Текст книги "КОНУНГ"

Автор книги: Илья Бояшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Когда взялись раскладывать погребальный костер, то приказал Олаф вытащить на берег свой лучший корабль. Визард тому сильно воспротивился:

– У нас не будет возможности построить другой такой корабль. А все оттого, что окончательно испортили мы отношения с Рунгом. И хотя не наша вина в том, но корабли, пожалуй, строить он нам не станет… Так стоит ли безрассудно отправлять в огонь «Змею»? Возьми хотя бы «Кита». Это старый корабль, и мы замучились его чинить. Ярл ответил во всеуслышание: Гора Бьеорк не простит, если я отделаюсь худшим своим кораблем. И новые сыны фьордов не придут на мой зов в дальнейшем, если не пожертвую сейчас самым дорогим, что есть.

Прозорливость ярла Олафа была известна, только Визард сокрушался и все никак не хотел отступать. Однако Олаф стоял твердо на своем решении, зная, что многие после такого поступка будут говорить о щедрости Олафа и о том, какое уважение оказал он погибшим. Вытащили «Змею», посадили на лучший корабль всех павших в той битве. Шлем каждого ярл приказал доверху наполнить серебром – воины, бонды и работники одобрили такое решение.

Старый Хомрад, недовольный быстрыми приготовлениями, вот что сказал:

– Твои отец и дед приготовили бы глубокую могилу и в нее погрузили бы корабль, а также насыпали бы над нею курган, подобно кургану, который возвели после битвы с Нарви Поединщиком, а тогда погибло куда больше воинов, чем сейчас.

Он негодовал на такую спешку. Олаф, недовольный тем, что все слышат, о чем говорит Хомрад, ответил старику:

– В земле фьорда столько камней, что затупятся лопаты и заступы, кроме того, у меня нет времени на проводы. Вирге побежал жаловаться Хальвдану, и догадываюсь я, что мне готовит конунг. Нужно успеть окликнуть новых воинов – ты же отойди и не мешай, дай мне достойно проводить своих храбрецов.

Однако упрямый викинг продолжал гнуть свое, и, если бы не был Хомрад таким старым, – не избежать бы ему неприятностей. Он твердил заупрямившись:

– Лишь в чужой земле, да и то, когда грозила опасность, позволяли себе твой дед и отец сжигать убитых в спешке.

Олаф очень рассердился и ответил:

– Грядут веселые дни, это уж я знаю точно. На первый пир меня уже пригласили приспешники Хальвдана, и я вдоволь наелся, не хуже Логи, и едва мог переварить обильную пищу. Постарались они, и не было недостатка в лакомстве. Хозяева же ухватили только объедки со столов, которые мне и приготовили, – на каждого своего викинга я обменял не менее трех их силачей – и, видно, Вирге остается голодным, и своих волков так досыта и не накормил. Не терпится ему вновь приготовить мне угощение. Так что пусть те, кто сейчас на «Змее», быстрее отправятся на пиры. У нас здесь скоро будет довольно работы…

Но старик был упрям; он от дряхлости качался, однако страшно сердился, что не слушают его советов:

– Не дело ты задумал, торопясь побыстрее распрощаться с мертвецами. Ты второпях усадил всех за весла, не удосужившись даже привязать погибших как следует, чтобы они выглядели достойно. И ждешь не дождешься быстрее закончить тризну.

Олаф сдержал себя и еще раз напомнил старику, что отдал он лучший свой корабль:

– А ты, Хомрад, неужели уподобился упрямому Рунгу и так же повернулся рассудком? Нет, старость – наказание богов!

Он позвал Гендальфа. Когда тот явился, ярл ему строго–настрого наказал:

– У Хомрада выпали зубы, распорядись, чтобы жевали ему хлеб и давали протертую кашу. Проследи также, чтоб теплым был его угол в моем доме. Видно, плохо ему живется, раз он раскапризничался, – так позаботься о нем вдвойне.

На том закончился их разговор с Хомрадом. Оскорбленный викинг отошел, в одном лишь согласившись с ярлом Олафом, что старость для настоящего мужа – истинное наказание.

