Текст книги "Сладость твоих губ нежных"

Автор книги: Илья Масодов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Катя лежит долго, половину ночи, пока не приходит Тузик. Тузик – это крупный, рыжий бродячий кобель, живущий в лесу, как волк, у него никогда не было хозяина, может быть, у его матери был, но сам Тузик родился в норе на городской свалке, потерял в драке кусок морды, потом мальчишки покалечили ему камнем глаз, потом он напал на другого мальчишку в сумерках жаркого позапрошлого лета и разорвал ему ногу. Мальчишка упал и не мог сопротивляться от боли, Тузик мог бы его загрызть, но не стал, он до сих пор вспоминает искажённое от боли лицо маленького человека, в котором не было ненависти, а только страх. Понимая, что бесконечная стая людей начнёт теперь ему мстить, Тузик тем же вечером ушёл со свалки в лес, где окончательно одичал, охотится на зайцев, крадёт курей в далёком колхозе за рекой, которую преодолевает вплавь, а не так давно он обнаружил и это место, место, где всегда есть мертвечина.

Собственно, у Тузика ещё в запасе соседняя могила, которую он прокопал с месяц назад и каждый день носит из ямы гнилое мясо, но сейчас он чует запах свежей падали, и, с сатанинским рычанием набросившись на утоптанную сапогами землю, роет её всеми четыремя лапами, фонтаном выбрасывая комья из-под брюха назад. За время рытья спина Тузика слегка белеет от нападавшего снега, из оскаленной пасти валит пар, он надрывно, жадно рычит от голода и дёргается из стороны в сторону, постепенно уходя в землю, смачный запах человеческого мяса обтекает его как дым, с зубов капает слюнная пена, из всей жратвы Тузик больше всего любит человечину, даже прокисшей до черноты сохраняет она свою сладость, а под ним сейчас свежие трупы, крупные, свежие трупы только что убитых женщин, много мяса, свежего, сладкого мяса, даже кровь ещё не успела окончательно остыть, её можно есть сейчас, эту вязкую мёртвую кровь, как мягкий хлеб, Тузик уже чувствует её вкус в пасти и хрипло скулит от нетерпения, вот лапы его вместо несъедобной земли уже задевают тёплую падаль, вдруг оттуда, снизу, что-то хватает его за ногу, хрустит кость, от страшной боли Тузик рвётся назад, щёлкая зубами, земля обрушивается под ним, он перебирает ногами и злобно гавкает, из-под обрушившегося слоя показываются голова, плечи, колени закопанной девочки, она малоподвижна, но крепко держит рукой переднюю лапу пса, Тузик снова дёргается назад, упираясь задними лапами в склон рытвины, и силой своей вытаскивает девочку ещё больше из могилы, тёмные глаза её останавливаются на его морде, она тихо, злобно шипит, как кошка, Тузик поджимает хвост и бешено скулит от ужаса, змеино дёргаясь в попытках вырвать лапу, но вторая рука тоже хватается за неё, повыше, под плечом, и колено сильно бьёт кобеля в бок, валит на землю, Тузик вскидывается и отчаянно кусает руки девочки, силясь их отгрызть, она притягивает его к себе и впивается зубами прямо в морду, срывает часть верхней губы, снова впивается, теперь в повреждённый глаз, пёс рвёт голову, гавкающе рычит, упирается лапами, она хватает его рукой за горло, сцепившись, они возятся в земле, утробно рыча и обливаясь кровью, наконец всё стихает. Катя пьёт горячую собачью кровь, обильно текущую ей через всё лицо, под ворот одежды, по груди и в землю. Пальцы её разжимаются и стискиваются снова, захватывая рыжую шерсть вместе с кожей, глаза, словно сделанные из тёмного бутылочного стекла, неподвижно смотрят вверх. Снег, падающий в них, тает медленно, подолгу задерживаясь на поверхности и лишь постепенно превращаясь в ледяные капли, на лице же не тает вовсе, покрывая щёки девочки лёгкой белой плесенью.

