355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Илья Бояшов » Танкист, или «Белый тигр» » Текст книги (страница 2)
Танкист, или «Белый тигр»
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 17:37

Текст книги "Танкист, или «Белый тигр»"


Автор книги: Илья Бояшов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Все шло своим чередом – пропал в огне Козья Ножка, сжарился заживо, заменивший комбрига, немногословный, не удивляющийся даже страшным потерям, пожилой белорус Вороткевич. Танки сжигались десятками. Через неделю победного марша по Украине, пятый по счету начальник бригады – суетливый словно дворняжка, полковник Пшеничный, едва приняв командование, уже ломал голову, не зная, что делать с Найденовым. То, что механик явно не в себе, было очевидно. Зато никто больше так не воевал – и подобное обстоятельство оказалось решающим. Напрасно с подачи командиров машин заместитель умолял нового полковника дать Ивану Иванычу хотя бы отдых в резерве. Совершенно бесполезно высказывалось предложение отослать Найденова в самый глубокий тыл – для отчета в вышестоящий штаб Пшеничному позарез был нужен пример беззаветной храбрости. Фронтовики с Черепом идти в бой отказывались наотрез – угрозы не помогали – но на счастье, прибыло пополнение. Ваньку тут же определили в набранный с бору по сосенке экипаж гвардии младшего лейтенанта Кудряшкина. Дня не прошло – бредивший «Белым Тигром» Иван Иваныч одиноко приполз к своим. Ему дали на растерзание новенький «Т-34» лейтенанта Колядко – механик сразу схватился за рычаги. Однако, товарищ Колядко был не так-то и прост! Получив в подарок знаменитого смертника и приказ проверить (опять-таки боем) плотность противотанковых средств на переднем крае, лейтенант, в отличие от уже сгоревших друзей, благоразумно помалкивал. Единственно, что он заблаговременно сделал – распахнул командирский люк и отсоединил от разъема бесполезное ТПУ. [12] А, кроме того, не поленился осмотреть одежду, дабы ни за что не зацепиться. Ждать пришлось не так уж и долго – как не пытался Ванька прорваться к окопам, шансов на этот раз не осталось – немецкие зенитки стояли, чуть ли, не через каждые десять метров. Болванка прожгла броню, в клочья порвав заряжающего, ее осколки нашли радиста. Все, что могло гореть, запылало – но товарища Колядко в башне уже не было.

Затем, посреди чадящих и развороченных машин, он все-таки нашел безутешного Иван Иваныча, который плакал возле своей догорающей «коробки». Не людей было жалко этому извергу – а танк. Лейтенант выплюнул скопившуюся окалину и сказал без обиняков:

– Я в часть не вернусь! Доложи им, что сгинул я. Пропал я без вести… Ты меня больше не видел.

И действительно – сгинул.

А Иван Иваныч вернулся.

Однополчане, среди которых оказалось немало выпущенных из лагерей душегубов, скорее всего, не прибили его только потому, что вне боя он становился послушным и кротким; обидеть такого было просто грешно. В то время, когда остальные мечтали лишь о том, чтобы, как можно скорее, их гробы вышли из строя (попадание снаряда в мотор или, на худой конец, в орудийный ствол, считалось удачей), бригадный юродивый не просто любил «коробочки» – он их обожал, словно конюх, помешавшийся на лошадях. На привале Ванька Смерть не вылезал не только из под своей, но и из под чужих машин, постоянно что-то в них проверяя и отлаживая. С грубым двигателем «тридцатьчетверки» он готов был возиться и днем и ночью. Руки его чудеса вытворяли. Опять-таки, к ненависти многих, Череп ремонтировал моторы совершенно безнадежные, от которых отказывались ремонтники; этот, вытащенный каким-то чудом с того света, совершенно беспамятный мертвец не просто существовал – он жил танками и войной. И эта его почти растительная жизнь, без прошлого, в одном только настоящем, и обезоруживала! Иван Иваныч не сходился с постоянно меняющимися экипажами. Лица и имена товарищей он и не пытался запомнить; зачастую, зимой, в одиночестве оставаясь в ледяном чреве очередного «Т-34». Даже на фоне и без того примитивного быта, Иван выглядел просто аскетом. Другие, как могли, выживали: рылась траншея, танк наезжал на нее, накрывался незаменимым брезентом, к днищу подвешивалась печурка, снималась притороченная к борту пила. Насытив дровами «буржуйку», измотанные, все в чирьях, фронтовики, засыпали, возможно, перед самым последним днем своей копеечной жизни. Все их трижды проклятое существование пропиталось соляркой, снарядной смазкой, пороховой гарью и вконец отравлялось вшами, на которых не хватало ни сил, ни времени. Командиры, стрелки, механики и башнеры натягивали на себя все, что только можно – гражданские пиджаки, свитера, ватные штаны, ботинки и валенки: печь не могла их согреть.

