Текст книги "Личный демон. Книга 2 (СИ)"
Автор книги: Инесса Ципоркина
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
Глава 13
Не проси Меня ни о чем
О человеке можно судить по тому, что его больше удивляет в друге – преданность или предательство. И неважно, кем ты окружен, верными соратниками или подлыми интриганами, твое чутье настроено либо на тех, либо на других. Те, кого ты видишь – они и есть узлы на твоем мериле, бусины на твоих четках, разъемные звенья твоей якорной цепи. [138]138
Якорная цепь состоит из 10–12 смычек, отдельных кусков цепи определенной длины, соединенных специальными разъемными звеньями – прим. авт.
[Закрыть]Об остальных забываешь, бездумно пропуская их через свою жизнь, точно гладкую нить между узлами, точно ровную дорогу между вехами.
Кэт не узнала бы верность, даже споткнувшись об нее.
Она и споткнулась. Об верность.
Поднимаясь из пепла, смешанного с дорожной пылью, обожженная, полуослепшая, Саграда ткнулась в черное от жирной сажи тело, раздраженно оттолкнула протянутые руки: уйди, тварь. Боль требовала выхода, сплавляясь во взрывоопасный коктейль с яростью, прокладывала русла – и Пута дель Дьябло мечтала об одном: чтобы боли удалось. Чтобы, наконец, вырвалось наружу и отпустило внутри.
Китти стала первой, на кого плеснуло гневом Священной Шлюхи. Второй стала Омесиуатль. Верней, стала бы, да руки у Саграды коротки. За один только бешеный взгляд в сторону прародительницы сущего Кэт получает тычок копьем, небрежно-отточенный, заставляющий снова упать на колени и так замереть, пережидая очередную волну боли. Омесиуатль довольно посмеивается, примеривается тупым концом копья к ребрам пиратки – и тогда Китти прыгает на спину ацтекской суке, львиная челюсть клацает капканом, демоница мотает башкой, разрывая длинные мышцы шеи, клыки ломают атлант. [139]139
Первый шейный позвонок позвоночных, подвижно соединенный с затылочной костью – прим. авт.
[Закрыть]Атака демоницы заставляет богиню… пошатнуться. Скорее от удивления, чем от ран – мелкому демону не победить старых богинь. И не повредить их плоти, которая лишь похожа на плоть. Ошеломить их – вот все, на что способны и люди, и демоны, и новые боги. И Китти удается ошеломить создательницу всех вещей Омесиуатль.
Как от кошки не ждут, что она будет защищать хозяина, так от жалкой твари, прячущейся за спиной Саграды, не ждут преданности. Скорее – предательства. Второе Ламашту уже совершила, и не раз, а первое прятала до последнего момента. До последнего момента своей жизни.
– Amo tle inecoca, zoquiyo calpan pilli! [140]140
Бесполезно, грязный маленький ублюдок (науатль).
[Закрыть]– хохочет Омесиуатль и, закинув руку за спину, хватает Китти за шкирку. А потом швыряет демоницу на землю. Земля вздрагивает.
Кэт чувствует, как эта дрожь прокатывается по ее собственному телу, и бессильно закрывает глаза. Ушибленное копьем ребро еще болит, а боль от ожогов, наверное, не пройдет никогда. Пиратка не в силах помочь Китти, не в силах защитить, она устала, она так устала, она не хочет быть ни верной, ни доброй, ни сильной. Она хочет лечь ничком в сочную, мягкую грязь, утопить в ней тоску и стыд. Особенно стыд. За настоящее, прошлое свое и будущее. Потому что сколько бы ни довелось хлебнуть в прошлом, впереди Пута дель Дьябло ждут такие унижения, каких она еще не принимала из рук случайных любовников и постоянных хозяев – они ведь были людьми. Но сейчас над нею будут куражиться богини, создавшие мир. Хреновый, надо признать, мир. Кэт так им и скажет, после того как упадет в грязь рядом с изломанным телом Китти и немножко отдохнет на этом прекрасном, уютном, нашпигованном червями ложе…
Демоны сильнее людей. И животных. И даже некоторых богов. Львиноголовая поднимается. Ламашту не может, не должна подняться, раздавленная, разбитая оземь, но она поднимается на четвереньки, опираясь на трясущиеся руки, по спине ее струится пот, ноги разъезжаются, челюсть сворочена набок, а левый клык сломан у самого основания. И кровь, всюду кровь, выступающая из кожи, текущая из пор, словно у демоницы не осталось ни единой непорванной жилы. Пиратка ищет глазами заступницу моряков Лясирен, ловит ее взгляд, пытается умолять о пощаде без слов, всем своим телом умолять, выпрашивать, клянчить спасение для Китти. Богиня моря неодобрительно косится на Омесиуатль, ничему не препятствуя и ни во что не вмешиваясь. Кэт переводит взгляд на Макошь: та качает головой, скорее снисходительно, чем осуждающе. И Саграда понимает: ацтекское божество все еще голодно. Оно хочет того, чего лишилось века назад – крови.
