Текст книги "Путь Мури"

Автор книги: Илья Бояшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Где моя Аннутка? Нет моей Аннутки! Где Борислав? Нету… Где мой сад, в котором каждое деревце сажал я и выращивал вот этими руками?..

– Глупец! – презрительно ответил маленький кот, наперед зная, что двуногий его не услышит. – Возьми и верни все себе.

Разумеется, Мури пребольно царапнулся, когда его попытались приласкать.

Ночь кот провел в разрушенной церкви и занялся тем, что тщательно вылизал и вымыл себя. Духи-хранители церкви носились под разбитым куполом, вовнутрь которого провалился крест, удержавшийся от окончательного падения лишь своей перекладиной. Иконы сгорели, и все внутри выгорело, остались лишь обугленные врата. Духи, страшно переживая случившееся, переговаривались тихими скорбными голосами. Впрочем, все здесь дрожало и плакало, поднятое войной, и даже ночью не могло найти себе успокоения.

В обезображенном храме кроме стихиалий находились и двое пленников-хорватов, один из которых был совсем юным. От них, как от всяких крестьян, пахло хлебом и овечьей шерстью. Люди не слышали сотен тысяч потусторонних стонов в самом храме и за его пределами – для них вокруг установилась глухая тишина. Охрана за стенами, которая заперла их и приказала лежать неподвижно, давно разбежалась. О пленниках напрочь забыли, им можно было преспокойно подняться и уйти, но вот только ни тот ни другой об этом не знали. Они послушно лежали на кирпичах, боясь шевельнуться, чтобы не вызвать раздражения несуществующих конвоиров.

– Господи! – наконец простонал юный. – Ноги мои затекли… Я сейчас, по крайней мере, перевернусь!

– Молчи! – прерывающимся от ужаса шепотом отвечал старший. – Нам приказали не двигаться… Разве ты не понял, что от нас требуется?.. Не делать ни единого движения… Только дышать.

– Я больше так не могу, – жаловался молодой.

– Нет, нет и нет, – умоляюще зашептал старший. – Лежать, лежать, ради бога, иначе нас убьют. Только дышать, и то как можно реже…

– Но везде тишина… Может быть, может быть… – Голос юноши прервался от невообразимо смелой догадки. – Может быть, они покинули пост хотя бы ненадолго. И мы за это время перевернемся на другой бок.

– Нет, – ответил старший. – Они притаились в тишине, эти мусульмане. О, я знаю. Они стерегут нас – чутко, чутко. И если что услышат – смерть. Да, это будет немедленная, ужасная смерть.

– А так разве нас не убьют?

– Так нам, возможно, удастся дожить хотя бы до рассвета. Если будем лежать как мыши.

И оба утихли. Ангелоподобные духи и другие стихиалии, оставшиеся в ту ночь в храме, разохались от сочувствия.

– Смерть заберет их утром, если они будут так же бездействовать! – твердили духи. – Конечно, они честные христиане и, без всякого сомнения, поднимутся в рай. Но все-таки лучше бы было, если бы они пожили подольше!

Пленники, не слыша этих вздохов и шепотов, дрожали на кирпичах.

– А ты чего ухмыляешься? – накинулись духи на кота.

– Им стоит всего лишь подняться, – ответил Мури, лениво, но вместе с тем грациозно потягиваясь. – Всего лишь сделать шагов десять – пятнадцать. И выглянуть за дверь. Отчего же тогда вы мне запрещаете ухмыляться?

Утро резануло солнцем по разбитому куполу. Луч мгновенно нашел стену напротив узких окон. Вновь загрохотали выстрелы. Духи, прикорнувшие кто где, разом взгомонились и заметались, суетливые, словно насекомые. Пленники по-прежнему предпочитали утыкаться носом в кирпичную крошку.

Мури покинул церковь и подался к дому, уже не представлявшему интереса для пушек – он был только что разворочен снарядом. Кот пробежался по теплым доскам провалившейся крыши, которые громоздились до окна первого этажа, ловко запрыгнул на запорошенный пылью подоконник и лег, словно маленький сфинкс. Спешить сейчас куда-либо было бессмысленно. Он и остался свидетелем бойни, наблюдая за тем, как во всех направлениях летает свинец и железо и разбегаются солдаты и жители, а над ними по-прежнему суетятся и сталкиваются различные Божьи и дьяволовы существа.