После того сожгли корабль. Многие после погребения долго потом продолжали говорить о щедрости ярла, отдавшего мертвым столько серебра, а главное – лучший свой дракон. Когда же занялось пламя, то убитый в той битве кормчий Стогнар, которого привязали к рулю (он единственный стоял среди прочих), от порыва ветра вдруг повалился – и некоторые сочли это дурным знаком. На том месте насыпали вскоре небольшой курган, получивший название кургана Стогнара Кормчего, или кургана Резни в Хайгерс–фьорде, по названию того места, возле которого Вирге и его люди подстерегли драконы Удачливого. Гендальф про ту битву сложил вису:

Стражи Казны, Властители Стали,

Драконы Шлемов умолкли в руках

Древ Сокровищ.

Теперь лишь Дороги Небесных Рыб

открыты для них.

И больше Пурга Гендуль, увы, не коснется

Стражей Великого Злата.

Хайгерс–фьорд успокоил храбрейших.

И лучший дракон отдал для них бьеоркский ярл

Возле того места, в камнях, рыбак Гамли, человек, которого в Бьеорк–фьорде не любили, потом нашел несколько серебряных монет, каким–то образом закатившихся, – и скрыл это от других. Но от того серебра не было ему никакого проку, вскоре навалились на его голову всякие неприятности – а все потому, что, видно, сам Стогнар, как и подобает могильному жителю, тот клад ревностно охранял.

Ярл Олаф, после того как закончились погребение и пиры, а сам он отдохнул, сказал своей жене Астрид:

– Вирге и его волкам не терпится угостить меня еще раз. Кроме того, кое–кто из ирландских жителей шлет мне привет из–за моря, а именно Кнут Норвежец, он–то поступил к Кьярвалю на службу и служит ему, как самая преданная собака.

– Здесь нам нечего бояться, – отвечала жена. – Скалы нас закрывают, но надежнее всех скал защищает нас Бьеорк–гора. Кто отважится осквернить это место? Даже Инвар Разоритель Гнезд – и тот не посмел бы, живи он сейчас, грозить Бьеорк–фьорду, а Инвар был берсерк не чета прочим и никого и ничего не боялся. К тому же любой корабль не пройдет сюда незамеченным, а если и пройдет, то сядет на мель или разобьется о скалы.

Олаф сказал:

– Так–то оно так, но этой зимой меня запросят на тинг[21]21
  Тинг – норвежский парламент, на который съезжались со всех концов страны. На тинге обсуждались самые важные государственные, а также уголовные и административные дела. Херсиры и лендрманны – приближенные конунга.


[Закрыть], а там конунг Хальвдан, и я буду не я, если не замыслил он подмять под себя всех оставшихся свободных ярлов. О том же, что и я, думают Торнир Длиннолицый, Кьятви Богач и Бранд Мучная Борода. Вот только каждый из нас прячет за спиной нож. Хальвдан ждет: мы друг друга перегрызем, здесь–то он и подоспеет, а не он, так его наследники. Яблоко от яблони недалеко падает. Правда, Хальвдан вряд ли отважится отправить сюда корабли, да и не найдется сумасшедших перевалить через хребты – но мне–то самому вскоре будет носа отсюда не высунуть.

Астрид ответила:

– Золото делает то, что должно делать. Имя Удачливого – лучшая наживка на любую рыбу. Ты никогда не скупился, и все возвращалось к тебе сторицей. Против берсерков, кораблей и таких кормчих, как Визард, разве есть в Норвегии сила? Никогда не будет такой силы, если пустить в ход добычу и имя.

Ярл был очень доволен своей женой. Он воскликнул:

– Стоит мне только подумать, а ты уже высказываешь самую сокровенную мою мысль. Правда твоя, нужно спешить, пока удальцы не разбрелись по фьордам. Не переманил бы их к себе чего доброго Кьятви Богач, не отправились бы они за море к проклятому Норвежцу! Думаю, что этой зимой построим мы не один дом для воинов; надеюсь, найдутся и болтливые сороки и донесут об этом на своих хвостах тингу – мне же будет с чем объявиться к конунгу. Я очень постараюсь, чтобы к тому времени целая орава голодных и жадных на всякие развлечения викингов уже стояла за моей спиной. Это тоже стена, не хуже скал Бьеорк–фьорда!

