Текст книги "Бессмертные сердца. Часть 1. Путь к сердцу"

Автор книги: Илья Шустров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Илья Шустров
Бессмертные сердца. Часть 1. Путь к сердцу

Предисловие

Книга на самом деле не про школу. Это всё больше про мои личные страхи. Когда-то я хотел стать учителем. И поделился этим с одной своей подругой. На это она дала мне совет – представить всё самое плохое, что может случиться, стань я учителем и уже после этого решить, хочу ли я. Так и родился сюжет. Большинство персонажей чуть позже приснились мне. Только вот зловещего учителя биологии я придумал сам от начала и до конца.

Первая часть называется «Путь к сердцу» неспроста. Настолько откровенно я ещё ни разу не разговаривал со своими читателями. Вторая и третья часть будут такими же. То, что написано ниже есть дневник моих эмоций в то странное время.

Также должен отметить, что с моей школой гимназия номер 2357 не имеет. Разве что пара архитектурных моментов взяты оттуда. Мои мысли про родную школу находятся в седьмой главе. А место работы главного героя этой книги – это физическое воплощение моего страха будущего. Та же школа. Тот же распорядок дня. Только всё мрачно и уныло. Учителем я так и не стал, зато эта мечта смогла вылиться в странную и печальную книгу, которая свяжет воедино «Без меня» и «Белых людей» и завершит, наконец, «Трилогию пессимизма».

Глава 1. Новый цикл

Некоторое время назад я заметил, что всё в этой жизни циклично. Есть маленькие циклы, наподобие трудовых будней, когда ты просыпаешься, завтракаешь, идёшь на работу, проводишь там какое-то время, идёшь домой, ужинаешь и ложишься спать. Есть побольше – к примеру, год. Отмечаешь покупку нового календаря, как следует нажираешься, первого января усердно прокрастинируешь, приходишь в себя, проживаешь скучные холодные, затем тёплые и жаркие, а потом снова холодные дни, опять покупаешь новый календарь, опять нажираешься и прокрастинируешь. И так очень долго.

А самое иррациональное – это эмоциональные циклы. Не знаю, является ли это моим личным закидоном конченого психа, или же у всех нормальных людей такое есть, соответственно я тоже нормальный. Очень часто случается такое, что грусть по конкретному поводу возвращается в моё сознание с определённой периодичностью. Или радость, которая теоретически не должна возникать, всё равно умудряется нахлынуть, хотя повода, казалось бы, нет. Зато время для неё пришло. И значит, радоваться я тоже буду. Хотя бы и обёртке из-под шоколадного батончика, в которой осталась четвертинка этого самого батончика и которую кто-то выкинул на асфальт, так и не доев угощение. Я серьёзно.

Помню, как-то раз на улице увидел как раз такую инсталляцию и ходил вокруг неё с хохотом минут десять. Как хорошо, что тогда никто из учеников не увидел меня. Тогда я ещё преподавал химию в малом корпусе гимназии номер 2357. Признаюсь честно, уже там меня считали чудаковатым.

Это чудачества не из серии шапочки из фольги или разных носков. Просто всегда меня называли нелюдимым и злым, порой говорили, что я слишком эмоционален. Хотя, пожалуй, часто говорили последнее. Даже очень часто. Пришлось научиться подавлять в себе эмоции. И меня стали называть бесчувственным сухарём. Циклы и крайности – вот две главных проблемы человечества. Отсутствие прогресса и объективного суждения. Серого нет. Есть только чёрный и белый. Какой там к чёрту инь-янь? Это вообще всё бредни. Есть чёрное и белое. Ничего промежуточного.

Небо и земля. Огонь и вода. Красота и уродство. Кислоты и основания. Хотя нет, это не пойдёт. Есть же соли. С другой стороны, если учесть, что про химию забывают уже через пять лет после окончания школы и поваренная соль становится поваренной солью, а не хлоридом натрия, то для большинства существуют как раз только кислоты и основания. Откровенно говоря, про основания уже тоже никто не вспомнит. Поэтому, только кислоты. Дающие всем людям энергию для жизни. В школьной программе химии не изучают цикл Кребса столь подробно, но зато из курса биологии любой ученик старших классов знает, что такое цикл трикарбоновых кислот.

Даже в науке есть циклы. Даже в науке! Именно поэтому я смирился с полным отсутствием всего нового в моей жизни и просто начал новый круг. Подчинился омерзительному будильнику, кричавшему во всё горло: «Боголовский, вставай, твою же мать!». Вернее, именно так я расшифровывал его меланхоличную и монотонную трель каждое утро. Я встал с кровати без каких-либо споров с навалившейся на меня тяжестью. Когда понимаешь в полной мере, что встать так или иначе придётся, уже не сопротивляешься этому дикому процессу. То ли привычка, то ли накатившее осознание. В любом случае, я встал.

И с полузакрытыми глазами поплёлся в ванную. Там можно было скрасить общую каторгу просыпания обливанием холодной водой. Главное – не упустить этот момент, когда будильник прерывает сон буквально на пару минут и когда нельзя даже думать о том, чтобы полежать в кровати ещё хотя бы чуть-чуть. А если упустишь – катастрофа. Пожалуй, всю мою жизнь, желание провалиться в сон было куда слабее, чем страх перед тем, что произойдёт, если я это сделаю. А произошло бы, поочерёдно перечисляя: я опоздал бы на уроки в школе, потом на пары в институте, а потом снова на уроки в школе, правда уже в другой ипостаси.

После института страх только усилился. Когда просыпает учитель, это вдвойне страшно. Учителю, понятное дело. Ученикам-то всё равно. Они даже рады. Администрации тоже всё равно. Просто сделают выговор, вычтут из куцей зарплаты пару тысяч и в худшем случае, уволят. Правда, я ни разу не видел, чтобы кого-то увольняли из-за того, что он проспал. Откровенно говоря, я и не видел ни разу чтоб кто-то просыпал. И сам ни разу не опаздывал на свои уроки. Наверное, этим даже гордиться можно. Хоть чем-то можно.

Поэтому я с гордостью чистил зубы, принимал душ и шёл завтракать. Завтрак для меня был скорее обыденной обязанностью и возможностью заработать гастрит и язвы в желудке не так скоро – всё-таки курить натощак я не люблю. Ощущения, конечно, неплохие, но вред куда больший. И тошнить начинало сильнее в несколько раз. Меня в принципе всегда тошнит с утра. Иначе бы я любил завтракать, а так – терпеть не могу. Глупая обязанность. Условность, для того чтобы протянуть в этом мире чуть дольше или как минимум чуть безболезненнее. С другой стороны, можно было бы просто бросить курить. Но это было бы во-первых сложнее, во-вторых тогда бы я утратил единственный стимул завтракать. И, к тому же, я уже давно не представляю себя без пачки «Хитмена».

Один раз мне даже приснился сон, который походил на реальность до мелочей – я проснулся, проклял всё на свете, пошёл в душ, потом на кухню. А вот там уже началось кое-что интересное. Мне привиделось, что я накладываю себе в тарелку окурки и поломанные спички. Ну это было бы полбеды. Самое мерзкое началось когда я начал во сне всё это есть. До сих пор помню хруст спичек и вату фильтров под зубами. Ощущалось это всё как наяву.

В общем, я продолжил цикл и поел. Детскую кашу, крепкий чай с лимоном и бутерброд с сыром и ветчиной. Детские каши – это очень удобный способ позавтракать. Вкуснее овсянки и манки, готовится легче и быстрее. Уже давно предпочитаю будить желудок именно питанием для младенцев. Получается неплохой контраст. Вначале – гиппоаллергенные и безвредные кашицы, а сразу после – никотиновый бум. Курение в квартире – это, пожалуй, для меня главная привилегия жизни в одиночестве. Никто не выговаривает за запах табака, не бурчит под ухом, что я посажу себе здоровье.

И можно лишний раз не морозиться перед выходом на улицу зимой, не париться в этой ужасающей недобане летом. Можно просто поесть, покурить и спокойно идти на работу, предварительно переодевшись. Так я, в принципе и сделал. Кстати, с одеждой получается даже интереснее, чем с едой. Если питанием ты, в принципе, сам волен распоряжаться, то вот одеяние тебе искренне навязывает общество, вместе с вышестоящими в твоей жизни людьми.

Ну вот нельзя мне взять и одеться как я хочу. Обязательно нужно учитывать, что скажет администрация, ученики и просто люди на улице. Мне даже на последних не всё равно. Неправильно, конечно. Многие говорят, что я завишу от чужого мнения. В принципе, это мешало бы мне жить, если бы не деловой стиль одежды, в который меня упорно загонял дресс-код школы. Пиджак, брюки – я был не против. Смущала только белая рубашка. В классах всё время стоит духота, так что вспотеешь ты на раз-два. А на белой рубашке пятна от пота видны очень даже хорошо. Поэтому я выбил себе право носить чёрную рубашку.