Ввиду наступивших холодов комсомолка Галя Волчок отправляется в лес за топливом. Вместе с ней идут две девочки – Юля Невская и Рита Панечкина, девочки обуты в валенки и тащат по свежему утреннему снегу санки для будущего хвороста. Галя Волчок, вооружённая топором, идёт впереди, протаптывая тропу, изредка подгоняя окриками усталую детскую рабочую силу, она не раз ходила уже за хворостом прошлой зимой и знает места. Они выходят на край лесного болота, поросший кривыми чёрными ёлками, где девочки, оставив санки, начинают выкапывать и вязать верёвками засыпанный снегом палый камыш, выдирая пунцовыми руками из мёрзлой земли шуршащие жёлтые стебли, даже бледные от постоянного недоедания щёки розовеют от холодного ветерка, идущего откуда-то с пасмурной высоты, а Галя молча углубляется в лес, отыскивая валежник, иногда она поднимает лицо и следит, как стволы деревьев уносят инеевые ветки ввысь, к матовому свету неба. Услышав сбоку тихий хруст ветки, она оборачивается и видит совсем близко, в нескольких шагах от себя, как осыпается снег с веточек кустов. Ей вдруг почему-то становится страшно, она оглядывается по сторонам, но всюду неподвижность и тишина, Галя успокаивается и идёт дальше, прижимая собранную охапку рукой к животу, в стороне она замечает поваленный ствол, подбирается к нему и бросает ветки рядом в снег. Она начинает обсекать топором сучки со ствола и вдруг снова чувствует, что кто-то присутствует у неё за спиной. Галя резко поворачивается назад и вскрикивает.

Катя стоит босиком прямо на снегу, одетая в перепачканный землёй свитер, порванный зубами Тузика на плече, в волосах у неё тоже земля и ещё снег, свитер и лицо в пятнах крови, на шее виден багровый рубец от колготочной петли.

– Ты чё? – спрашивает Галя, совершенно не веря тому, что видит. – Ты чё здесь делаешь?

Катя молчит и смотрит на неё, не мигая. Кожа на её лице там, где цела, серого цвета, а глаза темны, как вода подо льдом.

– Котова? – неуверенно говорит Галя. – Ты ж повесилась. Ты же мёртвая должна быть.

– Сама ты мёртвая должна быть, – хрипло произносит Катя, в голосе которой слышны слёзы. – Хоть бы сапоги на меня одели.

– Так... ты же... ты же не дышала.

– Накрыли бы хоть чем. Одеялом, что ли.

Галя молча смотрит на посиневшие руки девочки, втянутые в рукава свитера.

– Дай ватник, – вдруг говорит Катя, из носа которой вытекает чёрная струйка крови. Она прижимает рукав к лицу. – Дай ватник, сволочь.

– Пошла отсюда! – орёт на неё Галя, поднимая топор и быстро крестится свободной рукой. – Пошла отсюда, пошла!

Катя делает шаг и бросается на девушку, которая с визгом отшатывается и неудачно пытается ударить её топором. Руками и коленом Галя отбрасывает Катю на хрустнувшую охапку веток, но та переворачивается и снова встаёт.

– Уйди, – воет Галя. – Уйди, гадина, – слёзы бегут по её щекам, остывая на ветру.

Катя сглатывает и рыгает.

– Дай ватник, – хрипло говорит она. – Дай тёплой крови пососать.

Галя всхлипывает и бросается бежать, не выпуская из руки топор, но мёртвая пионерка настигает её и прыгает на спину, Галя со стоном валится с ног в кусты, оцарапав щёки, бьёт Катю локтем по лицу, привстаёт и снова падает, царапая лицо о жёсткие ветки, она хочет кричать, но только глупо стонет, отбиваясь от вёрткой, шипящей и брызгающей чёрной носовой кровью девочки, бьёт её кулаком в зубы, коленом в бок, отползает по снегу в сторону, как вдруг тёмная острая боль сжимает ей нос, разрывает глаза, и она совершенно перестаёт видеть.

– Ой, – всхлипывает Галя, берясь пальцами за своё лицо и чувствуя ладонями текущую из глаз кровь. – Я ничего не вижу.

Чёрная Катино дыхание уже ушло с её лица, но ослепшие глаза горят чёрным огнём, пробирающимся всё глубже в Галину голову. Она сидит среди кустов, вытирая ладонями кровь с лица, руки её дрожат. Катя подходит к ней спереди, бесшумно передвигаясь в темноте, и с размаху рубит топором по лицу. Галя валится набок в снег. Опустившись на колени, Катя отворачивает руками намокшие пряди волос и, чмокая, сосёт кровь прямо из расколотой головы. Глаза девушки превратились в кровавые рваные дыры, по краям которых торчат острые осколки багрового льда. Когда становится трудно высасывать, Катя разрывает зубами горло Гали и пьёт оттуда. Горловая кровь чище и теплее, она напористо прыгает Кате в рот, как маленький родничок. Напившись, Катя стаскивает с Гали ватник и кутается в него, поминутно икая, потом приседает над трупом и старательно мочится Гале в рот, держа её голову рукой и пристально глядя вниз, на свою неровную бурую струю. Потом она несколькими ударами отсекает Гале руку от локтя, бросает топор и натирает пятерню отрубленной руки снегом, старательно распрямляя пальцы и прижимая свою ладонь к Галиной. Наконец она встаёт, в распахнувшемся ватнике, держа руку девушки, как меч, оправляет на себе свитер и идёт к болоту, оставляя на снегу маленькие босые следы.

– Радуйтесь, колдуны зла, – шепчет она. – Я убила себя, ту хорошую себя, повесила на железном штыре. Она висела там дни и ночи, как гниющее яблоко, которое не хочет упасть. Радуйтесь, колдуны зла, я убила её, я стала теперь сама собой. Вы заколдовали меня, вы превратили моё сердце в кусок чёрного снега. Радуйтесь, колдуны зла.

Так она идёт, разговаривая с деревьями, повторяя одно и то же, и из носа её течёт чёрная кровь, и за частоколами тёмных стволов, там, в лесной глубине, слышит она шорох их пространных одежд о стволы, и они представляются ей бестелыми существами из одних деревянных голов, хотя она понимает, что это может быть лишь одна из их форм, они проходят там, в лесной глубине, неуловимые, немые и сгорбленные, неизвестно куда, и они не должны ей говорить, она сама знает, чего они хотят.

Увидев Катю, Юля Невская замирает с камышом в руках, а Рита Панечкина, зашедшая как раз за кривую ёлку, решает не выходить, приседая коленями в снег. Катя подходит к Юле совсем близко и, остановившись напротив дрожащей девочки, нюхает её лицо, глаза, волосы, посапывая носом, где примёрзла чёрная кровь. От Кати так гадко пахнет, что Юле приходится напрячь все свои силы, чтобы не сморщиться.

– Сними... сапоги, – шепчет Катя. – И иди, туда... к берёзе. Только не беги. Стань там и стой.

Юля разувается и медленно, оглядываясь, идёт к высокой, особо стоящей у болота берёзе. Катя влезает в оставленные девочкой сапоги и стукает ногой об ногу.

– Эй ты, там, за ёлкой! – хрипло вскрикивает она. – Я тебя вижу!

Рита Панечкина вырывается из-под тёмных еловых лап и бросается бежать через болото, но резко спотыкается, падает, хватается руками за сапог и начинает жалобно стонать.

– Думала убежишь, какашка? – тихо говорит Катя, опуская руку Гали Волчок. – Не убежишь.

Рита со стонами привстаёт и ковыляет дальше. Катя подходит к Юле Невской, велит ей прислониться спиной к дереву и связывает камышиными стеблями руки девочки за стволом.

– Что ты хочешь со мной сделать? – тихо спрашивает Юля. – Я тут замёрзну.

– Как? – не понимает Катя. – Тут тепло совсем.

– Мне холодно, – ужасается Юля. – Холодно же.

– Холодно? – Катя смотрит Юле в лицо своими страшными невидящими глазами, и той становится так жутко, что она начинает кричать.

– Ох что ты, заткнись! – шипит на неё Катя. – Не ори, сволочь, а то я тебя сейчас убью.

Юля верит и замолкает, продолжая дрожать от ужаса.

– Жди меня здесь, я скоро вернусь, – обещает Катя и идёт болоту по следу ушедшей Риты Панечкиной. Она нагоняет её через несколько минут, потому что Рита еле идёт, сильно хромая на одну ногу. Заметив сзади Катю, она садится в снег и визжит, заливаясь слезами.

– Да замолчи же ты, – говорит Катя, подходя ближе.

– Я, вот... ногу вывернула... – плачет Рита от страха и злости на свою проклятую судьбу. – Нога болит, я идти не могу...

– Ничего ты не вывернула, – поправляет её Катя. – Она у тебя почернела вся.

– Вывернула, вывернула! – рыдает Рита.

– Да заткнись, гадина, – кривится Катя, из носа которой снова начинает идти кровь. – Заткнись! – она рубит воздух мёртвой Галиной рукой и у Риты лопается голова, кровь струями выплёскивается изо рта и носа вперёд, заливает лицо из глаз, убитая девочка откидывается назад, валится спиной в снег. На болоте снова наступает тишина. Катя подходит вплотную к своей жертве и внимательно осматривает труп, словно ищет какую-то упавшую на него маленькую вещь. Потом она наступает сапогом Рите на кровавое лицо. Под подошвой битым стеклом хрустит кровь, уже превратившаяся в наст.

Заполдень по следам пропавших собирательниц хвороста приходят Валентина Харитоновна и помощница новой начальницы интерната Ангелина Давыдовна, рослая женщина крестьянского происхождения, лет сорока, в армейской ушанке и с толстой русой косой. За спиной Ангелина Давыдовна несёт винтовку, чтобы поразить пулей любого врага советской власти, будь то зверь или человек. Валентина Никаноровна старательно хрустит снегом позади своей новой подруги, потому что мать её принадлежала к декадентской русской интеллигенции и не напитала дочь достаточным количеством жирной крови. Увидев брошенные полузаваленные хворостом санки, Ангелина Давыдовна берёт винтовку в руки и смотрит через истоптанный снег на берёзу, к которой привязана Юля Невская с рукавицей во рту. Что-то падает сзади неё в снег, она резко поворачивается и видит труп Валентины Харитоновны, лежащий на смутных от то и дело перестающего падать снега саночных колейках. На трупе заметна одна странная особенность: у Валентины Харитоновны нет больше головы, а только какая-то треснувшая, залитая тёмно-красным соком небольшая пробковая колба, оплетённая спутанными волосами, как волокнами старой ободранной древесной коры. Ангелина Давыдовна понимает, что раньше этот предмет и был головой Валентины Харитоновны, но не может понять, на какой из его сторон находилось лицо. Она машинально валится животом в снег и отползает под прикрытие саночек, выставив перед собой дуло винтовки. Она слышит тишину, такую пустую, что снежинки, как комары, звенят у неё в ушах. Глаза Ангелины Давыдовны чутко водят по инеевым кустам на опушке, отыскивая затаившуюся цель. Постепенно она замечает, что становится всё холоднее. Морозный воздух прислоняется к её лицу, покалывая острыми иголочками снега, вынутая из рукавицы на курок рука мёрзнет до пронзительной боли, и лицо тоже начинает ломить, словно в него втыкаются заиндевевшие железные гвозди. Когда Ангелина Давыдовна понимает, что нужно бежать, она уже не может подняться, на неё навалилась усталость, тепло утратившего чувствительность тела иссякло, она закрывает глаза, чтобы уберечь их от холода и не видит выходящую из кустов Катю, а если бы и видела, то не смогла бы даже нажать окаменевшим пальцем курок. Катя приближается к лежащей навзничь за саночками женщине и сбрасывает ногой шапку с её волос, пробует носком сапога голову. Ангелина Давыдовна ещё жива, хотя через горло в грудь ей лезет толстая, обросшая шипами гусеница. Катя стоит над ней и наблюдает, как Ангелина Давыдовна начинает дёргаться и хрипеть от того, что кровь замерзает внутри её лёгких. Похрипев, она разжимает челюсти на посиневшем круглом лице, кожа на нём лопается, и выходящая из-под неё кровь сразу застывает на воздухе.

– Кукла из тряпки, – обиженно шепчет Катя, оборачиваясь в сторону леса, хотя там никого не видно. – У неё же краска вместо крови. Такие ни на что не годятся, ясно вам или нет?

В сумерках она навещает труп Гали, которая всё также лежит в снегу с разбитой головой, сидит возле него и роет отрубленной рукой девушки снег. Потом она подбирает брошенный топор и убивает ударом в лицо себе на ужин привязанную к берёзе Юлю Невскую, потерявшую уже сознание от холода и голода, высасывает кровь из раны Юлиного лица, обгрызет ей губы, горло и мясо со щёк. Белым болотом, из которого торчат уродливые не по старости ёлки, уходит она вдаль, завеса рушащегося с непроглядных небес снега скрывает её, засыпая следы, и тёмные лужи крови белеют, и тени брошенных тел остаются покрываться инеевым мхом. Где-то там, в глубине колючей метели, ложится она в мягкие, убаюкивающие перины снегов, чтобы уснуть и долго спать, не дыша, и чтобы ей приснилось, что снежинки – это падающие звёзды, которые, приближаясь к земле, становятся, вопреки законам перспективы, лишь тусклее и меньше.

7. Ледяные цветы

Так Катя и лежит, совсем мёртвая, не размыкая глаз, пока не наступает настоящая зима. Уже лесные мыши зарылись с пушистый снег и живут под ним, пробивая себе крошечные луночки для дыхания, уже морозная, светлая, как белая лампа, луна появляется в небе, просвечивая сквозь сплетение ветвей, уже сидят по утрам на кустах пунцовые снегири, словно яблоки особой, светло-алой породы, солнечные лучи просвечивают тонкую корочку льда на веточках берёз и однорукая Галя Волчок ходит белыми рощами, обгрызая со стволов мёрзлую кору и пережёвывая снег, чтобы не так болела прорубленная топором голова. Ночами на Галю нападает безысходная тоска и она ложится в какой-нибудь сугроб, пытаясь замёрзнуть до окончательной смерти, но не имеющее источника самородное чёрное тепло горит без устали в ней и не даёт даже спать, не то что умереть. Отчаявшись погибнуть, Галя тоскливо и плачуще воет, гладя единственной рукой поверхность снега, который не тает под её ладонью, и, слыша этот вой, неусыпный Макарыч в который раз перезаряжает в своей каморке двуствольное ружьё, потому что не надеется ни на какие органы безопасности, а только на свой меткий глаз. Органы безопасности являлись уже несколько раз и прочёсывали окрестные рощи серыми рядами зябнущих небритых солдат, но не нашли ничего, а потом позабыли снова приехать, наверное, полагая, будто смерть уже улетела из этих мест в слепое снежное небо.

Но Катя не ушла, она только уснула на время, и одной ясной зимней ночью Галя Волчок, медленно шедшая просекой, бросается вдруг в кусты и мечется там от ужаса, ссыпая с веток снег и скуля, засунув пальцы уцелевшей руки себе в рот. Далеко на болотах, километра полтора от неё, Катя выбирается из сугроба и открывает свои смоляные глаза, две маленькие дыры в абсолютный мрак. Она идёт, никуда не сворачивая, находит ворону, сидящую на вершине ёлки, кашляет хрипло, дёргая Галиной рукой, и пожирает упавшую с дерева птицу вместе с перьями. Звёзды рассыпаны по небу, как фонари.

Этой ночью Катя приходит к воротам интерната и глухо ударяет в них сапогом. Из калитки выходит в лунное поле Макарыч, как призрак, в надвинутой на лоб мохнатой шапке и валенках, он направляет на Катю ружьё, но оно не может выстрелить, потому что пули примёрзли к стволу. Макарыч скалится и хрипло ревёт, мотая головой, зубы у него выламывает крюками мороза, такого страшного, какого он не помнит в Сибири, на белочешской войне. Рёв его быстро ломается в сплошной хрип, веточный хруст, и старик валится в снег, как срубленное дерево. Переступив через него, Катя проходит через будку, хрумкая осколками рассыпавшейся от мороза керосиновой лампы. Проникнув в первый барак, она убивает девочку Олёну Медвянскую, спящую возле двери, коротко вцепляясь ей своими пальцами в лицо, из которого сразу выступает быстро стынущая кровь. Катя прокусывает мёртвой плечо и высасывает много крови, потом она перегрызает на трупе шею и уносит голову за волосы в лес. Долго ходит она между спящих древесных стволов, шепча им что-то, чего не разобрать, и качая за волосы мёртвой головой, с которой капает кровь, иногда она останавливается и смотрит вверх, чтобы определить по звёздам свои координаты и отметку времени на кругу своего бессмертия.

Наконец она приходит к той яме, где её некогда закопали, к задубевшей мумии Тузика, полупогружённой в снежную впадину, она садится в снег, покачивается и с жуткими, лисьими стонами царапает лицо Олёны Медвянской. Из носа Кати капает чёрная кровь, расплёскиваясь о лоб Олёны и затекая ей в глаза. И тогда из деревьев выходит однорукая Галя, разорвавшая на себе одежду в поисках причины непрекращающейся собственной жизни, задыхаясь, она хрипло взвизгивает и плачет от страха, всё ближе к ней нервный, звериный стон смерти, всё ближе источник терзающей её боли. Галя останавливается в нескольких шагах от Кати и, трясясь, опускается на колени.

– Котова, – сдавленно и хрипло говорит она. – Дай мне умереть.

Катя перестаёт стонать и смотрит в расцарапанное Галино лицо, по которому текут холодные окровавленные слёзы.

– Вытащи собаку, – говорит ей Катя.

Давясь плачем, Галя нащупывает целой рукой в снегу труп Тузика, вцепляется пальцами в рыжую шерсть, перемешанную со снегом и рвёт примёрзшего пса из могилы наверх. Тузик не поддаётся, превратившись в единое целое с господствующим в лесу ледяным оцепенением.

– Не могу, – хрипит Галя и тщетно дёргает отрубленной рукой, чтобы вытереть слёзы. – Помоги.

– Вытащи собаку, – безжалостно повторяет Катя, засовывая пальцы в разинутый рот Олёны Медвянской. – Рви, пизда.

Галя сжимает зубы и рвёт Тузика к себе, схватив его за лапу и упираясь коленями в снег. Одеревеневшее чучело с хрустом выходит из снега, осыпая инеевую муку. Катя ложится на живот лицом к яме и начинает жевать снег, подгребая его руками ко рту. Галя со стоном валится набок, подтягивает ноги, сворачивается и, дёргаясь, зажимает голову между коленями.

Из провалившейся вниз земли вылезает Надежда Васильевна. Её лицо неплохо сохранилось, только губы и нос почернели, а ту сторону, которой Надежда Васильевна лежала на земле, поели санитары леса, щёку и ухо, так что там теперь тёмно-бурый пролежень, некогда мокнувший, а теперь замёрзший до морщин. Грудь Надежды Васильевны давно лопнула, расплывшись по одежде зловонным тёмным пятном, пальцы на руках огнили, а одна нога не сгибается, то ли кровь замёрзла в ней, то ли разложились мышечные волокна. Выбравшись на воздух, Надежда Васильевна зверино рычит и сразу бросается на Катю, но та сдавливает руками глаза Олёны Медвянской, отчего бывшая коммунистка дёргается и оседает в снег, заваливаясь набок, кровь вперемежку со сгнившими тканями выходит у неё изо рта, как чёрный понос, она всхрапывает от боли, боком пытаясь отползти прочь, рвота тянется мазутной кашей за её напряжённо разинутой пастью. Дрыгаясь, как пытающийся раскрыться перочинный нож, Надежда Васильевна судорожно, булькающе блюёт и пускает задом газы.

Следом за ней из ямы выбирается Ольга Матвеевна, которой выстрелом в затылок вырвало нос, она ползёт на четвереньках, то и дело заваливаясь на землю и снова тяжело поднимаясь, едва добравшись до края ямы, она ложится, перевернувшись на спину, и хрипло дышит, глядя на инеевые деревья над собой. Потом она перестаёт дышать и окончательно умирает, оставаясь лежать на краю снежной воронки, женщина, которая хотела стать Богом, но превратилась в пустое околевшее тело. Больше не может выйти никто, только слежавшаяся вонь разложившихся тел поднимается еле различимым паром из трупной берлоги. Катя подползает к краю ямы и заглядывает внутрь, она видит ноги одной из девочек, сгнившие до костей, чью-то голову, присыпанную землёй, и ощущает, что лежащие внизу детские тела уже перестали быть даже трупами, они стали почвой, удобрением, едой будущей травы.

Новая начальница интерната Любовь Ивановна Благая просыпается среди ночи от того, что чья-то маленькая, мёрзлая рука касается её лица. Любовь Ивановна очень не любит, когда касаются её лица, она даже мужу своему, Анатолию Герасимовичу, не позволяет трогать своё лицо, потому что оно означает для неё зеркало души. Открыв глаза, Любовь Ивановна видит стоящую возле своей кровати девочку, держащую в одной человеческую руку с раскрытой ладонью, пальцы которой прижаты друг к другу, и свою вторую голову, непохожую на первую лицом. Любовь Ивановна думает, что наблюдает неприятный сон, тем более, что от девочки пахнет потерявшейся в лугах дохлой скотиной. Любовь Ивановна силится проснуться, но девочка не уходит, она зло, и даже с каким-то отвращением, глядит на женщину своими чёрными глазами.

– Тётя, вставайте, – произносит Катя, а это, конечно же, она и есть. Надо гнать девчонок в болото, очаг культа возводить.

– Чего? – не понимает Любовь Ивановна, напрягая брови.

– Культ требует очага, – уверенно говорит Катя, взмахивая второй головой, как кадилом. – Не хлебом же единым.

Любовь Ивановна садится в кровати и протирает глаза. В комнате темно, но от лица девочки исходит странное белёсое свечение, потому все его черты отчётливо различимы.

– Быстрее, сука, – нетерпеливо настаивает Катя. – Религии рабочая сила нужна. Хозяин ждать не любит.

Любовь Ивановна не понимает, почему она никак не может проснуться. Кошмарные снов у неё не было уже без малого десять лет. Хрустит оконное стекло. Повернувшись на звук, Любовь Ивановна видит прижавшееся снаружи к окну незнакомое лицо Надежды Васильевны, расплывшееся в страшной мертвецкой улыбке. От одной этой улыбки Любви Ивановне неожиданно не хочется больше существовать, и она отворачивается от окна, вцепляясь руками в одеяло.

– Ну пошла, сволочь! – с сильной злостью вскрикивает Катя, топая сапогом и тыкает в грудь женщине отрубленной человеческой рукой. Острая железная боль продирает Любовь Ивановну до самого позвонка, она вскашливает и ощущает во рту вкус крови. – Пошла!

Через два часа, всё ещё в длинной зимней ночи, ворота интерната с лязгом растворяются и тёмная колонна узниц выходит в лес. Впереди колонны шествует Катя, указывая направление, сбоку волочит неразгибающуюся ногу Надежда Васильевна, вставившая себе для забавы в мёртвый рот подожжённую папиросу и опирающаяся на выломанный из дерева сук, сзади свирепой тенью идёт однорукая Галя, которая ничего не видит, зато чует и слышит, как хищный зверь. В интернате остаётся лежащий на заснеженном дворе труп одной девочки, из которой Галя и Надежда Васильевна сделали себе перемену блюд, макая оторванные от неё конечности в таз, наполненный кровью, в разбитых окнах пустого цеха подвешено за ноги мёртвое начальство интерната во главе с Любовью Ивановной, из которого уже порядком натекло в снег, всего шесть голых, посиневших туш с распоротыми до глоток животами, откуда свисают мотки выпущенных гусиных кишок, лопнувшие желудки и лёгкие.

Сутки спустя после гибели интерната, облачным зимним утром, когда солнце появляется из-за матовых снежных облаков, Спиридон Борисович выводит цепи солдат в маскировочных халатах на берега белых болот и щурится от нестерпимого серебряного сияния. Посередине белой равнины лежит в снегу ослепительный неприродный диск диаметром до десяти метров. Спиридон Борисович один отправляется исследовать неизвестное явление, и чудесное, невиданное зрелище предстаёт перед ним. На прозрачной, пузырчато преломляющей солнечный свет глади раскрыты прозрачные цветы, сплетаются прозрачные листья, приклеены маленькие прозрачные бусины диких ягод, сидят молчащие птицы, будто отлитые из водяного стекла. Всё это сделано, отшлифовано, вытаяно изо льда множеством маленьких живых рук, терявших от холода, голода и равнодушия материи своё тепло, и в тех местах, где замороженные пальцы утрачивали осязание и им уже не хватало тепла, чтобы формировать ледяной контур, девочки согревали мёртвую воду собственным дыханием, только бы смерть, напившись их жизни, навсегда превратилась в чистую красоту. Спиридон Борисович всегда верил только тому, что видел собственными глазами, но теперь он перестаёт верить даже этому, в зеркальных листьях ему мерещится гибель всего известного человеку мироздания. Спиридон Борисович поворачивается и уходит, лицо его застыло, как каменный слепок, словно ледяные цветы исчезли, как только он перестал их видеть, и он идёт, сомкнув веки, чтобы не замечать озаряющее его сзади сияние отражённого небесного огня.

