Текст книги "Собака мордой вниз"
Автор книги: Инна Туголукова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
8
«Мне тридцать четыре года, – думала Соня. – Я только что сделала второй аборт, рискуя навсегда лишить себя возможности родить ребенка, и не чувствую даже тени раскаяния. Что ж я за подлая, бессердечная тварь?»
Боль пришла позже и сокрушила ее своей чудовищной силой. Как она могла убить своего ребенка?! Оборвать крохотную, едва затеплившуюся жизнь? На что надеялась, отринув драгоценный, дарованный невесть за какие заслуги шанс? А если в третий раз чуда не случится? Но даже пусть и случится, Господи! Это будет уже другой ребенок! А этого, этого она загубила своими собственными руками! За что, Господи? Во имя чего? Кто нашептал ей в уши страшный бред? Человек, дважды ее предавший, погрязший во лжи? Как он посмел распорядиться ее судьбой? Зачем, зачем, зачем она его послушала?! Зачем, Господи?!
Что он вообще делает в ее жизни, этот моральный урод? Встретил ее из больницы с пучком засохших гвоздик, как будто она удалила аппендикс или вырвала зуб – один из тридцати двух, не велика потеря. Ничтожный лицемер, подлец и трус! И на этот алтарь она возложила свою жизнь! Что делает рядом с ней этот Сатурн, пожирающий собственных детей?! Чужой муж, отец чужого ребенка. Дарит ей физическое удовлетворение? Но тогда лучше купить вибратор. По крайней мере он не предаст.
Может быть, она пытается отнять отца у маленькой девочки? И жить потом с этим грузом? И с этим гадом? Ведь он же гад. Гад! Или это она гадина?
Зачем она вообще сказала ему о ребенке? Разве это не ее личное дело?..
Удивительно, но весь мир, казалось, в курсе ее проблемы. Как будто на лбу у Сони горела огненная надпись: «Я убила своего ребенка». Даже Козья Морда бросала на нее сочувственные взгляды. Хотя что же здесь странного? Весь месяц ее выворачивало наизнанку, а теперь она ходит с опрокинутым лицом и красными глазами.
Мы даже не подозреваем, как много знают о нас окружающие. А если еще представить, что они домысливают, предполагают и чего втайне желают нам от щедрот своих…
Между тем жизнь продолжалась. Торговая сеть «Вельтмобил» процветала, а коммунальная квартира существовала по законам жанра.
Не успели жильцы порадоваться позорному изгнанию приходящего Даника («Меньше народа – больше кислорода», – изрекла бесхитростная Фросечка), как его место на общей жилплощади, но уже на постоянной основе занял муж Валентины, вернувшийся из широт не столь отдаленных. И кислорода в атмосфере не то что не прибавилось, а даже уменьшилось, к тому же он изрядно был разбавлен винными парами, щедро извергаемыми мерзким мужичонкой вместе с матом. В тандеме с бабой Любой это была гремучая смесь, способная в любой момент подорвать хрупкое коммунальное равновесие.
Взрыв грянул, и детонатором послужила Соня.
В своем пасмурном настроении она и думать забыла о давнем предостережении Фросечки – не оставлять на кухне съестного, если муж Валентины, Васятка, отбывает в квартире краткий период между отсидками. Поставила на плиту кастрюльку с овощным рагу и ушла в свою комнату, даже газ не включила. Забыла. А когда вспомнила и вернулась на кухню, кастрюлька была девственно чиста.
Сначала Соня подумала, уж не сама ли в прострации употребила ее содержимое, и даже попробовала восстановить в памяти утраченные детали, однако пустой желудок решительно опроверг нелепое предположение.
– Так, – сказала Соня. – Так.
И, ухватив кастрюльку, рванула было по коридору. Но не смешны ли страсти по овощному рагу? И стоит ли опускаться до уровня бессмысленного пьянчужки? Конечно же, нет.
И остроумная Соня взяла лист бумаги, нарисовала на нем увесистую фигу (то бишь не плод фигового дерева, а именно кукиш – известнейшую комбинацию из трех пальцев) и следующим вечером положила в пустую кастрюлю, оставленную на плите.