Вообще то, что творилось в небе, было грандиозным зрелищем: то здесь, то там устремлялись вверх души разорванных и расстрелянных. Если человек оказывался христианином, ангелы тотчас подхватывали дымящуюся синеватым дымком душу и, поддерживая ее, уносились с нею за облака. Погибших мусульман встречали не менее ослепительные пери. В отличие от серьезных сосредоточенных ангелов эти девицы легкомысленно щебетали. Тем не менее они легко управлялись с каждой трепетной душой, тут же взвешивая ее на узких девичьих ладонях. Все было строго разграничено. Пери поднимались к небесам с восточной стороны, там, где нежилась заря. Ангелы, забирающие православных и католиков, предпочитали запад. Таким образом, в небе тоже кипела работа. Оставалось добавить к этому зрелищу летающих целыми стаями демонов, их боевой гомон, скрежет и щелканье крыльев.

Маленький кот, никуда не сходя и не моргнув глазом, дождался вечера. В конце концов бойцы и жертвы выдохлись, пушки раскалились настолько, что отказались выплевывать снаряды, у танков задымились моторы, даже автоматы Калашникова запросили пощады. Пощелкивали еще кое-где снайперские винтовки, но все остальное сказало: «Хватит!» Генералы были вынуждены подчиниться. Ангелы и пери закончили работу и разом вспорхнули в стратосферную высь, к своим лагерям, – и вновь безнадежная ночь рухнула на несчастный город. Духи без сил падали на оставшиеся деревья и крыши. Люди еще раньше свалились с ног: теперь повсюду только чадили недогоревшие бронетранспортеры.

Пушистая кошечка нашла Мури на подоконнике и первой подала голос. Повернувшись, Мури спрыгнул навстречу. Они долго ходили по доскам, принюхивались и терлись головами.

Дрожащая от сладострастия кошка знала: полосатый красавец уже никуда не денется. После того как были зачаты новые дети, самка успокоилась и, прикрыв мудрые глаза, повела разговор:

– Ты теперь не уйдешь от меня, полосатик. И действительно, зачем убегать? Пока лето, мы славно поживем на здешних улицах. Здесь вполне хватает крыс и мышей. Уж можешь мне поверить: после того, что случилось, они только расплодятся – люди оставили зерно и погреба, забитые снедью! Столько человечины валяется сейчас по улицам: собаки насыщаются ею утром и вечером. Убоины-то все прибавляется!..

Мури ответил:

– Разве ты не знаешь, что значит для меня свой плед возле кресла? Что для меня значит утром спускаться в свой сад, а затем возвращаться обратно к своему молоку?..

– Знаю, – отвечала кошечка печально, чувствуя его стремительную, жадную и неостановимую решимость.

– Так зачем уговариваешь? Какое мне дело до собак и крыс?

И Мури отправился в ночь.

Повсюду валялись неубранные двуногие мертвецы. Собаки, эти жалкие, не стоящие внимания трупоеды, истинные гиены местной битвы, рвали человечину, торопливо заглатывая ее. Собаки боялись каждого ночного скрипа, зубы их клацали от страха, с языков стекала слюна – они пугались даже кошачьих бесшумных лап и прятались по укромным углам, когда раздавался самый незначительный шорох. Трусливых мародеров окончательно распугало тарахтение мотора. На улице, вдоль которой спешил презрительный кот, показался старый грузовичок. Борта «форда» были откинуты, в кузове лежали кровоточащие людские останки: туловища, руки, ноги и головы. Водитель занимался самой простой работой – когда фары нащупывали еще одно тело, он вылезал и, помогая себе крючьями, подтаскивал останки к кузову, а затем легко забрасывал. Грузовик подъехал совсем близко к Мури, кот увидел, что этот неизвестно кем нанятый шофер был настоящим Геркулесом. Великан подкручивал усы и напевал по-сербски:

 
Закончил дела я в Мансаре,
Затем подался в Сараево.
Много здесь будет работки,
А значит, звонких монет.
Когда же заплатят,
Что мешает податься в Австрию?
Да-да, через снежные горы,
А там – дорога опять!..
 

