Текст книги "Гибель Айдахара"

Автор книги: Ильяс Есенберлин

Желая выиграть время на обдумывание, Кенжанбай почтительно склонил голову.

– Я выполню твою волю, хан. Но разреши мне взять с собой тех джигитов, которых выберу для этого дела я сам.

– Пусть будет по-твоему.

Кенжанбай был воин, и его сердце не отличалось мягкостью. Он умел выполнять приказы и умел убивать. Но в этот раз что-то удерживало его от того, чтобы бездумно сделать то, чего хотел от него Тохтамыш. И поэтому он послал к Едиге своего джигита, велев передать ему такие слова: «Наступивший день опасен для тебя. В то время, когда ты зайдешь в юрту хана, пусть твои люди подрежут подпруги на седлах коней, что будут привязаны к жели, где поставишь ты своих». И пожилой раб, поливавший воду на руки батыра, собиравшегося позавтракать, тоже шепнул: «Смелый Едиге. Я одного с тобой рода. Не спрашивай меня, где я узнал о том, что сейчас скажу… Если жена хана станет наливать вам кумыс из золотой чаши, стоящей по правую сторону от нее, не пейте!»

Едиге, стараясь не подать виду, что слова раба встревожили его, насмешливо спросил:

– Ты хочешь сказать, что кумыс отравлен?

– Нет. Это пострашнее яда… Жена хана хочет опозорить вас. В чаше будет моча.

Лицо Едиге побледнело. Так бывало c ним всегда, когда охватывала его ярость. Откуда было знать батыру, что если Кенжанбай сообщил ему о готовящемся убийстве для того, чтобы самому избежать неприятностей, то раб выполнял поручение Садат-бегим? Она хотела, чтобы о задуманном ею Едиге знал заранее, и хотела видеть его лицо и его мучения, когда ему или придется выпить кумыс, или, выплеснув его, тем самым выразить, непочтение к хозяину юрты, самому хану Золотой Орды – Тохтамышу. Какую более коварную месть можно было придумать? Или, Едиге опозорит себя покорностью, или же вспыхнет ссора. Садат-бегим знала, что именно о ссоре мечтает Тохтамыш. Это был бы повод расправиться со строптивым батыром.

Прежде чем отправиться в юрту хана, Едиге решил посоветоваться со своими друзьями Темир-Кутлуком и Кунчек-огланом. Оба происходили из рода Чингиз-хана, и давняя дружба связывала их с батыром. На коротком совете было решено не отступать, а принять вызов Тохтамыша.

Едва солнце поднялось к середине неба, все трое отправились к хану, чтобы, как полагалось по степным обычаям, выразить ему почтение. Когда они вошли в просторную юрту Тохтамыша, здесь уже были знатные люди Орды, приехавшие на той. Сам хан восседал на торе. Справа от него находились эмиры, принадлежавшие к Чингизову роду, слева сидел столетний сказитель Сыпыра-жырау. Ниже располагались знатные люди подвластных Тохтамышу родов – бии и батыры.

На этот раз, когда Едиге вошел в юрту, вздрогнул не только сам хан, но и многие из присутствующих, потому что им было известно, что задумала Садат-бегим. Неведомыми путями дошла до них весть, что сегодня произойдет ссора между Тохтамышем и Едиге. С замиранием сердца ждали все, чем она закончится.

Лицо батыра было суровым. Вяло, словно нехотя, ответил хан на приветствие вошедших и кивком головы указал место, где они должны сесть. Неласков был к гостям хозяин. Двум чингизидам и прославленному батыру предстояло сидеть там, гда обычно сидят незнатные, принимаемые из милости, – рядом с выходом.

Затаив дыхание все ждали вспышки ярости Едиге. Но вошедшие словно не заметили издевки и сели туда, куда указал им хан. Старец Сыпыра-жирау, щуря свои подслеповатые глаза, неодобрительно покачал головой. Но в этот миг никто не заметил его жеста, потому что глаза собравшихся неотрывно следили за лицами гостей и хозяина.