И еще ярл Олаф согласился с тем, что имя его – приманка для всякого смельчака, мечтающего о хорошей добыче, и поклялся, что еще не один дружинник Хальвдана переметнется к нему. Ибо, как сказал ярл, мало кто пожелает болтаться с Хальвданом по норвежским фьордам, когда на его, ярла, кораблях найдется каждому столько дел. Мало кто будет довольствоваться объедками со стола конунга, когда сама удача пойдет в руки к тому, кто сядет за весла его, ярла, драконов.

На следующий день после разговора Олаф послал своих людей по фьордам, надеясь успеть до тинга. Как и следовало ожидать, на его зов явились многие: а среди них Торгейр Топор, Фридмунд Рыжеволосый, Торкель, Юр, Свегурд, Хавр Свинья – все славные рыжие великаны, достойно владеющие секирами и мечами. Следом, как и предсказывал Олаф, явились выделяющиеся особой силой берсерки Эгиль и Торнир Собака. А также вновь прибыл Гисли Лежебока, знаменитый прежде всего тем, что во время ссоры в Тронхейме веслом убил тринадцать человек, из–за чего до сих пор с их родичами вел тяжбы – те поклялись расправиться с Гисли при первом удобном случае. Да вот только не так–то просто было подступиться к Гисли Лежебоке. Та бойня, которую он учинил в Тронхейме, так и осталась в памяти, как «побоище с веслами». Этот Гисли Лежебока, стоило его только разозлить, делался очень свирепым и в бою не давал пощады. Олаф его очень ценил.

Кроме них, из–за моря прибыли Флоси Исландец и его брат Торви с людьми. Набралось болыпе сотни человек, приплывших на своих кораблях. Тотчас Олаф приказал строить для вновь прибывших на Лосином Мысу большие дома и исправно кормил и поил их. На хуторах Бьеорк–фьорда многие поначалу с настороженностью встретили викингов, а все оттого, что оказались среди них лихие люди, часто промышлявшие грабежами и набегами не только за морем, но и у себя на родине. Некоторые из них были внезаконниками, однако ярл Олаф строго следил, чтобы никто из прибывших не обижал его людей. Воины сидели на Лосином Мысу, там: же строились сараи для кораблей, и никто из них не помышлял наведываться в близлежащие места, с тем чтобы поживиться или позабавиться с приглянувшимися женщиной или девушкой. Все знали суровость Олафа, так что той зимой все обошлось.

В ту зиму случилось вот что: сын Олафа Рюрик подстерег кузнеца Сварда на тропе возле Бьеорк–горы и напал на него, размахивая мечом. У кузнеца был с собой посох, который помогал ему подниматься в горы. Когда Свард уходил из селения, то всегда прихватывал посох с собой. И был тот посох хоть и деревянный, но очень твердый. Кузнец, отбив первый удар, сказал:

– Вижу, что благородный держит свое слово. Это похвально.

Затем посохом он ловко выбил меч из руки сопливого мальчишки и молвил:

– Не трудись поднимать его. Ты и так перетрудился, таская свои камни.

Сказав это, Свард как ни в чем не бывало пошел своей дорогой. Рюрик же, подобно берсерку, готов был грызть самое крепкое дерево. Больше всего он теперь боялся, что Свард всем об этом расскажет. Однако кузнец поведал о том, что случилось, только Астрид. И добавил:

– Верь мне, достойная женщина, не одна еще каменная изгородь вырастет вдоль дороги. Сегодня сын ярла немало меня позабавил своей выходкой. Подскажи ему только, чтобы прятал язык, а не высовывал его во время боя от излишнего усердия, а не то, вполне возможно, что он когда–нибудь здорово его прикусит…

Астрид на это только рассмеялась.

Между тем тинг был уже не за горами. Конунг Хальвдан и многие его люди спали и видели на тинге Удачливого – и ярл Олаф решил не мешкать. Он сказал жене:

– Не дело мне отсиживаться в фьорде, пока собаки будут лаять и поносить мое имя. Явлюсь далеко не последним.

Астрид советовала взять с собой побольше воинов и показать свою силу. Кроме того, она надеялась на своего родного брата Кольбьерна Медноголового. Олаф твердо решил:

– С собою возьму лишь трех человек. И один из них будет Визард, другой Гендальф, и третий – мой сын. Пора мальчишке знать, что к чему, и поглядеть не только на достойных мужей, но и на брехливых псов: кому, как не ему, в будущем укрощать их?