– Вот так славная песня! – одобрительно воскликнул Мури, провожая глазами этого Харона.

Спросив затем у попавшихся духов, остались ли в Сараево нетронутые кварталы, кот услышал – дома есть на южной окраине, там, где кучно живут местные евреи. Он тотчас направился к еврейскому кварталу. И правда: на достаточном удалении от центра стали попадаться не тронутые войной особняки.

– Бессмысленно здесь ловить рыбку! – пропищал, пролетая над котом, крошечный дух. – Назавтра и здесь все разгромят. Так что, если задумал спастись на окраине, гиблое это дело.

Действительно, несмотря на мнимое спокойствие, на ступенях крылец благополучных домов уже сидели домовые. Они дрожали, скулили и горестно жаловались на судьбу. Видно было, что раньше им здесь жилось сладко и вольготно. Здешние коттеджи были в два, а то и в три этажа, с мансардами и гаражами. Кот принюхался, присмотрелся – и направился к домику поскромнее. На крыльце домика горевал о прежней жизни ветхий домовой.

– Ты попал к хорошему человеку, – всхлипнул он, отвлекаясь от собственного плача. – Если хочешь найти еду и кров – поторопись. Сегодня утром хозяин бросает меня и нажитое добро.

Дверь была открыта, и кот безбоязненно зашел на маленькую кухню. Там возле стола сидел на табурете сутулый старик, нос которого небезуспешно пытался дотянуться до верхней губы. Мури потерся о его ноги, дружелюбно мяукая, а сам покосился на коридор, где уже стояла готовая тележка с нехитрым скарбом. Разжалобить хозяина оказалось пустяковым делом – тотчас откуда-то появилось блюдце и молоко.

Двуногий сразу же начал свой монолог:

– Убили мою мурлыку, так тут же ты приблудился! Ладно, вот тебе и кусочек кошерного мясца. Вскоре здесь тоже начнется пальба, и вряд ли что-нибудь уцелеет, а нам придется бежать. О, равви Веджамин был умнейшим человеком! На заре юности моей он сказал мне: «Яков, тележка твоя всегда должна быть наготове. Береги ноги – они тебе еще пригодятся!»

Сказав это, старик закурил замечательную трубку из вишневого дерева. Наполнив дымом все вокруг себя, Яков поднял палец, а Мури слушал его с самой внимательной мордой.

– Когда я был младенцем, мои родители из Будапешта прибежали в Баварию. А в тридцать седьмом – я это уже хорошо помню – магазинчик, книги, дом – все вновь было брошено. И вновь помогли ноги! Женева, Загреб, наконец, Сараево. А теперь и отсюда придется драпать. Равви – да упокой Господь его душу! – сказал тогда: «Яков, запомни: как бы ты ни обрастал барахлом, как бы ни требовала покоя твоя задница, будь готов! Не гневи Бога, а значит, более всего береги свои ноги. Они спасут еще не раз и не два».

Мури был само внимание, и старик с готовностью продолжил:

– Говорил мне равви: «Все обещай глупцам, услаждай их байками да сказками о земле, в которую приведешь, но вот только сам не обольщайся. Запомни горькую истину и прими ее такой, какова она есть. А истина только в том, что смысл всей нашей горестной жизни – вечная беготня!»

Кот терпеть не мог табачного дыма, но сейчас изошел на преданность и прилип к ногам старика. И Яков поведал самое сокровенное:

– Дураков своих поведу-ка в Мюнхен. Ну а тех, кто подальновиднее, – отправлю в Америку. Нельзя сказать, что там истинный рай, но все же зацепиться можно… А потом ведь и оттуда попрут! – хрипло засмеялся старик и закашлялся, выбивая трубку. – Потому что, верно, так решил Господь: со времен Эзры метут нас по миру туда-сюда… А ты, ничтожно малая тварь, – обратился он к Мури, положив желтую табачную пятерню на голову властелина, – ты остаешься, привязанный к тем, кто тебя кормит. А после того, как кормильцы исчезают, мечешься, не зная, что и предпринять… Готов приткнуться к любому углу. Маленький, жалкий кот.

– Глупец! – фыркнул Мури, преданно глядя в глаза старику. – Тебе ли меня учить!