А Найденов, как ни в чем не бывало, спал на сидении, примерзая к металлу.

Зная, что Ванька Смерть оставлен в части, как наказание за видимые и невидимые грехи, с ним старались особо не сталкиваться – впрочем, говорить с Черепом было и не о чем. Постоянно разглядывать лиловые рубцы и щели вместо рта и ноздрей никому не хотелось. Этот сумасшедший в одном расползающемся по швам комбинезоне, безучастный к дождям и холоду, отворачиваясь от остальных, безучастно ел и пил, что дадут.

И все твердил о своем дурацком фантоме; он действительно был помешанным!

Вновь назначенный в бригаду политрук Бубенцов, по мнению многих, товарищ с «большим прибабахом», не околачивался в тылу. Этот искренний коммунист (в политотделе над ним откровенно посмеивались), всегда рвался погибнуть первым. После взятия очередной деревеньки партиец застал Иван Иваныча на покрытом обломками поле. Бубенцов оказался первым, кто, по долгу службы, всерьез прислушался к бормотанию – привыкший ко многому политрук на этот раз растерялся. Оказалось, Найденов молился – но опять-таки не павшие товарищи были причиной молитв – Иван Иваныч совершал панихиду по мертвым танкам, жалобным надтреснутым голоском призывая Всевышнего принять их и успокоить на небесах.

Ошарашенный коммунист не стал себя выдавать и, затаившись в ближайшей траншее, дослушал монолог до конца. Кое в чем он разобрался – души убитых танков встречал особый Господь (в незатейливом и, без всякого сомнения, больном воображении Иван Иваныча Бог представлялся огромным, бессмертным танкистом в обязательном танкошлеме). Вне всякого сомнения, этот вездесущий танковый Саваоф, целиком стоящий на стороне правого дела, должен был помочь найти «Белого Тигра» – с тем, чтобы уже сам Иван Иваныч расквитался с личным, до рвоты ненавистным врагом.

Будучи до мозга костей атеистом, более того, самым грозным и рыкающим образом пресекающий попытки солдат обращаться к небесному воинству, в этом особом случае политрук совершенно потерялся. А затем, даже как-то пристыженно, стараясь не единым шорохом не выдать себя, чуть ли не на цыпочках вернулся к позициям.

А Ванька все стоял на коленях.

В мясорубке у Корсуня, где в «котле» за одну ночь сварилось не менее пятидесяти тысяч немцев, [13] он явил свою страшную и беспощадную сущность. Врезаясь в колонны и сминая бегущую навстречу человеческую массу, которая даже не пыталась сопротивляться, «коробка» плясала на человеческих костях. Это было настоящим закланием. Очередной мальчишка-командир, впервые оказавшийся в такой каше, не мог и пикнуть, и, прильнув к перископу, с ужасом ощущал, как двадцатью шестью тоннами плоть раздавливается, словно клюква. «Белый Тигр» мерещился Черепу в каждом бугре, однако попадавшиеся навстречу разбитые бронетранспортеры и самоходки не имели с проклятым призраком ничего общего. Легкие «Pz Т-111» и «Pz Т-1V» уныло встречали ревущую «тридцатьчетверку» – за неимением горючего и боеприпасов их давно забросили экипажи; чернели их башни, валялись рядом, заносимые бурей, пустые канистры. Тараня очередной безжизненный танк, Иван Иваныч устремлялся по человеческому месиву к следующему, то и дело высовываясь из распахнутого люка, и выл, словно оборотень, когда убеждался в еще одной ошибке.