Астрид спросила с тревогой:

– Не мало ли?

Удачливый рассудил:

– Нет смысла тингу обвинять меня в гибели Олфинсона. Снурри сам виноват. Кроме того, родичи его слишком жадны и трусливы: если отдам большой выкуп, меня они не тронут и лицо сохранят. Что касается конунга, он отлично прослышан о таком негодяе, как Олфинсон, – для Хальвдана только на руку, если к Хель отправится побольше подобной нечисти. Так что не беспокойся. К тому же Локи наградил меня языком, и за себя я как–нибудь постою. Думаю, всем уже известно, чьи топоры будят по утрам склоны горы Бьеорк. Конунгу наверняка донесли о Гисли Лежебоке и Торнире Собаке – а ведь эти не будут сидеть дома, если запахло кровью и золотом. Доподлинно известно, к кому они пожаловали. Так что пусть они отдыхают и забавляются пока охотой и рыбной ловлей. Иногда лучше иметь силу не при себе, а на некотором расстоянии – все равно за моей спиной незримо они будут стоять, их секиры будут многим чудиться на тинге.

Астрид сказала:

– Конунг может обвинить тебя в оскорблении своего херсира[22]22
  Хель – богиня смерти. До пояса изображалась как прекрасная женщина, а ниже – как скелет.


[Закрыть].

Олаф ответил:

– Слишком еще слаб конунг Хальвдан. Еще не отросли у него порядочные клыки. К тому же он прекрасно знает: истинные удальцы с тем, на чьей стороне удача. Что толку сидеть дома настоящему викингу, когда за морем горы из золота. А я знаю, куда повести корабли.

Он еще добавил, засмеявшись:

– Только стоит сейчас мне кликнуть клич на тинге, половина благородных с дружинами тотчас сядут на мои весла.

Олаф сделал так, как и задумал: на самый большой из оставшихся кораблей завели четырех выносливых лошадей, затем взошли на него ярл с сыном, Визард и Гендальф, и гребцы заняли свои места. Ярл Олаф нарядился в лучшую свою одежду: был на нем богато вышитый красный плащ, в ножнах, отделанных драгоценными камнями, висел на поясе верный меч по имени Емуль. Кроме того, не забыл он надеть тяжелую золотую цепь. Они вышли из Бьеорк–фьорда, повернули на юг и плыли вдоль побережья день, ночь и день. Затем Визард направил корабль в пустынный фьорд и пристал к берегу. Олаф, Гендальф, Визард и Рюрик сели на лошадей, приученных к ходьбе в горах. Когда они поднялись в горы и фьорд остался далеко внизу, поглядев по сторонам, ярл Олаф воскликнул:

– Как хороши горы родины! Более всего люблю я эти сияющие ледники и рыжий мох на камнях. Красивы также склоны, поросшие лесом, водопады и ручьи. Все так сверкает, что больно на это смотреть.

Гендальф во время пути рассказывал Рюрику о великанах, обитающих в здешних пещерах, и правда, видели они огромные следы на речном песке возле переправ. Видели они также выдр и больших рыбин в ручьях. Олаф же только подсмеивался над рассказами о карликах и троллях. Но всякий раз, когда вольно или невольно заходила речь о Бьеорк–горе, делался и он серьезным. Между прочим сказал он сыну, заметив с неудовольствием, как жадно тот слушает болтовню Гендальфа:

– Знаю, некоторые глупцы мечтают о вещах несбыточных, но что еще хуже – подзадоривают юнцов на всякие необдуманные и безумные поступки. Не попадись на эту удочку, внук Сигурда. Голова благородного прежде всего должна быть трезвой.

Зима в тот год запоздала, и ярл торопился успеть в Тронхейм до того, как снег закроет перевалы. Удачливому, как всегда, везло – успел он приехать до глубокого снега и появился с той стороны, с которой его меньше всего ожидали, ибо все думали, что после схватки с родичами Олфинсона прибудет Олаф на кораблях с множеством воинов.