Между прочим, это только теперь сия бесхитростная фигура, в смысле кукиш, означает «накося выкуси», а изначально это был некий фаллический символ, поясняющий оппоненту стремление надругаться над ним в извращенной форме.
Трудно, конечно, предположить в бессмысленном Ваське даже зачатки столь глубоких гносеологических познаний. И неизвестно, что именно привело его в подобную необузданную ярость – отсутствие ужина или наличие фиги. Но факт остается фактом – взревев подстреленным зверем, он ринулся по коридору, колотя многострадальной кастрюлей в торопливо закрытые двери. Незапертой осталась лишь его собственная комната. И когда из нее послышались звуки побоища, лебединые крики бабы Любы и предсмертные хрипы Валентины, Соня вызвала милицию.
На разборку прибыло сразу три блюстителя порядка, вооруженных короткоствольными автоматами АКС. И Соня даже подумала, что, наверное, в районные отделения Центрального административного округа, как в гренадерский полк ее императорского величества Елизаветы Петровны, подбирают оперуполномоченных по росту и стати.
Наученный всей своей предыдущей жизнью, Васятка мгновенно присмирел, жильцы в полном составе высыпали в коридор, и инцидент, вероятно, закончился бы суровым внушением бытовому хулигану. Но один из витязей прекрасных зачем-то полюбопытствовал, кто вызвал милицию, и Соня честно ответила: «Я».
– Ах ты ж, сука рваная! – закричал Васька неожиданно высоким бабьим голосом и широко размахнулся.
Так широко, что Соня не то чтобы успела увернуться, скорее присела от ужаса. И увесистый удар пришелся одному из милиционеров аккурат по лицу.
События мгновенно приняли совсем другой оборот. Васятку скрутили и, к всеобщей радости, уволокли в известном направлении. Что, в общем, тоже не прибавило Соне особого оптимизма, ибо напоследок он пообещал ей скорую и незабываемую встречу.
Дальше – больше.
Томительный день закончился, но сон не приносил облегчения – бежал от Сони. А ночью человек беззащитен, открыт для боли и горьких мыслей. Особенно в тот странный, тревожный час перед рассветом, когда клубятся по углам, глядят из темноты ночные незваные гости, и рушится зыбкая грань между бредом и явью, и не кричал еще первый петух, гоня в преисподнюю кошмарные тени, снимая чары.
И в зыбком свете занимающегося дня Соня с невыразимым ужасом увидела, что ручка на ее двери медленно поворачивается. Кровь застыла в жилах, и каждая клеточка ее тела, лишенная этого живительного тока, забилась, запульсировала, отчаянно протестуя.
Мыслей было только две. Первая – кошмарная – пронзила ее ледяными иголками: вернулся Васятка, спеша расквитаться за позор и обиду.
Вторая была досадливая: любвеобильный Костя Стариков давно поглядывал на нее горячим масляным взглядом, а с исчезновением Даника активизировался чрезвычайно. Именно от него она каждый вечер тщательно запирала свою дверь и вдруг оплошала и не заперла. Как же она так?
Естественно, Соня его не боялась. Еще чего не хватало! Но кому нужны эти водевильные ситуации, пошлые и нелепые? Однако действительность приготовила ей совсем другой, гораздо более оригинальный сюжетец.
Дверь бесшумно отворилась, и в неверном сумеречном свете в комнату вплыла баба Люба. Ее заплывшие глазки на одутловатом лице были широко открыты, а руки с растопыренными пальцами вытянуты вперед. Седые сальные пряди рассыпались по плечам. Бесформенная ночная рубашка, сшитая рукодельной Валентиной из старой простыни, пестрела застарелыми пятнами. Заскорузлые шлепанцы, задубевшие от мочи, и слоновьи ноги с синеватой куриной кожей, разрисованные сеточками сосудов. Восставшая из гроба, тронутая тлением горгулья.
– Что вам здесь нужно?! – фальцетом взвизгнула Соня.
И резкий звук петушиным криком разорвал тишину, пугая призраков.