Омесиуатль вздергивает демоницу на ноги, хищно разглядывая свою первую – после двухсотлетнего перерыва – жертву. Ладонь ее почти ласково кружит по солнечному сплетению Ламашту, гладит перепачканный живот, потом отодвигается на полфута, складывается лодочкой и с мокрым хлюпающим звуком входит в плоть, будто широкий нож. Китти обмякает на этой беспощадной руке, веки ее дрожат, глаза закатываются под лоб. Демоница роняет голову, тяжелую голову, которую больше никогда не сможет поднять. Рука богини дергается – раз, другой, слышится треск ломающихся ребер и из раны показывается крепко сжатый кулак, между пальцами угасающе медленно бьется еще живое сердце Китти. Прародительница сущего, подняв его высоко над головой, с блаженным вздохом подставляет рот – и отжимает сердце, точно гроздь винограда. Рубиновый пьянящий сок течет в широко раскрытые губы, он гуще, чем любое вино, и наконец-то дарит Омесиуатль то, что ей нужно. А Кэт дарит жизнь. Сытая богиня не станет добивать пиратку.
Все вокруг темнеет, заволакивается пеленой, пропахшей ароматами бойни, когда Саграда падает лицом вниз и утыкается лбом в грязную вонючую гриву.
В себя Кэт приходит уже перед очагом Кет Круаха, головой на коленях многоликого Яссы-Люцифера. Сил у нее совсем не осталось, но на задуманное Пута дель Дьябло хватит.
– Если я отдам тебе мою дочь, – хрипит она, – выполнишь мою просьбу?
– Не проси меня ни о чем, – почти умоляет князь тьмы. – Ты же знаешь, ЧТО я делаю с вашими просьбами, человек.
Пиратка не в настроении слушать мольбы, даже если это мольбы самого сатаны. Ей доподлинно известно: не всякий проситель раскается в сделке с дьяволом, существуют и нераскаянные грешники. Как Торо. Как Энрикильо. Как Сесил. Как она, Шлюха с Нью-Провиденса. И еще Шлюхе с Нью-Провиденса известно, чего они все хотят, за что готовы платить любую цену. Истинно божескую цену.
Вот что, оказывается, значат слова «божеская цена» на деле, усмехается Кэт.
– Бери моего ребенка и сделай так… – Саграда сглатывает горькую, как ненависть, слюну. – …чтобы ни одна из старых богинь… никогда… не добилась своего. Чтобы у них никогда больше не было… власти. Кровь, жертвы, храмы, паства… Я и такие, как я – пусть жрут эту мишуру, пока не лопнут. Но не власть. Не. Истинная. Власть.
Дьявол прячет злорадную кривую ухмылку и кивает. Старым богиням никогда не видать былого могущества, навали они камней порчи хоть целую гору.
– Верни меня им, – командует Пута дель Дьябло. – И готовься к войне.
Грива под щекой Кэт все такая же мокрая и вонючая, как и минуту – час? день? – назад. А божества огня, холода и воды все так же стоят кругом и равнодушно смотрят, как Саграда пытается подняться хотя бы на четвереньки, тычась лицом в труп демоницы и натужно пыхтя.
– Ну что, готова? – с ленцой спрашивает Омесиуатль.
Пута дель Дьябло вглядывается в лицо той, кто ее наполовину убила – единственным оставшимся глазом, с единственным оставшимся чувством. Вокруг рта богини блестит кровь Китти, еще влажная, потеками и каплями, на вид точно вино. Или варенье. Древнее божество выглядит, словно малолетка, дорвавшаяся до буфетной полки со сластями. Наверняка ей влетит, когда старшие вернутся.
При мысли о «старших» в животе у Саграды противно тянет. И снова ей кажется: земля дрожит под ногами, чуя далекую тяжкую поступь. Время ускользает из рук, будто сорвавшийся трос, сдирая кожу с ладоней. Все валится, валится в пропасть, точно кренящийся, перегруженный корабль. Скоро, скоро мир опрокинется кверху килем. И причиной этому будет она, Кэт.