– Totenkompf! – орали немцы. И бежали навстречу.

– «Белый Тигр»! – ревел Иван Иваныч. И давил их целыми толпами.

Под утро, когда выдохлись даже наработавшиеся шашками казаки (они замертво падали с взмыленных коней и тут же засыпали), танк Ивана Иваныча в одиночестве продолжал бороздить равнину – то и дело попадались развороченные обозы, вереницы, словно нанизанных друг на друга, машин, тракторов и повозок – но «Белого Тигра» не оказалось и в помине.

– Немедленно остановите этого придурка! – требовал у комбрига выпорхнувший из ободранного «виллиса» какой-то майор (находясь в свите Конева, прибывшего на место победы, он получил приказ разобраться, в чем дело).

Обреченно вздыхая, Пшеничный с политруком кратко доложили историю Найденова, убедив штабного в том, что проблему можно закрыть только противотанковой пушкой. Рассказ позабавил тыловика; посыльный обещал доложить наверх о несчастном танкисте.

Конев тут же на поле пожаловал герою Орден Красной Звезды и произвел его в старшие сержанты. Затем, стараясь не смотреть на лицо награжденного, угостил Ваньку «Герцоговиной-Флор», попытавшись выяснить при каких обстоятельствах тот столкнулся с пресловутым Летучим Голландцем.

Иван Иваныч в который раз безнадежно силился что-то вспомнить. И вновь за беспамятного танкиста выступил представлявший его Бубенцов.

Первая встреча с армейскими небожителями длилась считанные минуты; Коневу донесли, обнаружено тело немецкого генерала – судя по всему, Штеммермана. [14] Без пять минут маршал откозырял отважному Ваньке и вспотевшему политруку и отбыл, отметив в своем блокноте: «Танкист Найденов. Вернуться к разговору…». Причина озабоченности была самой простой – Белый Призрак отличался такой кровожадностью, что, в конце концов, о нем доложили Сталину. Тиран потребовал разобраться.

Что касается Ивана Иваныча, удивительно, но он как раз то и чувствовал, где искать своего обидчика: в январе 44-го «Тигр» объявился именно на Украине. Немец проявлял чудеса изобретательности: прежде чем наткнувшиеся на засаду начинали понимать, в чем дело, его «восемь-восемь» оставляла в танковых колоннах настоящие бреши. Скорострельность была невиданной – за минуту вычеркивались из списков пять, а то семь машин! Обозначив свое присутствие чадящими танками, этот пижон наконец-то показывался; ослепительно белый, без крестов, и бортовых номеров. Некоторое время «Тигр» неподвижно стоял на пригорке, видный со всех сторон, до самой мелкой выбоинки на броне. Он сам подставлялся под выстрел – но танкисты даже не тратили на прицеливание бесполезное время! Как только башня Призрака оживала, экипаж очередной обреченной «тридцатьчетверки» со всей имеющейся прытью выскакивал из машины. Впрочем, мало кто уходил – невидимый стрелок-пулеметчик за непробиваемым «лбом» показывал истинное мастерство.

Привычку всесильного Главнокомандующего в течение нескольких часов выдергивать в Кремль всех имеющих отношение к проблеме специалистов, Жуков взял на вооружение: в штаб фронта прибыли конструкторы, металлурги и даже баллистики Ижевска. На стол легли все имеющиеся фотографии, которые успела запечатлеть разведка.

– Как вы, Георгий Константинович, знаете, для противодействия «тиграм», кроме «САУ-152» нами подготовлен «ИС». – доложил деловитый Морозов. [15] – Танк уже поступает в войска. Однако, считаю своим долгом добавить – для успешной дуэли с одним даже «Pz Т-V1» необходимо не менее трех новых машин.

Товарищ Жуков, усмирив в себе грубость, [16] как можно внимательнее слушал этого, всеми признанного, генератора танковой мысли.