Однако он продолжал ластиться и издавать тот едва слышный треск, который так завораживает двуногих.

– Жаль только, что тебя не посадить на тележку, – огорчился Яков. – Я бы о тебе позаботился, уж больно напомнил ты мне мою мурлыку.

«Если не посадишь меня в корзину, я сам туда залезу, старый дурак», – подумал Мури.

После этого он прыгнул Якову на колени, преспокойно свернулся клубком и задремал в свое удовольствие. Яков же, боясь пошевелиться и спугнуть существо, просидел до утра, стараясь не дрожать коленями.

Утром старик все-таки решился взять пришельца с собой. Каково же было его удивление, когда Мури с готовностью улегся на дно вместительной корзины.

– Вот уже не думал, что не сбежишь, – пробормотал озадаченный Яков. И, даже не закрыв двери дома, покатил тележку к воротам.

Ах, как надрывался домовой за его спиной, как раскачивался из стороны в сторону, как выл и умоляюще просил остаться. Разумеется, Яков его не слышал. Тем более на улице раздавались вопли пожалобнее – там собрались с пожитками соплеменники новоиспеченного Моисея: почтенные отцы семейств, молодые мужчины, старухи, парни, девушки с узелками, тележками и чемоданами. Напуганные дети горбились на тележках и на мужских плечах. Они не смели даже пикнуть в то время, когда воют взрослые. А уж в женских стенаниях недостатка не было – щеки дородных евреек щедро орошались слезами.

– А где Абрахам? – спросил Яков, когда все, подавляя рыдания и вздохи, собрались возле него. – Куда подевался этот скряга?

– Он решил охранять свое жилище, – раздались сдавленные голоса. – Решил спасти свой магазин… Он никуда не пойдет.

Ответный сарказм старика был поистине беспределен:

– Вот молодец! Ему, видно, моча ударила в голову!.. Немедля приведите его.

– Он не пойдет! – отвечали Якову. – Абрахам скорее погибнет, чем отправится с нами.

– Да что он, малый ребенок? – взорвался Яков. – Или мозги его усохли?

Старик решительно направился к дому Абрахама, потянув тележку, на которой разместился дальновидный кот. Толпа потащилась следом. Многие не оставляли внушительную поклажу, хотя и шатались от тяжести.

– Куда? – закричал Яков, обернувшись на соплеменников. – Да вы что, с ума все здесь посходили? Вам не пройти будет и первого перевала. Бросайте!

Видя его решительность, одни бросили ношу, другие продолжали волочить чемоданы чуть ли не по земле.

– Выкиньте лишние тряпки! – неумолимо требовал Яков. – Оставьте одеяла, палатки, продукты и воду. Остальное не понадобится.

Тогда кто-то, заметив Мури в его корзине, вскричал:

– А ты зачем тянешь с собой безродную кошку?

– Кошка не чемодан с барахлом! – отрезал Яков. И, подойдя к дому Абрахама, закричал: – Прекрати упрямиться, старый осел! Немедленно собирайся и спеши за нами!

Абрахам высунулся из своего коттеджа, сжимая в потных руках ружье. На его лиловых губах пузырилась пена. Сквозь прутья корзины Мури видел чрезвычайно довольного домового за спиной стрелка. Домовой прямо-таки раздувался от удовольствия, радуясь самоубийственной глупости хозяина, который, поведя дулом в сторону Якова, отрывисто пролаял:

– Неизвестно, кто глупее – ты или я… Погодите! – обратился он к толпе. – Этот сумасшедший еще заведет вас в пропасть. А вы – истинные болваны, раз доверились такому треплу. Вы просто-напросто сгинете, безмозглые кретины!

Выслушав соседа, Яков молвил, покачивая головой:

– Абрахам, Абрахам! Зачем ты копил годами добро? Зачем дрожал над каждым динаром? Поставил на крышу «тарелку», приобрел дорогую машину – и так и не женился из экономии. Верно, думал, успеешь. Равви Веджамин и старый Гершевич тебе не указ! Так во что ты поверил, Абрахам? В то, что мир изменился и ты спокойно можешь теперь позабыть, кто ты есть на самом деле? Не хочешь ничего знать? Так вот – мы опять с тележками смиренно ждем, когда соизволишь выйти… Даю слово, я посажу тебя на самолет, летящий прямо в Америку: прекрати только упрямиться.