* * *
Больно-больно-больно-боль, знакомо как и хорошо, схватка скручивает мышцы, сулит освобождение от всего – от дурноты и неповоротливости, от страха и ожидания, от неизвестности и от надоевшей, беспросветной судьбы.
На живот Кате ложатся руки – узкие ладони, длинные пальцы, гладкая кожа. Руки юной девушки, но столько силы в этих руках, что чудится Саграде: вот-вот в сердце ее лопнет поющая от натуги жила.
– Денница, – шепчет Макошь, нажимая на катины ребра, сдавливая сведенное потугой тело, словно тисками, – Денница, иди ко мне, иди…
Она зовет Люцифера? Нет, это богиня судьбы дает имя моей дочери, [141]141
Денница – в славянской мифологии богиня полудня, жена или сестра Хорса – бога солнца, возлюбленная Месяца, к которому Солнце ее ревнует – прим. авт.
[Закрыть]смутно догадывается Катерина. Хорошее славянское имя, обозначающее зарю. И хорошее библейское имя, обозначающее дьявола.
Макошь испытующе смотрит Кате в лицо, подмигивает – и пространство за ребрами схлопывается, будто выгоревшая звезда. Боль прошивает насквозь, точно молния, но даже такая боль не может отвлечь Саграду от улыбки матери ветров, подательницы жизни и смерти.
Нехорошая это улыбка, ох, нехорошая, темная и глубокая, словно колодец.
Метод Кристеллера, [142]142
Ручной акушерский прием для ускорения выхода плода – надавливание на дно матки через брюшную стенку во время потуги, когда прорезается головка. Запрещен в России с 1992 года в связи с высоким риском травмирования матери и ребенка – прим. авт.
[Закрыть]всплывает в памяти. Метод Кристеллера, вот что это такое. Соревнование, кто окажется крепче – мать или дитя. Ребенок ли изорвет родительницу в клочья, мать ли перемелет хрупкий младенческий костяк в осколки. Саграда вцепляется богине в запястья и ощущает под пальцами не плоть, но сталь.
– Пус-с-сти-и-и! – хрипит Пута дель Дьябло, чувствуя, как плод исходит из ее тела, выскальзывает медленно и неторопливо, будто сытая змея, и кровь заливает бедра, вниз по ногам течет волна жара, с ляжек точно сдирают кожу, низ живота горит огнем, мир вокруг заплывает красным, потому что кровь струится и из глаз тоже.
Так Денница, новая богиня полудня, входит в мир.
– Хо-о-о-орс! [143]143
В славянской мифологии бог солнца и бог миропорядка, связанного с ходом солнца. Бог нави мог именоваться в противоположность Хорсу (Хоросу) Черным Хоросом, тем же солнечным диском, но находящимся на ночной стороне мира – прим. авт.
[Закрыть]– протяжно кричит Макошь. – Хорс, она у нас! Денница моя, ты слышишь?
Опять я отдаю свое дитя на алтарь каких-то божественных разборок, вздыхает в катиной душе та часть, которая когда-то была Кэт. Опять старые богини играют нами, словно мы бибабо. [144]144
Кукла в виде перчатки, состоящая из головы и платья – прим. авт.
[Закрыть]
Макошь кружит с малышкой на руках по комнате, залитой кипящим, лютым солнцем, тем самым Sol, в котором дракон и рыцарь замерли в шаге от смерти или победы. Но Саграда так и не сделала выбор. Вернее, выбрала то, что оказалось важнее всего – в том числе и поединка начал, мужского и женского, созидающего и разрушающего.
Простыни на кровати с высокой резной спинкой намокают кровью, она каплет на пол смертельной клепсидрой, стучит в нагретые плиты все быстрей, все веселее, точно весенний дождь танцует – и несмотря на жаркий, ослепительный полдень, комнату застилают сумерки. Воздух становится, как темная вода, и какие-то тени плавают в нем слепо и угрюмо, будто рыбы-удильщики в океанской бездне. Пульс вытягивается нитью, нутро палит жажда, мысли мельтешат, не в силах разбудить безучастное тело. Катерине приходится старательно отсчитывать каждый вдох-выдох.
В душе Кати поднимается не то грусть, не то вина, но это всего лишь прилив на море – и волнорез держит его, безжалостно и четко. В последний раз ей открывается поле войны богов, с его зыбкими, неясными очертаниями, неразрывная паутина, оплетающая мир, и люди среди этого – будто потерявшиеся дети, дети, которые год за годом учатся одному: справляться с тревогой и недоумением. А для этого надо забыть о паутине, виденной когда-то воочию Шлюхой с Нью-Провиденса, о серой некрашеной пряже судьбы, притягивающей нас в объятья друг другу – и через какое-то, совсем малое время превращающейся в путы, в удавку, затянутую висельной петлей.