Тохтамыш же сделал вид, что не придал никакого значения вновь прибывшим, и продолжал прерванную было речь:

– И случилось так, что Хромой Тимур овладел Хорезмом…

Едиге, казалось, как и все, внимательно слушал хана, а глаза из под тяжелых век пристально следили за Садат-Бегим. Лицо женщины оставалось спокойным, только, пожалуй, на этот раз было более бледным. Согласно обычаю, не мешая говорить хану, она разливала в чаши кумыс, и красивый юноша в чапане, подпоясанном тонким, отделанным серебром ремешком, неслышно ступая по устилающему землю ковру, разносил их гостям.

Все случилось так, как и говорил раб: Садат-бегим зачерпнула для Едиге кумыс из другого – золотого – сосуда. Руки ее вздрагивали от внутреннего волнения, и, может быть, поэтому наптиок перелился через край чаши.

– О-о-о! – негромко сказала женщина. – Видно, Едиге мучит жажда… – И, обращаясь к юноше, приказала:– пусть эта полная до краев чаша утолит жажду батыра.

Лицо Едиге сделалось серым. Не отрывая горящего взгляда от Садат-бегим, он принял от юноши чашу. Затем медленно, словно нехотя вытащил из ножен узкий клинок и полоснул им по напитку крест-накрест. Помешав кумыс лезвием, он презрительно выплеснул его к порогу юрты.

Бросив чашу к ногам, Едиге неторопливо поднялся и, не поклонившись, вышел на улицу. Следом за ним выскочили Темир-Кутлук и Кунчек-оглан.

Никто не успел ни вымолвить слово, ни попытаться остановить их. Лицо Тохтамыша залила смертельная бледность. И прежде чем сидящие в юрте пришли в себя, за тонкой войлочной стеной послышался дробный топот коней.

Кенжанбай поспешно бросился к выходу. С гортанными криками умчалась в степь погоня, и до той поры, пока не вернулся, не переступил порог юрты Кенжанбай, в ней царила недобрая, зловещая тишина.

Прижимая к груди камчу, Кенжанбай опустился перед Тохтамышем на одно колено, низко склонил голову:

– Великий хан, мы хотели поймать дерзкого Едиге, чтобы он сполна мог ответить за нанесенное всем оскорбление… – Батыр еще ниже нагнул голову.-Но кто-то надрезал подпруги у наших седел…

Глаза Тохтамыша превратились в узкие щелки.

– Догнать!.. – хрипло сказал он. – Все равно догнать!.. У ног моих должен лежать или сам Едиге, или его голова!..

Слабый дребезжащий голос Сыпыра-жирау перебил хана:

– Остановитесь! Великий хан, или ты не знаешь кто такой Едиге? Он потомок святого Баба Туктышаш Азиза… В пятнадцать лет народ назвал его своим бием и доверил ему вершить справедливость… Разве нет твоей вины в поступке Едиге?

Тохтамыш резко повернулся к сказителю:

– В чем моя вина?

Сыпыра-жирау не испугался грозного взгляда хана:

– Породистая лошадь не пьет мутную воду. Загляни на дно чаши, из которой угощали в твоей юрте батыра. Как бы поступил ты, если бы… Недоброе дело свершилось. Поступок Едиге дерзок. Выплеснув кумыс к порогу, он тем самым сказал, что наступит день и он придет, чтобы разрушить твой очаг. Пусть не осуществится это, но когда врагом становится вчерашний друг, проливается много крови. Теперь у него нет другого выхода, как уйти к Хромому Тимуру, потому что обида уже высекла из него искру мести. Я хочу спросить, великий хан, какая тебе от этого польза? – Сыпыра-жирау надолго замолчал, словно собираясь с силами, чтобы продолжить свою речь. Никто не посмел нарушить тишину, сказитель вновь стал говорить, чуть растягивая слова. В голосе его была боль: – И начнется теперь вражда. Трудно станет жить народу. Ты, Великий хан, укрепил покачнувшийся остов Золотой Орды! Неужели снова на ее земли придут междоусобицы?! А это случится, если ты станешь драться с Едиге. Будь мудр хан, не желай себе беды, не позволь батыру стать одним из могучих крыльев у твоего врага – Хромого Тимура. Пусть твои люди пойдут по следу Едиге и уговорят его вернуться назад. Ты должен простить батыра, а сердца ваши должны открыться друг другу.