В тот день, когда Олаф Удачливый появился на тинге, выпал первый снег. Собралось в том месте множество бондов, и многие ярлы и конунг уже были там. Не успел Удачливый явиться, как слух об этом пронесся по всей округе. Олаф остановился в доме брата своей жены Кольбьерна, по прозвищу Медноголовый. Остановились там и дальние родичи самого ярла – Ингимунд, Грим и известный скальд и хороший хозяин Торальв Чистое Горло, который, приняв ковша два–три пива или рог доброго вина, мог быть на равных с Гендальфом по части сказок и бывальщин. Все эти родичи славились как завзятые бражники. Они сели за столы, и Кольбьерн велел женщинам подать вино и пиво. Рюрику отец сказал:

– Походи поглазей на толпу. Меч уже оттягивает твой пояс, и хотя он для тебя еще тяжеловат, но вряд ли кто–нибудь тебя здесь заденет.

Сам же принялся обсуждать дела, родичи поглядывали на него с уважением. Дядя Рюрика Кольбьерн, которого многие боялись из–за его неуживчивого нрава и большой силы, сам прислуживал гостю. Кроме родичей, за столами сидели викинги Медноголового и Торальва Чистое Горло, и дело пахло порядочной попойкой.

Рюрик отправился на улицу – там сновало много всякого народа. Сыновья приехавшего на тинг заклятого врага Олафа – ярла Вирге – были чуть постарше Рюрика. Они заметили его еще тогда, когда проезжал он мимо них на лошади. А сейчас, увидев, что Рюрик разгуливает один, решили:

– Нам нечего бояться. Зададим ему настоящую взбучку. Разобьем в лепешку нос и поглядим, как будет он утирать сопли.

Кроме того, они решили отнять у Рюрика меч – оружие их нисколько не испугало. Старший, Тиар, зашел сзади, а двое других – Стюр и Лофт – поспешили взглянуть Рюрику в лицо. Находилась вместе с братьями и маленькая Эфанда, которой было тогда пять лет от роду, она заплакала, но братья напустились на нее:

– Замолчи, трусиха, иначе запихаем снега в твою дурацкую глотку

И принялись задирать Рюрика – в том не было им равных. Лофт заметил:

– Это, случаем, не сынок ярла Олафа, так гордо проехавший мимо нас на своей брюхатой кобыле?

Стюр подхватил:

– Не иначе, ноги благородного были связаны под ее брюхом с тем, чтобы не грохнулся он посреди дороги. То–то радости отцу увидеть своего сына, валяющегося под копытами!..

Лофт воскликнул:

– Да что ты! С такой доходяги не свалится даже ленивый. Сама она едва перебирала ногами, я уж думал, упадет замертво вместе с достойным всадником, не дотянув до стойла.

Стюр сказал:

– Он, видно, иногда колол ее своим мечом, ибо ни на что, кроме как погонять эту клячу, меч его, скорее всего, не способен.

Больше братья ничего не успели молвить, потому что Рюрик пришел в такое бешенство, что меч сразу же оказался в его руках. Два сына Вирге не ожидали такой сноровки, они здорово перепугались. Когда взялся он легко махать тяжелым мечом перед самым их носом, позабыв про старшего брата, оба кинулись наутек. Когда в гневе обратился Рюрик к Тиару, тот также счел нужным удалиться, потому что сын Олафа был вне себя и дело могло кончиться плохо. Одна Эфанда осталась стоять на дороге. Когда и она взглянула на Рюрика, то сделалось ей так страшно, что со всех ног бросилась она за братьями, да, споткнувшись, упала и порвала нитку со стеклянными бусами.

Рюрик настолько ее перепугал, что Эфанда даже не стала собирать бусы, а, поднявшись, бежала во всю прыть. Рюрик поднял ту нитку, собрал то, что просыпалось, и затем вернулся в дом к отцу и дяде.

На тинге против Удачливого выступил сын Олфинсона, Анри Заика. Вирге также присутствовал там, но не выступал. Ярл Олаф Удачливый, он же Бесхвостая Лиса, повел себя на редкость миролюбиво, чем вызвал изумление бондов, херсиров, лендрманнов и самого конунга, ибо все знали ярла как жесткого человека, который к тому же был и напористым – пальца в рот ему не клади. Так Олаф еще раз удивил весь тинг. Он сказал конунгу Хальвдану:

– Пресловутый Олфинсон сам предал меня, хотя и клялся в вечной дружбе, и зарыли мы вместе с ним не один клад.

При слове «клад» родня убитого ярла насторожила уши – Олаф этого только и добивался и говорил, взвешивая каждое слово, – куда только девался прежний напор.