– Канава вас ждет придорожная, идиоты и трусы! – защищался Абрахам.

– Оставь здесь свой гонор, – убеждал упрямца старик. – Все бросай, пока не поздно, и поспеши за нами. Приведу вас туда, где спокойно, и там сможете век дожить в свое удовольствие… Ну что сейчас твои дом и «мерседес»? Что деньги? Помни, кто ты, и не смеши гоев!

– Плевал я на твою теорию! – орал Абрахам, грозя бесполезным ружьем. – Проваливай! Веди за собой свое безмозглое стадо…

Тогда Яков, свирепо раскурив трубку, пошагал прочь от его дома, больше не оглядываясь. Мури видел, как, отделившись от стаи демонов, которая хлопала и трещала крыльями в утреннем небе, к Абрахаму подскочил маленький и подлый демоненок, из тех, кто всегда на подхвате. Этот гаденыш, радуясь и открывая в беззвучном хохоте пасть, мазнул коготком по покрытому испариной лбу Абрахама, проведя заветную отметину. А затем, в восторге от выполненного поручения, понесся догонять своих.

Сразу после улиц города пошли философски-спокойные горы, к ним вела тропа, известная, судя по всему, лишь проводнику. Ее ширины едва хватало для начавших уже поскрипывать тележных колес. Из всей общины лишь Абрахам остался защищать свой обреченный магазинчик игрушечной, по сравнению со старыми добрыми стодвадцатимиллиметровыми минометами, двустволкой. Остальных уже не приходилось подгонять. Что удивительно, даже самые маленькие дети по-прежнему молчали, как будто рты им залепили самым клейким скотчем.

– Вот и все, – бубнил старик, крепко держась за ручку своей тележки. – Где они, наши хваленые машины? Наши новенькие «тойоты», славные «пежо» и даже «линкольн» почтенного и уважаемого Елохима Шарума? Остались в гаражах со всем своим хромом и блеском: легкая добыча для тех, кто уж постарается поживиться… А тележку легко увлечь за собой.

Между тем пушки вновь взялись за дело – снаряды и мины с отвратительным визгом накрывали городские кварталы. А беглецы гуськом продолжали восхождение по тропе, огибающей жалкие на вид, но гордые по существу кустарники и камни, давным-давно остановившие на склонах свой бег. Мури невозмутимо странствовал в корзине. Старик, с этого времени являясь его добровольным извозчиком, яростно сжимал мундштук зубами. Останавливался он лишь для того, чтобы подсыпать табаку.

– Господь поставил предел, за который никто не заглянет, – разговаривал он сам с собой. – Но как был прав умнейший равви Веджамин, как он был прав, не быть мне Яковом! Ничего не дано нам ни понять, ни осмыслить. Вот потому-то и держи порох сухим и всегда будь готов выступить – а я-то всегда смазывал колесики!

Кот слушал, а старик вез его, выбирая самый извилистый и тернистый путь из всех возможных и дальновидно избегая шоссейных дорог. Только когда даже мужчины утомились, он объявил о привале. В том глухом месте рос тощий, сухой, как хворост, кустарник, который, как только свалились пожитки, был обречен. Беглецы раскинули палатки. Детей, спасая от сырости, завернули в одеяла. Якова звали к общему огню, но он, подобно всякому вождю, предпочел уединение и развел свой костерок. Ловко, будто всю жизнь этим занимался, он вскипятил в маленьком чайничке кофе, соорудил навес над собою, развернул одеяло и выпустил из корзины на верблюжью шерсть кота.

Мури, от души потянувшись, хрустнул всеми своими суставами. Яков щедро поделился с котом водой и рыбными консервами, доверительно сообщив:

– Эти Свейнгеры, Шарумы, Алохи сейчас ведут себя, как послушные овцы. А случись что – побьют ведь камнями! Насмотрелся я на людей и уж точно скажу – все именно так, а не иначе. Большинство боится дороги и ищет поводыря. Люди согласны быть слепыми и с удовольствием доверяют себя вести – но до первой серьезной колдобины! Стоит мне лишь споткнуться!.. О, людей я знаю, и равви Веджамин и мудрейший Варух из загребской синагоги хорошо меня научили. Они-то любили говаривать: назови своим людям любое место в мире, Мюнхен или Вену, но сам разумей – бесконечны странствия народа Божьего!