– Ой! – очнулась баба Люба. – Я дверью ошиблась…
И попятилась вон из комнаты. А Соня напряженно смотрела на ее бледные ноги – не заструится ли по ним зловонная желтая жижа, что, уж конечно, явилось бы последней каплей как в прямом, так и в переносном смысле.
Но Бог миловал. Дверь со злобным стуком затворилась, и Соня, как ни странно, уснула. Сразу. Почти мгновенно.
Но ночь еще не кончилась, не потеряла свои права. И снилось Соне, что опять открылась дверь ее комнаты и вошла зловредная старуха с мертвым взглядом и двинулась прямо к ее кровати, сжимая дряблой рукой кипящий чайник. И Соня, не в силах крикнуть и даже пошевелиться, с ужасом смотрела в ее потустороннее лицо. Но когда спасение показалось уже невозможным, она вдруг закричала так громко и отчаянно, что подняла всю квартиру.
Дверь (так и не запертая, будь она неладна!) широко распахнулась, ударившись в стенку, и на пороге нарисовался Костя Стариков собственной персоной в шикарных трусах а-ля «закрой глаза, а то ослепнешь».
– Звала? – галантно осведомился он.
– Мне приснился кошмарный сон, – нахмурилась Соня. – Идите, Константин.
– Уже иду! – жизнерадостно откликнулся тот, шагнул в комнату и закрыл за собой дверь.
– Да не сюда! – рассердилась Соня. – А отсюда!
Но сосед уже присел на краешек кровати, и Соня, любившая спать голой, натянула одеяло до самого подбородка и на всякий случай предупредила:
– Я закричу!
– А что ты будешь кричать? – неожиданно заинтересовался сосед. – Если «пожар», все двинут на лестницу спасать свои задницы. Кричи лучше: «Убивают, насилуют!»
– Да вы просто воинствующий бабник! – поразилась Соня. – И по-моему, вам абсолютно все равно, с кем спать.
– Абсолютно, – подтвердил Костя. – Какая разница, с кем ты спишь? Главное, с кем ты бодрствуешь. Неужели тебе хочется уснуть рядом со мной?
– Конечно же, нет! – искренне открестилась Соня.
– И я не дам тебе этого сделать, – горячо заверил Стариков. – Ты не уснешь, пока я рядом.
– Послушайте, Костя! Что вы идиотничаете? Я совсем не это имела в виду! – разволновалась она. – Вы все переворачиваете с ног на голову!
– То есть тебе все-таки хотелось бы уснуть рядом со мной?
– Так, – сказала Соня. – Так. Немедленно уйдите из моей комнаты. Немедленно!
И даже рукой указала, куда именно. Совсем при этом забыв о простыне, которая тут же сползла, обнажая грудь.
– Вы гоните нас? – потрясся Константин, откровенно наслаждаясь открывшимся зрелищем. – Нас с мальчиком?!
– С каким мальчиком? – растерялась Соня, торопливо подбирая упавшую простыню.
– Ну как же? – удивился сосед, опуская глаза.
И Соня, невольно проследив за его взглядом, увидела, как просыпается и растет в шикарных трусах упомянутый «мальчик». И взгляд его был красноречивее всяких слов, то есть не «мальчика», конечно, а соседа, и сказал ей так много и так страстно, что Соне просто нечего было возразить. Но самое удивительное заключалось в том, что ей вообще не хотелось возражать Константину Старикову…
И когда он потянул простыню, она не сжимала ее побелевшими пальцами и не кричала: «Убивают, насилуют!» Не отшатнулась с гневом и омерзением, когда он наклонил к ней свое лицо, очень медленно, будто спрашивая разрешения. И понял – она разрешает, зовет его и торопит.
Дамский угодник Костя Стариков, волею судеб многогранно отточивший свое ремесло, был великолепен, надо отдать ему должное. «Мальчик» тоже не подкачал, и этот рафинированный секс, спонтанный, свободный даже от намека на чувства, потряс Соню, как атомный взрыв, посеяв хаос и в мыслях, и в теле.
Глупое тело помнило каждый вздох, томилось и жаждало продолжения. И Соня в мурашках воспоминаний, вдруг застигнутая картинкой минувшей ночи, вскидывала голову, как лошадь, пронзенная стрелой.