– Рассуди нас с Анри, – сказал он конунгу. – Не я ли проверил Снурри Олфинсона на порядочность и честность? Стоило мне только обмолвиться, что с небольшим числом воинов буду в Фригс–фьорде, он тут же прибыл, и цель у него была одна – иначе не собрал бы с собой столько викингов. Да тебе ли не знать об Олфинсоне! Кроме того, его воины убили моих людей, в том числе храбрейшего и достойнейшего Варка. Так что со своей стороны готов закончить я мировой с Анри и Вирге и заплатить большой выкуп, хотя не первый начал это дело. Кроме того, готов я уладить все и с твоим херсиром Сель–мундом, которого я некогда обидел.

Рядом с Олафом стояли его сородичи, и выше, и крепче всех был Кольбьерн Медноголовый. Пришли на тинг и родичи убитых в той схватке воинов Олафа – и все они горели желанием отомстить. Кроме того, родственники Олафа – Грим и Торальв Чистое Горло – пользовались уважением многих бондов, собравшихся здесь, и тинг сразу же стал склоняться к мировой. Конунг Хальвдан это почувствовал и задумался.

Многие из окружения конунга ненавидели Удачливого, но избегали кидать на него слишком откровенные взгляды. Стоя поодаль, пока Хальвдан разбирал это дело, они вели разговор о сыне Олафа. Херсир Струуд вот что сказал:

– Рядом с волком истинный волчонок. Не случайно Бесхвостая Лиса забрал его с собой. Глаза у этого выродка истинно волчьи. Если таков он на вид еще щенком, что за Гарм[23]23
  Гарм – мифический пес. Как и волк Фенрир – порождение зла.


[Закрыть] вырастет из мальчишки!

Другой приближенный конунга, а звали его Свейн, ответил:

– Если не найдется охотник сдавить этому щенку горло, пока он еще не вырос, – трудно будет совладать с волком, отведавшим ягнят и оленей.

Люди конунга не сомневались в том, кто вырастет из Рюрика, и твердили: будет это для конунга Хальвдана еще одной головной болью.

Между тем присутствовал на тинге и сын Хальвдана, Харальд, который оказался Рюрику ровесником и выглядел, как и сын Олафа, не по годам высоким и сильным. Уже тогда отросли у Харальда длинные волосы, которые спускались до плеч. Херсиры и лендрманны сравнивали обоих и удивлялись, как сыновья Олафа и Хальвдана похожи друг на друга. И еще они говорили:

– Не в интересах конунга затевать сейчас свару, когда у Олафа скопилось в Бьеорк–фьорде столько людей. Пойдет конунг на мировую, и Анри склонится к большой вире, убитых с обеих сторон зачтут… Сделать сейчас что–нибудь с Олафом – значит столкнуть норвегов между собой. Еще не настало время!

Херсир Фриндмунд Железноногий сказал:

– Снурри Олфинсон был редким мерзавцем и до самой Исландии прославился тем, что резал правых и виноватых и многих обидел. Конунг должен радоваться, что волки грызутся между собой, а не сбиваются в стаю! Стало меньше одним негодяем. Кроме того, собрал Олаф под свои паруса Торнира и Гисли Лежебоку, верно, не для того, чтобы чесали они животы в Бьеорк–фьорде. Избавится Хальвдан от Бесхвостой Лисы, по крайней мере, на несколько зим. А там, как знать, кто из берсерков вернется обратно, и уж лучше было бы для нас, чтобы никто не возвратился!

И все лендрманны и херсиры, бывшие на тинге, склонялись к тому, что Олаф вновь выйдет сухим из воды. Но при этом херсир Стурл вот что добавил:

– До поры до времени Бесхвостой Лисе ловить жирных лососей на Юге и на Западе. Но настанет черед и Бьеорк–фьорду. Если желает конунг истинного спокойствия, должен он будет рано или поздно разорить это осиное гнездо. И стоит Хальвдану поспешить, пока не подрос у Олафа наследник. Если пойдет волчонок в отца, а я в этом не сомневаюсь, – страну ждут многие несчастья!

Ему ответили резонно:

– Что уж нельзя делать, так это гневить богов! Пусть лучше Олаф направит свои драконы куда подальше от здешних фьордов, а там, если не Вирге, так кто–нибудь другой обязательно его подкараулит. Рано или поздно отвернется удача и от этого разбойника!