– Вперёд, – кричит он простуженным голосом, указывая рукавицей вглубь болот, на север, куда уходит след множества маленьких сапог. Спиридон Борисович бросает цепи красноармейцев в погоню, любой ценой надеясь спастись от пуль расстрельной команды, от глухой кирпичной стены, которая может стать последним пейзажем его жизни. То и дело на обочине пути попадаются трупы остановленных морозом тружениц, навзничь лежащие в снегу, и к полудню Спиридон Борисович настигает устало идущую колонну детей, они идут сами по себе, замёрзшие и молчаливые, и Спиридону Борисовичу кажется, что девочки направились за предел жизни, куда ему дороги нет. Солдаты окружают колонну, и она останавливается. Спиридон Борисович смотрит в бледные, истощённые лица девочек, ещё хранящие в себе чистый свет нечеловеческого, волшебного труда, и коротко приказывает всех их расстрелять. Никто из детей не пытается бежать, никто не закрывает руками голову, никто не плачет, не просит пощады. Винтовочный залп раскалывает зимнюю тишину, маленькие тела падают в снег. Спиридон Борисович смотрит, как пули прошивают детей, сбивая их с ног, как из шеи одной упавшей девочки писает ослабевающая толчками тонкая струйка крови, другая девочка падает, закусив намертво губу, третьей пуля вышибает мозги, и она с размаху шлёпается на спину, но они не кричат, они умирают молча, словно жизнь уже давно ушла из них, ещё там, среди ледяных цветов. Гремит второй залп. Ни одной девочки не остаётся стоять, несколько, в которых плохо попали, дёргаются на кровавом снегу, и Пётр Шаталов с водителем Володей добивают их пистолетными выстрелами в головы. Стоя в стороне, Спиридон Борисович уже думает о том, как ему быстрее всего расформировать и ликвидировать карательную команду, чтобы сшить человеческими смертями прошедшее время в мешок вечного небытия. Солдаты тем временем выкапывают яму и сваливают в неё трупы мучениц, сгребают кровавый снег. Через час болота становятся такими же белыми, как повсюду.

Каратели поспешно отступают, чтобы успеть к оставленным на просеке военным грузовикам до наступления темноты. Спиридон Борисович, Пётр Шаталов и водитель Володя идут впереди, потому что у них нет винтовок и вещмешков.

– А гадкая история, Спиридон Борисович, – замечает Шаталов, сбивая пепел с сигареты. – Уж не знаю, выберемся ли. Тех, кто баб интернатовских потрошил, предъявить бы начальству надо.

– Найдём, – мрачно отвечает Спиридон Борисович. – По окрестным деревням наловим, сволочь кулацкую.

– А девчонки?

– И девчонок те же суки покончили. А мы уже стылые трупики нашли.

– А эти? – Шаталов кивает головой назад, в сторону бредущих болотами извергов.

– А эти, – Спиридон Борисович на ходу бросает окурок в снег, – Не вечно же на свете будут.

– Большое вы дело задумали, Спиридон Борисович, – Шаталов затягивается и, поёживаясь, выпускает дым. – Великое дело.

– Великое дело, – повторяет Спиридон Борисович, глядя в снега. – Зря мы, Петя, тех женщин расстреляли. Тактическая ошибка была допущена нами. Они ведь многое знать могли, те женщины. Яичники из них надо было вытопить.

– А в самом деле, Спиридон Борисович, – хрипловато и скоро шепчет Пётр, поминутно озираясь. – Ведь кто-то это сделал, Спиридон Борисович, вы же видели, там, впереди, вы же видели, Спиридон Борисович, что же это по-вашему?