– На «ИСе» – 122 миллиметровая пушка. В случае прямого попадания вещь, конечно, убийственная. Но вся загвоздка в механизме заряжания – он раздельный. К сожалению, в скорострельности мы здорово отстаем. Заряжающий вынужден следом за тяжелым снарядом досылать и заряд; в итоге, на подготовку уходит не менее двадцати секунд. Остальное можно себе представить – если, конечно, «немец» не убит первым залпом. Я говорю о серийных «тиграх» – их орудия делают до шести выстрелов в минуту. Следовательно, опытный наводчик – а у немцев они подготовлены – в течение все той же минуты, даже с поправкой на волнение и форс-мажорные обстоятельства боя, вполне может расправиться с двумя «ИСами», пока за это время его не прикончит третий.

Жуков молчал.

– Еще раз повторюсь, дело идет о серийных «тиграх». – продолжил бестрепетный специалист. – В случае с так называемым Призраком все гораздо сложнее. Я выскажу общее мнение – рассматриваемый нами экземпляр – единственный в своем роде! Это касается и брони, и вооружения, и, прежде всего, ходовой части. В условиях распутицы, в которой вязнут «тридцатьчетверки», «Тигр» ухитряется совершать просто немыслимые для его веса маневры. Даже если предположить, что немцам вместо серийного «Майбаха» удалось установить какой-то сверхновый двигатель, остается непонятным, как, по бездорожью он «несет» шестьдесят с гаком тонн. Кроме того, между катками должна забиваться грязь. Сейчас оттепели чередуются с заморозками – ночью она неизбежно превращается в лед и под утро лишает хода любую подобную машину: немцы постоянно на это жалуются. Но здесь опять-таки особый случай; «тигр» прокрался именно утром. А за линией фронта оказался в условиях полной распутицы.

– Сейчас все дороги утонули в грязи. – подтвердил начальник Разведки фронта после того, как знаменитый взгляд Жукова остановился на нем. – Сплошное болото…

– И, тем не менее, неделю назад он прошел!

– Так точно, товарищ маршал!

– Расстрелял пятнадцать САУ, не получил не единой пробоины, и каким-то образом, вернулся обратно?

– Так точно.

– Думаю, немцы значительно усилили броню. – подал голос представитель техуправления НКВД. – Вполне возможно, что к так называемому «Белому Тигру» просто приварены плиты. – тем более, если двигатель позволяет легко двигать такую махину, почему бы ни утяжелить ее на лишние пять, десять тонн? В принципе, можно довести толщину до двухсот миллиметров – англичане уже столкнулись с подобным в Африке. Не побоюсь ответить и за артиллеристов – на «тигре» 88-миллимитровый ствол. Опять-таки предположим, калибр несколько увеличен, что позволяет снаряду иметь еще более высокую начальную скорость. О качестве немецких танковых пушек можно даже не упоминать. Плюс все та же оптика и прекрасно выученный экипаж. Не знаю насчет движка, но что касается брони и снарядов – здесь нет никакой мистики…

– Значит, все дело в двигателе? – перебил маршал. – А вы отдаете себе отчет, что мы просто-напросто проворонили создание более тяжелого немецкого танка? Да еще и с такой защитой?!

– Призрак действует в одиночку. – вновь поднялся начальник Разведки фронта. – Речь о серийном производстве идти не может, иначе подобные танки уже давно бы появились. Заявляю со всей ответственностью – новый двигатель создан в двух или в трех экземплярах. Дефицит редких металлов не позволяет запустить новый «Майбах» или что там еще, в производство. В свое время фирма Порше и Управление бронетанковых войск отказались от дизеля именно из-за отсутствия алюминия. Бесспорно, фрицы – хорошие механики. На четвертом году войны они могут создать отличный мотор. Но сложность технологии, расход огромного количества горючего и опять все тот же дефицит однозначно не позволят им сделать серию. К счастью, мы столкнулись с единственной в своем роде машиной.

– Один танк сжигает полк самоходок! – угрюмо заметил товарищ Жуков. – У вас что, силенок не хватает заткнуть ему глотку? Усильте разведку. Установите местонахождение. Возьмите три-четыре «ИСа», в конце концов! И покончите с этим делом…

– Думаю, нужен улучшенный «Т-34»! – подал голос присутствующий Катуков. – «ИС» все-таки тяжеловат. Нужна маневренность. «Т-34-85», я думаю, вполне подойдет…

– Ваши предложения.