Тинг закончился. Как и следовало ожидать, Анри Заика, его родичи и сторонники ничего не могли поделать: конунг Хальвдан положил Олафу заплатить виру[24]24
  Вира – выкуп.


[Закрыть], тех же людей, которые были убиты с той и другой стороны, засчитали. Впрочем, некоторые из родственников Олфинсона также склонялись к богатому выкупу. Про них шел слух, что они втайне радовались, что избавились от родича, про нрав которого говорили, что сама Хель[23] рано или поздно выгонит его из своего подземелья. Олаф заплатил виру серебром, да такую, какую до него еще никто не платил, – по всей стране разнесли потом весть о выкупе. Это еще больше подстегнуло зависть к ярлу, про него говорили, что ничего не стоит ему откупиться, так как богатство само липнет к его рукам.

Выходя от конунга, Олаф не отказал себе в удовольствии окликнуть взбешенного Вирге. Он посоветовал врагу:

– Позаботься о новой встрече, любитель утренней ловли. Вот только ловцов набери получше. Впрочем, если совсем порваны твои сети и свободно сквозь них проходит даже самая паршивая треска, могу предложить своих людей из Бьеорк–фьорда. Они все как на подбор славные рыбаки!

Вирге оставалось только скрежетать зубами, а Олаф вернулся в дом Медноголового, и все родичи не уставали хвалить его за спокойствие и рассудительность.

Между тем находился в то время в Тронхейме и корабельщик Рунг. Он тем во время тинга занимался, что с самым серьезным видом ходил по рынку и разговаривал с мороженой рыбой. Когда спрашивали его, почему он ведет себя так странно и несет всякую несусветную чушь, Рунг, нисколько не смущаясь, отвечал:

– А с кем мне еще здесь беседовать? Даже мороженая рыба в Скандии способна понять больше, чем вы, кичащиеся друг перед другом своей глупостью и хвастовством.

Многие его осуждали, так как он задевал их своими насмешками. Только возраст и прежняя известность старика мешала им гнать его взашей. Конунг Хальвдан после разбирательства с Олафом, проезжая по рынку, наткнулся на Рунга. Он уже наслышался обо всех этих чудачествах, а кроме того, не забыл, как этот старый глупец в присутствии многих уважаемых людей отказал ему в строительстве драконов. Поэтому конунг воскликнул с нескрываемым раздражением:

– Смотрю, бьеоркские тролли окончательно вышибли из тебя мозги, если вместо того, чтобы заняться достойным ремеслом, предпочитаешь дурака перед всеми корчить. Разве за тем тебя сюда звали?

Лендрманны, которые были с ним, засмеялись.

Рунг схватил первую попавшуюся треску и сунул ее конунгу под нос, заявив при этом:

– Зря укоряешь меня в этом деле. Советую и тебе поговорить хотя бы с этой треской. Уверяю, толку от нее будет больше, чем от твоих херсиров.

Харальд разгневался от подобной бесцеремонности и вскричал:

– Отчего ты не зовешь меня конунгом, Фергюнсон? Впервые я встречаю такое непочтение…

Рунг ответил совершенно спокойно:

– Проще простого ответить на твой вопрос. Так и быть, расскажу одну историю, и если ты умный человек, то смекнешь, в чем дело.

Этот Рунг вот о чем поведал:

– Один корабль направлялся из Исландии в Тронхейм, и находилось на нем много всякого народа. Разразилась буря, стало темно хоть глаз выколи, и дракон понесло на скалы. И тогда даже плывший на этом корабле ярл Эрик Несносный потерял мужество. В кромешной тьме всех охватило отчаяние. И в то время раздался громовой голос. Голос этот перекрыл даже рев ветра. Не было видно во тьме, кому он принадлежит. Тот же невидимый человек начал распоряжаться, да так, что все тотчас его послушались: заткнули пробоину, сделали из связанных весел руль взамен сломанного и унесенного в море. И повиновались до рассвета, и гадали, как мог среди них оказаться сам бог или конунг, ибо не мог простой смертный, не будучи благородным, так распоряжаться. Когда же пришло утро и корабль оказался в безопасности, увидели, что голос этот принадлежит простому старику из Долины Горячих Озер. Одет был этот старик в самую простую одежду и прежде ничем не отличался от прочих. Нрава до того случая он был самого спокойного и незаметного.

