Текст книги "Школьная история, рассказанная самоубийцей (СИ)"

Автор книги: Инна Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

VIII

Иренке всё-таки удалось растопить лёд: она завязала знакомство с Полиморфой, хотя раньше та никогда не дружила со спящими. Через несколько минут мы втроём уже сидели на кухне и мирно беседовали. Казалось, так было всегда: на плите закипал чайник, на столе красовались пирожные со взбитыми сливками и шоколадом, а Иренка, мило улыбаясь, рассказывала какую-то историю, как будто она была в гостях у обычных людей, а не у мёртвой и призрака…

Наверное, она смогла бы пожалеть и понять даже страшного сказочного монстра…

Я догадываюсь, почему она такая. Иренка просто ещё не знает, что любовь придумали люди, чтобы обманывать друг друга. Если узнает, – станет такой же, как я… такой, как все здесь… Тогда ей тоже будет всё равно, с кем она говорит и кого встречает. Сегодня одни люди, завтра другие… какая разница?.. Она просто не знает… Ну и пусть.

IX

– Ну и гадючник там у вас, – сказала Иренка, когда мы встретились в школе на следующее утро.

– Ну а чего ты хотела?.. Конечно, дом странный, но я привыкла. Я же мёртвая. Нежить как нежить… Думаешь, самоубийцы попадают в рай?..

Между нами иногда происходят очень странные разговоры. Как-то раз я спросила Иренку:

– Сколько тебе лет?

– Тридцать…

– Так много?! – удивилась я.

Взрослые часто попадают в нашу школу; воспоминания детства влекут их сюда, и в этом нет ничего удивительного. Но Иренка казалась мне девчонкой, да она так и выглядела, – худенькая, веснушчатая, рыжая; она была небольшого роста, и мне казалось, что мы с ней ровесницы, что ей не больше пятнадцати-шестнадцати лет… Впрочем, в мире смерти и снов всё выглядит немного иначе.

В другой раз я спросила её об имени: почему Иренка? Почему не Ира или Ирина, например?..

– Ну, понимаешь, – смутилась она, – вообще-то я и есть Ира… Иренка – это мой ник. Меня так зовут на одном сновидческом форуме… на сайте о снах. Недавно мы со знакомыми из инета решили встретиться в сновидении… чтобы проверить, возможно ли вообще такое. Договорились встретиться в школе… поэтому я и прихожу сюда.

Я молчала. Инет, ник, сайт… Эти слова мне ничего не говорили.

– Ты знаешь, что такое Интернет?..

Я отрицательно мотнула головой.

– Сколько же тебе лет?..

– Пятнадцать… – неуверенно ответила я. – Наверное, пятнадцать. Я точно не помню, но Ритка, – а мы с ней ровесницы, – говорит, что ей пятнадцать лет…

– Ты можешь сказать, в каком году умерла?

Я назвала ей точную дату. Я многое забыла, но это число ещё помнила. Для меня оно давно перестало быть просто набором цифр, – чёрные закорючки в календаре стали как будто живыми, зловещими, окрасились алым пламенем моего последнего заката…

Я умерла в середине шестидесятых, а Иренка родилась в семидесятые, – в другом городе, в другой семье. В мире живых мы не встретились. Она родилась через десять лет после моей смерти…

Я умерла в шестидесятые, а сейчас, как оказалось, был уже другой век. Двухтысячные, – начало тысячелетия. Это звучало, как фантастика; такого я не могла увидеть даже в снах. Мир, должно быть, изменился, но я ничего об этом не знала. Здесь всё было таким, как всегда; все дни были одинаковыми, и время, наверное, текло как-нибудь иначе…

Я смотрела на Иренку, – на её распущенные волосы, на платье странного покроя, расстёгнутое красное пальто… всё это выглядело таким неуместным в нашей школе, где ученицы носили коричневую форму и заплетали косы. Наверное, она не врала, что на земле наступило будущее… а я навеки осталась там, в прошлом, и уже никогда не вернусь…

Прошло сорок лет, и мои родители, должно быть, уже состарились. Интересно, как они там? Живы ли ещё?..

В памяти вдруг всплыла строчка из давно забытой песни: "Смерть не страшна"…

Смерть не страшна: дует синий ветер,

Гаснет призрачный, тусклый свет…

Встань у окна, – ты и не заметишь,

Как промелькнёт десять тысяч лет.

Смерть не страшна: звёздными лучами

Освещаются все пути.