Через несколько секунд она забудет, непременно забудет. И станет обычной женщиной, одинокой и потерянной, будет умолять «Защити меня!» всех подряд – личных демонов, равнодушные небеса, насмешливого владыку ада, что прикрывает вечной ухмылкой собственное бессилие.
Но сначала Катерина собирается сделать то, к чему всё вело: и пройденный ею, шлюхой, пираткой, человеком лжи и погибели, антихристом, трехсот– или трехтысячелетний – кто считал? – путь; и камень порчи, преследовавший ее долгие века – ради этой минуты; и вызов старых богинь, брошенный три столетия тому назад вовсе не новым богам, как всем казалось, а людям, только людям. Саграду ничто не остановит – ни адово пламя, ни ангельские, блин, хоры. Все равно и то, и другое существует только здесь, в катином мозгу, в заповеднике богов и демонов, на острове посреди вечно штормящего моря Ид. Зато в привычно-скудной реальности, куда она вернется в следующий миг, нет ничего столь же ужасного и столь… желанного. Как ни странно Кате признаваться в том, что ей было хорошо здесь, где рай и ад прижаты друг к другу ближе, чем двое любовников, и нет между ними места для срединного мира, мира людей. Как ни странно, УЖЕ признавшись, по доброй воле возвращаться туда, где кроме мира людей, ничему нет места.
Пора, Саграда, пора.
Катерина протягивает руки Макоши: дай. Дай. Та покорно кладет новорожденную на материнскую грудь, синевато-серую, мертвенную. Катя, ощущая, как растет пустота в теле, в душе, в мозгу, слабо обнимает дочь холодеющими руками. Она отдала Денницам – и старшему, и младшей – все, что у нее было. Немного, если сравнивать с божественной мощью. Но в чем-то она, смертная женщина, сильнее богов. И боги хотят отобрать это у нее.
Камень порчи. Отныне он твой, Денница-младшая. Отныне ты – великое разрушительное зерцало [145]145
Зерцало является символом предначертания, предвидения, переданного архангелу богом. В византийской и древнерусской иконописи зерцало изображается в виде прозрачной сферы в руках архангела – прим. авт.
[Закрыть]в руке сильного. Будь осторожна, выбирая руку, держащую тебя. Будь осторожна со всеми, даже с отцом своим. И послушай материнский наказ, первый и единственный: не проси Его ни о чем.
Прощай.
* * *
Никогда, за всю свою пиратскую карьеру, Пута дель Дьябло не довелось побывать в заложницах. Да и кто бы вздумал ее спасать, выкупать, менять на золото – ее, дешевку, каких в любом порту… Поэтому Кэт не знает, как себя вести с богинями, держащими ее в плену, не понимает, чего от нее хотят, на что рассчитывают. Инстинкт выживания, никогда ее не подводивший, дает сбой за сбоем.
А еще пиратка жаждет отомстить – сильнее, чем выжить. Она готова пожертвовать оставшимися ей месяцами, лишь бы планы трех кровожадных божеств потерпели крушение. И Кэт все равно, каковы они, эти планы. Даже узнай она, что богини задумали спасти мир – Саграда сделает все, чтобы им не удалось.
Впрочем, Пута дель Дьябло не верит в борьбу добра со злом. Она верит в борьбу за свое, близкое, любимое, прикипевшее к сердцу, отрываемое вместе с куском души, оставляющее после себя холодный гнев и вдумчивую ненависть. Остатки детской веры во вселенную, несомую на плечах бога и ангелов его, развеяны блужданием по землям Самайна, по изнанке мироздания. Здесь все так же, как в пиратских морях: есть те, кто в силах себя защитить, есть те, кто не в силах. Вторые – законная добыча первых. И никакой всесильный боже не протянет сияющую длань, чтобы помочь агнцам своим, назначенным в жертву волкам.
Если ты рожден агнцем, сколько ни бегай по холмам – толку-то. Умрешь уставшим.
Все эти мысли кружат в сознании Кэт, словно птицы над вересковыми пустошами. Богини вышли на свет и вывели из нижнего замка ее, Саграду, чтобы ждать, ждать, пока им принесут то, чего они хотят. Абигаэль, дочь бессмертного демона и смертной женщины, будущее вместилище камня порчи. Как только Пута дель Дьябло вложит в уста дьяволова отродья дар бога-ягуара, ее отпустят. Может быть, на тот свет, но отпустят. А Эби останется в руках темных, древних божеств, ведающих смертью и рождением. Создательницы сущего хотят контролировать величайшую силу на свете – небытие. И цель Саграды – помешать им получить власть.