Хальвдан спросил:

– К чему ты мне рассказал об этом?

– К тому. Вождь, подобный Эрику Несносному, забирает в битвах жизни рабов и подданных, карает, и милует, и поливает кровью долины и фьорды своих и чужих земель. Но лишь истинный Конунг правит миром! Хитрость воина осыпется, точно песчаный холм. Но камень, положенный Строителем, останется на века! Эрик был одним из слепцов. Но истинный Конунг – тот простой старик.

– Старый пьяница! – воскликнул Хальвдан. – Попомни мое слово: твоя башка когда–нибудь будет расколота!

– О нет! – возразил тот. – Я ведь предпочитаю разговаривать с рыбой, а не болтаться по фьордам в поисках добычи и славы.

Хальвдан тогда плюнул и поехал прочь.

На пиру, который в тот день закатил Кольбьерн Медноголовый, сидело рядом с Удачливым несколько свободных ярлов из тех, до которых еще не дотянулась рука терпеливого Хальвдана. Были это Хрольн Красноглазый, Орм, Сельмунд и Снуги Лосось. Порядочно подвыпив, они взялись зло вспоминать конунга, кулаки у них так и чесались. Хрольн Красноглазый сказал:

– Если такие, как Олфинсон, будут втыкать нож в спину всякому свободному ярлу, то нам недолго осталось гулять. Конунг нас обложит как медведей. У Харальда советником проклятый Олев – этот не успокоится, пока последнему из нас не свернут шею.

И все соглашались, что в последнее время конунг ведет себя слишком вызывающе, хотя на тинге и был осторожен и взвешивал каждое слово, – но все это оттого, что он отлично знает, что делается в Бьеорк–фьорде и какие там собрались удальцы. Из людей Харальда особенно недобрым словом поминали Фриндмунда Железноногого и называли его самым верным псом своего хозяина. Олаф молча слушал, о чем говорят ярлы. Ярл Сельмунд вступил в разговор и вот что сказал:

– Хальвдан злопамятен и скоро припомнит нам все свои унижения – сегодня он оглядывался на многих из нас, здесь ли мы, точно всех пересчитывал. А больше всего затаил он обиду и злобу на тебя, Олаф, и, верно, придется тебе спать в полглаза даже в своем фьорде под сенью Бьеорк–горы и держать подле немало берсерков.

Ярлы не замечали, что Олаф давно уже не подливает себе, его одного обносят слуги – сами они хорошо выпили, и было о чем разгуляться их языкам. Все тайное, что лежало на душе у каждого, вылезало наружу Наконец Орм высказал то, о чем все, верно, думали:

– Тебе хорошо, Олаф, гора тебя охраняет. Вряд ли у Хальвдана поднимется на нее рука. Разве только те немногие, которые чтят Распятого, могут на это пойти, но конунг не из их числа, хотя Железноногий давно его подстрекает… А как нам быть? Ты отсидишься в фьорде, а наши корабли перетопят, как дырявые горшки. Вот–вот готовы люди Хальвдана вцепиться нам в глотки и объявить вне закона. Этот проклятый Фриндмунд посоветовал нам повернуть свои рули в Исландию, пока не поздно, – вот до какой наглости докатился!

Другие ярлы поддержали Орма и спрашивали:

– Что нам всем делать? Самый главный наш враг явно замыслил недоброе – лишь твои люди могут его удержать.

Олаф миролюбиво ответил:

– Сейчас одно остается – наслаждаться разговором равных. Утро вечера мудренее.

Все таким ответом остались недовольны, но никто из ярлов не мог возразить, к тому же все здорово отяжелели от выпитого, а Медноголовый строго следил за тем, чтобы вдоволь перед каждым было вина и пищи. Когда в ход пошло пиво, стали забываться самые говорливые, а Олаф предпочитал по–прежнему помалкивать. Кончилось все это тем, что ярлов одного за другим стащили со скамей и уложили. Родичи также здорово напились, даже у Хоральва Чистое Горло не осталось сил складывать всякие потешные висы и состязаться в этом с Гендальфом – а уж Хоральв был человек веселый. Визард, когда все захрапели, сказал Олафу: