Текст книги "Наследницы амазонок"
Автор книги: Илья Лавров
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Родные пенаты
В Будогощи мы пересели в рабочий поезд, который специально дожидался электричку. Кузя даже успел пометить местные столбы. Билеты купили у проводников. Проблем с провозом собаки не возникло, и так было пройдено последнее препятствие, отделявшее нас от приключения.
Всю оставшуюся дорогу до Хвойной, я пытался объяснить дочери, почему мы не будем влезать в эту историю. Она слушала внимательно, потому что я сразу показал ей свой шрам под сердцем, и Маша узнала, наконец, откуда он появился.
Это было незадолго до ее рождения. Странная история с моей книжкой, только что вышедшей. Персонажи ее ожили, или, вернее, существовали в действительности, хоть я, ее создатель, об этом и не знал. Одни из них – бандиты – гонялись за другим – фотографом. И тут встрял я со своей книжкой, как раз поступившей в продажу. И пришлось мне самому искать этого выдуманного мной фотографа, пока не получил нож в бок. С тех пор мы с Надей зареклись: никаких историй и приключений – испытавшие их в другой раз себе такого не пожелают. И вот теперь ты, Маша, хочешь сбить меня с дороги. А знала бы ты, как переживает сейчас твоя мама!
Но, похоже, из всего услышанного моя дочь сделала единственный вывод:
– Так, значит, вот откуда у меня такие таланты. А я-то начала подумывать, не сосед ли виноват…
Тут уж она получила от меня хороший подзатыльник.
И вот она – Хвойная.
Мы сошли с поезда, и в нос ударил густой сосновый воздух.
– Чувствуешь?! – торжественно спросил я у дочери и глубоко вдохнул. Запах детства! Кузя вытянул поводок-рулетку на все пять метров и радостно забегал, тоже поднимая нос вверх и принюхиваясь, но скорее по другому поводу. Видно, недавно здесь пробегала течная сука.
Мы пошли наискосок от вокзала по тропке с двух сторон заросшей кустами, по которой я всегда шел к бабушкиному дому, приезжая в Хвойную. Перешли вокзальную улицу рядом со столовой, где когда-то, будучи уже на пенсии, бабушка подрабатывала посудомойкой, чтобы накопить денег к приезду внуков. Также наискосок вышли на улицу Денисова, а потом – на Пионерскую, и пошли по ней.
– Все улицы в этой части поселка параллельны, – объяснял я Маше.
– Я уже заметила.
– Вокзальная, Денисова, Пионерская, Шоссейная… – перечислял я с восторгом, охватившим меня, и вдруг запнулся. Название следующей забыл. – Ах да, потом Железнодорожная, потом наша, Восьмое марта и последняя – Речная.
– И вся деревня?
– Это не деревня, а поселок городского типа, районный центр, и улиц здесь еще очень много, я же тебе говорил.
От вокзала до нашей улицы Восьмое марта было ходьбы минут двадцать. И вот она, наконец!
– Странное название, – прочитала Маша старую табличку на угловом доме, – улица Восьмое марта. Было бы хоть: улица имени восьмого марта.
– Маша, прекрати везде искать странное.
По-моему, она просто посмеивалась над моей восторженностью.
Мы уже подходили к нашему дому. Потянулись дома ближайших соседей.
– Не знаю, как сейчас, а раньше здесь жила Терещиха, в следующем доме Еромыгины, потом баба Лиза. А по этой стороне: баба Ириша, потом наш дом, потом Садовничиха.
Маша фыркнула. Мне же эти имена ласкали слух.
– А где соседи Булыги? – вспомнила дочь.
– Это внуки бабы Ириши. Сама-то она, конечно, уже умерла, она ведь была старше моей бабушки. Вот их дом. А дальше – видишь, в конце улицы заготскот…
– Загот – что?
– Заготскот – "заготовление скота" сокращенно. Потом расскажу.
– Где же конец улицы? Конца-то чего-то не видно…
Я уже и сам заметил. Разрослась улица Восьмое марта: раньше за заготскотом было поле, а там – и лес. Теперь же новые дома уходили вдаль.
И тут мы были обнаружены соседями, не помешали и надвигавшиеся сумерки. Первой нас увидела в окно бабка Настя Еромыгина, не поленилась, вышла во двор, подбежала к калитке:
– Никак Паша Заманихин приехал?