Но с той самой глубины души, до которой она была потрясена, поднималось отвращение, делая немыслимой не то что новую встречу с соседом, но даже и нахождение с ним под одной крышей. И Соня, собрав вещички, уехала к Марте.
– Ты знаешь, – сказала она ей вечером за ужином, – я словно тону в пучине. И кажется, глубже уже нельзя, некуда, так не бывает, вот-вот покажется дно, и я, оттолкнувшись, всплыву на поверхность. Ан нет, спускаюсь все ниже и вязну, вязну…
– У тебя постабортная депрессия, – поставила диагноз тетка. – Самая настоящая. Так бывает, я читала. И учти, она может тянуться годами и плохо кончиться. Давай смотреть правде в глаза: у тебя действительно не было выбора. Но жизнь-то не кончилась. Просто гони своего Даника. Гони его в шею, Соня! Этот урод приносит одни несчастья. Все уже случилось. Давай выбираться и жить дальше. Главное, не нужно себя казнить.
– Нет, – покачала головой Соня. – Я совершила ошибку и должна за нее ответить. Расплатиться сполна. А Даника нет, не волнуйся. И никогда больше не будет. Слышишь? Никогда.
9
Даник появился в конце января. То есть он и раньше периодически появлялся – звонил, посылал эсэмэски, приходил к ней домой и даже на работу. Имел такую наглость. Но Соня была непреклонна. А тут не устояла. То ли время притушило боль и обиду, то ли измучило одиночество, а может, нашел он какие-то особенные слова, искренние и точные, которые убедили Соню, что это действительно ее мужчина, единственный и неповторимый, дарованный судьбой.
Он ведь тоже жертва этой трагической ситуации, и любое его решение – любое! – ранит кого-то смертельно. Может быть, поэтому он и не смеет его принять? Боится вынести приговор?
Но на сей раз, похоже, дело сдвинулось с мертвой точки, и Соня подозревала, то есть даже была уверена, что судьбоносный разговор состоится. Что-то ей подсказывало – грядут большие перемены. Ну просто в воздухе носилось ощущение грядущих перемен!
Конечно, Соня знала, как порой легко принять желаемое за действительное, беспечно отвергая очевидное. Но все складывалось один к одному, послушно слагаясь в желанную картинку.
Во-первых, Даник на несколько дней уезжал в подмосковный дом отдыха – один! – и звал ее с собой. Такого в их отношениях еще не бывало. Во-вторых, он сказал, что им нужно серьезно поговорить, и вряд ли это будет обсуждение агрессивной политики США в Ираке. А в-третьих, – и главных! – именно сейчас, после серьезной ссоры и почти разрыва, он должен был наконец понять, что для него действительно важно.
Из-за работы вместе поехать никак не получалось. Да и вырваться-то удалось всего на три дня, преодолев сопротивление Козьей Морды и заручившись готовностью Нинки Капустиной работать ударно – за двоих. Но Соня смела все барьеры и в ночь перед поездкой вопреки ожиданиям спала как младенец, и снилось ей что-то хорошее, оставив неясные воспоминания. И даже гневные эскапады Марты не испортили ей настроения.
И шелковое белье цвета слоновой кости, и новый пушистый свитер, стоивший половину зарплаты, и тонкие духи, объявшие ее нежным облаком, – все было в масть, будя предвкушение, питая волнующими токами.
– Чаю хоть попей, ненормальная, – отступилась Марта. – Будешь там утробой урчать на всю округу – очень романтично.
Но Соня лишь туманно улыбнулась. Сбежала по лестнице – тетка жила в старом четырехэтажном доме без лифта, – прогрела машину, включила «Милицейскую волну» и тронулась в путь. Навстречу счастью.
И дорога стелилась скатертью. И день разгорался зимний, чудесный. И нетронутые подмосковные снега после слякотной Москвы показались такими нарядными, сияя под холодным солнцем мириадами сверкающих искр. И дом отдыха назывался тоже празднично, под стать этому морозному волшебному дню – «Снегири». Ну не чудо ли?
Увидев впереди ворота, она позвонила Данику на мобильный и весело сказала:
– Открывайте шире двери, мы голодные как звери! Уже подъезжаю, встречай!