За Китти, отдавшую свою жизнь задешево, лишь бы отвлечь убийц от полуживой, истерзанной Кэт. За мою непутевую сестренку Китти.
Заполошный вороний грай заставляет Саграду открыть глаза и приподняться на локте, вглядываясь в мужские силуэты в море переливов розового, сиреневого, лилового. Вот они у самого горизонта – и через минуту уже здесь, лицом к лицу со старыми богинями.
Люцифер и Велиал не произносят ни слова, Макошь, Омесиуатль и Лясирен также безмолвствуют. Тишина густеет, настаивается, точно аромат в крохотной комнате с закрытыми окнами и накрепко запертыми дверьми.
– С ним ты спала? – наконец, нарушает молчание Омесиуатль, кивком головы указывая на князя ада.
– С ним, – лениво кивает Кэт.
– Отдай мне твоего ребенка! – требует создательница всего сущего.
– Ты ЭТОГО хочешь? – уточняет владыка преисподней. – А взамен ты отдашь мне мою Священную Шлюху?
– Да! – хрипло, будто у нее горло перехватило от желания, отвечает Омесиуатль.
– Хорошо. Возьми, – отвечает Люцифер, щелкает пальцами – и к ногам богини падает ошарашенная Ребекка, одержимая дочь сумасшедшего брухо. Троица старых божеств глядит на Рибку с презрительным изумлением. – ЭТО – мой ребенок. Тело, конечно, чужое, но внутри – Мурмур, мое дитя, герцог ада. Я не самый многодетный отец на свете. Уж простите старого бесплодного дьявола, прекрасные дамы.
Омесиуатль, пригнув голову на странно удлинившейся шее, вперяет ненавидящий взгляд в лицо Пута дель Дьябло.
– Спала-то я с ним, – усмехается та. – А дочку родила не ему.
– Эби – МОЙ ребенок, – с ласковым злорадством подтверждает Агриэль, демон разврата, дух небытия.
– Шлюха… – с восхищением качает головой Лясирен, откровенно любуясь Кэт.
– Ну да, – соглашается Саграда. – Я – шлюха.
И поднимается с примятой травы:
– Ну что, мужья мои? Возвращаемся?
Люцифер, пряча улыбку в бороде, поворачивает к замку. А Белиал, оглядев богинь и лежащую у их ног Ребекку, шлет пылающей от злобы обнаженной Омесиуатль жаркий воздушный поцелуй.
Глава 14
День без гнева
Ну что, девочка моя, ты наконец-то угомонила свои тикающие биологические часы? – спрашивает себя Катя. Перемерив полдюжины масок, рассмотрев через них полсотни вечных истин, убедилась, что все они – не вечные и даже не настоящие. Узнала, что в каждом желании твоем есть изъян, выворачивающий его – и тебя – наизнанку, зонами уязвимости наружу. Поверила искушением нравственность и осознала: несть ни нравственности, ни искушения непобедимых. И все в руце неведомо чьей, опускающейся на мир про́клятых, на заповедник богов, на подсознание человеческое смертной тенью, тьмой, сотканной из призраков, тьмой, которую каждый из нас пересекает в одиночку. Ты дошла, Саграда. Ты. Дошла.
А теперь просыпайся под тягучий, басовитый хорал Dies irae. [146]146
Судный день (лат. dies irae, букв. «день гнева») – песнопение в католическом богослужении, проприя мессы (литургический текст и распев, изменяемый в зависимости от праздника данного дня); включалась в обиходные книги, начиная со времен Тридентского собора вплоть до Второго Ватиканского собора. В новое чинопоследование мессы с 1970 года не включается – прим. авт.
[Закрыть]
Помнишь, как басили на хорах лучшие голоса Ватикана, проникнутые фальшивой, снисходительной мольбой:
– Mors stupebit et natura,
Cum resurget creatura,
judicanti responsura.
Liber scriptus proferetur,
in quo totum continetur,
unde mundus judicetur… [147]147
Смерти не будет, застынет природа,когда восстанет тварь,дабы держать ответ перед Судящим.Будет вынесена написанная книга,в которой содержится всё,по ней мир будет судим… (лат.)