Тохтамыш долго молчал, потом поднял глаза и посмотрел на собравшихся:

– Пусть будет так. Я уважаю мудрость и прислушиваюсь к ее голосу. О крылатый мой Кенжанбай, родом из Кенегеса, тебе поручаю я важное дело – скачи вслед за Едиге и уговори его вернуться. Я обещаю, что ни один волос не упадет с его головы.

Девять самых знаменитых батыров из самых больших родов ногайлинцев и кипчаков отправились выполнять поручение хана.

Они увидели Едиге и его товарищей уже на другой стороне Итиля.

И тогда Кенжанбай, понимая, что им не догнать батыра, пропел свое знаменитое обращение к Едиге:

 
– Эй, Едиге, поверни ты назад.
Вновь переплыви Итиль
И вновь склони свою голову
Перед светлой Ордой.
Из дорогой чаши
Утоли ты жажду.
В блесках парчи
С драгоценными пуговицами
Преподнесут тебе в дар
Дорогой халат,
Дорогое оружие дадут тебе,
Иноходца пегого,
Стоящего у золотой коновязи.
Сокола получишь ты в придачу.
Живи, охоться.
 

Но Едиге уже не мог простить Тохтамыша. И потому ответил коротко:

– Путь мой один, и не сам я его выбрал. Отныне ведет он меня к Хромому Тимуру.

Ни с чем вернулись в Орду прославленные батыры. На следующий день Тохтамыш узнал, что, уходя, Едиге похитил его дочь – красавицу Жанике.

И, понимая, что ничего уже не поправить, не изменить, пуще прежнего возненавидел хан беглого батыра и дал себе клятву навечно остаться его врагом.

Глава третья

Чем сильнее гнев охватывал хромого Тимура, тем внешне спокойнее выглядел он. Жизнь научила его простой истине, и он помнил о ней всегда: «Если человеком овладевает гнев, то его ум уподобляется деревянному посоху, который становится час от часу короче, сгорая в пламени злобы».

В такие дни правитель Мавераннахра становился угрюмым и молчаливым. Слово, сорвавшееся с языка, подобно выпущенной стреле, назад не воротишь.

И сегодня Тимур был мрачнее тучи. Казалось бы для этого нет оснований – он совсем недавно вернулся из похода в Северный Иран и Азербайджан, легко одолел всех своих врагов и взял большую добычу. И обратная дорога была нетрудной, потому что все время он думал о предстоящей встрече со своей младшей женой Шолпан-Малик-ака. Именно поэтому, вместо того чтобы направить своего коня в Самарканд, он повернул его в долину реки Яссы, где кочевал аул любимой жены.

Жизнь полна превратностей. Когда заветная цель была совсем близка, вмешался вдруг случай и, подобно смерчу в раскаленной степи, смешал все и расстроил. А началось это четыре года назад, когда Хромой Тимур еще только готовился к походу в Иран.

На совете эмиров Хусаин и Аббас, люди осторожные, сказали Тимуру:

– Поход твой будет долгим. Не случится ли так, что, пока тебя не будет, кочевники Белой и Золотой Орд придут в наши земли? Им нельзя верить. Сможем ли мы без тебя защититься?

Хромой Тимур усмехнулся:

– Да, им нельзя верить… Но я сделаю так, что они не посмеют прийти сюда. Вам не придется выходить навстречу кочевникам со своим поредевшим войском. Земли Мавераннахра защитит вера. Прежде чем отправиться в поход, я прикажу построить над могилой святого ходжи Ахмеда Яссави мавзолей. Он поднимется как раз там, где разделяются наши земли от земель кочевников. Люди всегда верили в святость ходжи Ахмеда Яссави и поклонялись его праху. У какого мусульманина хватит смелости и дерзости прийти с недобрыми мыслями на землю, в которой тело святого нашло свое успокоение?

Самому эмиру никогда не доводилось видеть святого. Он умер еще до того, как люди узнали имя Тимура. Ходжа Ахмед Яссави был потомком известного на всем Востоке святого Саида-ата. Он поселился в долине реки Яссы, недалеко от ее впадения в Сейхун-дарью. Тимур помнил, что слышал от улемов и имамов, будто когда ходже Ахмеду Яссави исполнилось шестьдесят три года, он сказал: «Чем я лучше нашего пророка Мухаммеда? Он умер в шестьдесят три года, если же аллах не посылает смерти мне, то я сам стану жить в земле».