И Яков оглядывался на свой народ, наворачивавший возле костров кошерную тушенку.

– Ах, как бы все приуныли, если узнали бы правду, – горестно вздохнул он. – Мой Господь, как бы все они приуныли!

Два дня Мури качался по горам и долинам, не выказывая ни малейшего желания удрать. В свою очередь, Яков лишь коту доверял свои думы, зачастую весьма нерадостные.

На исходе третьего вечера иссякли припасы, дети совершенно измучились, всех разозлило, что Яков упрямо тащит свою поклажу, не утруждаясь сообщить, когда и где закончится странствие. Его снобизм, равно как и особенность без устали шагать по горам милю за милей, в конце концов оказались красной тряпкой даже для самых миролюбивых. Семейство Шарума, которое до того вечера покорно следовало за стариком, тоже готово было взбунтоваться. Лишь жизнерадостный Шейлох Шарум, паренек десяти лет, бежал рядом с Яковом, страшно завидуя его трубке. Иногда, подпрыгивая, он доставал любопытным носом до ароматных табачных облачков. Этот Том Сойер буквально прилип к тележке, выслушивая странные рассуждения Якова о том, как полезно сынам Израилевым иметь здоровые крепкие ноги.

Во время очередного привала старик вновь отошел в сторонку и расположился под большим нависающим камнем. Менее всего он был расположен к общению с соотечественниками, но бунт назрел. Мури чувствовал напряжение, вот почему на этот раз предпочел не вылезать из корзины. Двое молодых разозленных парней решились на «первый выстрел». Подойдя к проводнику, они выпалили в упор, перебивая друг друга:

– Эй, Яков! Откуда ты выдумал, что наш квартал непременно сгорит? Откуда такая уверенность? Зачем ты всех нас взбаламутил и погнал сюда? Что ты вбил в свою голову? В Сараево у нас были дома, склады и магазины – теперь-то уж наверняка они разграблены. А может, если бы мы все-таки остались, как Абрахам, то отстояли бы свое добро?

Яков, словно не слыша их беспардонной наглости, набил свою трубку табаком и преспокойно искал уголек в костре.

– И вообще, сам-то ты знаешь, куда идти? – не унимались парламентеры. – Здесь в горах войны нет, но мы все перемерзнем и, чего доброго, вообще останемся без пропитания.

– Жадность вас сгубит вернее голода, – сказал тогда старик. – Я же вижу, локти себе готовы кусать. Ах, Барух, Барух, только подумай умной своей головой: что тебе стоит вновь завести магазинчик?! Пусть доберемся даже до Ледовитого океана – бьюсь об заклад: если там хоть ненадолго задержимся, ты первый же и откроешь лавку. Разве в том дело?

– Совсем ты рехнулся на старости лет, – не унимался вредный Барух. – То-то замечаем – с котом разговариваешь. А знаешь, что о тебе думают люди?

– Да-да, – поддерживал его товарищ. – Знаешь, что о тебе все думают?

– Вот уж меньше всего хочу я об этом знать, сосунки вы этакие! – разозлился Яков. – Марш отсюда оба! У вас, я смотрю, совсем растопились мозги!.. Вода будет завтра! – крикнул он им в спину. – Скажите своим, пусть немного потерпят. В одном и прав этот Абрахам, – нагнулся Яков к корзине. – Стадо есть стадо, поменьше бы рассуждать с ними о том и о сем. Ну, да ничего не поделаешь. Господь простит меня за ложь, ведь правда для этих олухов невыносима.

Затем он все-таки направился к палаткам и сам себя превзошел в красноречии, убеждая евреев не поддаваться унынию. Он так расписывал им будущую безбедную жизнь, так клялся пророками и бородами почтенных предков, вспоминая родословную каждого, стоявшего перед ним, чуть ли не до седьмого колена, так расписывал теплый прием в Мюнхене и в Тель-Авиве (где кому будет угодно остановиться, хотя он сам предпочел бы всех их отправить в Америку), что толпа не на шутку воодушевилась.