– Пойти по тому же пути. Сделать единственный экземпляр. Усилить машину броней. Поставить надежный двигатель. Хорошенько его отрегулировать… Пристрелять пушку…«Восьмидесятипятимиллитровка» на расстоянии километра подкалиберным прожжет любую броню. Можно установить трофейную оптику. Немцы же выкатили подарок! Мы тоже не лыком шиты.

– Срок?

– Месяц! – раздался в ответ уверенный хор.

– И что, за это время сварганите чудо?

– Оно уже создано. – переглянувшись с коллегами, доложил главный конструктор. – На 183 заводе постарались, товарищ маршал. Остались кое-какие доработки.

– Тогда две недели. – распорядился представитель Ставки. – Да. Позаботьтесь насчет экипажа.

Так, Ванька Смерть оказался в Нижнем Тагиле.

Вновь своим видом Череп вызвал «охи» и «ахи» сердобольных станочниц. Вновь на «обугленного» тайком бегали смотреть мальчишки-рабочие, ибо ничто так не приковывает к себе взгляды, как чужое уродство. Найденов не обращал внимания на невольное сострадание. Устроив постель из все той же ветхой шинели под гусеницами секретного танка, [17] при помощи двух прикомандированных заводских механиков, которые с ужасом и восхищением наблюдали за сумасшедшим, он не поленился опробовать новый двигатель. «В-4» по внешнему виду напоминая стандартный движок, был в два раза мощнее и еще более надежнее. Кроме того, Ивана Иваныча встретили улучшенная пятискоростная коробка передач, воздушный сверхмощный фильтр, и катки с усиленными резиновыми бандажами. На выхлопные патрубки поставили внушительные глушители. «Экспериментальный» заметно отличался от «тридцатьчетверок», которые спешно собирались по обе стороны и днем и ночью отправлялись на фронт: была отлита особая башня с шестидесятимиллиметровой броней, в которую добавили больший процент никеля – защита обладала хорошей вязкостью и не крошилась, лоб усилили до двухсот миллиметров. 85-миллиметровое орудие с километра пробивало стодесятимиллиметровые плиты. Пушку снабдили цейсовским телескопическим прицелом. Командирская башенка-гайка и люк заряжающего открывались почти мгновенно при помощи особых пружин. Даже триплексы на люке механика-водителя в порядке исключения изготовили из особенного прозрачного стекла; в них, что удивительно, даже на марше можно было видеть дорогу. [18] По соображению секретности танкисту запретили покидать завод, но Найденов сам прилип к чудо-машине; здесь завертелась его Вселенная, здесь сосредоточился смысл бытия. Танкист обедал и ужинал возле своей воплощенной надежды, и тут же неподалеку справлял нужду. Кормили в тылу водянистой кашей, жидким супом из капусты и промерзшего картофеля, и давали грызть черные, точно уголь, куски хлеба, от которого в скором времени наступала изжога. Но Иван Иванычу было совершенно все равно, что попадало к нему в желудок. Юродивому, который имел обыкновение говорить сам с собой и то и дело обращаться к машине, таскали котелки из заводской столовой все те же, до самозабвения сердобольные русские бабы.

За неделю были справлены необходимые приготовления: Найденова повысили до старшины. Затем, чуть ли не на следующий день, явившееся в цех начальство извлекло механика из под «коробки» и заставило пришить к донельзя изношенной гимнастерке погоны младшего лейтенанта. Не пройдя даже курсов, Ванька сделался командиром. Решение было самым здравым – «органы», не сумев докопаться до его подноготной (истинное имя и родословная Найденова окончательно канули в лету), тем не менее, тщательно разузнали, как воюет Иван Иваныч. В данном случае решили не перечить найденовской интуиции: вскоре на тагильский 183-ий прибыло двое, отобранных по прямому приказу Конева, членов будущего экипажа – один другого краше!