[Закрыть]
И как ты сдерживала улыбку – звериный оскал, натягивающий губы на зубах – при мысли о том, насколько близко всё: день гнева, восстание твари, ответ не только за дела, но и за намерения, которые всегда сквернее дел. Lacrimosa dies, день плача и расплаты, приближался с каждым мигом пребывания папессы Иоанны на Святом Престоле. А почему, кстати? Что плохого ты делала в бытность свою понтификом? Отчего ты, а не какая-нибудь семейка Борха-Борджа, превратила этот день в не пустую угрозу, в отчетливую тень, накрывающую горизонт?
Да оттого, что ангелы вострубили день гнева, а не суда, усмехаясь, отвечает себе Катерина. День гнева для рабов, не ведающих хозяйских путей и не имеющих надежды на справедливость. Все, что мог срединный мир, мир людей – съежиться, царапая в ужасе лицо и завывая:
Существует ли лучший повод разгневаться, чем беременная женщина-антихрист во главе церкви, чем неверно произнесенное заклятие вызова, чем нарушение ритуала, давным-давно утратившего смысл? Рай использовал тебя, Катя, чтобы вызвать у господа приступ гнева, чтобы привлечь его внимание – хотя бы ценой человечества. Однако небесам, похоже, не удалось. Иначе некуда было бы и возвращаться.
И может быть, когда-нибудь дважды (или многажды) рожденная Анунит воплотит в жизнь древнюю родительскую страшилку «Вот я сейчас возьму ремень и напорю тебя по заднице за все твои фокусы!» Только уже по воле не столько царствия небесного или геенны огненной. К ней, к катиной дочери, Деннице-младшей, тянутся руки старых богов, уставших от самовластия человека. Род людской – заноза в каждой божественной заднице. Поэтому то, что притворяется судом, на деле – всего лишь вспышка ярости. Оттого-то Катерине не кажется искренним густое, словно мед, покаяние:
– Хватит нудить! – тянет над ухом знакомый, обволакивающий, ласкающий голос. Катя уже и не надеялась услышать его наяву. Здесь, в повседневности, ему не место. – Ничего покруче не нашлось, а, диджей эдемский?
– Покруче? Это можно, – снисходительно соглашается тот, чей тембр похож на горячий мед, текущий по лезвию ножа. И выдыхает не человеческим горлом, но воем ветра и ревом огня:
– May the flame of angels, – подхватывает Люцифер, потому что это они с Уриилом, два неземных придурка, решили спеть Reign Of Terror, арию нескончаемой оперы. [151]151
Песня Rhapsody Of Fire – итальянской группы, исполняющей музыку в стиле симфонический пауэр-метал. Все ее альбомы – метал-опера со сквозным сюжетом – прим. авт.
[Закрыть]
И вот они уже вдвоем орут, молотя, похоже, по кухонному столу и перевернутым кастрюлям:
После чего с воодушевлением подвывают:
– Libera-a-a-a no-o-o-os! [153]153
Избави нас (лат.).
[Закрыть]– и ржут, как кони, вместе с остальной гоп-компанием, о существовании которой Катерина успела забыть, пока была Священной Шлюхой.
Бывшая Саграда с трудом переползает на край кровати. Она в большой комнате, в которой не живет с тех пор, как старенький компьютер выплюнул в потолок клуб огня и всё вокруг стало зыбким, ненадежным, непредсказуемым. Когда Катя вернулась из больницы, ее вещи перенесли в маленькую комнату, где болящая мать семейства скрыла свои увечья от глаз людских. А тем временем резко повзрослевший сын и незваный гость пытались превратить пепелище в дом, милый дом. И смирились с тем, что она, хозяйка, теперь всегда в стороне, погруженная в себя и безучастная.
Так почему она лежит в большой комнате, на широкой кровати, подозрительно похожей на ту, на которой Саграда родила Денницу и умерла от кровотечения, беспомощная и бесполезная?
За ответом придется отправиться в путешествие – аж до самой кухни. Цепляясь за косяки, подволакивая ослабевшие, странно худые ноги, пройти из комнаты в коридор. Миновать коридор. Зажмурившись от напряжения, встать в дверях кухни. Открыть глаза. Обвести ее взглядом – родную, надоевшую, крохотную. Рассмотреть поочередно лица и морды – кошачьи, драконьи, ангельские. Снова закрыть глаза и застонать протяжно, не то от тоски, не то от облегчения.
– Жива? Жива-а-а… – удовлетворенно замечает кто-то – кажется, Сабнак, демон гнилья, угодивший в нганга по катиной вине – или милости?
– Тайгерм! Что. Ты. С нею. Сделал?! – фырчит Наама.
– Да ничего особенного, – оправдывается Люцифер (Люцифер? Оправдывается?), – всего лишь показал ей себя. У людей много зеркал, в которых они себя видят: пороки, преступления, войны, любовь. Но главное – дети.