– Веди нас, Яков! – раздались возгласы. – Мы слушаем только тебя. Поистине, Веджамин, умнейший из умнейших, оказался прав, когда хотел тебя сделать своим преемником!

Многих охватило радостное нетерпение. Мужчины и женщины всерьез размечтались о будущей кисельной жизни. А Яков, возвратившись под камень к остывшему костерку, долго кашлял, дрожал и не мог прийти в себя.

– Что за дети, – сокрушался он, ворочаясь на одеяле. – Даже седобородый Свейнгер рот открыл, словно ребенок. Всем им нужно чудо: обязательный рай, где кормят манной кашкой, – вот почему побегут за любой приманкой… А ты, смотрю, не таков, – постучал Яков по корзине. – Так ведешь себя, словно вечно собрался со мной путешествовать.

Мури зевнул и ответил – нагло и прямо, – зная, что человек не услышит:

– Нет, старый дурак. Мне нужна моя миска, мой плед, мой сад, которым я буду владеть. Не сомневаюсь, чудо это вполне достижимо.

И кот уставился в темноту, положив на лапы свою драгоценную голову. Яков наконец заснул. Его люди тоже успокоились. Они спали, как им самим казалось, в космической тишине. Но на самом деле здешний воздух был пронизан голосами. Это была обычная неостановимая болтовня духов. Стихиалии вылетели из всех своих убежищ и трещали, как южные торговки, обсуждая беженцев. Мури нисколько не удивился, когда здешние обитатели взялись мыть ему косточки, но их наблюдательность сразу зашла слишком далеко.

– Самовлюбленный упрямец, – пищали духи на все голоса и лады. – Хитрая бестия, знает, что ему надо. И ведь ничто его не остановит, вот пройдоха! Долго еще будет морочить старикашку! Эй! – задирали они кота. – И не стыдно тебе ездить на старом двуногом?

– Заткнитесь! – ответил Мури, угрожающе выставив гуттаперчевую спину. – Какое вам до меня дело? Что вы понимаете в миске и в теплом пледе?

Он махнул лапой, отгоняя мелькающих под носом проницательных наблюдателей, а затем постарался заснуть. Да вот в таком гомоне сделать это было совсем непросто!

Утром евреи опять доверчиво поспешили за стариком. Но воды так и не нашлось. Дети ныли теперь безостановочно – замолкал, наоравшись, один, и тотчас его песню подхватывали сразу несколько голосов. Эти писклявые человеческие детеныши даже коту стали действовать на нервы. Однако по-прежнему Яков дымил и кашлял во главе растянувшейся маленькой колонны. И вид его был такой, словно он собирался всех непременно доставить до райских кущ. Мальчишка, словно завороженный, не отставал от него. Не раз и не два рассерженный отец звал Шейлоха назад, к семье, – тот беспечно не слышал. Ему одному нравилось это нескончаемое путешествие.

Когда солнце вовсе насело на мужские и женские плечи да так поддало жару, что лбы задымились, раздался новый ропот. Барух и ему подобные взялись перекликаться как бы между собой, однако все их прекрасно слышали. Смысл разговоров сводился к одному – Абрахам прав, нечего было увязываться за слепцом.

– Старый дурак совсем сбрендил! Чего ж мы хотели? Ясное дело, послушались сумасшедшего… Надо, пока не поздно, поворачивать и возвращаться. Дорога в никуда ведет – вон горы-то все выше и безлюднее, даже никакого мусора не валяется по сторонам!

Действительно, Яков затащил всех в решительную глухомань. Солнце окончательно вскипятилось. Дородные женщины скидывали кофты и платки – вся тяжесть снятой одежды легла на мужчин и парней. Шейлоха вновь настойчиво просили вернуться, однако восторженный мальчуган, помогая себе подобранной палкой, словно уши ватой заткнул.

– Стоп! – заорал наконец бунтовщик Барух. Его приятель растопырил руки, останавливая толпу. – Хватит!

Оба пирата подобрались к Якову, который ожидал их на уступе, не выпуская изо рта трубку, только под ноги себе поплевывал.

– Выбрасывай своего кота! – заорали на поводыря щенки. – Мы оставили внизу все, что у нас было… Кошки, собаки – все осталось. А тебе пришла в голову блажь таскать с собой этого приблудыша, да еще с ним и советоваться… Давай-ка выкидывай его из корзины, иначе мы это сделаем!

Приятель Баруха даже схватил камень, уверяя, что вот-вот размозжит коту голову.

– Елохим! – воскликнул тогда Яков. – Не помнишь ли, как тебя еще сопливым ребенком, когда ты болел, твои родители приносили к нам? И я, и моя покойная Юдифь целыми днями возились с тобой? Или забыл ты, как отпаивал я тебя козьим молоком с медом и жарил для тебя говяжью печень?.. Я и моя жена лелеяли тебя, как сына, и радовались твоему выздоровлению… Неужели ты заделался последним гоем?

Нападавший отступил – благородная ярость Якова не сулила ничего хорошего.

– Если ты, Елохим, хоть пальцем тронешь невинную и слабую тварь, я вцеплюсь тебе в глотку, и Бог, которого вы оскорбляете своим неверием, оправдает меня… Прочь, прочь! – заметал старик молнии. – А вы!.. – обрушился он с высоты уступа на остальных. – Вы не можете потерпеть и ведете себя словно трусливые овцы. Я сдержу обещание, клянусь всеми своими родственниками. Вы останетесь живы, и дети ваши, и дети ваших детей еще скажут мне за это спасибо. Не ропщите и не противьтесь, я, Яков Шлейхбаум, сын Аарона и Мирры, знаю, что делаю. За мной, за мной, нечего распускать сопли и нюни…

Камешки вновь принялись отщелкивать от его башмаков. Толпа со вздохами потащилась следом. Посрамленные Барух с Елохимом, сдавленно ругаясь, плелись позади всех.

Первым услышал шум воды лопоухий Шейлох. И вот все уже увидели водопадик, который выбивался из скалы и разбрызгивался в разные стороны. Мури приветствовал разноцветного здешнего духа сдержанным мяуканьем. Дух, и без того искрящийся, еще более засверкал и затрепетал над водой, разглядев посреди глухих и слепых двуногих родственную душу.

Настроение утоливших жажду кардинально поменялось. Старика одобрительно похлопывали по плечу.

– Прости их, Яков, – подходя к нему, вспоминали о Барухе и Елохиме сердобольные женщины. – Ты можешь понять наше отчаяние…

Пастырь на это лишь покачивал головой. Соплеменники, за исключением Шейлоха, его явно не радовали.

Отцы семейств во время привала здорово наподдали молодым бунтарям. Кончилось тем, что Барух и Елохим приблизились к Якову на глазах у наблюдавших за ними папаш и примирительно предложили потащить его нехитрую кладь. Яков отказался. Затем, ни на кого не глядя, запалил трубку и вновь рванул тележку за собой.

«Старый козел!» – выругались про себя обидчики, разводя руками и всем своим видом показывая: хотели, дескать, найти общий язык, но что поделать с упрямцем.

Другие молодые мужчины попытались предложить Якову свои услуги, но он сухо отклонил предложения. Однако люди все равно повеселели и дружно потопали за стариком. Девушки звонко перекликались и перешучивались с парнями. Животики малолеток булькали. Между тем колесики стариковской тележки перевалили еще через один склон, а там тропа обернулась дорогой, и, что желаннее всего, по ее обочинам запестрели обрывки бумаги и тряпки. Это всех еще больше подстегнуло, и лишь из уважения никто не осмеливался обгонять Якова. Женщины, с присущим только им жарким апломбом, разом стали превозносить его ученость. Вспоминали, что еще с молодости отличался он рассудительностью, недаром сам равви Енох так ему благоволил – а уж тот равви был первая голова на всю округу, евреи из самого Загреба приезжали к нему за советами, а это что-нибудь да значит! И уж сам Яков, дай ему Господь долгих лет, никогда никому не отказывал в советах, особенно когда дело касалось женитьбы. Поистине, Господь указал на него и вложил в него такую незыблемую веру! Молодые и старые женщины горячились, не скупясь на восхваления, мужьям оставалось только согласно поддакивать. И еще не раз и не два, стараясь сгладить вину, обращались мужчины к старику с просьбой отдать в более сильные руки его тележку. Они уже готовы были тащить на руках и кота.