Ты не одна; долгими ночами

Верь и жди меня, верь и жди…

Мне представилось: в полутёмной комнате у окна стоит женщина и плачет. Наверное, моя мама плакала, когда я умерла…

– Хочешь, я заберу тебя отсюда? – неожиданно спросила Иренка.

Я молчала. Просто потому, что не верила. Я ведь давным-давно мертва… ну куда она меня заберёт?..

"Ночь так темна"… – вспомнилась мне ещё одна строчка.

Ночь так темна; детская кроватка

Вдруг опустела, и гаснет свет.

"Смерть не страшна", – шепчут липы сладко.

Ты не знаешь, что смерти нет…

Я представила: в незнакомой комнате у пустой детской кроватки сидит Иренка. Она ждёт меня. Но мы никогда не встретимся. Потому что я в одном мире, а она в другом. Потому что:

Тысячи лет; звёзды за порогом…

Синий ветер, лети, лети…

Тысячи лет – долгая дорога,

Я не успею её пройти.

В солнце и в дождь, днём и ночью звёздной

Голос мой не развеет грусть.

Ты позовёшь, только будет поздно:

Я не вернусь назад, не вернусь.

Теперь я вспомнила всю песню целиком. Я слышала её уже здесь, в мире смерти и снов. Эту песню передавали по радио, когда я умерла, – возможно, специально для меня… у нас такое часто случается. Когда кто-нибудь умирает, его приветствуют; бывает, даже устраивают праздник… В мире живых тогда пели другие песни. В одной из них тоже были ночь и разлука; она была не о том, но, вспоминая её, я всё равно представляла незнакомую комнату и плачущую у детской кроватки Иренку, которая меня ждёт…

– Хочешь, я заберу тебя?.. – повторила она. – Тогда протяни руку.

Её рука коснулась моей, – и ничего не произошло. Я стояла и вопросительно на неё смотрела. Иренка вложила мне в руку какой-то предмет. Сначала я не поняла, что это такое. Потом раскрыла ладонь, – и увидела маленький жёлтый цветок, – из тех, что растут в лесной чаще… Такие цветут только в мире живых. У нас вообще нет цветов. Здесь даже трава не растёт…

Он был уже увядший, этот цветок; тёмно-зелёные листья поникли, и лепестки безжизненно свесились вниз; казалось, он знал, что умирает.

– И что мне с ним делать?.. – разочарованно спросила я. Но тут зазвенел звонок; пора было возвращаться в класс, и я сунула цветок в карман, надеясь снова встретиться с Иренкой после урока…

X

На перемене мы с Иренкой вышли на улицу. Она взяла меня за руку и повела на пустырь, лежавший за школой. Слева от него была дорога и ржавые рельсы, по которым уже давно не ходили трамваи; справа – другая дорога, по которой изредка проезжали грузовики. За пустырём лежал облетевший парк, – мрачный, угрюмый; ветви деревьев, на которых уже сорок лет не росла листва, напоминали скелеты мёртвых чудовищ. Земля на пустыре была сухая и пыльная, покрытая трещинами: здесь никогда не идут дожди…

Иренка взяла у меня цветок и воткнула его в одну из трещин в земле.

– Неужели будет расти?.. – удивилась я. – Цветы не растут без воды…

Она ничего не ответила, лишь хитро улыбнулась, снова взяла меня за руку и повела назад, – в школу, откуда мы и пришли. Учителя не разрешают нам ходить на пустырь. Если бы они узнали, что мы были там, нас бы, наверное, ругали; но мы вернулись быстро, так что никто ничего не заметил…

А на другое утро я увидела, что цветок подрос. Через несколько дней он стал совсем большим, а потом пустил новые ветви; прошла неделя или две, – и это уже был цветущий куст, красивый, как частица другого мира. Иренкиного мира…

XI

Дни в мире мёртвых текут незаметно, похожие один на другой. Я по-прежнему хожу в школу, но теперь мою жизнь освещает солнце; оно смотрит на меня из каждого жёлтого цветка… Куст становится больше с каждым днём. Я наведываюсь к нему каждое утро. Каждый раз, отправляясь в школу, я нарочно иду через пустырь. Теперь у меня есть тайна. Мне радостно, что он растёт…

В школе я встречаюсь с Иренкой. На уроках мы сидим рядом; мне с ней хорошо и легко. На душе у меня спокойно. Теперь у меня есть подруга, но дело даже не в этом. Что-то произошло. Я чувствую, что мир изменился и уже никогда не будет прежним…

Иренке удалось побывать в моём родном городе; в нашей квартире теперь жили другие люди. Мои родители состарились и умерли. Через год после моей смерти на свет появился мой брат, – мальчик с золотыми кудряшками и синими глазами. Ему было уже сорок лет, и у него была своя семья.