– Я сейчас в тренажерном зале, – сообщил запыхавшийся Даник. – Номер тебе забронировал. Ты устраивайся, а я подойду.
«А разве мы будем жить не в одном номере?» – хотела спросить Соня, но передумала. Все-таки он был пока женат. А если не хочешь получать неприятных ответов, не задавай неудобных вопросов.
На территорию машину не пустили, пришлось оставить ее на стоянке, прямо посередине огромной лужи, получившейся из растаявшего под солнцем ночного снега. Денег, правда, не взяли, сказали, что стоимость парковки включена в оплату за проживание, но если проживание не состоится, придется на выезде заплатить.
«Еще как состоится, – подумала Соня, выгружая увесистую дорожную сумку и с досадой понимая, что ноги уже промокли. – Лучше бы снег расчистили, троглодиты. А то одна забота – деньги брать и ничего не делать».
Но подобная ерунда не могла испортить ее замечательное настроение. Какие ноги в сравнении с тем, что ее ожидает?
На ресепшен Соню встретили, как родную, долго и горячо жданную.
– Здравствуйте! – возликовала администратор, лучась улыбками. – Мы очень рады вас видеть!
И Соня, забыв, как тащилась по необъятной территории с тяжелой сумкой и в мокрых ботинках, вновь пришла в лирическое настроение.
Администратор порхнула метровыми ногтями по кнопкам клавиатуры и проникновенно сказала:
– Десять восемьсот.
– Простите? – безмятежно переспросила Соня.
– Десять восемьсот, – приветливо повторила администратор.
– В каком смысле?
Дамы за стойкой обменялись мимолетными взглядами, долженствующими означать, что судьба послала им испытание в виде очередного тормоза, но профессиональной выдержки не потеряли.
– Ваша фамилия Образцова? – терпеливо, как с умалишенной, заговорила вторая дама. – На ваше имя забронирован номер на трое суток. Корпус с одноместными номерами сейчас на ремонте, поэтому вам предоставлен двухместный. Стоимость его в сутки, без питания, но с парковкой, три тысячи шестьсот рублей. Если умножить эту цифру на три, получится десять восемьсот. Но зато с вами могут жить еще три человека.
– Вы хотите подселить ко мне еще троих?! – ужаснулась Соня. – Господь с вами!
– Только тем и спасаемся, – вздохнула дама. – Мы уже давно ничего не хотим. Это вы при желании можете поселить у себя в номере членов семьи…
– Но я приехала одна!
– Тяжелый случай, – завела глаза администратор, и Соня предпочла отнести ее реплику на счет своего одиночества.
– Я что, должна заплатить эти деньги? – уточнила она.
– А кто, по-вашему, должен оплачивать ваше здесь пребывание?! – изумились дамы. – Самойлов Михаил Алексеевич?
Кто такой Михаил Алексеевич Самойлов, Соня не знала, но догадывалась, что платить за ее проживание он в любом случае откажется категорически. Уж если Даник не заплатил… Впрочем, думать об этом было неловко да и некогда, поскольку недоумение на лицах терпеливых дам грозило вот-вот смениться совсем другими эмоциями.
– Что-то я сегодня не в форме, – пробормотала Соня, шаря в сумке в поисках кошелька и мучительно соображая, как выкручиваться из нелепой ситуации, поскольку и денег таких у нее с собой не было, и отдыхать ей уже расхотелось.
– Бывает, – сдержанно согласились дамы.
И надо было повернуться и уйти, чувствуя спиной недоуменные взгляды и наплевав на них с высокой колокольни. Но что-то ее удержало – что, интересно? – и Соня, глубокомысленно изучив содержимое кошелька, небрежно, как ей показалось, произнесла:
– Пожалуй, я пока заплачу только за сутки…
– Как вам удобно. Но если завтра до двенадцати часов вы не внесете деньги, номер придется освободить…
В номере, который, по Сониным представлениям, ну никак не тянул на три тысячи шестьсот рублей в сутки – хотя что она знала о номерах? – царил унылый казенный дух, и изгнать его своими скудными пожитками не представлялось возможным. И все-таки Соня попробовала. Сменила мокрые ботинки на удобные шлепанцы, расставила в ванной комнате целую батарею тюбиков и флакончиков, а на прикроватную тумбочку положила привезенную из дома книгу Павла Санаева под названием «Похороните меня за плинтусом» и подивилась невольному созвучию с собственным унылым настроением.