– Как… дети? – изумляется мать обмана. – Витя! Витя, поди сюда!
Открыть глаза. Сын. Забытый в ходе всех этих мистических трипов. В нелепом, но отчего-то привычном облике гигантской шипастой рептилии. Мой мальчик, еще вчера казавшийся таким неуемным, готовым срываться по любому поводу, настаивать и доказывать.
За то время, пока Катерина проходила полосу препятствий для душ, Витька как будто… возмужал. Теперь это осторожный, наблюдательный, расчетливый – если не сказать хитрый – мальчик. Впрочем, и не мальчик уже. Дракон, познавший, чем оборачиваются его желания. Похоже, и ему довелось увидеть себя – в каком-нибудь из зеркал, упомянутых Денницей.
– Ты о нем говоришь? – не унимается Наама. – О Вите? Что ты молчишь, Тайгерм?
И внезапно приходит понимание: вот она, любящая бабушка, которой у Кати никогда не было! Сейчас она станет щупать дракону лоб, спрашивать, когда он ел в последний раз, ругать Катерину за то, что та плохо выглядит и явно не следит за своим здоровьем, ворчать на князя ада, что он совсем заморил свою Священную Шлюху, на ней же, бедняжке, лица нет, ох уж эти мужчины, им бы только работу работать и умри все живое…
Смех напирает изнутри, раздувает по-хомячьи щеки, щекочет под ложечкой – и наконец прорывается. Пута дель Дьябло хохочет, стоя в дверях собственной кухни, среди монстров, демонов и ангелов, вытирая слезы и повторяя про себя: это было настоящее приключение.
* * *
Велиар затягивает шнурок на отвороте правого сапога бабьим узлом [154]154
Представляет собой два полуузла, завязанных последовательно один над другим в одну и ту же сторону. Очень распространен на суше, на флоте не применяется, так как при тяге и разной толщине веревок легко соскальзывает. Название получил в связи с тем, что женщины завязывали им концы головных платков. Также его называют «бабушкиным», «дурацким», «телячьим», «ложным», «салаговым» узлом. У моряков и рыбаков применение бабьего узла вызывает пренебрежение – прим. авт.
[Закрыть]и похлопывает пиратку по колену, словно лошадь: готово. Саграда послушно – действительно, будто лошадь – ставит обутую ногу наземь и приподнимает босую: обуй. Теперь, когда Рибка отдана на растерзание старым богиням, роль горничной безропотно исполняет белокурый дух небытия.
Кэт вздыхает. Ей жаль Ребекку, так блестяще исполнившую роль ловушки, заповеданную ей судьбой, прописанную в самом имени бедной девушки. Пута дель Дьябло надеется, что Рибка уже угасла, тихо, без мучений, отрезанная от внешнего мира властью Мурмур, точно крепостной стеной. Может быть, дочке сумасшедшего брухо не довелось испытать нечеловеческого голода, стучащего в мозгу метрономом: еда-еда-еда. Агриэль и Саграда обмениваются понимающими взглядами: она лишь вчера освободилась от вечного голода Ламашту, он совсем недавно избавился от Уильяма Сесила, сходившего с ума из-за демонской тяги к смертной плоти и бессмертной душе. Наконец-то все прекратилось: выворачивающие наизнанку сухие спазмы, теплые, дурманящие запахи отовсюду – не спрячешься, неумолкающий скулеж на задворках сознания – накорми меня, накорми, обещаю, это в последний раз, так плохо еще никогда не было, накорми и станет хорошо… И бескрайнее чувство стыда и отчаяния, идущее след в след за блаженством и насыщением.
Каждый из них выбрал, кем пожертвовать – демоном или человеком.
И у каждого в сердце осталась дыра-силуэт, средоточие грызущей тоски.
Движимая непонятным чувством, Пута дель Дьябло протягивает руку и треплет по макушке Велиара, стоящего перед ней на одном колене. Второй князь ада вскидывает на пиратку глаза. В них нет удивления – одно только понимание, бесконечное и безрадостное. И предчувствие потери, скорой и неизбежной. Кэт слышит его мысли, как если бы он бубнил себе под нос, ее милорд, ее палач, ее последний любовник, замыкающий длинного, длинного ряда мужчин.
