Текст книги "Лев с ножом в сердце"
Автор книги: Инна Бачинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 11
Омут
– Доброе утро, – поздоровался Вениамин Сырников, появляясь на пороге кабинета Илларии. – Занята?
– Ну? – спросила она, отрываясь от бумаг.
– Спасибо, хорошо, – ответил адвокат язвительно. – А ты как?
– Вениамин, не морочь мне голову! – нетерпеливо воскликнула Иллария. – Нашел?
Адвокат, выдерживая паузу, уселся в кресло, положил на стол перед собой папку, раскрыл. Поднял глаза на Илларию и неторопливо сказал:
– Нашел. Кирилл Александрович Пушкарев. Предприниматель. Владелец фирмы по импорту пищевых продуктов, а также вин из Греции и Португалии. В бизнесе три года. Дела идут неплохо. До этого занимался продажей электроники, медицинского оборудования, медицинским страхованием. На людях господин Пушкарев почти не бывает, на тусовках не светится, о личной жизни подозреваемого ничего не известно. Домашний адрес, к сожалению, достать не удалось. Равно как и домашний телефон.
– Твой новый знакомый не любит, чтобы его беспокоили, – заключил свой доклад Вениамин. – Ходят слухи, что он собирается не то начать ресторанный бизнес, не то купить пару уже существующих ресторанов. Все, пожалуй. Я думаю, он делает ставку на тебя, – добавил он. – Ты у нас в городе фигура публичная, со связями. Трудно сказать, кто кому нужнее.
– И что чует твой длинный нос? – спросила Иллария.
– Ничего. Фирмочка захудаленькая, малоизвестная. Но деньги у него есть. Если он предлагает помощь, то почему бы и нет? Только имей в виду, говорить с ним буду я.
– Конечно, ты, – успокоила его Иллария. – За что я тебе деньги плачу?
– И никакой самодеятельности, – добавил Сырников.
– Никакой, – согласилась Иллария.
– Он не звонил?
– Нет. Мы договорились, что позвоню я.
– Давай, – разрешил адвокат. – Но имей в виду…
– Вениамин! – вскричала Иллария нетерпеливо. – Сколько можно?
– Я тебя слишком хорошо знаю, – ответил он.
Иллария даже себе не призналась бы, что странный человек заинтересовал ее. Похож на мальчишку, рыжий, конопатый, в затрапезных джинсах и свитере. Он даже не счел нужным переодеться перед встречей. Что это? Стиль? Бравада? Желание заинтересовать?
Иллария любила тряпки и знала в них толк. Взгляды встречных мужчин и женщин на улице действовали на нее как допинг. Хладнокровная, жесткая, сильная, с характером скорее мужским, чем женским, Иллария упивалась этими взглядами как записная кокетка. Если бы на нее вдруг перестали обращать внимание, она бы расстроилась. У каждого из нас есть свои маленькие слабости. Иллария любила рассматривать себя в зеркале. Взгляды прохожих были для нее тем же зеркалом.
Небрежная одежда Пушкарева сначала покоробила ее, но чем больше она думала об этом человеке, тем отчетливее понимала, что костюм его гармонировал с манерой держаться, гибкой мальчишеской фигурой, рыжими, давно не стриженными волосами. Но… вместе с тем в нем чувствовался некий стержень – таких, как он, невозможно принудить или заставить делать то, чего они делать не желают. Они будут зубоскалить, прыгать мячиком и гнуть свою линию.
Иллария испытывала странное нетерпение – ей хотелось снова увидеть Кирилла. Он вызывал у нее любопытство. Последний раз мужчина занимал ее мысли подобным образом много лет назад, в институте, когда она была еще гадким утенком…
Она достала из прозрачной пластиковой подставки визитку Кирилла. Помедлив, сняла трубку и стала набирать номер.
– Привет, – он отозвался сразу, словно ждал звонка. – Как жизнь?
– Добрый день, Кирилл, – сказала Иллария сухо. – Я предлагаю обсудить наше возможное партнерство.
– Дайте подумать, – ответил он нахально. Наступило молчание.
Иллария могла бы поклясться, что Кирилл улыбается. Она тоже молчала.
– Сегодня, – сказал он наконец. – Я приглашаю вас в «Английский клуб» на ужин. Вечернее платье не обязательно. Смените кроссовки на туфли, и все. Да, и, пожалуйста, не обедайте. Мне нравятся женщины с хорошим аппетитом.
Клоун! Иллария невольно улыбнулась, представив себя в кроссовках, жадно поедающую фирменные блюда самого крутого ресторана в городе. Ей пришло в голову, что для поддержания имиджа чудака Кирилл должен был пригласить ее совсем в другое место, в «Макдоналдс», например. «Английский клуб» и владелец «Райской птички» сочетались как пресловутые корова и седло.
«Что и требовалось доказать, – сказала себе Иллария. – Весь антураж – потрепанные джинсы, растянутый свитер – не что иное, как хорошо продуманный стиль. Вот только зачем? Ладно, поживем – увидим…»
Она испытывала непривычное волнение, предвкушая встречу с Рыжим Лисом, как она окрестила нового знакомца. Перебрала мысленно свой гардероб, прикидывая, что надеть. У нее даже мелькнула мысль прийти в джинсах и кроссовках – вот тебе! Но она эту мысль задавила в зародыше.
«Что надеть» действительно вырастало в проблему. Отправляясь ужинать с любым другим мужчиной, Иллария не задавалась бы подобными вопросами. Но не с Кириллом, который был способен на… все. Он может запросто появиться в «Английском клубе» в спортивном костюме. Хотя нет, не выйдет – там строго насчет одежды. В спортивном костюме его и на порог не пустят.
По долгом раздумии Иллария остановилась на маленьком черном платье и скромных лодочках на невысоком каблуке. Волосы небрежно заколола на затылке простой черной заколкой. Единственной «вольностью», которую она себе позволила, были любимые платиновые серьги с сапфирами и бриллиантами, очень скромные, и серебряная вечерняя сумочка на длинной цепочке.
Кирилл уже ожидал ее за столиком в черном смокинге, с бордовой бабочкой с блестящей металлической пуговкой. Он поднялся ей навстречу, улыбаясь до ушей. Смотрелся он отлично – гибкий, худощавый, по-прежнему растрепанный, что ему шло, такая прическа превращала его в мальчишку. «И веснушки на месте», – подумала Иллария.
Он окинул ее оценивающим взглядом, и Иллария, к своему изумлению, почувствовала, как загорелись мочки ушей. Он смотрел на нее насмешливо-ласково, растянув рот в улыбке, и она подумала, что у него красивые губы… чувственные…
Кирилл не говорил комплиментов, не целовал рук, не травил обычные мужские байки. Он не старался казаться, как делает большинство мужчин, желая произвести впечатление. Он был подкупающе искренним…
Поморщившись, он признался, что ему жмет ботинок, «привык к кроссовкам, знаете ли».
– А вы снимите, – коварно предложила Иллария.
– Уже, – ответил он. – Хорошо! – На физиономии его появилось выражение такого счастья, что она расхохоталась.
Она давно так не смеялась, как в тот вечер. Остроумный, живой, с подвижной мимикой, Кирилл рассказывал о своем бизнесе, компаньонах, соседях по даче, причем в лицах; поездках в Африку, Латинскую Америку, Эмираты, тамошних людях и нравах.
Иллария выпила вина, и ее охватило ощущение удивительной легкости. Она поминутно смеялась и, кажется, даже кокетничала. Смотрела на Кирилла долгим взглядом из-под опущенных ресниц, облизывала губы, один раз даже невзначай накрыла ладонью его руку. Но все это словно дурачась, несерьезно, следуя настроению. Раз она даже пнула его под столом носком туфли, на что он немедленно ответил тем же – пихнул ее коленом, после чего оба так и покатились. Они напоминали расшалившихся ребят в школьной столовке.
Он привез Илларию домой, выпустил из машины (большого темно-синего «Мерседеса»), проводил до подъезда, поблагодарил. И на этом все! Никаких поползновений напроситься на кофе или чай. Коснувшись ее щеки губами, он легко сбежал с крыльца. Мощная машина негромко зарычала, мигнула красными огоньками и исчезла, оставив Илларию в состоянии легкого обалдения. По законам жанра ему полагалось хотя бы попытаться… А уж ей решать. «Ах ты, Рыжий Лис! – рассмеялась она запоздало. – Хитер!»