Вот и всё, что удалось узнать. Когда я ещё была жива, мне очень хотелось иметь младшего брата или сестру; но теперь его рождение меня не радовало: я понимала, что, если бы не моя смерть, его никогда бы не было на свете. Моим родителям нужен был только один ребёнок. Или он, или я. Рождение брата ровно через год означало, что они забыли меня и утешились; я была рада за них и надеялась, что он смог стать для них идеалом, – идеальным ребёнком, о котором они всегда мечтали. Я ревновала… возможно, я была не права, и они долго горевали за мной, – когда я услышала о брате, такая мысль не пришла мне в голову, а правду об их чувствах я так никогда и не узнала. Мы с родителями не встретились за гробом. Наверное, они попали куда-то в другое место, – не туда, куда я. Не в школу…

Иренка продолжала приходить к нам почти ежедневно. Её эксперимент – попытка встретиться со знакомыми сновидцами – давно закончился; ей так и не удалось разыскать кого-нибудь из них, но это её не огорчало. Теперь она приходила в школу из-за меня. Так продолжалось несколько месяцев, а потом…

XII

Однажды утром, навещая свой цветущий куст, я увидела, что рядом с ним стоит моя бывшая подруга Ритка.

Как она узнала мою тайну?.. Трудно сказать. Возможно, проследила за мной; возможно, ей рассказал кто-то, уже давно следивший за нами… Нам было запрещено держать животных и выращивать растения; правда, в парке и возле школы были деревья, но они уже сорок лет стояли облетевшие, мёртвые… на них никогда не росла листва. Здесь были только люди и духи; другим существам вход сюда был заказан. Всего один раз за сорок лет мне удалось увидеть собаку, да и та, скорее всего, была духом, принявшим облик животного…

Я ни разу не видела, чтобы кто-то отважился нарушить этот запрет. Да никто и не хотел: каждый был занят учёбой или работой; на всё остальное не оставалось ни времени, ни сил. Что случается с теми, кто идёт против воли учителей, я не знала; мне вообще было мало известно об этом мире, хоть я и прожила здесь четыре десятка лет. Раньше мне приходилось нарушать разные здешние правила, – прогуливать школу, например, – и ничего особенного не случалось; меня иногда ругали, и только. Обычно учителя относились к нам с холодным равнодушием; никто не рвался наказывать нас за проступки, но этот запрет казался серьёзным, и я чувствовала: что-то случится, если Ритка наябедничает им…

Я волновалась, но старалась выглядеть спокойной.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я Ритку с деланным безразличием, как будто мне было всё равно, что происходит и что теперь со мной будет…

…Помню, как будто это было вчера: на пустоши, в серой сухой земле, под хмурым пасмурным небом, растёт прекрасный цветущий куст, – настоящее чудо; две золотистые бабочки порхают вокруг него… а чуть поодаль стоит моя подруга Ритка в своей старой коричневой форме и, насупившись, смотрит на меня. Кажется, она вот-вот заплачет.

– Ну, что случилось? – спрашиваю я.

Ритка долго молчит и наконец выпаливает, – совсем по-детски, со слезами в голосе:

– Я пришла, чтобы сказать… Эта Иренка… она плохая. Злая и подлая. Она хочет разлучить нас с тобой…

Я не верю ей. Здесь все врут. У Ритки хитрые зелёные глаза; она немного косит, и кажется, что Ритка всегда неискренна. Но в этот раз она, похоже, не врёт. Слёзы текут по её лицу.

– Да что случилось?.. Почему ты плачешь?

– Ты ничего не знаешь! – выкрикивает Ритка. – Когда куст вырастет, ты уйдёшь!..

Слово "уйдёшь" в её устах звучит почти как "умрёшь", – тоскливо и обречённо. Я смотрю на высокий, как дерево, куст, на толстые ветви, покрытые шершавой корой, на распустившиеся цветы размером с ладонь и длинные зелёные листья. Мне кажется, что куст уже вырос. "Значит, мне пора уходить? – спокойно думаю я. – Но куда? Где ещё есть место мёртвым?"… Может быть, есть ещё какой-то мир, кроме того, где мы оказались? Или я просто уйду в небытие, в которое верят живые?.. Что, если меня ожидает смерть?.. Откуда я вообще взяла, что на "том свете" жизнь бесконечна?.. Возможно, я просто перестану существовать, превращусь в пыль и прах?..

– Что ж ты раньше не сказала мне, Ритка? – с лёгким укором говорю я. – Теперь уже поздно. Смотри, какой он большой…

– Да разве я знала, что он вырастет?.. Думала, засохнет. Здесь даже трава не растёт…

Ритка садится рядом со мной, – на серую пыльную землю, спиной к цветущему кусту, – и говорит, говорит…

Мы всегда сидим на земле. Здесь нет скамеек, а пыль нам не страшна: её можно отряхнуть, и она исчезнет, не оставив следов. Моя школьная форма не пачкается; она всегда остаётся такой, какой я её помню. Здесь всё не так, как в мире живых…

…Я молча слушаю Риткин рассказ. Когда я покончила с собой, то не оставила предсмертной записки; мне не хотелось ничего объяснять. Зачем?.. Мне было всё равно, что теперь будет в мире живых. И Ритка, недолго думая, решила, что повесилась я из-за неё, из-за дружбы, которую она предала…

Её сны превратились в кошмары. Каждую ночь она приходила в школу и видела там меня. Она пыталась помириться со мной снова и снова, но у неё ничего не получалось: я относилась к ней с холодным безразличием, как будто она – пустое место. Ритка часто заговаривала со мной, садилась за одну парту, таскалась следом на переменах; я терпела её рядом с собой, но при случае старалась уйти от неё подальше, считая каким-то надоедливым духом, который просто притворяется Риткой…

Так продолжалось четыре года, – пока ей не исполнилось пятнадцать. В то лето Ритка неожиданно влюбилась; объектом страсти стал соседский мальчик, живущий двумя этажами выше. Но мальчик отверг её: ему не нравилась грязная замарашка, нечёсаная, с чернильными пятнами на руках…

Это новое горе освежило печальные воспоминания: Ритка вспомнила обо мне, о том, как отворачивалась, когда я пыталась с ней заговорить, и как кричала мне вслед разные гадости, – по указке другой девчонки, которая стала её новой подругой…

Лето подходило к концу; начинался учебный год, а вместе с ним – новые проблемы. Ритка училась на одни тройки, и окончание школы не открывало перед ней никаких радужных перспектив. После восьмого класса Ритка собралась идти в училище, но, поразмыслив, решила, что жизнь рабочих – это не то, чего она хотела бы для себя…

…Ритка бросилась с моста в реку тридцать первого августа, перед самым началом учебного года. Она оставила предсмертную записку, в которой пространно описала всё, – свою несчастную любовь, отсутствие целей и будущего, – и попросила у всех прощения. В записке Ритка упомянула и меня. Она извинилась за то, что предала нашу дружбу, и выразила надежду, что на том свете мы встретимся…

Именно так и случилось. После смерти Ритка попала в ту же школу, где училась я; мы снова сидели за одной партой, но я не заметила, что она мёртвая, продолжая считать её духом, который только притворяется Риткой… Способность различать живых и мёртвых меня подвела; да я и не старалась, – за все эти годы я, кажется, ни разу не смотрела на неё внимательно… Мне было всё равно.

– Ты меня ненавидишь, наверное, – рыдает Ритка. – Это я во всём виновата. Ты сейчас была бы жива, если б я дружила с тобой.

Я поспешно перебиваю её:

– Нет, Ритка. Ты ни в чём не виновата. Я не из-за тебя повесилась.

– Нет?.. – удивлённо восклицает она. – Тогда из-за чего?..

Наступает моя очередь говорить; я рассказываю ей о родителях, об уроках заполночь, о единственном выходном дне и последнем закате, об изречении Катона Марка Порция: "Раб должен работать или спать"… Мы никогда не говорили об этом в школе. Ложный стыд удерживал меня: мне не хотелось, чтобы кто-то знал, что я не счастлива дома. Несчастье похоже на болезнь: все боятся им заразиться и обходят стороной того, у кого что-то не так. Поэтому люди стараются делать вид, что у них всё прекрасно, даже когда на душе скребут кошки. Всё равно никто не поможет и не поймёт…

Я рассказываю Ритке о себе; это наш первый откровенный разговор за сорок с лишним лет. Она слушает меня, а ветер треплет её растрёпанные волосы. Похоже, Ритка немного разочарована: ведь, выходит, она утопилась зря…

– Ты ни в чём не виновата, – повторяю я. – Всё давно прошло и забылось. Мне всё равно, с кем ты дружила потом. Я вообще не хочу помнить прошлое, когда отсюда уйду. Но, если вдруг буду тебя вспоминать, то только хорошее, – ведь было же у нас и хорошее, правда?..