Зачем она здесь, в этом дурацком доме отдыха? Кого пытается обмануть? Чего ждала от этой поездки? «Стоматолог посадил девушку в кресло и вырвал сумочку». А девушка мечтала о голливудской улыбке. И где этот чертов Даник? Захлебнулся хлоркой в бассейне? Ударился тыковкой о гирьку в тренажерном зале?
– А вот и я! – провозгласил не тем будь помянут Даник, картинно нарисовавшись в дверном проеме, прекрасный, как Адонис: волосы, влажные после душа, глаза сияют, брови вразлет, сильные плечи, широкая грудь – и далее по списку.
– Ах! – должна была воскликнуть по сценарию восхищенная Соня и пасть с разбегу на широкую грудь. Но она только молча смотрела на него.
– Ну чего ты, старушка? – удивился Даник. – Обиделась, что мы в разных номерах? Но пойми, бывают же обстоятельства! У тестя рядом дача, ты же знаешь. Он здесь играет в бильярд. Да он меня уничтожит! В порошок сотрет, если узнает, как я тут развлекаюсь. Ты этого хочешь? Мы должны быть осмотрительными. Зачем же шутить с огнем? Я вынужден подчиняться его правилам, пока он сильнее меня…
Он посмотрел на ее несчастное лицо и лукаво прищурился:
– И потом, старушка, с тобой же нельзя спать в одном номере!
– Почему же это? – нахмурилась Соня.
– Да потому что ты храпишь как сапожник, – захохотал Даник и закружил ее по комнате.
– Я храплю?! – отбивалась сердитая Соня. – Что ты выдумываешь?! Никогда в жизни…
– Храпишь, храпишь, – веселился Даник. – Так, что стекла дрожат. С присвистом, хрюканьем, хлюпаньем и чмоканьем.
– Ах ты!.. – задохнулась Соня. – Да я тебе сейчас…
Но он уже приник к ней под новый свитер, нежный и пушистый. И руки у него были такие холодные, что Соня задрожала. А может, она дрожала от страсти. Мгновенно вспыхнув, Соня загоралась как спичка и уплывала, тонула в волнах наслаждения.
Но на сей раз «утонуть» не удалось – слишком стремительными оказались атака и триумф победителя. «Что это было?» – хотела язвительно осведомиться Соня, глядя на довольное лицо Даника, но сдержалась, ибо недавно узнала ответ, совсем случайно, сама того не желая.
Все, как известно, познается в сравнении, а ей теперь было с чем сравнивать. Дамский угодник Костя Стариков, второй мужчина в ее жизни после Даника, первого и единственного, невольно открыл ей глаза, преподав щедрый урок плотской любви.
Оказалось, что есть на свете мужчины, думающие не только о себе, любимом, о примитивном собственном удовлетворении – увидел курочку, потоптал и отвалился, гордый своей мощью до чрезвычайности. А что там курочке перепало, кроме взъерошенных перьев и нежелательной беременности, никого не волнует. Это уж ее, курочкины проблемы. Вспрыгнули на тебя, оказали такую честь – сконцентрируйся и получи удовольствие. Кому ж охота часами париться, пока ты раскачаешься, фригидная?
Костя Стариков был изобретателен, нежен и терпелив. И «процесс» занимал его не менее результата. И это было потрясающе! Соня до сих пор вздрагивала, вдруг воскрешая в памяти фрагменты той сумасшедшей ночи, – эти его слова и прикосновения, немыслимые вещи, которые с такой готовностью она проделывала с ним в постели, а теперь краснела при одном воспоминании и увлажнялась в паху, и сердце подпрыгивало к горлу и там взволнованно трепыхалось, и порхали бабочки в животе, и сбивалось дыхание. И до дрожи, до мурашек по всему томящемуся телу, до головокружения хотелось повторить чудесные прикосновения и услышать колдовские слова, и позволить себе быть бесстыжей и щедрой, дарить себя без остатка и жадно требовать отдачи – еще раз пережить все это и переживать потом снова и снова.