Святой вырыл землянку и навсегда поселился в ней. Он не отказывал приходящим к нему людям в совете, умел врачевать и предсказывать будущее. Все больше паломников из ближних и дальных земель приходили к нему, чтобы облегчить свою душу и послушать его проповеди, потому что не было в то время человека, который бы лучше знал священную книгу Коран и другие книги, в которых описывалось движение звезд и устройство Земли. Когда же Ахмед Яссави умер его последователи предали его тело земле в том самом месте, где он провел часть своей жизни.

Ходже Ахмеду Яссави и решил соорудить мечеть и гробницу Хромой Тимур. Едва ли он сам верил в то, что она сможет и вправду остановить кочевников, если они решатся напасть на Мавераннахр. Но слава об эмире, который так высоко чтит святых, а значит, является защитой и опорой ислама, наверняка распространится до самых дальних пределов и пробудит в душах мусульман трепет и уважение. Строить мавзолей Тимур поручил привести привезенному из Багдада еще молодому, но уже известному во всем Ираке мастеру.

По обычаю эмир собственными руками заложил в основание гробницы первый кирпич. По этому же обычаю он должен был положить и последний, когда строительство подойдет к концу. Но зная, что его поход будет долгим, Хромой Тимур повелел своей младшей жене Шолпан-Малик-ака, чтобы, если случится задержка, сделать это за него.

Всего год назад, уже готовясь к походу, взял эмир ее в жены, и потому душа его все еще была полна привязанности к ней. Шолпан-Малик-ака тоже любила его. Она упрашивала Тимура, чтобы он взял ее с собою, но тот повелел ей остаться дома и следить за строительством мечети. Впервые эмир отступил от своих правил – обычно его всегда сопровождала или одна из жен, или красавица наложница.

Никто и никогда не знал, о чем думает Хромой Тимур, и на этот раз он никому и ничего не стал объяснять. Простым смертным неведомо было, что всех женщин эмир делил на красавиц, умных и преданных. Тимур считал, что красивая женщина – украшение жизни, умная – украшение дома, преданная – услада в постели.

Всем устраивала эмира новая жена, лишь в одном порою сомневался он. И, желая избавить Шолпан-Малик-ака от тягот похода, а заодно и проверить, умна ли она, поручил ей наблюдать за строительством мечети.

Даже находясь в Иране, не забывал Тимур о своем поручении. Гонцы, прибывающие из Мавераннахра, постоянно сообщали ему, как идет строительство гробницы ходжи Ахмеда Яссави и какие решения принимает юная жена. Так, он мысленно одобрил приказание Шолпан-Малик-ака доставлять кирпич для мечети из Курган-Тюбе[3]3
  Курган-Тюбе – ныне железнодорожная станция Жанакурган.


[Закрыть], что находится в четырех фарсахах от места погребения святого. Кирпич, изготовленный из кургантюбинских глин, отличался прочно-стью и долговечностью. Для того, чтобы строительство не затягивалось, Шолпан-Малик-ака отказалась от доставки его на арбах и во вьюках. По ее повелению собранные со всей округи жители образовали живую цепь от места, где изготовлялся кирпич, до места будущей мечети и передавали его из рук в руки. Так было много дней подряд, и Тимур остался доволен поступком жены, увидев в нем умение разумно властвовать и повелевать людьми.

Возвращаясь из похода, эмир уже знал, что мечеть и усыпальница построены, был наслышан об их удивительной красоте и величии.

По обычаю, установленному Хромым Тимуром, ни одна жена не смела выйти встречать его, если он возвращался из похода.

Подъезжая к аулу Шолпан-Малик-ака, эмир еще издали увидел голубые купола мавзолея и не удержался от соблазна осмотреть его, прежде чем ехать к жене.

Внешне спокойный и величественный, в душе он был поражен увиденным. Тимур понимал, что если бы даже сам наблюдал за сооружением мечети, едва ли она получилась бы лучше. Яркие краски приковывали к себе взгляд, орнаменты и арабская вязь переплетались в чудесные, сказочные узоры. Подобного еще не приходилось видеть эмиру.