Она кивает и слегка улыбается; мы начинаем вспоминать, как подружились много лет назад, как убегали за школу на переменах и там играли, спрятавшись от всех, – и однажды прозевали урок, потому что не слышали звонка; как дарили друг другу фантики и рисовали принцесс в тетрадках…

…Я часто вспоминаю тот день: под раскидистым цветущим кустом на серой пыльной земле сидит моя подруга Ритка, умершая в пятнадцать лет, и плачет, размазывая по лицу слёзы.

– Ну, не плачь, – утешаю я, – если хочешь, я и тебе подарю цветок…

Я не умею утешать. Когда я ещё ходила в детский сад, другие девочки из моей группы могли успокоить плачущих, найти какие-то ласковые слова, – а я никогда не знала, что надо говорить в таких случаях. Если дома я плакала, меня за это ругали. Поэтому, когда я видела чьи-то слёзы, мне всегда становилось неловко. Потому что я не знала, что сказать…

Ритка трёт красные глаза, потом резко поднимает голову, и я вижу её зарёванное лицо.

– Ты не понимаешь! – кричит она. – Эти цветы, – они только тебе предназначены! Этот куст – только для тебя…

Мне жаль Ритку, но я понимаю, что она права. Этот куст Иренка посадила только для меня. Это для меня светят маленькие жёлтые солнца, для меня зеленеет листва и порхают бабочки. Другие обходят мой куст стороной, а некоторые даже и не видят. Им всё равно…

XIII

Но некоторым, как видно, не всё равно. Кто-то сказал учителю, что мы с Иренкой вырастили куст. Иренку больше не пускают в школу. Иногда я встречаюсь с ней за углом, возле моего дома. Но это происходит всё реже. Теперь ей трудно сюда попасть. Иногда она передаёт мне записки через Полиморфу; в последней было сказано: "Жди, уже скоро", но с тех пор, кажется, прошло уже много дней…

Каждое утро я по-прежнему иду в школу через пустырь. Я останавливаюсь и подолгу смотрю на куст, на цветы, на бабочек… я думаю об Иренке, о том, что мы с ней больше не встретимся: её не пустят сюда… Я многого теперь не помню: без Иренки мне снова стало трудно осознавать себя мёртвой; в школе я опять забываю, что нахожусь в мире смерти и снов. Я смотрю на цветы и повторяю: "Смерть не страшна"… повторяю и надеюсь, что Иренка всё-таки вернётся. Я забыла почти всю песню, и только эта строчка, случайно застрявшая в памяти, назойливо звучит у меня в ушах…

В школе я теперь снова сижу за одной партой с Риткой. Похоже, она даже рада, что Иренка к нам не приходит. Мы снова стали дружить, хотя больше не откровенничали друг с другом, как там, у цветущего куста… От Ритки-то я и узнала новость; похоже, её давно уже знали все, кроме меня…

– Завтра субботник, – говорит Ритка, щуря хитрые зелёные глаза. – Будем убирать пустырь, как всегда. Ты придёшь?..

– Приду, – механически отвечаю я, – и вдруг меня пробирает холод. Я понимаю, что это значит. Учителя хотят срубить мой куст; и они это сделают, – кто сможет им помешать?..

– Они хотят срубить его… да?… – шёпотом говорю я.

Ритка молча кивает. На уроках мы опасаемся говорить громко. Но я понимаю её с полуслова, – не зря же мы учились вместе столько лет.

Класс плывёт перед моими глазами; как в тумане, я дожидаюсь конца уроков и бегу домой, – к Полиморфе, единственному существу, которое может меня понять…

Домой я добираюсь быстро, – не то что в тот раз, когда у нас гостила Иренка. Полиморфа странно смотрит на меня; ей непонятно, чем я взволнована. Мой голос дрожит; я сбивчиво рассказываю ей про куст, про Ритку и про субботник. Я уверена, что Полиморфа не сможет мне помочь. Она всего лишь дух, – да и что она умеет, – разве что живых пугать?.. Но Поля, похоже, так не считает. Она садится рядом со мной и излагает странный, почти безумный план…

Я не уверена, что смогу осуществить его. В этом мире я мало что могу. По сравнению с Полей я сущая неумеха; раздваиваться и превращаться я кое-как научилась, но то, что она предлагает, намного сложнее…