Руководство она не смущала, мне доставляла эстетическое удовольствие, но нет-нет, а кто-то из учеников да спросит, с похорон я, или на похороны. В принципе, раз уж меня перевели в главный корпус посреди года, можно и задуматься о смене имиджа. Может там не так жарко. Но об этом можно задуматься максимум сегодня вечером. Для начала следует провести в этом незнакомом здании хотя бы один день. Чёрные брюки, чёрный пиджак, чёрная рубашка. Одна из семи штук.

Вышел из дома я как обычно, в семь двадцать две, хотя главный корпус находился куда ближе, чем тот, где я работал раньше. Во дворе моросил мелкий дождик. Все бабушки на лавочках разбежались. Удивительно, что они вообще обычно сидят в такую рань во дворе. Хотя психологию этих людей понять в принципе нереально. Ни одной живой души, кроме полусонных собачников где-то вдалеке, вокруг не было. На одной из лавочек лежала упаковка печенья. Оно размокало под струями холодной воды. Интересно, какому идиоту пришла в голову идея оставить печенье на скамейке?

Всю оставшуюся дорогу до школы я размышлял о причинах, побудивших администрацию переправить меня посреди года в главный корпус нашей гимназии. Среди учителей ходили слухи, что биолог главного корпуса дошёл до нервного срыва и отправился в другую школу через санаторий в Сочи, пребывание в котором ему было оплачено из бюджета гимназии 2357. И вроде бы в этом самом главном корпусе есть какой-то класс, с которым работать не просто невозможно, но ещё и опасно – дескать ученики там совсем безумные.

Но даже если это и было правдой, то я не получаю ответа на свой вопрос. Почему именно я? В здании, где я преподаю с этого дня обучаются те, кто выбрали биологическое направление. То есть мне предстоит учить детей профильной химии. Скорее всего, дело в статистике – у меня слишком много детей с хорошими оценками. А всеми моими открытыми уроками остались довольны как завуч, так и родители. Но даже они спрашивали про чёрную рубашку.

Ну вот никак не могу я взять в толк, что в ней такого? Конечно, на фоне детей в белых рубашках под синими пиджаками я выгляжу весьма контрастно. И всё равно – в узких и душных, выкрашенных в блёкло-синий цвет коридорах малого корпуса все ученики сливались в одно колыхающееся головокружительное полотно. Даже мою чёрную фигуру оказывалось сложно разглядеть в упомянутом бардаке.

Однако, главный корпус, встретивший меня тёмно-зелёным фасадом, возвышавшимся над занесённым листьями школьным двором – гигантским квадратом плиточного туфлетерпящего пространства; кардинально отличался от своего малого собрата. В вестибюле первого этажа меня встретил самолёт. Прямо под потолком висела гигантская авиамодель. В гимназии я оказался в семь сорок. Уроки начинались в девять, так что помимо самолёта меня встретил только охранник. Учеников в этих безжизненных коридорах пока что не предвиделось.

Тем не менее, когда я, сняв с себя пальто в учительской раздевалке, поплёлся к лестницам, дверь на пролёт открылась, и меня чуть не сбил какой-то юноша, явно учащийся. Наскоро пробормотав «извините», он быстрым шагом пересёк вестибюль и скрылся в левом крыле. Внешний вид этого парня меня удивил. Во-первых, он был одет не по форме. На его истощённом теле висел чёрный свитер на размер больше, чем нужно. Свитер, как и брюки, был грязным и немного рваным. Но более всего в этом юноше меня поразило лицо. Вернее то, что от него осталось.

Нос, когда-то, наверняка, красивый и тонкий, был, по всей видимости, недавно сломан и приобрёл форму кривого завитка. Рот казался просто отверстием, очерченным даже не губами, а двумя ошмётками искусанного мяса. Грязные волосы спадали на лоб некрасивой чёлкой, но даже они не закрывали чёрную повязку на левом глазу. Меня передёрнуло. Кем бы ни был этот юноша, я бы хотел его больше никогда не видеть.