Глупый вопрос, когда вот он, я, улыбаюсь и киваю головой, но так тут было принято спрашивать, и выслушивал я это каждый раз, когда раньше приезжал на каникулы к бабушке.
– А это дочка что ли твоя?
Я опять кивнул.
– Экая уже большая!
Раньше эта фраза относилась ко мне, маленькому: "Экий уже большой!" – дальше обычно следовало философское отступление о времени и теперь не замедлило оно прозвучать:
– Вот время-то летит, времечко! – вздохнула бабка Настя
– А как Сашка поживает? – Спросил у бабки я. С ее внуком Сашкой мы в детстве вместе бегали, а потом как-то наши дорожки разошлись, хоть и жил он тоже в Петербурге.
– О, он сейчас большой начальник, – ответила она, но не без гордости, а с упреком, – к бабке даже некогда заехать.
На высокий голос бабки Насти из дверей следующего дома, что напротив нашего через дорогу, высунула сухонькое личико бабка Лиза. Жива еще! Помню, лазили к ней в огород на огромную старую черемуху, ели недозрелые вяжущие ягоды, а бабке Лизе приходилось гонять нас, и еще в те времена была она дряхла.
– Здравствуйте, – крикнул я ей, но она, похоже, меня не узнала.
Из дома Булыг, что рядом с нашим, никто не вышел, но я видел, как колыхнулась за окном занавеска. Видно не хотели они со мной здороваться, впрочем, как и я с ними. Знал я их тоже с детства. Старший из них, Иван, был младше меня на четыре года. Баба Ириша частенько просила меня взять поиграть с собой Ваню, а за ним тянулся и его брат Тарас. Третий, младший, в те времена еще не родился. Молодцы эти всегда тяготили нас. Мы частенько убегали от них, прятались, и бабе Ирише приходилось забирать своих внуков, дружно ревущих богатырским плачем, и ругала она на чем свет стоит нас, больших, выглядывающих из-за угла. Тяжеленько приходилось бабе Ирише. Отца у внуков не было. Мать сидела в тюрьме. Помню, вышла она, когда было мне уже лет шестнадцать, родила своего третьего, Степана, и опять села.
В другом соседнем с нашим доме жила баба Маша Садовникова. Теперь там в окнах было темно.
Мы стояли перед нашим домом. Калитка была приоткрыта.
– Странно, как ты… – начала опять Маша.
– Помолчи уж!
– Я хотела сказать только, как ты и за сколько, и какому дураку собираешься продать эту рухлядь. Жили бы мы вот там, – показала она на соседний дом Садовничихи, большой высокий, на фундаменте, выступающем на два метра от земли.
– Наш не хуже, – буркнул я.
Вошли во двор. В сумерках он показался мне запущенным, неприбранным. По всему двору валялись какие-то бумажки. По бетонной тропинке вдоль дома мы подошли к крытому крыльцу. Дверь, естественно, была закрыта на висячий замок.
– Сейчас найду ключ, – сказал я, поднял руки, пошарил над дверью. Ключа не было. У тети Тамары я даже не спросил, куда они обычно прятали его. Под ковриком? Ковриком и не пахло. Возле крыльца был камень. Еще бабушка всегда клала ключи под него. Спустился со ступеньки, склонился над камнем – и точно – нащупал.
– Не надо ключа, папа.
Я удивленно посмотрел на Машу, а она демонстративно взялась двумя пальцами за накладку под замком и вытащила ее вместе с гвоздями. Дверь открылась, замок остался висеть на месте.
– Папа, можно я теперь скажу слово "странно"?
– Ты уже сказала, достаточно.
Мы поднялись по крыльцу. Следующая дверь в сени тоже была не заперта. Из сеней внутрь вела еще одна дверь, утепленная, которую на запоры никогда и не закрывали. Та самая дверь, за которой пытался спрятаться дядя Леня, заперев ее изнутри на хлипкий крючок. В темноте сеней я наощупь по памяти сразу нашел ее ручку, открыл, и мы переступили через порог. Маша ахнула…
Дом наш устроен до гениального просто. Если отбросить все перегородки, разделяющие комнаты, посередине будет стоять русская печь. Перегородки делят дом крест-накрест. Получается четыре комнаты, включая кухню, и в каждой теплый угол печки.
Та комната, в которой мы оказались была самой маленькой и на городской манер называлась "коридор", хотя, конечно, никакой это был и не коридор. Из мебели здесь была старая тумба и лавка, да еще рукомойник, который не помещался на кухне. Рядом с рукомойником стояло ведро с чистой водой, сейчас пустое, а над рукомойником висело большое зеркало в раме.
И правда, как тетя Людмила сообщала в последнем письме, теперь от края его по диагонали проходила большая трещина – дядя Леня не сдержался, саданул по своему отражению. И его ведь можно понять, потому что сверху по раме зеркала шла вырезанная надпись: "Что может быть трудней: смотреть в себя и жить". Надпись, как и раму, сделал Алексей Зиновьевич, второй муж бабушки. Говорится же: в разбитое зеркало смотреться – к несчастью. И вот, пожалуйста. Сколько прошло с того момента, как зеркало треснуло, сколько понадобилось времени, чтобы случилось несчастье? А ведь было это зеркало со своей загадочной надписью для меня и еще одним символом: это бабушкина семья – бабушка и все ее пятеро детей. Что же сталось, когда зеркало разбилось?
Напротив была самая большая комната. Здесь были кровать, диван, комод, на котором раньше стоял телевизор, а сейчас почему-то его не было. Слева от коридора кухня. Тут помещались только буфет, стол да газовая плита. Холодильник издавна, по деревенской традиции находился в холодном месте, в сенях. Пройдя через кухню можно было попасть в комнату бабушки, всю заставленную мебелью: два шкафа, еще один комод, узкая высокая кровать. Эта последняя комната была меньше большой за счет того, что перегородка между кухней и комнатой сдвинута дальше, чем между большой комнатой и коридором.
В проемах перегородок вместо дверей всегда висели занавески. На полу в огромном количестве один на другом лежали половики, вытканные бабушкой.
Когда гости попадали первый раз в наш дом, всегда ахали, потому что во всех комнатах, на всех стенах висели удивительные поделки дедушки Алексея Зиновьевича, начиная от зеркала в коридоре и кончая всякими резными ковшиками и кружками. Потом и дядя Леня начал вносить свою лепту, появились разделочные доски на стенах: дальше этого его фантазия не шла – не хотел он повторять работы отчима.
Но теперь, возможно, Маша ахнула и не из-за этого. В доме был полный развал. Все перевернуто вверх дном, все сдвинуто, разбросано. Конечно, никаких занавесок в проемах дверей и на окнах. Видно, обыск тут был первостатейный.
– Как они еще печь не своротили! – вырвалось у меня.
На всем лежал хороший по толщине слой пыли. С пылью в этом доме всегда были проблемы. Помню, бабушка чуть ли не каждый день возилась с тряпкой, что-то вытирая и вытирая. Не факт, что так же часто это делала тетя Тамара.
С сожалением Маша посмотрела на двухконфорочную плиту, стоявшую в углу на кухне:
– Я думала, мы будем печку топить, а тут, оказывается газ проведен, как у бабушки.
– Нет, газ не проведен. На улице стоит газовый баллон, – я показал дочке в окно на железный ящик у стены. – А печь обязательно растопим, если будет холодно.
Дело в том, что хоть и ездила Маша к бабушке в деревню, а не искушена была настоящей деревенской жизнью. Там у бабушки одно слово – деревня, а сама бабушка живет в трехкомнатной квартире в пятиэтажном доме, естественно, со всеми удобствами. Потому и вызвал у Маши такой восторг поход в туалет, который был во дворе за домом.
– Смотри, не провались, – сказал я ей на ее радостные возгласы изнутри.
Отдохнув немного, осмотревшись, мы начали наводить порядок хотя бы в одной комнате, большой, чтобы можно было лечь спать. Кроме того, мне надо было приготовить ужин ребенку.
Уже в полной темноте я сходил на колодец за водой, поставил кипятиться воду. Достал из рюкзака пачку макарон и тушенку – универсальное блюдо для нас и для Кузи.
Кузя, кстати сказать, походил, походил по дому, понюхал, чихнул пару раз и запросился на улицу. Я выпустил его во двор, закрыв калитку, чтобы этот любитель девочек не пошел искать приключений по всей Хвойной. Но Кузя серьезно отнесся к своим обязанностям. Я наблюдал в окно, как он, обследовав двор, улегся перед крыльцом, то и дело навостряя уши. Охранник! Видно, сбылась его, городского пса, мечта. Жалко, что будки во дворе не было.
Маше я вручил сырую тряпку и велел вытереть пыль, пока готовится ужин. Собрать в кучу и вынести пока в сени все бабушкины половики предстояло мне – завтра вытрясу. Маша филонила, постоянно отвлекаясь на всякие поделки и безделушки – нового и интересного было в доме много. Но вскоре она – уже без тряпки – притащила мне какую-то газету.
– Смотри, папа, что я нашла.
"Известия". Газета помимо своего обычного сложения вчетверо, была еще несколько раз сложена вдоль, превратившись в плотную полосу. Я ее развернул, привычно пробежал по строкам глазами и отпустил из одной руки. Газета сама сложилась гармошкой как прежде.
– Ну и что? – спросил я.
– Как "что"? – изумилась Маша. – Ты на число посмотри. Третье августа!
Маша не дала додумать мне самому.
– Здесь, папочка, кто-то хорошо покопался, пока тетя Тамара пряталась у знакомых. Она ведь после убийства ни разу здесь и не была. Как ты думаешь, могут Булыги читать такую газету, как "Известия"?
– Думаю, вряд ли…
– Тогда здесь был кто-то еще. Вопрос: зачем?
Последний погожий день
Я проснулся от холода. Был восьмой час, Маша еще спала. Я накрыл ее своим одеялом и побежал на улицу – понятно зачем. День обещал быть чудесным. Солнце, вырвавшись из объятий ночных облаков, поднималось над лесом и с утра уже припекало. А роса у меня под босыми ногами была ледяная. Сразу вспомнилось детство здесь у бабушки, как вот также, босиком, я бежал по утру в туалет.
Освободившись от давившего бремени, я не стал спешить в холодный дом и решил погреться лучше на солнышке. Рядом с туалетом был огород. Конечно, я представлял, какое там может быть запустение после смерти тети Людмилы, но то, что я увидел, представить было невозможно. Огород-кормилец был за отдельным забором из вертикально стоящих жердей, и поэтому, пока не подойдешь к его калитке, не увидишь, что там внутри. На том лелеемом бабушкой месте, где всегда красовались ровные высокие грядки с узенькими проходами меж них, теперь чернели три большие ямы в половину человеческого роста глубиной. Кругом кучи вырытой земли. И никакого урожая! Лишь у дальней стенки разросшийся укроп, да в другом углу куст смородины с засыхающими неубранными ягодами. Огород-кормилец, дяде Лене был не нужен.
Стоило привести сюда Машу, вот бы закипело расследование. Потому-то я, наоборот, решил ей пока ничего не говорить.
За огородом было картофельное поле, полого спускавшееся к речке Талке. Неужели и его таким же образом перерыли? Неужели мы остались даже без картошки? – мелькнуло у меня с тревогой. На огород я рассчитывал, на одних макаронах долго не протянешь, тем более с дочкой. Но нет, на картофельном поле была всего лишь одна небольшая ямка рядом с забором огорода. Картошку нам оставили, но в каком виде! Ни разу ее не пололи и даже, кажется, не окучивали. И все же из-под высоких сорняков выглядывали уже засыхающие стебли деревенской кормилицы.
Свистнув Кузю, я по тропинке спустился с ним на задки огорода и через заднюю калитку вышел к речке. Тут были раньше мостки, на которых бабушка полоскала белье. Сюда же мы ходили по утрам умываться. Ностальгия захватила меня, и была она приятна и тепла, как дымка утреннего тумана, лежавшая над речными берегами. На некоторое время вернулось спокойствие. Все эти ямы и другие странности, что так манили к себе Машу, мне лишь мешали.
Но отпускать меня они не собирались. Подойдя к дому, я внимательнее взглянул на бумажки во дворе, на которые вчера в сумерках лишь скользнул взглядом. Фотографии! Старые бабушкины и тети Людмилины фотографии! Они были разбросаны по всему двору, многие отсырели от росы, многие были порваны. Пролежали они тут, видно, немало. Собирая их, под старым кустом бузины я нашел и шкатулку, в которой всегда они хранились. Кто-то сидел во дворе в открытую, смотрел фотографии и тут же их раскиывал, а потом и шкатулку швырнул подальше. Я знал, что эту шкатулку делал еще дедушка, отчим бабушкиных детей. Красотищи необыкновенной! Украсила бы любой интерьер, а ее – под бузину.
Когда я со шкатулкой, в которую снова положил фотографии, вернулся в дом, Маша уже не спала, лежала под двумя одеялами и читала мою книжку о кладах.
– Представляешь, – сказала она, оправдываясь, – в этом доме ни одной книги нет. Не читать же мне "Известия".
– Читай, читай. Как раз для твоего возраста, только, чур, потом не говори, что тут клад искали, а то сейчас начитаешься…
Как и задумывал, я взял полотенце, зубные щетки и потащил Машу на речку умываться. В городе она как-нибудь отвертелась бы, но тут ей все было в диковинку. Побежала за мной, как миленькая, неловко, осторожно ступая босиком по утренней земле.
Все же, любопытная, сунула свой нос, проходя мимо огорода, посмотрела над калиткой внутрь, подпрыгнула, но роста не хватило, и спросила:
– А тут что?
– Тут огород, – постарался я сказать как можно более непринужденно, чтобы не привлечь Машиного внимания, и она тут же о нем забыла. Огороды не интересовали ее с малых лет, когда бабушка звала ее даже и не поработать немножко, а просто пойти, поесть ягод.
Спустились к речке. Талка хоть и неширока, не могла не вызвать Машиного восторга. Заразила Маша и Кузю, заставив его залезть в воду. Кузя не особый любитель купаться, но тут как раз была его любимая глубина – ему по пузо. Выскочил из воды и начал бегать по берегу, согреваясь, играя. Вода в Талке очень холодная, на то она и Талка.
В этот день нам предстояло расклеить объявления о продаже, еще нужно было приводить в порядок дом, чтобы хоть кто-нибудь на него позарился.
Объявления были напечатаны еще в Петербурге, клей привезен с собой. Оставив Кузю сторожить дом, мы с Машей пошли по улице Восьмое Марта и шлепали на столбы свои бумажки. Дошли до самого начала улицы, до школы и направились по улице Связи. Возле магазина, где мы тоже пристроили свое объявление, Маша увидела вывеску почты и предложила мне:
– Зайдем?
– Зачем?
– Спросим, кто тети Людмилино письмо отправил…
Реакция моя была мгновенна. Я напомнил дочери, что мы тут для другого, и я не позволю ей влезать в какие бы там ни было истории. Маша сникла.
– Тебе самому разве не интересно?
– Нет, – отрезал я. – И ты забудь.
Сам я забыл тут же, потому что погрузился в воспоминания, и рассказывал Маше о том, где мы проходим. А прошли мы не мало. Перешли реку Песь по пешеходному мосту возле больницы, и я показал, где я обычно купался и как прыгал с этого моста в воду. За Песью был Поселок и здесь тоже было о чем рассказать. Впечатления мои были радостные и в то же время тягостные. Хвойная изменилась неузнаваемо. Та же вот речка Песь обмелела, и с моста теперь уже, наверное, не прыгнешь. Вроде бы и жизнь в Хвойной стала лучше, а вроде бы и обветшало все. И немудрено: последний раз я был здесь пятнадцать лет назад. И не знаешь, что лучше: бывшие времена, когда за хлебом очереди каждое утро, или нынешние, когда ларьки на каждом углу. Повстречал двух знакомых, каждого по отдельности, но обоих с одинаковыми пропитыми рожами. Один предложил отпраздновать встречу, я отказался, кивнув на дочь. Тогда знакомый занял у меня в долг пятьдесят рублей – пошел праздновать один.
– Ну, у тебя и друзья! – тут же заметила Маша.
– Надеюсь, не все здесь еще спились, – только и смог я ей с грустью ответить.
Возвращались мы уже к обеду, который, кстати, надо было еще приготовить. Возле дома была еще одна встреча. Мимо проходил старичок, неказистый, обветшалый, но что-то в нем опять напомнило мне о детстве, пронзило все нутро.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
