное (ит.).


[Закрыть]

Другу моему С. К. Буличу

 
Темную выбери ночь и в поле, безлюдном и голом,
В мрак седой окунись… пусть ветер, провеяв, утихнет,
Пусть в небе холодном тусклые звезды, мигая,
задремлют…
Сердцу скажи, чтоб ударов оно не считало…
Шаг задержи и прислушайся! Ты не один…
Точно крылья
Птицы, намокшие тяжко, плывут средь тумана.
Слушай… это летит хищная, властная птица,
Время ту птицу зовут, и на крыльях у ней твоя сила,
Радости сон мимолетный, надежд золотые лохмотья…
26 февраля 1890
 

«Падает снег…»

Посвящено Е. М. Мухиной

 
Падает снег,
Мутный, и белый, и долгий,
Падает снег,
Заметая дороги,
Засыпая могилы,
Падает снег…
Белые влажные звезды!
Я так люблю вас,
Тихие гостьи оврагов!
Холод и нега забвенья
Сердцу так сладки…
О белые звезды… Зачем же,
Ветер, зачем ты свеваешь,
Жгучий мучительный ветер,
С думы и черной и тяжкой,
Точно могильная насыпь,
Белые блестки мечты?..
В поле зачем их уносишь?
 
 
Если б заснуть,
Но не навеки,
Если б заснуть
Так, чтобы после проснуться,
Только под небом лазурным…
Новым, счастливым, любимым…
26 ноября 1900
 

«Для чего, когда сны изменили…»

 
Для чего, когда сны изменили,
Так полны обольщений слова?
Для чего на забытой могиле
Зеленей и шумнее трава?
 
 
Для чего эти лунные выси,
Если сад мой и темен, и нем?..
Завитки ее кос развилися,
Я дыханье их слышу… зачем?
1902
 

Кэк-уок на цимбалах

 
Молоточков лапки цепки,
Да гвоздочков шапки крепки,
Что не раз их,
Пустоплясых,
Там позастревало.
 
 
Молоточки топотали,
Мимо точки попадали,
Что ни мах,
На струнах
Как и не бывало.
 
 
Пали звоны топотом, топотом,
Стали звоны ропотом, ропотом,
То сзываясь,
То срываясь,
То дробя кристалл.
 
 
В струнах, полных холода, холода,
Пели волны молодо, молодо,
И буруном
Гул по струнам
Следом пролетал.
 
 
С звуками кэк-уока,
Ожидая мокка,
Во мгновенье ока
Что мы не съедим…
И Махмет-Мамаям,
Ни зимой, ни маем
Нами не внимаем,
Он необходим.
 
 
Молоточков цепки лапки,
Да гвоздочков крепки шапки,
Что не раз их,
Пустоплясых,
Там позастревало.
 
 
Молоточки налетают,
Мало в точки попадают,
Мах да мах,
Жизни… ах,
Как и не бывало.
Осень 1904
 

На северном берегу

 
Бледнеет даль. Уж вот он – день разлуки,
Я звал его, а сердцу все грустней…
Что видел здесь я, кроме зла и муки?
Но всё простил я тихости теней.
 
 
Всё небесам в холодном их разливе,
Лазури их прозрачной, как недуг,
И той меж ив седой и чахлой иве –
Товарищам непоправимых мук.
 
 
И грустно мне, не потому, что беден
Наш пыльный сад, что выжжены листы,
Что вечер здесь так утомленно бледен,
Так мертвы безуханные цветы,
 
 
А потому, что море плещет с шумом,
И синевой бездонны небеса,
Что будет там моим закатным думам
Невмоготу их властная краса…
1904
 

Черное море

 
Простимся, море… В путь пора.
И ты не то уж: всё короче
Твои жемчужные утра,
Длинней тоскующие ночи,
 
 
Всё дольше тает твой туман,
Где всё белей и выше гребни,
Но далей красочный обман
Не будет, он уж был волшебней.
 
 
И тщетно вихри по тебе
Роятся с яростью звериной,
Всё безучастней к их борьбе
Твои тяжелые глубины.
 
 
Тоска ли там или любовь,
Но бурям чуждые безмолвны,
И к нам из емких берегов
Уйти твои не властны волны.
 
 
Суровым отблеском ножа
Сверкнешь ли, пеной обдавая, –
Нет! Ты не символ мятежа,
Ты – Смерти чаша пировая.
1904
 

Солнечный сонет

 
Под стоны тяжкие метели
Я думал – ночи нет конца:
Таких порывов не терпели
Наш дуб и тополь месяца.
 
 
Но солнце брызнуло с постели
Снопом огня и багреца,
И вмиг у моря просветлели
Морщины древнего лица…
 
 
И пусть, как ночью, ветер рыщет,
И так же рвет, и так же свищет, –
Уж он не в гневе божество.
 
 
Кошмары ночи так далёки,
Что пыльный хищник на припеке –
Шалун и больше ничего.
1904
 

«В ароматном краю в этот день голубой…»

 
В ароматном краю в этот день голубой
Песня близко: и дразнит, и вьется,
Но о том не спою, что мне шепчет прибой,
Что вокруг и цветет, и смеется.
 
 
Я не трону весны – я цветы берегу,
Мотылькам сберегаю их пыль я,
Миг покоя волны на морском берегу
И ладьям их далекие крылья.
 
 
А еще потому, что в сияньи сильней
И люблю я сильнее в разлуке
Полусвет-полутьму наших северных дней,
Недосказанность песни и муки…
1904
 

Братские могилы

 
Волны тяжки и свинцовы,
Кажет темным белый камень,
И кует земле оковы
Позабытый небом пламень.
 
 
Облака повисли с высей,
Помутнелы – ослабелы,
Точно кисти в кипарисе
Над могилой сизо-белы.
 
 
Воздух мягкий, но без силы,
Ели, мшистые каменья…
Это – братские могилы,
И полней уж нет забвенья.
1904
Севастополь
 

Сирень на камне

 
Клубятся тучи сизоцветно.
Мой путь далек, мой путь уныл.
А даль так мутно-безответна
Из края серого могил.
 
 
Вот кем-то врезан крест замшенный
В плите надгробной, и, как тень,
Сквозь камень, Лазарь воскрешенный,
Пробилась чахлая сирень.
 
 
Листы пожёлкли, обгорели…
То гнет ли неба, камня ль гнет, –
Но говорят, что и в апреле
Сирень могилы не цветет.
 
 
Да и зачем? Цветы так зыбки,
Так нежны в холоде плиты,
И лег бы тенью свет улыбки
На изможденные черты.
 
 
А в стражах бледного Эреба
Окаменело столько мук…
Роса, и та для них недуг,
И смерть их – голубое небо.
 
 
Уж вечер близко. И пути
Передо мной еще так много,
Но просто силы нет сойти
С завороженного порога.
 
 
И жизни ль дерзостный побег,
Плита ль пробитая жалка мне, –
Дрожат листы кустов-калек,
Темнее крест на старом камне.
1904