Отведав святой воды из колодца, вырытого в одном из залов мавзолея, Тимур в сопровождении имама мечети Сеида-ходжи по крутой внутренней лестнице поднялся на крышу мечети к удивительным, ярким куполам. Поглаживая ладонью цветные изразцы, эмир вдруг нахмурился. С западной стороны купола он увидел небольшую нишу, куда свободно могли поместиться два кирпича.

Имам, внимательно следивший за выражением лица Тимура, весь съежился.

– Почему не положены завершающие кирпичи? – резко спросил эмир. – Или, заканчивая строительство мавзолея, вы забыли позвать Шолпан-Малик-ака? Разве тем, кто должен помнить все мои наказы, неизвестно, что я поручил ей сделать то, что положено мне?

Имам, казалось сделался еще меньше.

– Она была здесь… – забормотал он. – Но…

– Говори, – глаза Тимура смотрели холодно и жестко.

– Не хватило кирпичей…

Ярость, подобно двум язычкам пламени, вспыхнула в зрачках эмира.

– Ты говоришь глупость! Такого не может быть!

Имам склонился в низком поклоне, прижал руки к груди:

– Я сказал правду. Шолпан-Малик-ака была здесь вместе со своими подругами и прислугой… Она стояла на том же месте, где стоите сейчас вы… Но мастер Мушидан, строящий усыпальницу, уронил кирпичи, предназначенные для завершения, вниз. Шолпан-Малик-ака не стала дожидаться, пока принесут снова…

– Что произошло с мастером?

Имам нагнулся еще ниже, и спина его стала похожа на согнутый ветром ствол дерева.

– Мастер влюблен в вашу жену… Она ушла… Ушла не сказав ни слова…

Хромой Тимур усмехнулся одними губами. Глаза его по-прежнему были холодными и настороженными.

– Вечно мастера, которые воздвигают мечети и дворцы, влюбляются в жен своих повелителей… – холодно сказал он. – Но разве Шолпан-Малик-ака не могла прийти сюда еще раз?

– Не знаю… Мне не подобает спрашивать повелительницу, что она намерена делать…

Глаза Тимура и имама встретились, и тот догадался, чего ждет от него эмир.

– Через три дня после этого, – сказал имам, – Шолпан-Малик-ака пригласила в свою юрту дерзкого мастера. О чем они говорили, я не знаю. Только больше никто не видел этого человека, словно его поглотила земля. И о мавзолее Шолпан-Малик-ака больше не вспоминала…

Молча, прихрамывая больше обычного, Тимур спустился вниз. Он еще долго стоял у стен мавзолея и, казалось, пристально и внимательно рассматривал его купола, но на самом деле ярость давно закрыла глаза эмиру и думал он о совсем другом.

Тимур то начинал верить, что Шолпан-Малик-ака изменила ему, то вдруг отбрасывал сомнения. И все-таки почему она заставила мастера убежать? Если она не виновата, то для чего это надо было делать?

На миг эмир закрыл глаза, такой невыносимой сделалась ярость. Если бы сейчас ему в руки попался мастер! Он бы приказал с него, живого, содрать кожу. Но как могла решиться на измену Шолпан-Малик-ака? Разве она не знала, что великий Тимур никогда не простит ей этого?

Тяжело взобравшись в седло, эмир медленно поехал в сторону аула своей жены. И уже на полпути, словно вспомнив о своих спутниках, сказал им:

– Вы свободны. Идите отдыхать. Завтра наш путь будет лежать в Самарканд.

У белой юрты Шолпан-Малик-ака Тимур бросил повод коня подбежавшему нукеру и, приподняв полог, закрывающий вход переступил порог.

Шолпан-Малик-ака ждала своего повелителя. Щеки ее раскраснелись, глаза лучились радостью. Но эмир даже не взглянул на нее. Молча разулся у входа, прошел на почетное место, медленно, очень медленно снял с головы голубую чалму и только после этого поднял глаза на жену. Мелькнула мысль: «Какая же она красивая», но Тимур тотчас же справился со своей слабостью.

– Где мастер, который строил усыпальницу? – негромко спросил он.

– Не знаю… – Кровь отливала от лица женщины. Ей хорошо было известно, что такое гнев повелителя.

– Кого же мне спросить об этом?