Сержант Крюк до отвращения не любил боев и походов, но, при всем при этом, оказался талантливым совратителем попадавшихся в его руки медсестер и колхозниц. Он то знал, как сварить вкуснющую кашу из горсти муки, щепотки соли и единственной луковицы, как, даже в дочиста ободранной избе раздобыть себе одежонку, как за десять минут в самой окаменелой степи отрыть окопчик, и, словно собака перед землетрясением, предчувствовал надвигающиеся бомбежки – словом, был настоящим солдатом! Его давно бы поставили к стенке, но Крюк считался лучшим танковым снайпером, какого только могли отыскать на фронтах, и имел на счету, за исключением прочей мелочи, двенадцать «пантер». От Курска до Днепра он горел десять раз, и за свою невероятную прыгучесть получил прозвище «блоха» – поэтому-то и здравствовал, а не гнил в земле. Однажды, танк «блохи» наскочил на фугас – наводчика метров на двадцать отбросило вместе с башней, отчего гвардеец насквозь прокусил собственный язык и с тех пор шепелявил. При виде женщин сержант вообще начинал шипеть как змея; невольно приобретенное качество помогало в делах амурных – Крюк гипнотизировал жертв до полного одурения.

Старшину Бердыева присоединили к элитному экипажу исключительно из за физических данных. Еще в «белофинскую» башнер тяжелого «КВ-2», привык играючи управляться с бетонобойными снарядами. После подобного двухлетнего жонглирования 85-мм болванки вызывали у него снисходительную ухмылку. Кроме того, якут обладал еще одним неоспоримым качеством – не угорал во время самого длительного боя, когда от скопившихся в башне газов замертво валились командир с наводчиком. Он не был чужд юмора, временами прикидываясь не знающим русского – «моя-твоя не понимай». Почти сразу выяснилось, заряжающий – запойный пьяница. Как гвардеец Крюк имел нюх на колхозниц, так Бердыев – на водку; башнер преспокойно доставал ее в самых немыслимых местах посреди бескрайних пространств, где за сотни километров не просматривалось жилья, и в освобожденных городах, в которых освободителям доставались разве что разбитые кирпичи. Трофейный термос заполнялся до краев с завидной постоянностью. Осенью 43-го Бердыев чуть было не загремел в штрафбат; при взятии спиртовых цистерн на одной из железнодорожных станций под Киевом, «моя-твоя не понимай» неожиданно проявил завидное красноречие, уговорив экипаж пустить в ход запасные топливные баки, предварительно слив с них горючее, позарез нужное для дальнейшего наступления. Вскоре, под охраной двух хмурых конвоиров, он уже трясся на «виллисе» в тыл. Спасло башнера крайне удачное стечение обстоятельств – на следующий день авиабомба разнесла блиндаж штаба со всем трибуналом: двумя политработниками, начальником «смерша» дивизии, «особистом», связисткой, которая исправно делила с ними постель и приготовленными на танкиста документами. Бердыев, благополучно выбравшись из засыпанного сортира, в который его отвели за минуту до взрыва, убедился, что приставленный к нему лейтенант-«смершевец» так же нашел свой конец на ветвях далекого дерева, и вернулся в строй, безмятежный, словно младенец. Время стояло жаркое – зима 44-го на уже упоминаемой правобережной Украине – незадачливого штрафника оставили в покое, более того, наградили за дело под Липками, во время которого пьяный якут, ухитрялся заряжать орудие за пять секунд. От застигнутых врасплох бронетранспортеров и «артштурмов» летели клочья. После этого Бердыеву простили все, хотя остальные смертные шкурой знали – хорошо поддать перед боем, значит, наверняка поставить на жизни крест.

За оставшиеся дни, в которые Иван Иваныч своей суматошной активностью вконец измочалил заводских специалистов, славный сержант Крюк произвел фурор среди местных литейщиц и фрезеровщиц. Наводчик обосновался в одной из подсобок – к нему добровольно, чуть ли не в очередь, выстраивались нетерпеливые до порядочно подзабытого удовольствия бабы. Нужно отдать должное герою сержанту – топча курятник со всей страстью изголодавшегося кочета, гвардеец не отказал даже горбатой посудомойке. Не смотря на усиленный доппаек (в столовой такое неожиданно привалившее счастье поварихи закармливали в три горла) к концу недели он едва таскал ноги. Когда, проклинаемый обозленными спецами, Иван Иваныч наконец-то уселся в сидение механика, трудягу пришлось подсаживать на броню.

