Текст книги "Вторая невеста"

Автор книги: Инна Бачинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 11. Дива

Он сразу узнал ее голос. Звонила Майя Корфу.

– Вы забыли меня, – сказала она укоризненно, и Федор почувствовал, что художница улыбается.

– Я хотел позвонить, но… – пробормотал он, – но…

– Был занят, приехали родственники, подхватил ангину, да?

Федор рассмеялся.

– Нет, наверное, просто не решался.

– Вы меня боитесь?

– Я вообще боюсь женщин, – не задумываясь, брякнул Федор, удивляясь простоте, которую навязывала ему Майя. С одной стороны – вопросы в лоб, а с другой, удивительная легкость – пинг-понг, мячик так и летает! Он вспомнил ее манеру с любопытством рассматривать собеседника в упор своими светлыми глазами… не голубыми, а… какие же у нее глаза? Очень светлые… лед?

– Да, я помню, – ответила художница. – Философы боятся женщин, они от них убегают.

– Обещаю вам, Майя, больше не убегать.

– Не врете?

Федор снова рассмеялся. Он чувствовал, как его непонятная тревога улетучивается от приятного глуховатого голоса художницы, от ее детской прямолинейности и вопросов в лоб.

– Вру, конечно, – ответил он. – Вы популярны, Майя, я уверен, вам не дают ни минуты покоя. Вы ворвались в нашу спокойную жизнь как…

– Камень в болото! – воскликнула Майя. – Да, знаю. Меня все время зовут куда-то. И везде страшно много еды!

– Мы – гостеприимный народ.

– Но нельзя же так много есть! – в голосе ее звучал неподдельный ужас. – У меня к вам просьба…

– Конечно, Майя. Я готов.

– Мне нужен эскорт на сегодня. Пойдете со мной?

– Эскорт? – удивился Федор, вспомнив предложения эскорт-услуг на ночном канале для взрослых.

– Мне надо пойти в один ресторан… забыла, как называется. Идрия сказала, что вы подойдете.

– Идрия? Я думал, что ей не понравился.

– Вы ей не понравились, но остальные понравились еще меньше. Виталий Щанский, ваш миллионер Речицкий… и другие. Она его ударила, Виталия. Он, кажется, обнял ее… вполне невинно, при всех, а она влепила ему от души. Идрия не выносит мужчин, я вам рассказывала. Мне было очень неудобно, поверьте.

– Идрия ударила Виталю Щанского? – рассмеялся Федор. – Буду теперь держать руки в карманах. А он что?

– По-моему, он обрадовался. Ходил за ней следом, даже посуду вымыл, кажется.

Федор не мог понять, шутит Майя или говорит правду. Она ставила его в тупик своей непосредственностью, в ее словах не было ни намека на кокетство или желание потрафить собеседнику и вызвать его смех, утрируя события и подчеркивая их смешную сторону.

– У вас, я смотрю, весело. – Невольно в голосе его проскользнуло что-то похожее на обиду. Он не смог бы объяснить себе, почему его так задело упоминание о Виталике и Речицком, возможно, из-за честно заработанной ими репутации отпетых бабников.

Майя, чуткая, поняла и воскликнула:

– Что вы, Федор! Я их не приглашала! Я веду очень замкнутую жизнь, я даже из дома не выхожу, у меня есть все, что мне нужно. Они сами! Честное слово! Я уже отвыкла, тамэто не принято, а здесь… даже без звонка! – От ее безмятежности не осталось и следа, она почти кричала.

– Это от широты натуры, – сказал Федор примирительно.

– Это вы мне как философ говорите?

Капитан Астахов тоже спрашивал – это ты мне как философ?

– Скорее, как абориген.

– Прекрасно! Мне сегодня нужен абориген-эскорт!

– Когда заехать за вами?

– Не стоит, я возьму такси. У них нет парковки. Мы встречаемся на площади около театра в восемь. Можно без галстука, там просто. До встречи, Федор! Чао!

…Майя уже ожидала его у театральных колонн. В черном, по своему обыкновению. С открытыми плечами и спиной. С полоской омеги на шее.

– Федор! – Она радостно бросилась к нему. – Я думала, вы не придете!

– Добрый вечер, Майя! – Он взглянул на часы.

– Нет, нет, вы не опоздали! Знаете, я отвыкла от… – Она замялась. – Я страшно волнуюсь, боюсь опоздать… как ненормальная! И еще боюсь потеряться. Я сказала вам – около театра, – а потом подумала: а вдруг вы подойдете с другой стороны, уже хотела бежать туда.

Майя говорила бессвязно, на скулах ее выступили красные пятна – она удивительно похорошела. Что-то взволновало ее – Федор был далек от мысли приписывать это собственной особе, но тем не менее. Она вдруг приподнялась на цыпочки, прильнула к нему и поцеловала в щеку. Федор почувствовал, как она дрожит. Озадаченный, он сжал в руке ее холодную ладонь.

– Мы идем в «Белую сову»!

– В «Белую сову»? – В голосе его прозвучало удивление.

– Я знаю! Это балаган! Но сегодня у них концерт, поет Стелла.

– Не слышал, – сказал Федор. – Я вообще далек… – Он все еще держал ее руку. – Я не знал, что у них бывают концерты.

– Да! Стелла поет только в этом шалмане, к сожалению. С такими данными… – Майя замолчала, голос изменил ей.

Они вошли в полутемный зал клуба. Официант, кивнув приветливо Федору и окинув быстрым взглядом его спутницу, проводил их к столику справа от подиума.

– Воды, – сказала Майя. – Без газа, любой минеральной.

– Как всегда? – спросил официант, переводя взгляд на Федора. Тот кивнул.

– Вас здесь знают?

– Я был знаком с одним завсегдатаем «Белой совы», пришлось здесь бывать, – ответил Федор скромно.

– Виталий Щанский сказал, что вы сыщик! – Она уставилась на него неподвижным взглядом светлых глаз.

«Арктический лед! – вспомнил Федор. – Цвет арктического льда… что-то было такое. Сейчас… – Он сосредоточенно копался в памяти, как будто это так важно. – Собака-лайка с глазами цвета арктического льда! Ну да! На сайте кинологов…» – Он натолкнулся на откровенно любопытный взгляд Майи и смутился.

– Ну что вы, какой я сыщик!

– Виталий сказал, что вы работали в… ментовке.

Федор улыбнулся – сленговое словцо в ее устах прозвучало забавно.

– Работал.

– А почему бросили?

Полина спросила его о том же.

– Даже не знаю, исчерпался, наверное. А философия привлекала меня всегда.

– Он еще сказал, что вы по старой памяти помогаете бывшим коллегам. Он утверждает, будто вы спасли его, это правда? – Она со странным напряжением вглядывалась в его лицо.

– Вам нужна помощь?

– Нет! Федор, я рада, что мы познакомились! Вы… рыцарь, вам можно довериться. Вам нужно было родиться во время Средневековья, когда еще существовали понятия о чести, а воины являлись учеными и философами. – Она накрыла его руку ладонью, и снова он подивился тому, что ее рука ледяная.

Странное, однако, заявление… Он кивнул, раздумывая над ее словами. Довериться? В чем?

Официант принес заказ – бокал с водой для Майи, коньяк, лимон и орешки для Федора. Это избавило его от необходимости отвечать.

В зале меж тем приглушили свет. Два мощных софита с боков освещали сцену. Бойкий конферансье выбежал на ее середину, поднял руки, призывая к тишине, и объявил:

– Стелла!

Взрыв аплодисментов, крики! И… пустая сцена. Прошла минута, другая. Сцена по-прежнему оставалась пустой. Публика стала вскакивать с места и скандировать: «Стелла! Стелла!!» Софиты погасли. Остался лишь источник рассеянного света где-то наверху…

Ожидание зрителей достигло накала, в зале стоял рев. На сцену неверными шагами, спотыкаясь и останавливаясь после каждого шага, вышла высокая женщина в длинном черном платье.

Федор пристально вглядывался в ее лицо. Она остановилась в центре подиума, застыла неподвижно, с закрытыми глазами, вдруг понял Федор. Веки ее были серебряно-синими, лицо бледным, полоска длинного рта темно-красной. И бледное лицо, и длинные черные волосы, и платье были усыпаны мелкими блестками, звездной пудрой, тускло переливающейся в неярком свете.

Зал стих. Стелла открыла глаза, сделала шаг вперед, протянула руки и запела. У Федора мороз продрал по коже. У Стеллы был сильный голос необычного тембра. Песню Федор знал – «Адажио» Альбинони. Впервые он услышал ее в Барселоне, прямо в парке на концерте какой-то дешевой группы. Заезженное, «запетое», набившее оскомину…

Стелла пела без сопровождения на английском языке. В голосе ее, изумительно красивом и редком, была такая вселенская тоска, такая невыплеснутая сладкая и горькая боль потерянной любви, что Федор невольно сглотнул. Голос взлетал, падал до шепота, звучали в нем стон, слезы, мольба и надежда…

I don’t know where to find you,

I don’t know how to reach…

Within my head and my soul

I wait for you Adagio… Ada-a-ag-i-i-o-o…

Неподвижность статуи, скупые движения рук и в то же время поразительная легкость исполнения, легкость механизма, а не человека. И голос, не женский и не мужской. Федор читал где-то, что голос профессионала – две октавы, голос, который он слышал сейчас, свободно скользящий от низких тенорных звуков до высокого нежного сопрано, чуть дрожащего, был фантастичен!

Я больше не заплачу,

Все выплакала слезы…

Не умирай, не умирай

Никогда! Адажио-о-о-о…

Последний звук, вибрирующий, замирающий на немыслимой высоте, длился вечность.

И еще минуту стояла гробовая тишина. Певица наклонила голову, длинные волосы закрыли лицо. Сверкали блестки в волосах, на плечах, на платье.

Зал взорвался аплодисментами и криками: «Стелла!», «Браво!» Народ встал, двигая стульями, и устремился к подиуму. Там началась давка. Уже спешили откуда-то неприметные молодые люди в черном, врезаясь в толпу, аккуратными и точными движениями разводя зрителей, отправляя на места, защищая сцену. Женщина на подиуме стояла неподвижно.

Звяканье стекла заставило Федора перевести глаза на Майю. Она впилась взглядом в Стеллу, по руке ее стекала кровь – она раздавила в руке бокал. Федор протянул ей салфетку. Она не поняла, взглянула вопросительно, смутилась.

– Необычный голос, – сказал Федор, кашлянув.

– Голос… ангельский! – почти выкрикнула Майя. Федору показалось, что она плачет.

Он налил коньяк в рюмку, протянул художнице. Она взяла нерешительно, а он вспомнил, как Речицкий испугал ее, протянув бокал с шампанским, – и выпила, запрокинув голову, одним глотком. Утерлась рукой и расхохоталась. В смехе ее звучала горечь. Федор подумал вдруг, что так смеются над собой, проиграв в игре, где ставка – жизнь.

– Хотите уйти? – спросил он, наклонившись к Майе.

– Нет!

Зрители шумно возвращались на свои места. Стелла застыла, по-прежнему не поднимая головы. Федор видел, как легкий сквознячок шевелит ее платье…

Стелла спела еще несколько песен – Федор знал только одну – «Женщина в любви» Барбары Стрейзанд. До самого конца концерта никто из них не произнес ни слова.

– Спасибо, Федор, – сказала Майя, когда певица под крики и аплодисменты ушла со сцены.

– Вы знакомы со Стеллой? – Он наконец задал свой вопрос.

Майя молча кивнула. Озадаченный Федор не знал, что и думать. Лицо у художницы стало измученным и бледным, хотя, казалось, куда уж больше. Она поминутно пригубливала воду, и Федору казалось, что Майя удерживается от каких-то слов. Ему хотелось расспросить ее о певице, но он молчал, мудро решив про себя, что, если она захочет, расскажет сама. Майя тоже молчала, иногда взглядывала на него и тут же отводила глаза. Федор недоумевал – чего она ждет? Может, каких-то его слов? Несмотря на свой небедный жизненный опыт, он терялся и, наконец, предпочел выждать. Молчащий человек значителен, некоторым вообще лучше не открывать рта. Правда, последнее к нему не относится, он умел говорить и оставаться при этом значительным.

Он не сразу узнал в женщине, подошедшей к их столику, Стеллу. Она сменила свое роскошное платье на скромное синее, а волосы забрала в конский хвост, лишь грим остался нетронутым. Она остановилась и спросила:

– Можно?

Федор вскочил и отодвинул стул. Стелла взглянула на него с улыбкой, протянула руку. Ладонь у нее была крупная и горячая, пожатие крепкое.

– У вас изумительный голос! – выпалил Федор и поморщился внутренне – получилось банально.

Стелла кивнула. Теперь он мог рассмотреть ее вблизи. Крупные черты, нос с горбинкой, широкие брови, слишком большой рот. Грубоватая красота, что-то гротескное почудилось Федору в лице дивы – то ли из-за избытка макияжа – веки ее были тяжелы от сине-серебряной краски, ресницы торчали стрелами, волосы и щеки мерцали блестками, – то ли из-за неестественно белого лица и полного отсутствия мимики. На губах ее, казалось, навсегда застыла легкая улыбка, кончики рта по-клоунски задирались кверху, и правая бровь была слегка приподнята – будто она прислушивалась к голосам, слышным ей одной, прячась под доброжелательной и снисходительной маской.

«Маска! Вот оно!» – осенило Федора. Лицо дивы походило на маску.

– Что, ответный визит? Как ты меня нашла? – Дива перевела взгляд с Федора, которого рассматривала с доброжелательным любопытством, на Майю.

– Случайно. Почему ты здесь? – Голос художницы звучал враждебно.

– Мне здесь нравится.

– Но почему?! – выкрикнула Майя. – Объясни мне, почему?

Федор судорожно выискивал предлог, чтобы оставить их одних. Что-то происходило на его глазах, закручивался некий вихрь, водоворот, поднимая муть и тревожа обросшие водорослями валуны на дне омута.

На глаза ему попалась плотная, чтобы не сказать толстая, фигура всеобщего знакомца, «желтоватого» журналиста Леши Добродеева, сидевшего за барной стойкой. Как ни странно, в одиночестве. Федор поспешно встал, извинился – пробормотал, что увидел старинного приятеля. Стелла протянула руку и сказала, глядя ему в глаза:

– Не пропадайте… Федор, кажется? У меня плохая память на имена. Вы знаете, где меня найти.

К своему изумлению, Федор почувствовал, что у него загорелись уши.

Завидев его, Леша Добродеев обрадовался и заорал:

– Федорыч! Давай сюда! А то я тут один, как дырка на картине! Ни одной собаки знакомой!

Комплимент, однако. На Лешу не обижались, на него не принято было обижаться, наоборот, его дурацкие замечания и шуточки тут же тиражировались и цитировались записными городскими острословами. Несмотря на придурковатый вид, журналист был далеко не дурак, нос держал по ветру и знал все городские сплетни. Это был именно тот человек, который нужен Федору и которому он собирался задать пару вопросов.

Они обменялись рукопожатием. Леша оказался изрядно на взводе, размахивал руками и орал по своему обыкновению. Он кивнул бармену, и тот потянулся за бутылкой «Джонни Уокера».

– За встречу! – Добродеев сделал широкий жест рукой, и Федор придержал его за локоть – ему показалось, что Леша сейчас свалится.

Они выпили и закусили орешками. Леша бросил в рот целую горсть.

– На Штеллу шлетелись! – шепеляво произнес он, дожевывая орешки. – Какой голосина, а? Сила, тембр, красота нео-пи-су-емая! Можешь мне верить, Леша в этом понимает, он консерваторию закончил, сам поет, знающие люди говорят, вполне профессионально. Четыре октавы! Даже четыре с половиной!

Журналист любил говорить о себе в третьем лице, и собеседник иногда терялся, пытаясь сообразить под словесным напором, о ком идет речь.

– Один на миллион, да что там на миллион! На десять миллионов! Вообще один на планете! Космический! Энергетика зашкаливает!

Леше хотелось болтать, он соскучился без общества. Федор молча внимал.

– Все театры мира рыдают! – журналиста несло. – И ни в какую! Нет, я всегда говорил, они не от мира сего, эти великие! С прибамбасами! Я сейчас пишу статью! Хочу накропать ее биографию, это будет бомба! Оставлю тебе экземплярчик! Уламываю, она пока ни в какую, но ты меня, Федорыч, знаешь! Я, если что задумал…

Федор внимал Лешиной болтовне, поглядывая в сторону столика, за которым сидели Майя и Стелла. Он испытывал неясное разочарование: кто они? Подруги? Любовницы?

– Кто она такая? Ты давно ее знаешь? – перебил он журналиста. Он видел, как Майя схватила диву за руку и как та выдернула ладонь. Лицо ее больше не походило на маску – оно исказилось, на нем была написана такая ненависть, что Федор опешил. Дива подскочила, отшвырнув стул, и почти побежала к выходу. Майя тоже встала и смотрела ей вслед.

– Кто? – спросил прерванный на середине фразы Леша, вытаращив глаза. – Кого я знаю?

– Извини, Леша, я позвоню! – бросил Федор и поспешил к Майе.

– Я хочу домой, – сказала Корфу, завидев Федора. – Уведите меня, пожалуйста.

Они вышли из шумного клуба в ночь – всепрощающую, прохладную, безмятежную. Прохожих на улицах было мало, машин тоже. Майя зябко поежилась, и Федор набросил ей на плечи свой пиджак. Она поблагодарила его кивком.

Несколько желтых такси в ожидании клиентов кучковались у «Белой совы».

Федор усадил Майю, собирался сесть сам, но она сказала умоляюще:

– Нет! Нет, Федор, я страшно устала. Приходите завтра обедать, я приглашаю вас… Идрия придумает что-нибудь, она прекрасно готовит. Придете?

Часы на площади хрипло отбивали время. Городское эхо, оживающее по ночам, повторяло и уносило удары куда-то вверх.

Федор задрал голову и посмотрел на небо. Подсвеченное городскими огнями, оно казалось белесым, но Алексееву тем не менее удалось рассмотреть там несколько неярких звезд.

Сунув руки в брюки, он неторопливо побрел домой. Ему было о чем подумать. Как мы уже знаем, ему прекрасно думалось на ходу.

Около дома ожил мобильный телефон. Удивленный, он понял, что вызывает его капитан Астахов.

– Не спишь? Ты… один? – спросил Коля, проявляя несвойственную ему деликатность.

– Нас много, – ответил Федор. – Еще вопросы будут? – Ему было не до капитана.

– Тут такое дело… – Коля замялся. – Зинченко умер.

– Убит? – вырвалось у Федора.

– Неясно пока. Я с ребятами у него.

– Мне приехать?

– Ну… если хочешь. Адрес помнишь?

Глава 12. Смерть жениха

…В квартире Зинченко царил страшный беспорядок. Вывороченные ящики письменного стола, разлетевшиеся бумажки, квитанции, брошенные на пол одежда и обувь; подушка с дивана, оборванная занавеска… Здесь, казалось, пронесся ураган. Двое понятых жались в прихожей на табуретках.

Хозяин сидел за столом на кухне, положив голову на сложенные руки. Перед ним стоял стакан, один, и почти пустая бутылка водки. Еще с десяток бутылок валялось по углам.

– Когда? – спросил Федор у Коли, сопровождавшего его.

– Лисица говорит, около трех дней. Точнее… сам понимаешь.

– Федя Алексеев! – воскликнул радостно маленький седенький судмедэксперт Лисица, известный своим неунывающим характером, на котором никак не сказалась «убийственная» профессия. – А я смотрю, ты или не ты! Соскучился?

– Соскучился, – признался Федор.

– А ты возвращайся! Работа найдется!

– Я подумаю, – пообещал Федор. – Как по-вашему, он… сам?

– Вскрытие покажет! – живо ответил Лисица. – Стакан один, во всяком случае. Ты в спальне уже был?

Отвечая на вопросительный взгляд Федора, Лисица кивнул в сторону спальни. Там тоже были люди – щелкали блицы, доносились громкие голоса. Федор перешагнул через порог и вздрогнул – на люстре медленно поворачивалось вокруг собственной оси на сквозняке длинное белое подвенечное платье…

Коля тронул его за плечо, сказал негромко:

– Одна из понятых – соседка Зинченко, поговори с ней, ты же у нас спец по разговорам с дамами. Зовут ее Мария Андреевна. Она что-то слышала…

Мария Андреевна поднялась с табуретки навстречу Федору. Была это женщина лет семидесяти с заплаканным лицом.

– Мы можем поговорить? – спросил Федор.

– Здесь?

– Давайте пойдем к вам…

– А можно?

– Вы уже подписали протокол?

Она кивнула.

– Я знала Павлика еще ребенком, – начала соседка, когда они сидели за столом в ее небогатой комнате, – шустрый был, не передать! Все драки затеивал, родители других детей бегали жаловаться. Отец его строгий был, начальник автобазы, порол Пашу нещадно, мать заступалась, так и ей доставалось. Пил, конечно, да шофера все пьют, умер от сердца. А за ним и мать сошла. Все тогда думали, что Павлику прямая дорога в тюрьму, ан нет, выправился. Пошел учиться в автодорожный техникум, потом зарабатывать стал с дружком… Костик, вежливый такой. А потом, смотрю, у Паши и невеста завелась, и жить стали вместе, не помню, как ее звали. Оторва еще та была! Ему под стать, драки чуть не каждый день. Но любил ее сильно – каждый день летел домой с цветами. А перед самой свадьбой ее убили. Тут у нас все считали, что это Павлик ее. Знаете, на чужой роток не накинешь платок. А я так всем и говорила: «Не мог Павлик! Сердцем чую, не мог!»

Его тогда ох как потаскали, все думали, посадют, но как-то он вывернулся, не смогли ничего доказать, а убийцу так и не нашли.

Потом были всякие-разные бабы, жили по два-три месяца, да и съезжали. А он себя гробил работой, вечно в разъездах, вечно в дороге, приедет голодный, а дома никто не ждет. Я его к себе забирала – усажу, налью борщику да картошки с мясом дам, а он худой, щетина торчит, страшный… Думаю, лишь бы не запил. Да ничего, Бог миловал. Так и прошло… – она задумалась, вздохнула, – годков семь-восемь, поди. Ох, времечко бежит, не остановишь. Потом он перестал ездить, открыл свое дело. А тут и Алинка появилась. Хорошая, хозяйственная, всегда слово доброе скажет. И подружку ее знаю, тоже хорошая… не помню, как зовут. Я радовалась, думаю, повезло парню наконец. А тут такое горе… И аккурат накануне свадьбы, как проклятие какое. Не знаешь, что и думать. Павлик, бедный, страшно мучился, бегал, искал Алинку-то. К нему Костя все время ходил, дружок, и подружка Алинкина, а потом, смотрю, навещают его все реже и реже. Он запил, из дому перестал выходить… А теперь такое горе, такое горе! Сгорел! Как мором всю семью выморило… и тех, кто рядом был. Судьба! А за какие грехи, кто ж сказать может…

– Мария Андреевна, вы сказали, что к нему приходил кто-то недавно… Кто?

– Да я ж не видела! – всплеснула руками соседка. – Кабы знать! Я только слышала звонок, было уже поздненько, примерно одиннадцать, у нас тут слышимость… сосед сверху храпит, а мне слышно! А уж когда скандалы – весь дом в курсе. Слышала, как лифт прошумел и в дверь позвонили, потом она хлопнула, значит, открыл Павлик ему, а голосов не было слышно. Свой, значит, сейчас чужим не открывают. Кабы знать, так и выглянула бы… А вы думаете… Павлика убили? Подсыпали яду? – Она смотрела на Федора сизыми голубиными глазами.

– Трудно сказать, пока ничего не известно. А кроме Кости и подружки Алины, вы видели кого-нибудь? Может, кто-то из чужих крутился… за последние три недели?

Мария Андреевна рассмеялась невесело.

– У нас, почитай, тыща народу тут живет, уже и не разберешь, где свои, где чужие. Многоэтажки, проходные дворы, шантрапа всякая крутится – мат-перемат, по утрам бутылки пустые под всеми скамейками и чего похуже…

Они помолчали. Потом Федор спросил, подбирая слова, чтобы выразить внезапно мелькнувшую невнятную мысль:

– Мария Андреевна, вы женщина наблюдательная, с жизненным опытом, – она вспыхнула от похвалы, махнула рукой, – не припомните ли три недели назад примерно… Павел был в командировке, Алина приехала около одиннадцати, поднялась к себе, выгрузила продукты… Вы ничего не слышали?

Соседка смотрела настороженно.

– Может, вы говорили с ней в тот вечер?

– Пятнадцатого июля? – спросила Мария Андреевна, проявляя завидную осведомленность.

– Почему вы думаете, что это было пятнадцатое? – опешил Федор.

– После я ее больше не видела. Пятнадцатого она мне принесла крем для лица… – Мария Андреевна порозовела. – Я зашла, она выкладывала продукты, говорит, завтра Павлик приезжает. Такая веселая была, радостная… – Она всхлипнула. – Говорит, приходите через полчаса, я сейчас машину поставлю, будем чай пить, я пирожные купила. Я говорю, чуть не полночь, куда чаи гонять, а она смеется: я все равно не усну! Приходите, я вам… мне то есть, я вам, говорит, про выставку картин расскажу, обязательно сходите посмотреть!

Она побежала, а я вернулась к себе, думаю, отчего не попить, у меня все равно бессонница, стою у окна и вижу, как машина Алинкина мигнула фарами, она уселась и поехала со двора, у нас тут стоянка недалеко. А я стою, наблюдаю. Потом минут через двадцать вижу – бежит к подъезду и, вы не поверите, подняла головку и помахала мне рукой! Знала, что я там стою! Видеть меня не могла, я свет не зажигала, в темноте лучше видно… Помахала! Будто прощалась… – Мария Андреевна снова всхлипнула.

– Она была одна?

– Одна! Ну, я достала из серванта абрикосовое варенье и стою у себя под дверью, думаю, выйду, как только она поднимется. Жду пять минут, десять… что за напасть, думаю, нет Алинки! Я снова к окну – перед подъездом пусто, думаю, куда же она делась? Посидела еще с полчаса, да и легла… А оно вон как обернулось.

– Мария Андреевна, почему Зинченко не купил квартиру поближе к центру, зарабатывал он неплохо… – Федор «нащупывал» вопросы, какая-то мысль торила дорогу, пыталась проклюнуться.

– А зачем? – всплеснула руками Мария Андреевна. – У них квартира хорошая, три комнаты, два балкона, а что далеко, так ведь у каждого теперь машина, а то и две, как у Павлика и Алинки. И родители тут жили, и он мальчишкой… Да и воздух у нас почище, чем в городе. Бедный Павлик! Скажите… – Она не решалась спросить. – А это правда, что Алинку нашли?

– Правда, Мария Андреевна.

– Где? – В выцветших ее глазах светилось жгучее любопытство.

– На старом кладбище.

– На кладбище? – с ужасом повторила она. – Почему… на кладбище?

Федор не понял ее вопроса, но уточнять не стал. Поднялся и стал прощаться.

Было около трех утра, когда Федор и Коля вышли наконец из разоренной квартиры Зинченко. Хозяина увезли, окна закрыли, отключили воду и свет, а дверь опечатали. Все. Финита.

– Устал как собака, – сказал Коля, потягиваясь. – Вот так живешь и не знаешь… – Ночной пустой город настроил его на философский лад. – Как кукла на нитке, и каждую минуту могут дернуть. Что скажешь, философ?

– Знаешь, как говорил герой одного американского кино? Мы все умрем, но не сейчас и не сегодня.

– Понял, спасибо. Как по-твоему…

– Зинченко убили, Коля.

– Такое у тебя внутреннее чувство? Чуйка, как говорит наш водитель.

– У него был тот, кто убил Алину и, возможно, первую его невесту.

– Как-то это не по-людски… – Коля покрутил головой, – ждать восемнадцать лет. Чего он ждал?

– Кто вел то дело?

– Следователь Андрейченко, Иван Петрович, умер уже. Я был в архиве, просмотрел дело, там двенадцать томов. Копали глубоко, да все без толку. Правда, там мало что осталось – лет десять назад прорвало трубу, хлестало два дня – как раз праздники были…

– Коля, я хотел спросить, – вспомнил Федор, – замочек на подвеске Алины был сломан или нет?

– А я все думал – спросит? Не спросит? – Коля хмыкнул. – Не сломан. И что, по-твоему, это значит? С философской точки зрения?

– Это значит, что цепочку сняли и положили на ступеньки склепа намеренно.

– Не факт. Алина могла держать ее в кармане жакета. Моя Ирка вечно опаздывает, сует в карманы разное барахло, а по дороге цепляет на себя. Или когда шла с парковки, сняла и сунула в карман на всякий случай. А на кладбище, когда он ее нес, цепочка выпала.

Некоторое время они шли молча. Коля добавил, уточняя:

– Он мог снять цепочку, вещь ценная, золотая, а потом выронил.

– Нет, Коля, я думаю, он оставил ее там специально.

– На хрен?

– Не знаю. Чтобы привлечь внимание. Он хотел, чтобы ее нашли.

– Чье внимание? Какой дурак будет за здорово живешь шляться по старому кладбищу? Все, что можно было там спереть, давно сперли. Ты ее обнаружил, потому что искал. Если бы он хотел, чтобы ее нашли, позвонил бы.

– Ты прав, но это был знак, понимаешь? Маяк, который сигналил… Это все, что он мог себе позволить, понимаешь? Хоть цепочку.

– Какой, к черту, маяк?! – в досаде воскликнул капитан. – Что «все»? Что он себе позволил? Что за тайны… папы Карло? Ты прямо как ведьма в зомбоящике. Все, по домам! Про маяк и знаки завтра доложишь Савелию, он такие байки любит.

Они снова замолчали надолго. Неожиданно Коля спросил:

– Что у тебя с ней?

– Ничего.

– Ну и зря! Стареешь, Федька! Я бы на твоем месте…

– Старею, – мирно согласился Федор, спрашивая себя, кого имел в виду капитан Астахов.

Вдруг Астахов, заложив пальцы в рот, оглушительно свистнул, и припозднившееся желтое такси вильнуло в их сторону.

Всю дорогу они проехали молча. Федор вышел у своего дома, капитан поехал дальше. На прощание Федор сказал:

– Знаешь, Коля, говорят, месть такое блюдо, которое нужно подавать холодным.

– Это ты мне как философ? – спросил Астахов и обратился к водителю: – Поехали, начальник!

– Подожди, Коля! Я подумал, надо бы посмотреть на кладбище, желательно с собакой, и чем раньше, тем лучше.

* * *

Федор Алексеев переступил порог собственной квартиры, впервые остро почувствовав свое одиночество. Сна не было ни в одном глазу. Вечер выдался бурный, сейчас ему хотелось сесть и подумать. Разобрать ситуацию по косточкам и разложить по полочкам. Ему казалось, что в тумане вырисовывается некая схема, и главный вопрос – кви продест? Кому выгодно… Кому выгодно убивать девушек Зинченко? Эта история тянулась около двадцати лет и теперь закончилась – Зинченко мертв, обе его невесты мертвы. Как сказала соседка Мария Андреевна – мором выморило всю семью… Убийца знал Зинченко в прошлом, в юности, возможно, в детстве. Что-то они не поделили, ничего не забылось и не простилось – история закончилась только сейчас, теперь окончательно поставлена точка. Месть? Похоже, да. Девушки ни при чем, метили в Зинченко, и он знал кто или догадывался… Кому выгодно? Что получает убийца? Душевный покой? Чувство удовлетворения? Радость от исполненного… долга? Долг?

Что произошло между ними? Зинченко увел у него подругу? Нормальный мужик в этом случае бьет морду сопернику. Федор вспомнил, как дрался с однокурсником из-за девочки, да и потом всякое бывало. Эти дела решаются между представителями сильного пола. Федор не мог представить себе мужика, который мстит обидчику, убивая его женщин. Сюжет для романа или кино, а в жизни нереально и слишком сложно, всегда можно подстеречь в темном месте удачливого соперника и накидать ему от души.

И туфли… и тогда, и сейчас убийца унес туфли жертвы. Фетишист? Или… ревность? Убийца – брошенная женщина, мстящая любовнику… Это реальнее, женщины более склонны к преступлениям, от которых несет театром, позой, коварством, в то время как мужик рвется в бой с открытым забралом, женщина, в силу своей слабости, прибегает к хитростям, ничего не прощает, злопамятна, м-м-м… артистична, пожалуй, и мысленно рассматривает себя будто в зеркале в любой ситуации, даже совершая убийство.

Вышеприведенные мысли Федора носили сугубо теоретический характер и не имели ничего общего с реальностью, от них за версту несло типичным мужским шовинизмом. Федор понимал это, но, доводя свои выводы до абсурда, он, как правило, умудрялся нащупать в хаосе зерно истины, где-то там, на дне. Его девизом было – не бойтесь думать креативно! Тому же он учил на семинарах и своих студентов.

В итоге раздумий вырисовались два портрета: рыцаря без страха и упрека с открытым забралом и развевающимися перьями на шлеме, прущего напролом, и хитрой слабой коварной женщины, которая тайком подсыпает яд, приветливо улыбаясь, накидывает петлю на шею, толкает в пропасть, предварительно погладив по спине и сняв ниточку с пиджака… фигурально выражаясь. Фигурально! От мыслей до действия – космос! А тут за двадцать лет ничего не забыто, не отболело и стучит в сердце, как пепел Клааса. Это может говорить о проблемах с психикой…