Они нашли тебя, Кэти. Они нашли тебя и уже не отпустят, приноси ты им жертвы или отдавай себя по кускам. Старые боги любят, когда любопытные человечьи глаза шарят по их заброшенным храмам, где деревья толстыми пальцами корней крошат в пыль стертую резьбу и сытыми змеями оплетают выщербленные колонны. Ты обернулась на их зов, приняла дар жестокого бога-сотрясателя земли – и сохранила, несмотря на все беды, что он принес тебе и ближним твоим. Вот тогда хитрая лиса Омесиуатль поняла, что ты попалась. И не ты одна.
– Amixquichtin mamaltzitzinti, [155]155
Вы все пленники (науатль).
[Закрыть]– засмеялась она и смех ее был ужасен, как слепая орда летучих мышей, бьющая крылами в темноте. Стало по слову ее: Саграда, ее мужья, ее потомки, потомки их потомков, весь род той, что приняла Камень, попал в безвременное рабство к божествам, пережившим храмы и жрецов своих.
Счастье твое, пиратка, что ни один хозяин не всевластен над имуществом своим. Не всегда рожденный от рабыни становится рабом. Не всегда господин управляет рабами – бывает и наоборот. Иди, пытай свое пиратское счастье, лови ветер в паруса, штормуй по волне, бегай от виселицы, сколько сможешь. А дитя свое оставь земле. Отныне его судьба – не твоя забота, она – спор двух князей ада, желающих друг другу добра настолько, насколько дьяволы понимают сущность добра. Они будут ссориться над ее колыбелькой, словно двое раздражительных бобылей, насылать безумие и порчу на ее кавалеров, тоскливо-грозными голосами кричать ей вслед: а я тебе запрещаю! – и наконец, познают любовь, бескорыстную и безнадежную, как всё бескорыстное.
Иди восвояси, заложница духа моря, убийца и потаскуха, прародительница Священных Шлюх, способных разжечь любовь в демонах лжи и вероломства, небытия и беззакония – вероломную, беззаконную, разрушительную, но все-таки любовь.
Дочери рода твоего станут допускать одни и те же ошибки, из поколения в поколение. Испытывать одни и те же обиды, ослабляющие сильных и убивающие слабых. Их постигнет одна и та же судьба. Глаз бога-ягуара станет следить за ними, а демоны лжи – укрывать своими хитростями, будто плащом, от рыщущего взгляда, несущего погибель. Ни одна не спасется. Ни одна. Судьбу не перехитришь.
Вдосталь попугав, земля Самайна отпустила странное семейство, состоящее из влюбленного демона, его наложницы и ребенка, заклейменного незримой печатью старых богов – назад, в мир людей. Боги знали, что они вернутся, поодиночке, но непременно. И никакие откупы – золотом или человечиной – не сотрут клейма с пойманных душ. Камень порчи всегда возвращает свои игрушки на место. Оттого-то никто и не стоял на пути, когда Люцифер в облике Яссы вел Белиала и Пута дель Дьябло по лабиринту залов памяти, шаг за шагом приближая к выходу. Хоть и провожали их глаза: безмятежные и глуповатые у божеств семьи и изобилия, дикие и настороженные – у богов войны, любви и смерти. Все время мира стояло за плечами старых богов, покорное, ждущее. Самайн шептал голосом Лясирен, неумолчным шепотом моря: вы наши, возвращайтесь, мы ждем. И дождемся.
– Переиграть не получится, да? – Кэт шмыгнула носом, оказавшись перед дверью, за которой ее ждал дворик перед домом брухо и изваяние шилы-на-гиг. С расставленными ногами и гостеприимно раскрытой вульвой: заходите, гости дорогие. И выходите, если, конечно, сможете.
Оба мужа Саграды покачали головами: и не надейся, дорогая. Древних богинь не обмануть, подкинув вместо одного бастарда – другого, вместо зерцала, в котором отражается Глаз бога-ягуара – тюремщика палат из грязи, рабовладельца и искусителя. Они точно знают, чего хотят, и всегда получают свое. Пусть и не сразу.
С тем Пута дель Дьябло и переступила порог замка Безвременья, чтобы вернуться в срединный мир и принять там свою смерть.
Через ветра, через шторма, через триста дней, простых и кровавых, как вся ее жизнь. И каждый, каждый из дней – как первый, как последний, как единственный.
Сейчас она стоит, опираясь о плечо Велиара, пока он шнурует ее старые, но все еще крепкие сапоги из кожи черного каймана. Когда-то Торо выложил за них целое состояние – купил, не на захваченном корабле промыслил! И подарил своей Катарине, усмехнувшись при виде детского восторга на лице Пута дель Дьябло. Торо больше нет, но сапоги… сапоги по-прежнему хороши и не пропускают соленую воду, холодную даже в теплых морях.