– Я не видела его с той поры, как он был у меня в гостях…

Лицо Тимура помрачнело еще больше. Он, не отрываясь, смотрел на Шолпан-Малик-ака, и глаза его приказывали: «Говори!».

Женщина вдруг догадалась, в чем причина гнева повелителя. Она смело подошла к нему и опустилась рядом с ним на ковер. Страха больше не было, и она начала говорить:

– Когда закончилось строительство мавзолея, мастер пригласил меня, чтобы я положила последние кирпичи, согласно твоей воле. Я знала и раньше, что мастер влюблен в меня, но на этот раз он настолько растерялся… – Женщина негромко и ласково засмеялась. – Я не стала ждать, когда принесут уроненные им кирпичи, и, чтобы не смущать мастера, ушла… Я решила, что смогу сделать это и позже. Хорошую усыпальницу для святого построил мастер, и мне захотелось отблагодарить его и постараться излечить от безнадежной любви ко мне. Только поэтому я и решила позвать его в гости. – Шолпан-Малик-ака коснулась руки Тимура. – Я была не одна. Вместе со мной в юрте находились мои подруги и рабыни. Мы пили кумыс, девушки танцевали и пели песни, прославляя мастера…

– Дальше – нетерпеливо сказал эмир.

– Потом я отпустила всех, кто принимал участие в празднике, и велела принести два вареных яйца, покрашенных одно в красный, а другое в синий цвет. Я велела мастеру съесть их, и он повиновался. Затем я спросила: «Какое из них самое сладкое?» – «Вкус у них одинаковый. Я не почувствовал разницы», – сказал джигит. И тогда сказала я: «И женщины подобны этим яйцам. Отличаются они друг от друга только внешним видом. Суть же их и достоинства одинаковы. Ты влюбился в меня, потому что тебя поразила моя внешность, но во всем остальном я обычная женщина. Так не сжигай себя в безжалостном и коварном огне, имя которому любовь. Я жена эмира, и мы неравны с тобой. Иди по свету и ищи себе пару, которая бы была достойна тебя и соответствовала твоему положению». Мастер понял меня. Он не сказал ни слова и тотчас же ушел. Больше я его не видела. Ну, а потом, когда я узнала, что ты возвращаешься из похода, я позабыла и о мастере, и о кирпичах, которые должна была положить в построенном мавзолее.

Глаза Тимура потеплели. Он вдруг подумал, что напрасно сомневался в Шолпан-Малик-ака – она действительно умна, и, наверное, ее следовало взять с собою в поход. Он расстегнул пояс и вместе с саблей отдал его жене.

– Прикажи воинам, чтобы они отошли подальше от юрты, – велел Тимур.-Да налей мне чашу вина…

В эту ночь эмир позабыл обо всем, забыл и о мастере, и о построенном мавзолее, забыл настолько крепко, что до сих пор в куполе усыпальницы святого ходжи Ахмеда Яссави осталось место для так и неположенных туда завершающих кирпичей.

* * *

Жизнь продолжалась, и бродили по неведомым, запутанным ее дорогам события, словно случайно встречаясь друг с другом. Но не случайность сводила их, а судьба. Ничто не совершалось на земле без воли аллаха. Так считал Хромой Тимур – великий воитель Востока.

Он привык вести войны и не верил, что можно жить по-другому. Поэтому, когда ему стало тесно в границах покорного Мавераннахра, Тимур в год овцы (1379) двинул свои тумены на Хорезм. Без борьбы без крови уступил ему власть Хусейн Суфи Хорезмшах, и, довольный этим, подобно ястребу, парящему высоко в небе, Тимур пристально посмотрел в сторону Ирана.

За все годы своего могущества эмир ни разу, уходя в походы, никого не оставлял вместо себя править подвластными ему землями. По установленному Тимуром порядку, где бы ни находился он, еженедельно прибывал к нему гонец, который докладывал, что произошло или что делается в Мавераннахре. Эмир указывал, как следует поступить в том или ином случае. В его отсутствие городами управляли назначенные им даруги, а если случалось что-то требующее немедленного решения, то собираясь вместе эмиры, которые не принимали участия в походе, и их слово было последним.

Однажды Эмир Аббас сказал Тимуру:

– Твой путь далек, и никто не знает, сколько потребуется времени, чтобы осуществить задуманное… Мавераннахр напоминает сейчас неотвердевший кирпич. Еще не связались между собой, не превратились в камень глина, песок и вода. Людской меч может разрушить то, что создал ты. Уходя, быть может, следует кого-то оставлять вместо себя…

– Кого ты предлагаешь? – вкрадчиво спросил Тимур.

– Самыми близкими для человека являются его дети. Вместо тебя временно могли бы править или Мираншах, или Омаршейх…

– Ты ошибся, – вкрадчиво сказал Тимур. – Отцу дороги дети, но детям дороже власть. Ребенок, хотя бы однажды испытав силу и сладость власти, всегда будет мечтать о ней. Разве мало мы знаем примеров, когда за власть дрались между собой родной по крови люди?

– Тогда, быть может, это дело надо поручить кому-нибудь из друзей?

– Друга легко сделать врагом. Не ищи соратника в человеке, привыкшем повелевать от твоего имени. В нем легко проявляются зависть и соперничество.

Выслушав поучения Хромого Тимура, больше никто не осмеливался давать ему совета.

И когда в начале 1385 года эмир с огромным войском двинулся в Иран, как и обычно, никому не было дано право управлять Мавераннахром его именем.

* * *

Отправляясь в поход, Хромой Тимур, подобно Чингиз-хану, узнавал заранее все, что можно было узнать о землях, в которые он шел, о народе и о правителях.

Ему было хорошо известно, что после того, как Бердибек, бросив в подаренном ему Северном Иране и Азербайджане золотоордынское войско, поспешил к постели умирающего отца хана Джанибека, боясь потерять власть над Ордой, править этими землями стал Уале из кочевого рода жалаир.

Кочевник никогда не поймет ни ремесленника, ни земледельца и не пожалеет его ради собственной корысти. Жалаирские ханы не отличались в своем правлении от пришельцев – золотоордынцев. Непосильные налоги, жестокость были теми вожжами, с помощью которых они управляли подвластным ему народом.

К тому времени, когда глаза Хромого Тимура посмотрели в сторону этих земель, правил ими хан Ахмед-Султан. Положение его было непрочным, а в народе откуда-то ждали перемен, надеясь, что другой правитель, быть может, будет справедливым.

Легко справился Хромой Тимур с войском жалаирского хана, но не стал захватывать столицу – город Тавриз. Тревожные вести доставляли ему гонцы из Мавераннахра. Правитель Хорезма готов был перейти на сторону Золотой Орды, а сам Тохтамыш собирал войско, чтобы двинуть его на Иран. Волчонок, вскормленный с рук Тимура, готовился показать своему хозяину зубы, и если удастся вцепиться в его горло мертвой хваткой.

Опасения Тимура оправдались. В середине зимы года мыши (1385) Тохтамыш во главе десяти туменов, пройдя беспрепятственно через Железные Ворота, вторгся в Ширван. Движение его войска было стремительным, и совсем скоро он оказалось под стенами Тавриза. Город не собирался сдаваться на милость победителя. Началась осада.

Видя, что легко взять Тавриз не удастся, Тохтамыш пошел на хитрость. Он предложил жителям откупиться. После этого, уверял хан, как только отдохнут его воины, он уйдет в степь.

Такова, видимо сущность человека. Обманутый десять раз, он продолжает верить, когда ему трудно. Тавриз открыл свои ворота, надеясь на то, что Тохтамыш сдержит свое слово. Великую резню учинил степной владыка, и не было по жестокости ей равной со времен Потрясателя вселенной Чингиз-хана.

Разграбив город, гоня толпы рабов, Тохтамыш неторопливо двинулся в степи Дешт-и-Кипчак. Едва ушел он, как в Тавриз вступили тумены Хромого Тимура. Два волка терзали одну жертву.

Перезимовав в урочище Карбанты, эмир с наступлением весны собирался двинуться по следам Тохтамыша, но тот опередил его. Золотоордынские тумены появились на берегах реки Самур, в землях Дагестана. Здесь и состоялась битва. Войско Хромого Тимура вел сын эмира Мираншах. Золотая Орда потерпела поражение, и Тохтамыш бежал в степи.

Тимур не стал преследовать своего врага, решив до поры, до времени отложить расправу над ним. Он продолжал покорять земли Ирана.

Поражение не выбило из седла Тохтамыша. Пользуясь отсутствием в Мавераннахре Тимура, он решил начать действовать с другой стороны. Хан уже не мог остановиться. Отважившись, наконец выступить против своего бывшего благодетеля, Тохтамыш понимал, что обратной дороги для него нет. Слишком хорошо знал он коварство и кровожадность Хромого Тимура. Тот никогда не оставлял неотмщенными обиды и со страшной жестокостью расправлялся с тем, кто поднимал на него меч.

Оправившись после поражения, собрав новое войско, Тохтамыш приказал ему двинуться в пределы Джагатаева улуса. Самый короткий путь к нему лежал через город Яссы. Но произошло то, что в свое время предсказывал Хромой Тимур. Золотоордынское войско остановилось близ усыпальницы Ходжи Ахмеда Яссави, и ведущие его нойоны отказались идти дальше, боясь гнева святого. Тогда Тохтамыш приказал двинуться на Мавераннахр в обход – через Сыганак на Сауран.

В урочище Шукулускай, близ Отрара, сошлись золотоордынские тумены и набранное в Мавераннахре сыном Тимура Омаршейхом войско. Силы были явно неравны. Тохтамыш отпраздновал победу и двинулся к самым большим городам подвластных Тимуру земель – к Самарканду и Бухаре. Но, видя, что ему не одолеть хорошо защищенные крепости, грабя и разрушая на своем пути небольшие города и селения, Тохтамыш ушел в Дешт-и-Кипчак.

Весть о коварстве золотоордынского хана застала Хромого Тимура в Ширазе. Подобного эмир простить не мог. Сначала его охватила ярость, но потом на смену ей пришли беспокойство и озабоченность. Тохтамыш начинал тревожить его. Силы у хана были большими, и недооценивать вновь окрепшую Золотую Орду было нельзя.

Первое, что сделал Хромой Тимур, – это отправил в Самарканд отряд отборной конницы под предводительством Османи Аббаса, а через некоторое время во главе своего войска двинулся в Мавераннахр и сам.

Переправившись через Багдаден – приток Джейхун-дарьи, эмир вдруг повернул в сторону Хорезма. Огнем и мечом прошел по землям Хорезма Хромой Тимур. Он велел сровнять с землею город Ургенч, а уцелевших после резни его жителей переселить в Самарканд.

Это было первое грозное предупреждение Золотой Орде.

Во все времена быть ханом Золотой Орды было трудно. Внутренние междоусобицы, подобно искрам от разворошенного костра, постоянно вспыхивали и гасли на ее огромных просторах. Но не это было главным. С двух сторон, подобно двум большим и сильным ладоням, сжимали Орду Русь и Джагатаев улус, поэтому все время надо было быть готовым к яростным схваткам и уметь почувствовать на своей шее крепкий чужой аркан.

Казалось, что Орда после Мамая вновь обрела прежнюю силу, вновь могла повелевать народами соседних государств, но это было далеко не так. Не прежней была Русь. Москва, несмотря на недавнее разорение, не испытывала больше страха: князь Дмитрий Иванович, с гордостью носящий отныне титул Донского, слал дань мизерную, а иной год забывал сделать и это.

Странные, непонятные для Тохтамыша дела творились на Руси. Вместо того, чтобы бороться с будто бы ослабевшей Москвою, признала перед нею «старейшинство» рязанская земля, а князь Олег поклялся сноситься отныне с иноземцами только с разрешения Дмитрия Ивановича. Зимою 1386-1387 годов московское войско в ответ на разорение Нижнего Новгорода и Костромы новгородскими ушкуйниками осадило Великий Новгород и получило с него большой откуп. Год от года крепло Московское княжество, раздвигало свои границы. Вошли в его состав новые земли и города: Стародуб-на-Клязьме, Галич и Дмитров, Медынь, Калуга и Мещера.

Отлично видел Тохтамыш, что его поход на русские княжества не принес ему того, что он хотел, и все-таки даже в мыслях не мог допустить хан, что больше не быть Орде тем, чем она была раньше на Руси. И для этого ему надо было утвердиться в единоборстве с Тимуром.