Мой кабинет находился на четвёртом, последнем этаже. В самом дальнем от лестнице углу. Все, кроме одной, двери в кабинеты на моём пути были закрыты. Проходя мимо открытой, я мельком глянул в проём. По видимости, это был кабинет биологии. Скелет, многочисленные модели органов – биология, или естествознание, определённо. Учителя за столом я не успел разглядеть внимательно. Только отметил его ровную осанку и длинный чёрный пиджак.

В любом случае, знакомство с коллегами явно произойдёт позже. Дойдя до двери своего кабинета, я вдруг понял, что забыл взять на охране ключи. Пришлось спускаться обратно. Когда я наконец оказался на своём рабочем месте, то был приятно удивлён. Чистое, почти стерильное помещение с рядом серебристых парт, многочисленными стеллажами с пустыми пробирками, книгами по химии и углеродным конструктором, производило впечатление аудитории биологического вуза, но никак не школьного класса.

Меня привлекла неприметная дверь в лаборантскую, справа от возвышавшегося на небольшом помосте учительского стола. В лаборантской обнаружился дивный набор реактивов с широчайшим спектром выбора. В моей голове возник вопрос, перекрывший «почему именно я?». Большая часть оборудования не использовалась уже несколько лет, реактивы в основном стояли в закрытых и полных склянках. В этом здании вообще не проводят практических работ? И ещё, почему бы не отдать часть всего этого добра в малый корпус?

Конечно, мне приходилось бывать в главном здании гимназии. Но досюда я не доходил ни разу. Исключительно актовый зал, столовая и кабинеты завуча и директора. Моё назначение произошло в такой спешке, что никто даже не устроил мне никакой экскурсии. Просто письма с информацией на почту и пара нервных телефонных звонков. К счастью, расписание мне также прислали на почту. Поэтому, открыв телефон, я уже знал к чему готовиться.

А именно, к первому уроку у девятого биологического класса. Самое отвратительное что только можно себе представить. Одиннадцатые классы уже точно знают чего хотят и как усердно могут работать. У восьмых и десятых нет экзаменов. А вот девятиклассники почти всегда относятся к ОГЭ как к чему-то невероятно лёгкому и никому не нужному. И почти все поголовно считают что делать ничего не нужно – всё сделает учитель лично. Радовало только одно – классов, которым я должен преподавать, всего восемь, разделённых на две группы. С другой стороны, почти что шестнадцать. Две параллели – «А» и «Г». «А» – медицинский класс, «Г» – биологический.

Таким образом из тридцати пяти учебных часов в неделю, свободных у меня было только два. По четыре урока в двух группах восьмого, десятого и одиннадцатого и девять уроков для девятого. Плюс нулевые и восьмые дополнительные часы, а также редкие замены уроков. И что интересно, график получался свободнее, чем в малом корпусе, где у меня было три параллели. Несмотря на то, что это были математики, физики и инженеры, у которых не было деления на группы, как-то так получалось, что учебных часов у меня выходило по тридцать пять в неделю. То есть, максимальное количество.

Здесь же у меня есть возможность ходить на перекуры два раза в день по понедельникам. Как раз сегодня и прочувствую доселе невиданную свободу. В принципе, пятнадцатиминутных перемен вполне хватало на то, чтобы одеться, выйти за территорию школы, покурить и вернуться обратно. Правда, для этого приходилось порой брать одежду в класс, а не оставлять в учительской раздевалке. Но всё это осталось в прошлом! Или как минимум в других днях недели. В понедельник у меня целых два окна между уроками.

За размышлениями о свободном времени я и не заметил, как прозвенел звонок. Дети толпились у кабинета, не решаясь войти внутрь. Я открыл дверь и, улыбнувшись, пригласил ребят в аудиторию. Медленно тянущаяся цепочка учеников навевала на меня уныние. Да уже по их лицам было видно что они ничего не хотят от жизни, не желают трудиться и ни о чём серьёзном не задумываются. Не было никакого смысла их учить чему-либо. Они не знают жизни. И пока не узнают – всё бесполезно.

После того, как все расселись по своим местам, я оглядел их ещё раз. Пожалуй, пара-тройка светлых пятен в этом классе всё-таки были. Задумчивый мальчик за задней партой первого ряда, усталая девочка за второй партой третьего ряда и хмурый мальчик за первой партой второго. В глазах этих ребят виднелись мысли. Мысли и разум.

– Доброе утро,– начал я.– Меня зовут Юрий Николаевич, и с этого дня я преподаю у вас химию. Прежде всего, я бы хотел с вами познакомиться.

Сев за стол, я открыл в компьютере вкладку электронного журнала и пробежался по списку фамилий. Интересующими меня учениками оказались соответственно Степан Серафимов, Анастасия Нестерова и Егор Майоров. Итак, предстояло ещё два урока с этими детьми. Попросив у Менделеева сил, я выяснил у Нестеровой на какой теме класс остановился с прошлым учителем и, не желая тратить времени попусту, начал разъяснять материал.

По ходу урока, мои опасения подтвердились. Класс оказался именно таким, каким я себе его обрисовал по первому впечатлению. Первое впечатление редко бывает обманчивым. По крайней мере, в моей жизни всегда так было. До какого-то момента всё шло достаточно спокойно – дети слушали, иногда записывали что-то. Но в какой-то момент всё пошло не по плану. Беда пришла откуда я не ждал. Расписывая на доске синтез Вюрца, я вдруг услышал покашливание.

– Не к удвоению, а к удлинению.

– Что простите?– я оглянулся и встретился взглядом с Егором Майоровым. Мальчик сложил руки на груди и, поджав уголки рта, смотрел на меня с видом содержанки, которой папик отказал в покупке новой сумки.

– Вы написали «Синтез Вюрца приводит к удвоению углеродной цепи». А надо написать «к удлинению». Это разные вещи.

Я взглянул на доску. И вправду, я допустил ошибку. В ситуации не было бы ничего такого, если бы не тон Майорова. Я вдруг ощутил какую-то странную смену статуса-кво. Я сам почувствовал себя школьником перед строгим и придирчивым учителем. Однако вместо препираний я кивнул Егору:

– Спасибо большое. Ошибся.

– Было бы хорошо, если бы вы не ошибались так больше. Странно получается, что ученик знает тему лучше учителя.

– А почему, кстати, вы знаете тему лучше меня? Сверх программы учитесь? С репетитором?

– Сверх программы, да,– мальчик поджал губы.– Но не с репетитором. Сам.

– Похвально,– я отвернулся к доске.– Тогда, может расскажете нам про электролиз растворов карбоновых кислот и их солей? Тема сложная. Но если всё правильно расскажете – поставлю пять.

– А если ошибусь?– медленно спросил Егор.

– Поправлю. Не беспокойтесь, плохую оценку я не поставлю.

Майоров расслабился и начал говорить:

– Ну, предположим мы раскладываем воду под действием электричества. Опускаем в стакан анод и катод. Можно к доске выйти?

– Да, конечно, прошу вас,– я сел за учительское место и указал Майорову на доску.

На удивление, мальчик ни разу не ошибся пока расписывал тему. С одной стороны, мне стоило радоваться. Но осадок остался неприятный. До конца урока я внимательно следил за тем, что пишу на доске.

Когда прозвенел звонок, я решил не задерживать детей ни на минуту, но те, почему-то не спешили уходить. Я вспомнил, что нам предстоит провести ещё целый урок и вздохнул. В голове промелькнула мысль – сбегать покурить. Стоило мне выйти из класса – и, вскоре я понял, что мою мысль поддержали, причём с абсолютно неожиданной стороны.

Из кабинета биологии синхронно со мной вышел мужчина. Мы встретились взглядами. Он улыбнулся и поднёс руку ко рту, вытянув губы трубочкой. Я кивнул и направился к новому знакомому.

– Я вижу, не я один испытываю недостаток цэ десять о четырнадцать эн два?– я решил сыронизировать.

– Вы правы,– кивнул мужчина. Я посмотрел на него внимательнее.

Ровный овал лица, аристократичные черты – ровный тонкий нос с небольшой горбинкой, внимательные карие глаза, слегка прищуренные и внимательно изучающие собеседника, впалые щёки и широкий лоб, испещрённый морщинами и скрывающийся под аккуратной небольшой чёлкой иссине-чёрного цвета. На вид мужчине было лет сорок. Я представился:

– Боголовский, Юрий Николаевич. С этого дня преподаю химию в главном корпусе.

– О, наслышан о вас,– мужчина улыбнулся. Мы быстрым шагом спускались по лестнице на первый этаж.– Анатолий Олегович Кашпирцев. Учитель биологии.

– Очень приятно,– я протянул Кашпирцеву руку. Что-то в нём было такое недоброе, настораживающее. Не могу сказать, что я его боялся, или он мне не нравился. Просто этот Анатолий Олегович не вызывал доверия.

Стоило нам выйти из школы, как Кашпирцев встрепенулся и помахал кому-то рукой. Я приметил тоненькую женскую фигуру в лёгком голубом пуховике. Как только фигура подошла ближе, я смог рассмотреть очаровательную женщину, даже девушку, со светло-русыми волосами и маленьким, чуть вздёрнутым носиком. Она жизнерадостно улыбалась:

– Доброе утро, Анатолий Олегович!

– Добрейшее, Нина Сергеевна!– Кашпирцев нацепил себе на губы улыбку.– Вы уже знакомы с нашим новым учителем химии?

– Нет,– девушка перевела взгляд на меня.

– Юрий Николаевич Боголовский,– я поднял руку в знак приветствия.

– Нина Сергеевна Стольцева!– она рассмеялась и кивнула в сторону школы.– Мне бежать надо. А то мои оболтусы ещё сейчас пол школы разнесут. Ещё увидимся!

– До свидания, Нина Сергеевна!– Кашпирцев наклонился ко мне и прошептал:

– Это наш лучик света, информатичка. Чудная девушка. Наивная до ужаса. Всё опасаюсь, что в один ужасный день она придёт в школу такой же как и все остальные.

– Какой же такой?– поинтересовался я.

– Уставшей и безразличной.

Мы вышли за территорию гимназии. Перейдя на другую сторону дороги, чтобы не курить у учебного заведения, мы достали свои папиросы. У Кашпирцева, с усмешкой взглянувшего на «Хитмен», оказались армянские «Ахполин». Он с удовольствием затянулся и вдруг, прищурившись, громко сказал:

– Мне казалось, уроки начались ещё пятьдесят минут назад, я не прав?– я понял, что Анатолий Олегович обращается к худенькому мальчику, направлявшемуся к школе. Услышав голос Кашпирцева, он оглянулся и быстро пошёл в нашу сторону.

– Доброе утро, Анатолий Олегович,– его бесстрастное лицо, больше походило на маску, или физиономию фарфоровой куклы.

– Доброе утро, Кирилл. Ты уже знаком с новым учителем химии?

– Нет,– мальчик едва шевелил губами.– Насколько я помню, его назначили только сегодня.

– Ты прав. Но Юрий Николаевич преподавал в малом корпусе уже несколько лет.

– К сожалению, познакомиться до этого нам не удалось,– парнишка повернулся ко мне и протянул бледную руку.– Кирилл Поченюк, девятый «А».

– Юрий Николаевич,– я пожал холодную руку Кирилла.

– Так почему ты пропустил первый урок?– Кашпирцев строго смотрел на Поченюка, при этом сохраняя на лице ухмылку.

– Был у врача,– Кирилл достал из кармана аккуратный лист бумаги.– Держите, Анатолий Олегович.

Кашпирцев ознакомился с содержанием листка и кивнул:

– Ладно, иди на учёбу,– когда Кирилл скрылся за дверями школы, мой собеседник указал на него пальцем.– Кирилл один из лучших учеников моего класса. Возможно лучший. И самый прилежный.

Я кивнул и сделал ещё одну затяжку. Когда мы с Кашпирцевым уже закончили перекур и шагали к дверям школы, позади нас вдруг раздались громкие ругательства. Обернувшись, я немного ошалел от увиденного, в то время как Анатолий Олегович широко улыбнулся и распахнул руки в объятиях.

– Тарас, друг мой дорогой! Совсем как в старые-добрые!– биолог обращался к среднего роста юноше в узких брюках и дорогой куртке, в карманы которой он засунул руки. На лице, грубом и некрасивом, обрамлённом тёмными блестящими волосами, собранными в хвост, застыло выражение крайней злобы. Парень стоял над рассыпавшейся по плитке пачкой сигарет и, по всей видимости, раздумывал, собирать их, или же нет. На реплику Кашпирцева он резко развернулся и, как ни в чём не бывало направился в нашу сторону.

– Здрасте,– проходя мимо, он кинул на меня один мимолётный взгляд, в то время как на Анатолия Олеговича не посмотрел вовсе. Однако Кашпирцев схватил его за руку и придержал.

– Три вопроса,– улыбка не сползала с лица биолога ни на секунду.– Почему не был на первом уроке, почему не поздоровался и почему куришь, если тебе ещё восемнадцати нет?

– А вам какое дело?– нагло ответил парень, выдернув руку из хватки Кашпирцева.

– Вот это вот ничтожество,– заговорил Анатолий Олегович, как только наглый старшеклассник отошёл достаточно далеко,– гроза всей школы.

– Этот хиляк?– удивился я.

– Он обезоруживает своей наглостью. Присматриваться к нему не стоит, не понравится. Я так вам скажу, после первого урока с ним, я поклялся, что в журнале напротив строчки «Тарас Грибась» никогда не будет стоять пятёрка по биологии.

– Погодите, он ведь из старших классов?

– Именно так.

– То есть мне придётся с ним столкнуться…

– Сегодня на седьмом и восьмом уроках. Всё правильно.

Я вздохнул и протёр глаза рукой. Не нравилось мне это всё. Кашпирцев не нравился, Грибась тем более, Майоров этот тоже приятных эмоций не вызывал. Но приходилось мириться. Цикл обязывал. В течение дня мы с Анатолием Олеговичем выходили на перекур ещё дважды.

Возвращаясь из ближайшего кафе к концу своих окон в расписании, я увидел его знакомую фигуру напротив гимназии. Он ещё не закурил, зато успел заметить меня.

– Юрий Николаевич!– эта радостная улыбка продолжала казаться мне натянутой.– Как вам десятый класс?

Третий и четвёртый уроки познакомили меня с десятым «Г» классом. Именно там я и увидел того одноглазого мальчика. Он сидел за партой один, опустив голову. Его даже спрашивать ни о чём не хотелось после того, как при перекличке он прохрипел «я…» в ответ на «Станислава Грачёва». Мы с Кашпирцевым закурили.

– В целом порадовали. Только вот…

– Дайте угадаю, вас Грачёв смутил?– я увидел в ухмылке биолога искреннее удовольствие. Было совсем непонятно, что его вызвало.

– В целом, да.

– Не обращайте на это ничтожество ни малейшего внимания. Он просто получил по заслугам.

– За что же?– поинтересовался я.

– В другой раз как-нибудь расскажу,– отмахнулся Кашпирцев.– Там долгая история и… а ты не обнаглел, друг мой?

Эта фраза была обращена к Тарасу Грибасю, который вразвалочку шагал к гимназии, докуривая какую-то дешёвую сигарету. Услышав Анатолия Олеговича, он нехотя повернулся и хохотнул:

– А что, перемена же.

– А ответственность за твою задницу кто нести будет?– Кашпирцев немного завёлся.– Марш на урок, Грибась. И чтоб я больше не видел тебя на улице во время учебного дня.

Парень развернулся и направился к воротам школы.

– Вы же понимаете,– медленно начал я,– что у меня сейчас с ним урок?

– Прекрасно понимаю,– кивнул биолог. Улыбка сразу спала с его лица.– Задайте ему жару. Влепите двойку с самого начала. С ним только так можно. Эта дрянь не боится никого. И компромиссов с ним не найдёшь. Сразу сделайте так, чтоб он вас возненавидел.

– Да?!– я начинал нервничать.– Чтобы потом кнопки искать на стуле?

– Да какие кнопки,– отмахнулся Анатолий Олегович.– Он не способен на насилие по отношению к учителям. Он будет только хамить, но ничего не сделает и выместит злость на других учениках.

– То есть страдать всё-таки кто-то будет? Может мне просто игнорировать его?

– Игнорировать, Юрий Николаевич, не получится,– Кашпирцев вдруг бросил из рук свой окурок и пнул его ногой в полёте.– Иначе вы будете посмешищем для всей школы. Его юморком в классе все восхищаются. И потом все будут смотреть вслед вам и вспоминать шутку Тараса про химию. Пускай страдают ученики, но ваша репутация сохранится. Такова жизнь, Юрий Николаевич. Такова жизнь,– промолвил Анатолий Олегович, уходя в здание под мой растерянный взгляд.

В первый же день мне пришлось задержаться в школе допоздна. В принципе, работать здесь можно. Даже проще, чем в том корпусе. Но почему-то меня не покидало ощущение, что эта гимназия мне ещё очень многое преподнесёт. Когда я запирал кабинет, мне на секунду показалось, что в конце коридора, у лестницы, я вижу какое-то странное голубоватое свечение, но наваждение быстро рассеялось. Похоже, уставать здесь тоже получается проще, чем в другом корпусе. Но это ничего. Это только один день. А меня ждёт цикл ещё как минимум на восемь месяцев.