Лежа в постели, она перебирала мысленно детали ужина. Не без удовольствия, надо заметить. Со своей широкой улыбкой, насмешливым ласковым взглядом, Кирилл напоминал ей танцующего зверя из породы кошачьих – красиво, но… опасно! Его мальчишеская легкость была обманчива – так бывает обманчива ярко-зеленая лужайка над топким болотом. Ступишь – и затянет в глубину. Но все это она вывела скорее интуитивно, в силу свойственной ей подозрительности, а не потому, что в поведении Кирилла Пушкарева было хоть что-то, внушавшее ей опасения. Вел он себя безупречно – дружелюбно, открыто, искренне, не говорил пошлых комплиментов. Понял, что на нее это не подействует? И сила в нем чувствовалась, хотя ответить себе, как и в чем это проявляется, Иллария не сумела бы. В нем не было ничего из стандартного набора качеств купца-предпринимателя – ни жадности, ни хитрости, ни желания выгадать. Хотя о деле они почти не говорили. Иллария упомянула своего юриста, который занимается всяким крючкотворством. Кирилл кивнул.
«В нем чувствуется хватка», – раздумывала Иллария. О таких говорят – мягко стелет. В бизнесе иначе не выживешь. На то и щука, чтобы карась не дремал. Иллария не считала себя ни карасем, ни кроликом, который полезет в пасть удаву. Они нужны друг другу – значит, на какое-то время дорожки их пересекутся…
«У людей с такой внешностью обычно не бывает денег, – продолжала размышлять Иллария – Не должно быть денег. С такой внешностью деньги не делают… На что, интересно, он их тратит? Дорогая машина, дорогой костюм, платиновые запонки. Кажется, платиновые. Интересно, как выглядит его дом…»
Иллария ожидала, что он позвонит на другой день, но он не позвонил. Она была озадачена, потом рассердилась. Его поведение, оказывается, не стоит программировать. «Клоун», – повторяла в сердцах Иллария, с удивлением чувствуя, что ее задевает поведение этого необычного человека.
На третий день после исторического ужина в «Английском клубе» Кирилл вдруг появился вечером и сказал, что повезет ее на природу. Иллария была равнодушна к красотам пейзажа, предпочитая рестораны. Он смотрел на нее своими насмешливыми рыжими глазами, скалил крупные волчьи зубы. Веснушки стали еще ярче, нос облез от солнца. «В нем нет ни малейшего комплекса неполноценности», – поняла Иллария. Новый знакомый не распускал хвост, не хвастался, не надувал щеки, не токовал. «А может, он… может, его не интересуют женщины», – вдруг пришло ей в голову, и она взглянула на Кирилла испытующе. Он, ухмыляясь, смотрел на нее насмешливо-восхищенно, и она, удивляясь и невольно смеясь, с облегчением подумала, что они чем-то похожи. Оба сильны, не обременены излишне моралью, авантюрны. Способны блефовать и идти ва-банк. Им хорошо вместе…
Он повез ее, недоумевающую, на реку. Вечерело. Пылал малиной закат. Тонкие, покрытые дымчатой зеленью деревья стояли в холодной воде, отражаясь в ней перевернуто и кривовато, как в живом зеркале. Невнятные звуки доносились из домов на пригорке – скрип калитки, гулкие голоса людей, лай собак. Звуки вязли и угасали в тишине, куполом накрывшей отражающую закат реку. Пахло рыбой, болотом, сырым песком. Что-то щемяще-пронзительное было разлито в природе, рождавшее невнятные сожаления… то ли о том, что было да прошло… то ли предчувствие того, что будет… легкую грусть и боль…
Они стояли на берегу, молча глядя на быстро меркнущее солнце. Кирилл вдруг притянул ее к себе и поцеловал. Губы у него были теплые, обветренная кожа пахла солнцем. Иллария ответила на поцелуй. Они стояли в наплывающих сумерках и целовались. Река светилась последними закатными сполохами…
Иллария вспомнила, как она целовалась с мальчиком из параллельного класса, гением-очкариком, маленьким уродцем. Им было, наверное, лет по четырнадцать тогда, и точно так же гас закат, светилась река, и тянуло дымом далекого костра. Они сидели на перевернутой лодке…
Кирилл расстегнул пуговки на ее блузке, коснулся губами шеи… Осторожно высвободил грудь… поцеловал сосок… Иллария задохнулась. Ей казалось, что время повернуло вспять, ей снова четырнадцать, и она с тем мальчиком, и они целуются, умирая от неизведанного желания… она уворачивается от его жадных неумелых рук…
– Идем, – прошептал Кирилл, отрываясь от нее. – Пошли!
…Он овладел ею прямо в машине, на заднем сиденье… «Как дешевой шлюхой», – после подумала Иллария, оправляя юбку и застегивая пуговки на блузке неверными пальцами. Мысль эта позабавила ее – она не ожидала от себя… такой прыти.
…До города они ехали молча. Иллария исподтишка рассматривала его руки на руле, вспоминая, как он ласкал ее. В открытое окно туго бил холодный ночной ветер. Он привез ее к дому, вышел из машины, открыл дверцу. Проводил до подъезда, как и в прошлый раз, легко коснулся губами щеки, сказал:
– До завтра.
Она не ответила, чувствуя разочарование – по законам жанра он должен был подняться и… Ее бросило в жар. Она вскинула голову, снисходительно не то погладила, не то потрепала его по щеке пальцами, улыбнулась и ушла…
Дома она, не раздеваясь, прошла в ванную, встала перед большим зеркалом. Сияющие глаза и обветренные губы… Ох! Синяк на шее. Она расстегнула блузку – кровоподтеки на груди! Она потрогала их пальцем, подняла глаза на свое отражение – растрепанная, зацелованная, измятая неизвестная женщина ответила ей томным взглядом… «Кто это, – подумала Иллария. – Женщина, которая позволяет себе… вернее, мужчине, все… на заднем сиденье машины! Позор!»
Она рассмеялась, хотя ей было совсем не смешно – она была озадачена и, пожалуй, смущена. Впервые в жизни она подчинилась мужчине, а не наоборот. «Глупости, – сказала она себе, – никто никому не подчинялся. Мы оба этого хотели… Ну, еще, может, любопытство», – признала Иллария самокритично. Рыжий Лис заинтересовал ее. И еще она подумала: а ведь он совсем не в моем вкусе…
…Она уснула сразу – сон у нее был крепкий, ей никогда ничего не снилось. В эту ночь ей привиделось, что она идет куда-то по заброшенной дороге; через трещины в асфальте пробивается трава. Трещины на глазах расползаются, открывая глубокие черные провалы. Она ускоряет шаг, почти бежит, перепры-
гивая через провалы, земля дрожит у нее под ногами. Она не видит, куда движется, не смея отвести взгляд от разверзающейся с треском земли. Сверху слышен громоподобный смех – кого-то там забавляют ее метания. Она мчится, чувствуя, как охватывает ее тоска смертная, зная, что не выбраться, не убежать…
Она проснулась среди ночи, бурно дыша, отбросила одеяло, прошлепала босиком в кухню. Жадно выпила чашку воды. Сон мигом испарился из ее головы, и через минуту она уже не могла вспомнить, что же ее так напугало…
На другой день Нюся встретила ее, улыбаясь во весь рот. Ее «доброе утро, Иллария Владимировна» было сладким, как ириска. Иллария инстинктивно дернула шеей – ей показалось, что секретарша увидела синяк. Ложная тревога. На ней была блузка со стоячим воротничком. Сухо кивнув Нюсе, она вошла в свой кабинет и… застыла на пороге. На письменном столе стояла большая плетеная корзина в деревенском стиле, нарочито грубо сработанная. Из нее торчали пиками головки полураспустившихся зеленовато-белых роз. Роз было много, тридцать или пятьдесят. Плетеная корзина источала тонкий ивовый запах, розы сладко благоухали… Картинка заката мелькнула перед мысленным взором Илларии, и она вспыхнула. Подошла к столу, потрогала холодные влажные бутоны. Сунула руку глубже, увидев белый конверт. Уколовшись, отдернула ладонь, слизнула выступившую на пальце кровь. Смотрела со странным выражением на лице, чувствуя, как загораются щеки…
Достала из конверта атласный, сложенный вдвое листок, развернула. На листке была изображена кривоватая физиономия: точки глаз, кнопка носа и радостный рот до ушей. Торчащие на голове вихры не оставляли никаких сомнений, что кривоватая физиономия являлась автопортретом дарителя.
И ни слова, ни буквы…
Глава 12
Не ждали…
Она стояла передо мной – большая, яркая, чуть поблекшая от усталости, с ребенком, завернутым в нечистое зеленое одеяло, неуверенно вглядываясь в мое лицо. Мужская куртка свалилась с плеч, пышные белые локоны рассыпались по груди. Красивое, сильно накрашенное лицо не вязалось с неуверенностью и напряжением в глазах.
Я стояла, будто громом пораженная, как любили писать в старых романах. Чувство нереальности захлестнуло меня. Голова опустела, лишь отдельные бессвязные мысли пролетали: этого не может быть… это не я… это не со мной… В висках и затылке противно гудело. Мне казалось, я сейчас грохнусь оземь.
Из состояния заторможенности меня вывела баба Капа, вдруг пропевшая с какой-то кликушеской интонацией:
– Лизонька, радость-то какая! Мама приехала!
Я перевела взгляд на вдохновенное лицо вредной старухи, придвинувшейся совсем близко, чтобы, упаси бог, не упустить ни словечка из сериальной драмы, разыгрывающейся у нее на глазах. Гигантская бородавка на ее носу существовала отдельно, я с трудом отвела от нее взгляд. Если бы не поздний вечер, соседка рванула бы по квартирам с новостью, но, увы, теперь придется терпеть до утра.
Моя мать все смотрела на меня. Уголки яркого рта поползли вниз, плечи поникли. Ей было тяжело держать спящего ребенка, она переступала с ноги на ногу. Ее спутник молча сидел на скамейке.
– Идемте, – сказала я наконец.
На ее лице сразу же отразилось облегчение. Она улыбнулась заискивающе и сказала:
– Такой колотун, ужас! Мы тут уже часа три сидим. Миша сгонял в кафешку, принес кофе. А я на чемоданах. Катька, бедная, уснула…
Катька! Сестра?
Баба Капа, разумеется, потащилась следом. Лифт не работал, весь наш цыганский табор, гомоня, поднимался пешком. Гулкое коридорное эхо уносило вверх громкий голос женщины и бормотанье бабы Капы. Там звуки взрывались, наткнувшись на потолок. Миша, нагрузившись чемоданами и узлами, шел сзади.
Баба Капа, дворовый страшный суд, навострилась сунуться за нами в квартиру, но я, почти оклемавшись, твердо сказала: «Спокойной ночи, баба Капа», и ей ничего не оставалось, как ответить тем же. На лице ее было написано разочарование.
Мы вошли в прихожую, сразу заполнив ее. Я включила свет. Женщина, не выпуская ребенка из рук, со стоном наслаждения сбросила туфли на высоченных каблуках и босая прошла в гостиную. Упала на диван, положила рядом сверток с Катькой, потянулась. Я невольно отметила ее гибкость, красивые полные руки, натянувшуюся на груди пеструю ткань платья…
Миша, свалив вещи в прихожей, стоял в дверях. За все время он не произнес ни слова.
– Ну, давай знакомиться, – произнесла живо женщина. Она, улыбаясь, смотрела на меня, от былой неуверенности не осталось и следа. Она согрелась, лицо порозовело, глаза заблестели. В отличие от меня, она не испытывала ни малейшей неловкости. Я стояла перед ней столбом, не сняв плащ, ожидая чего-то. Каких-то слов и действий, которые придали бы смысл происходящему. Не знаю чего…
– Давай знакомиться, – повторила она, по-прежнему улыбаясь. – Меня зовут Ира. Можешь называть меня мамой… Ирой. Какая ты большая! – продолжала она, склонив голову набок и рассматривая меня.
– Мне двадцать пять, – опомнилась я. Улыбающаяся физиономия этой Иры вызывала у меня протест. Она вела себя так, словно происходящее было в порядке вещей. Мать… если она действительно моя мать, которая бросила новорожденного ребенка, вернулась через четверть века и, радостно улыбаясь, предлагает познакомиться. «Хотя бы извинилась для начала», – подумала я угрюмо.
– Я знаю! – вскричала она. – Я помню все как вчера! Двадцать третьего сентября, ночью… Все удивлялись, как я легко родила! – Она рассмеялась дробно.
Невероятно! Эта женщина не испытывает ни капли стыда! Она, смеясь, говорит о ребенке, которого бросила. Неужели она ничего не понимает? Я почувствовала: еще немного – и я разрыдаюсь от обиды и унижения. Я не могла заставить себя взглянуть ей в лицо. Кажется, она поняла. Вскочила с дивана, бросилась ко мне, обняла, прижала к себе.
– Доченька! – заголосила громко. – Родненькая! Маленькая моя, прости свою дуру-мать! Мне же и шестнадцати еще не было, да я и не поняла толком, что случилось! Я ж чуть от страха не подохла, что тетка узнает… Я утром смылась из больницы, чтобы к ее приходу успеть домой, она в ночную смену работала. Бегу по улице, а сама думаю не о том, что сотворила, а только плачу и вою: «Господи, сделай так, чтобы она еще не пришла…» Тетка строгая была… Да если б она узнала, что я родила, убила бы на месте. Я крупная девчонка была, перетягивалась, ей и невдомек… да еще и раньше срока… Я ж сама еще ничего не соображала… – Она вдруг разрыдалась.
Плакала она самозабвенно – громко всхлипывая, прижимаясь ко мне большим горячим телом. Пахло от нее дешевыми духами и потом.
Кончилось тем, что я тоже расплакалась. Стояла в кольце ее рук, уткнувшись ей в плечо, выплескивая со слезами горечь и обиду. Миша высился неподвижной горой в дверях, молчал. Проснулась Катька, зашевелилась в своем одеяле и тоже заплакала тоненько, как будто щенок заскулил.
Ирина оторвалась от меня, оглянулась на ребенка. Шмыгнула носом и легко рассмеялась.
– Катька! Твоя сестричка! Знаешь, когда она родилась, я сама не своя стала! Ты мне каждую ночь снилась, тянешь ко мне ручки и плачешь… и так мне захотелось тебя увидеть, узнать, что и как… Говорю Мише, надо ехать! Правда, Миш?
Она размотала одеяло, ловко стянула с девочки мокрые ползунки, бросила на пол. Катька, тощая, голубоватая и полупрозрачная, тут же перестала плакать и заболтала в воздухе руками и ногами. Было ей от роду месяцев десять, насколько я могла судить. Ира звонко шлепнула дочку по попке. Тяжело села рядом, расстегнула платье, расставила колени. Катька сосала жадно, придерживая пышную грудь Иры крошечной ладошкой. Посапывала носом. Светло-рыжие колечки на голове двигались в такт.
– Аж захлебывается, – сказала Ира, глядя на меня сияющими глазами. – Голодная. Искупать бы ее… Горячая вода есть? Или греть надо?
Я кивнула. Я перестала плакать, мой внезапный порыв уже казался мне нелепым.
– Миш, достань Катькины вещички, в голубой сумке, – приказала Ира, и Миша, по-прежнему не произнеся ни слова, послушно отправился в прихожую. – Он хороший, – прошептала Ира, проследив за моим взглядом. – Правда, молодой, дурной еще… Сильно заметно, что я старше? – Она с простодушным любопытством уставилась на меня, ожидая ответа.
Я пожала плечами, не зная толком, что сказать. Чужая женщина, назвавшаяся моей матерью, сидела на диване и кормила грудью мою сестру. Сияла пышными телесами и карими, чуть навыкате глазами. Платье задралось высоко, оголяя бедра. Катька громко чмокала, сжимая и разжимая кулачок. Я глаз не могла отвести от Ирины. В ней всего было щедро – и женственности, и красок, и легкости… Смотрела и думала, что я не в нее… к сожалению. Ни внешностью, ни характером. А может, к счастью…
– Не сильно… заметно, – ответила я запоздало.
– Все говорят, что незаметно, – довольно отозвалась она.
Покормив Катьку, Ира тут же захлопотала насчет купания. Я сняла с антресолей большой таз, который неоднократно собиралась выбросить, чтобы не занимал места. Мы поставили его на кухонный стол, ванную Ира забраковала – маленькая, развернуться негде. Она налила в таз горячей воды, разбавила ее холодной до нужной температуры, которую определила, сунув туда локоть. Двигалась она, несмотря на размеры, проворно и легко, при этом не переставала говорить. Вернее, приговаривать, объясняя каждое свое действие. Я путалась под ногами, не в силах отвести от нее взгляда – она вызывала во мне какое-то жадное, почти истеричное любопытство.
– Водичка тепленькая… сейчас мы нашу девочку… искупаем… и будет наша Катенька чистенькая, как новенькая копейка… – приговаривала Ира.
Она сбегала в гостиную, принесла ребенка, сунула мне в руки – подержи! Я неловко взяла малышку, ощутив ее хрупкие ребрышки. Она только крякнула – видимо, я причинила ей неудобство, – и посмотрела мне в лицо своими круглыми фаянсово-голубыми глазами. Меня поразил ее осмысленный, серьезный взгляд. И вдруг девочка улыбнулась. Я увидела розовые десны и три крошечных зуба – два снизу посередине и один сверху. И невольно улыбнулась в ответ, испытывая странное чувство жалости и восторга.
– Давай! – приказала Ира, и я с сожалением передала ей Катьку. Она проследила за мной взглядом, продолжая улыбаться во весь рот.
Ира усадила малышку в таз. Катька тут же издала радостный визг и замолотила по воде ручками.
– Любит купаться, просто ужас, – объяснила Ира. – Ах ты, разбойница, – проворковала она. – Ах ты, бессовестная девка, смотри, водичку разлила, так ты мне весь таз разбрызгаешь…
У малышки было нежное, в голубоватых жилках тело, алебастрово-белое… Как ангел, вдруг подумала я. Маленький невинный ангел… бедная! Бедная? Я затруднилась бы объяснить, почему «бедная». Так я чувствовала, невольно объединяя в одно целое Ирино предательство по отношению ко мне, молодого любовника, легкомыслие и возможное предательство Катьки когда-нибудь в будущем…
Ира намыливала дочку мылом, смывала, поливая ее из кружки, и все это громко смеясь и болтая. Катька радостно шлепала по воде руками и вдруг громко разревелась – мыло попало в глаза.
Я смотрела на них и думала, что у меня этого не было. Меня бросили, как… щенка. Удивительное дело – думая так, я не испытывала привычной горечи. Похоже, запас ее в моем организме исчерпался за двадцать пять лет. Весь вышел.
– Полотенце! – повернулась ко мне Ира, и я побежала в спальню, вытащила из шкафа новое пляжное полотенце, которое, не удержавшись, купила в прошлом году, смутно представляя себе, как буду лежать на пляже, – да так и не выбралась туда ни разу. Миша спал, сидя на диване. Свистел носом. Его крупные руки лежали на коленях, голова была запрокинута. Во сне лицо его казалось детским.
Полотенце было ярко-голубое с белыми корабликами. Катька, завернутая в него, сверкала синими глазами, улыбалась. Ира принесла маленький гребешок, принялась расчесывать ее жидкие волосики. Катька сидела на столе тихо, как мышь, заведя глаза под лоб, словно пыталась рассмотреть, что же происходит там, наверху.
– Моя красавица, моя малявочка, моя рыжуля, – приговаривала Ира, радостно смеясь. – А какие у нас волосики хорошие… скоро косички заплетем… наденем платье с карманчиками, чтоб любили мальчики… Все мальчики будут наши… А ну их, мальчиков, – продолжала она, – ну их на фиг… совсем! Не нужны нам они!
– А где мы ее положим? – спросила Ира, закончив причесывать засыпающую на ходу Катьку. – У тебя есть кресло-кровать?
– Есть, – ответила я, прикидывая, куда деть остальных.
– Класс! – обрадовалась Ира. – А мы с Мишкой на диване.
Я представила, как выхожу утром из спальни, иду мимо них на цыпочках, стараясь не разбудить, в ванную, а потом на кухню… Нет!
– Вы с Мишей можете лечь в спальне, – полная сомнений, предложила я.
– А ты? – Она не смогла скрыть своей радости.
– Я на диване. Мне все равно рано вставать.
– А мы с Мишкой любим поспать, – засмеялась она. – А ты… у тебя… – Она замолчала, выразительно глядя на меня.
Я мотнула головой – нет! Она скользнула по мне оценивающим взглядом. Я почувствовала себя задетой – в ее глазах увидела тот скорый суд, которым одна женщина судит другую. И скорый приговор – да уж! «Кому ты такая нужна, тусклая и простая! Посмотри на меня – ни один мужик мимо не пройдет!»
– Дело наживное, – пробормотала она и тут же спросила: – Слушай, а халатика лишнего не найдется? Я бы душ приняла… Мы три дня в пути, чуть не сдохли, поезда, сама знаешь, какие…
Я снова отправилась в спальню. Она, усадив Катьку к спящему Мише, поспешила за мной. Я распахнула дверцы шкафа. Она заглядывала мне через плечо.
– А у тебя тут хорошо, – сказала в спину. – Твоя квартира? Или снимаешь?
– Моя. Светланы Семеновны… – я не решилась сказать «моей мамы», как привыкла называть свою приемную мать, и тут же обругала себя за бесхребетность.
Ира поняла.
– Хорошая женщина была?
– Хорошая, – ответила я. – Очень хорошая.
Ира вздохнула:
– Повезло. А моя тетка была просто зверюга…
– А… ваши родители? – спросила я.
– Отца вроде как не было, – ответила она беспечно. – А мама умерла, когда мне два годика стукнуло. Мама красивая была, не то что тетка, у меня фотка есть. Тетка завидовала ей по-страшному, слова доброго ни разу про нее не сказала – и ленивая, и гулящая, и…
– А отчего она умерла? – спросила я.
Ира пожала плечами, ответила не сразу, видимо, соврала, не желая открывать правду:
– Вроде несчастный случай… Тетка не говорила. – Ой! – вскрикнула она вдруг, и я испуганно вздрогнула. – Какой халатик! Можно?
Я кивнула. Она вытащила из шкафа «парадный» халат моей приемной матери – длинный, черного атласа, в белых цветах. Мой подарок ей на пятидесятилетие. Светлана Семеновна надевала его, исключительно чтобы сделать мне приятное, обходясь обычно старым фланелевым. Я помню, как она сказала, раскрыв шикарную фирменную коробку: «Лизочка, ну что ты, девочка, зачем? Он же такой дорогой! Спасибо, родная». Первым моим побуждением было вырвать халат из рук Иры и повесить на место, но я не посмела. Удивительная непосредственность моей… матери обезоруживала!
Ира между тем приложила к себе халат, метнулась к зеркалу. Покрутилась туда-сюда, повернулась, сияя, ко мне:
– Класс! Клевая одежка!
Она оглаживала себя по груди и бокам, вскидывала гордо голову, подходила ближе к зеркалу, отступала назад. На лице ее была написана такая радость, что я оторопела и подумала с долей зависти, что моя мать счастливый человек – живет легко, минутой, и ничего не берет в голову! Ничего – ни бесприютности, ни отсутствия денег, работы, приличного мужа… И еще я подумала, что я бы так не смогла. Не смогла бы жить с этим хмуроватым парнем, который не произнес ни слова с момента появления, не смогла бы заявиться запросто через двадцать пять лет к брошенному… брошенной… Я споткнулась, не зная, как определить себя. «К брошенному ребенку»? Или к «брошенной дочке»? И то и другое вполне нелепо. Я уже давно не ребенок и не… дочка ей. А кто же тогда?
Насмотревшись на себя, Ира сказала:
– Я быстренько помоюсь, а потом поужинаем. Подыхаю, жрать хочу! У тебя картошка есть? Мишка пока начистит!
Она ринулась из спальни, унося с собой халат. Растолкала Мишу, который все спал, осторожно передвинула уснувшую Катьку в угол.
– Миш, давай разложи кресло. Катька уже спит, умаялась, кровиночка моя!
Парень открыл бессмысленные глаза, приходя в себя. Поднялся с дивана, потянулся.
– Может, перенести кресло в спальню? – опомнилась я. – Чтобы вам всем вместе…
– Не пролезет в дверь, – тут же отозвалась Ира. – Здоровое. Да ты не переживай, Катька спит, как убитая, – пушкой не разбудишь. В меня! Я тоже спать здорова, не передать!
Миша все так же молча – я начала подозревать, что спутник моей матери немой, – разложил кресло. Ира подтащила к нему стулья, чтобы Катька не скатилась. – Может, есть старое одеяльце? – спросила, выпрямляясь. – Под спод, а сверху можно… чем-нибудь полегче… У тебя тепло.