Вот потому она, наверное, и уехала к тетке, испугавшись собственной необузданности и сочтя ее неправильной, стыдной и недопустимой.
– Ау, старушка! – пощелкал Даник пальцами у нее под носом. – Ты слушаешь? Встречаемся в столовой. Система здесь ресторанная – заказываешь, что тебе нравится, и оплачиваешь через кассу. Сегодня, правда, придется довольствоваться дежурными блюдами, а завтра…
– А завтра я уезжаю, – сказала Соня.
– Как это? – удивился Даник. – Что за глупости? Хотели же на три дня…
– Работа, – туманно пояснила Соня.
– Работа?! – сардонически изумился он. – Ты что, готовишь выездное заседание ООН, и тебя некому заменить? О чем ты, Соня?!…Ну, хорошо, хорошо, извини. Я просто расстроен. В кои-то веки выбрались цивилизованно отдохнуть…
И Соня подумала, что, вероятно, ему и в голову не приходят обычные мелочи вроде денег, особенно теперь, когда все его мысли заняты предстоящим, обещанным им серьезным разговором и тем решением, которое он наверняка уже принял. И он, конечно же, хотел как лучше, старался, заказал для нее номер. И вот теперь огорчился, узнав о ее отъезде. И стоит ли усложнять и омрачать их и без того не слишком радостные отношения, если все равно ничего не изменишь? Вот такой он, Даник, и другого у нее нет и скорее всего уже не будет. И разве так уж важно, кто заплатил за ее номер и оплатит обед? Она неплохо зарабатывает и вполне способна себя прокормить. Так чего же городить огород?
…Обедать пришлось в компании с энергичной пожилой дамой, которая, с завидным аппетитом поглощая блеклый диетический корм, поделилась с ними услышанной нынче по радио информацией.
– И заметьте, – вещала она, для вящей убедительности поднимая вверх то ложку, то вилку, – выступал не какой-нибудь шарлатан. А доктор наук, светило отечественной медицины, забыла фамилию. И он сказал, что к сорока годам у любого человека – у любого! – скапливаются в организме каловые камни, а у некоторых залежи их достигают двадцати – двадцати пяти килограммов. Вы представляете? Остается только узенький проход для каловых масс – это вскрытия показали. Когда трупы вскрывают, – пояснила она для тех, кто не понял. – В результате под их объемом и тяжестью прямая кишка патологически удлиняется. А весь организм отравляется ядом. Вот почему так важно бороться с запорами, особенно хроническими. И вам, молодые люди, самое время этим заняться. Вот мне ваш цвет лица не очень нравится, – внимательно вгляделась она в Даника. – Вы регулярно опорожняете кишечник?
– Кишечник? – зарделся Даник, брезгливо отодвигая тарелку с остывающими колбасками люля-кебаба. – Займусь эти незамедлительно. Пойдем, Соня! Приятного вам аппетита, мадам. Надеюсь за ужином услышать от вас что-то не менее занимательное.
– Нет-нет! – замахала руками старая дама. – Я давно уже не ужинаю. Довольствуюсь на ночь кефиром, что и вам советую.
– Мы обязательно воспользуемся вашими рекомендациями, – заверила Соня, но дежурное блюдо – картофельные котлеты под грибным соусом (и хмурым Даниковым взглядом) – доела. Что же добру пропадать? Тем более она голодна, котлеты неплохи, хоть и дежурные, а про грибной соус еще Наполеон (или его не менее великий повар) сказал, что под ним можно съесть даже подметку.
Неизвестно, конечно, из каких грибов готовили императорскую подливку, а эта была явно из шампиньонов, но тоже съедобная, несмотря на их тепличное происхождение. Или где их там выращивают в таких невероятных количествах? В подвалах? Бледные копии своих роскошных природных собратьев.
Однажды на взгорке возле леса Соня нашла настоящие шампиньоны – толстые и упругие, кипенно-белые грибы с нежно-розовой подпушкой и потрясающим ароматом. А как-то в весеннем лесу, очарованная черемуховым дурманом, она случайно глянула под ноги и между двух поваленных сосен в жухлой прошлогодней листве увидела вереницу сморчков – впервые в жизни! Она даже не сразу поняла, что это такое, и осторожно тронула пальцем нежную, завитую тугими кольцами шляпку. Четыре гриба выстроились по росту – бордово-коричневые на бежевых резиновых ножках – вот уж воистину чудо природы, дар небес!
Соня тогда сделала из них соус неземной вкусноты. Даник, правда, есть его категорически отказался, даже пробовать не стал. Наверное, услышав опрометчивую Сонину фразу, что сморчки ядовиты и варить их надо, дважды сливая воду. И потом, когда она ела, урча от наслаждения, внимательно на нее поглядывал, словно ожидая, что вот сейчас она в судорогах свалится к его ногам с выпученными глазами и пеной изо рта.
Да Соня, собственно, и не настаивала, не понимая, как можно силой заставлять человека есть, если он не хочет? Особенно ребенка. Наверное, потому что имела на сей счет собственный горький опыт. Бабушка Констанция, памятуя, вероятно, о своем голодном деревенском детстве, готова была убить ее, но накормить, отдавая предпочтение манной каше – мерзкой бесцветной замазке, которую считала основным и непревзойденным продуктом.
Маленькая Соня стояла насмерть, как швед под Полтавой, но силы были не равны, и она подчинялась, требуя лука и черного хлеба, чтобы заглушить ненавистный вкус. Тогда-то, наверное, и зародилась ее любовь к луку, который она употребляла в больших количествах, разве что в компот не совала.
– Ты прямо как Буратино, – сердился Даник, решительно не разделявший ее пристрастий, и ковырялся в салатах, вилкой выбирая на край тарелки хрустящую сочную соломку. – Что за плебейство!
– Ах извините, сэр! – поджимала губы Соня. – Все время забываю о вашем благородном происхождении…
После обеда они гуляли по огромной территории дома отдыха и почти не разговаривали. Голодный Даник был погружен в собственные мысли, видимо, скорбел об опрометчиво отвергнутом люля-кебабе.
На улице заметно похолодало, Соня замерзла, никак не могла согреться и за ужином даже выпила немного коньяка, щедро оплаченного Даником. И от этого длинного дня, от коньяка, мороза и чистого воздуха вся разморилась, иззевалась, рано легла спать и уснула как мертвая, провалившись в глухую, теплую и мягкую пустоту.
Утро Даник провел в тренажерном зале. В двенадцать часов Соня освободила номер, отнесла вещи в машину и вернулась в его комнату, проникнув туда с величайшими предосторожностями.
– Поедешь после обеда, – милостиво разрешил Даник, и она согласилась, все еще надеясь на обещанный судьбоносный разговор, хотя уже прекрасно понимала, что никакого разговора не будет и быть не может. Просто под этим предлогом он вернул ее в свою жизнь. Или действительно собирался что-то изменить, но теперь, когда все и так возвратилось на круги своя, необходимость в этом отпала? И все покатится, как прежде, пойдет своим чередом. Но смешно же, право слово, чего-то требовать. И чего?..
С обедом они припозднились, на всякий случай избегая общества санитарно подкованной сотрапезницы. И только в начале пятого в сгущающихся сумерках короткого зимнего дня Соня засобиралась домой.
Даник пошел проводить ее к воротам и чуть не сломал себе шею, поскользнувшись на припорошенном снегом катке, в который превратилась вчерашняя лужа. Он исполнил на льду зажигательный танец, но на ногах удержался.
– Цискаридзе отдыхает, – засмеялась Соня.
– Не понимаю, что здесь смешного, – раздражился Даник, но тут зазвонил его мобильный, и он мгновенно сменил тон: – Здравствуй, малыш! Как дела?…Вот и отлично! Перезвоню тебе через несколько минут, ладушки?
Соня согнала с лица неуместно задержавшуюся улыбку и села за руль. Машина послушно завелась, но с места не тронулась.
– Ну, чего там? – нетерпеливо спросил Даник.
– Ты иди, иди, – отпустила она. – А то малыш уже, наверное, заждался.