Терзаемый похмельем Бердыев совершенно непостижимым образом оказался в конторке инженера-оптика; там под всевозможными замками, подобно кощеевой игле, тщательно оберегался в запечатанной канистрочке неприкосновенный запас (НЗ даже для начальников и парторгов). После кражи любитель «96-процентного», словно фокусник, сумел выбраться обратно, оставив запертыми все двери. После кражи сын тундры слонялся по цеху. Развлекая рабочих, он подбрасывал и ловил приготовленные к монтажу танковые катки. Во время долгожданного выезда сердобольные бабы подсадили и его.

В торжественный час Ванька-Череп сам опробовал рычаги. Гвардеец-наводчик едва держался за командирский люк, не имея сил попрощаться с гаремом. Якут мирно спал на дне «коробки». За танком, изрыгая проклятия, бежал обнаруживший пропажу оптик. Гнев и отчаяние его были совершенно бесполезны – однако, не смотря на это, страдающий одышкой инженер, рысью миновав заводские цеха, без сил свалился уже возле железнодорожной платформы, по сходням которой ласточкой взлетела мастерски ведомая Найденовым «экспериментальная».

Спирт мирно плескался в бердыевском термосе.

Танк закрепили, запахнули брезентом – и эшелон покатил на бойню.

«Энкэвэдэшники», облегченно вздохнув, принялись за рапорты. Им было чем гордиться – «тридцатьчетверка» Ивана Иваныча, укрытая от вездесущих вражеских глаз, в срок отправилась в Белоруссию; как раз незадолго до готовящегося грандиозного наступления Призрак обнаружили именно там. [19] Новой партии будущего металлолома дали самый зеленый свет; «теплушки» и платформы перекликались колесами днем и ночью. Счастливый Иван Иваныч по обыкновению ничего не замечал – а жаль; третья весна войны самым естественным образом завершалась. Вызывая радость доставляемых к смерти танкистов, повсюду теперь вдоль полотна блестела и пахла зелень. Истомившиеся от полугодового безделья грозовые дожди заливали состав. Но даже во время гроз Иван Иваныч не покидал свое детище, предпочитая забираться все под тот же брезент и прижиматься спиной к танковым тракам. Он оказался командиром на редкость удачным, совершенно позабыв о наводчике и заряжающем. Впрочем, и тот и другой держали язык за зубами, предпочитая отмалчиваться на вопросы особо любопытных соседей по нарам. Обоих в то время переполняла тревожная скука. Единственным развлечением были разминки во время крошечных остановок и беготня наперегонки за кипятком в испещренные осколочными отметинами здания вокзалов. Между тем, развязка всех судеб неумолимо приближалась; чем меньше оказывалось по обеим сторонам дороги не тронутых снарядами лесов и деревень, тем более мрачнел гвардеец. Изрешеченные словно дуршлаги, танки, которые вросли в землю посреди полей и перелесков и, судя по всему, даже на переплавку не годились, равно как и едва присыпанные братские могилы, то и дело, мелькающие возле железнодорожной насыпи, от которых шел столь знакомый дух, настроения не поднимали. Бердыев, давно в одиночку приговоривший ворованный спирт, впал в тоску совсем по иному поводу. Часто оставляя товарища, башнер рыскал по вагонам. Однако, по мере приближения к концу, каждая капля спиртного в солдатских флягах превращалась в золото.

Иван Иваныч, в гимнастерке с кое-как прицепленными лейтенантскими погонами, обвешенный медалями и орденами, по прежнему имел вид помешанного. Вызывая недоумение не только у собственных подчиненных (старшина и сержант с Найденовым не общались, хотя исправно получали за него офицерский паек), но и у всех тех, кто в «теплушках» коротал время до собственной гибели, Череп начисто забыл о кухне. Вытаскивая из карманов червивые сухари, он запивал их скопившей на брезенте дождевой водой. Ночами Ванька таращился на луну, которая изо всех сил неслась за вагонами. Лучшего стража нельзя было и выдумать! Пять дней перестуков, гудков, покачиваний – и экипаж «эксперименталки» донимать перестали. Благодаря солдатскому телефону (не без помощи писарей) разъяснилось; странная троица состоит на особом довольствии и направляется не куда-нибудь, а в особое распоряжение. Ко всему прочему, сопровождающий состав майор – «особист», настойчиво посоветовал начальнику эшелона не проявлять любопытства к платформе № 10, из чего простые смертные сделали окончательный вывод – прохиндея-сержанта, алкоголика-старшину и уж тем более такого, во всех отношениях мудака, как их командир, лучше не трогать.

Все, в лучшем случае, смеялись над Ванькой. А ведь Найденов обладал единственным в мире даром!

Шум «коробок» для танкистов привычен – лязганье траков, скрип башенного поворота, клацанье затвора – особую гамму звучания имеют моторы, в гуле которых ухо опытного механика сразу же ловит признаки машинного нездоровья. Впрочем, танки никогда не жалеют и покидают при первом удобном случае. Лишь Ванька Череп всегда оставался внутри до конца, всем своим существом отзываясь на каждый скрип и на каждое клацанье. Лишь Иван Иваныч угадывал в привычном гудении двигателя никем не слышимый голос. Когда снаряд пробивал борта, «коробки» вопили – он слышал их крики. Сгорая, они, как и люди, вертелись на месте, выбрасывали из под себя гусеницы, выли и проклинали судьбу – он слышал проклятия. Многие из тех машин, которые Ванька в поисках «Белого Тигра» с такой безоглядной храбростью водил в бой, предчувствовали свой конец. «Тридцатьчетверки» улавливали звук именно той болванки, которая через несколько мгновений должна была разнести в куски их жизнь. Но всякий раз, за секунду до взрыва, Иван Иваныч безошибочно распахивал люк – его предупреждали! Вот почему так плакал он, прощаясь с каждой убитой машиной.

И сейчас, не обращая внимания на оторопь часовых, Найденов жил с механизмом. Особенно скорбными были вздохи танка, когда навстречу, направляясь к домнам сталелитейных заводов, попадались «черные эшелоны». Посреди ошметков истерзанного железа находились «коробки», которым удалось более-менее уцелеть. Одним разворотило моторные отделения, другие оставили свои башни под Ржевом и Великими Луками, но все остальное в них еще подходило для ремонта. Увозимые на Восток калеки успевали перекинуться с собратьями. Конечно, речь этих грубых заготовок для убийств и разрушений, не шла ни в какое сравнение с человеческой – дребезжание щитков, все те же скрип, гул ветра внутри – но Иван Иваныч легко переводил подобное. Вибрации - видимо, в них был секрет. Танки обладали чутьем на вибрации – от далекого выстрела, до едва ощутимого сотрясения почвы и воздуха. Возможно, еще до ранения, а, возможно, именно после него, проснулось в Черепе это, присущее только «коробкам», чутье, так что в самой бестолковой схватке, где все глохло от рева и грохота, различал он крики «КВ» и «Черчиллей» – тяжеловесы славились густыми, как сирены, голосами. «Тридцатьчетверки», «шерманы» и уже редкие в войсках «Т-70» обладали тонким и нервным тембром. Возможно, оттого, что их было больше, им было присуще определенное чувство локтя. Когда они шли в атаку, то поддерживали и предупреждали друг друга слышимым опять-таки только Иваном Иванычем дрожанием корпусов. При попадании PzGr 40 крики «Т-34» становились невыносимы. [20] Ванька Череп чувствовал их агонию, не смотря на глухой, словно вата танкошлем. Лицо его перекашивалось, он корчился и вертелся (зрелище не для слабонервных). «Коробка» Найденова отзывалась на гибель товарищей скорбным подвыванием двигателя, который, какое-то мгновение, сам по себе начинал работать на более усиленных оборотах.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю