Текст книги "Улялаевщина"

Автор книги: Илья Сельвинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Сбоку неожиданно гравюра Бохкаччио,

Крайне изумленного – в деревню, в деревню

Аптечные баллоны духов и ревеню,

Какая-то вывеска с медалями в рубль

Все это Гнедко задумчиво хлюпал

В деревню, в деревню, в деревню, в деревню...

...А домой возвращалась по затянутым лужам,

Утоленная, звонкая, занюханная ветром,

И думала: "А что у нас сегодня на ужин?

Должно быть, котлеты в полтора метра",

Но что бы там ни было – вилкой отклевав,

Накапав на стул у постели свечку,

Она непременно за сегодняшний вечер

Окончит Гамсуна и примется за Льва.

Навстречу швыряя колокола штанов,

Дуя вонь из газетной цыгарки,

С золотыми якорями через ленту "Новь"

Шатался матросяга и харкал.

Его знобило, и он искал погреться.

И вдруг лафа. Какая-то бабенка.

Ишь-ты. Кусаться? Втягивать губенки?..

Это от кого же? От черного гвардейца?

Но Тата вырвалась, и он, похабно зыря,

Сдунул харк, обкуренный и горький,

И слизь, ляпнув, поползла пузырясь

Зеленым ядом по шее за норку.

И стало ясно: от жизни устала.

Ничего не нужно. Мертвая скука.

И кто-то в висок настойчиво стукал,

Что ангелы-глупость. Что их не осталось.

Керенские прапоры все видели у столика.

Черное пиво сопело ноздрями,

Но никто из них не тронулся, и только

Ломали пальцы – и всем было странно.

Но матрос ворочался. Присел на бруствер.

Треснул спичкой – и рыжий ужал

Лизнул сафьян "Истории Искусства",

Трезубой короной яростно жужжа,

Керенские прапоры страдали от сплина.

Что это все? Грабеж или ересь?

Липовые командиры рыскали карьеры-с,

А какая тут карьера, если нет дисциплины?

С печальными глазами, не в силах отстраниться,

Но по-демагожьи растягиваясь ртом,

Смотрели, как в пламени роскошный том

Пеплился, от боли листая страницы.

Ганзейская шхуна. Вот кошка и пинчер.

Вот натюрморт и Бордо.

И листнулись вдруг глаза Леонардо да-Винчи

Над струистой золотистой бородой.

Один из них не вынес. Шарапнулся руками,

Но рыжий язык стер.

Дергая ртом он булыжный камень

С яростью брызнул в костер.

Прапоры захлопали: брависсимо, Краузе!

Но вдруг из гурта, где отдувался зубр,

Кто-то, рванув музыкальный маузер,

Вдарил огнем в зубы.

Поручик Краузе. Метнулся пробор.

Устоял на ногах. – "Господа офицеры!.."

Поручик Краузе. Руку в борт,

Левой, как на дуэли, целя.

Бац! Офицеры заняли кафе

И под прикрытием мрамора и стульев

Уже-(бац-бац!)-своротили лафет

И пустили стакан в нарезное ду/ю.

Но тут – матроса. Но тут мужики.

Под мат и галдеж в киргизские орды.

Дззз... заскулил орудийный шкив,

И в панике шпана удирала из города.

Заунывно отвыв, разорвался выстрел.

Загремела шрапнель, ковыряя тумбы.

И оторопев, отрезвевшая лумпырь

Принимала на штык остервенелых гимназистов.

И сразу каждый так или иначе

Понял, что это не спросту бой

"Да здравствует Леонардо да-Винчи!"

"Интеллигузию бей!.. "

Анархистский штаб прискакал на площадь,

Свобода сунулся в рухлядь баррикад,

Но вмиг обломилась миротворная рука,

Маруська разрешила это проще:

Каждый атаман отзывает своих:

Мамашев киргизов, а Дылда русских.

И когда в полчаса отгремели бои,

К прапорам подъехала Маруська.

Серая лошадка, нахально подцокивая

Серебристым дробиком умеренно крупным,

Прошлась бочком, им в лицо кивая,

По-проститутски играя крупом.

Купринский штабс-капитан захихикал:

"Да она ей-богу аппетитней хозяйки".

"А рысца ничего, как ты думаешь, Мика?"

"Ерунда. Я даю ей фору до Яика",

"Не много ль?" "А что?" "Да твой Одноглазый

Грузноват пожалуй, хоть ноги и длинней".

"Пари". "На что?" "Раз по морде". "Согласен".

"Ну, что же, господа – стрелять или нет?"

Благородный клуб немного опешил:

Как никак – женщина, пусть даже брак.

Но купринский штабе, багровея плешью,

Заорал: "Полковых Мессалин убрать!"

Пуля заерзала по земле вброд.

Лошадка обиженно вздернула голову,

И в ропоте опора попыхивало олово

До самых театральных ворот.

Тогда на баррикаду молодого оборонца

Из ворот театра – еще за версту

Гремя колоколами басовых струн

Помчалась конная бронза.

Ряженый жеребец былинных держав

Скакал, и медью звонило брюхо,

И латы его мышц отливали глухо,

Где зеленела от окиси ржа.

На нем неподвижно, подъяв подбородок,

Сплющенный свистами вешней пурги,

Мчал в величественных дородах

Самодержавнейший анархищ.

Дланью забрав храп жеребца

И широко растопырив копыта,

Памятник врылся, и воздух разбитый

От боли бубенцами забряцал.

Т. к. прапорщики-дети буржуа и кустарей,

То по традиции дворянской чести

Они тут же поклялись меж собой на винчестере

(Меч давно устарел).

Атаман не любит со смертью хитрить

Он где-нибудь здесь в ответственном месте,

И Краузе в сладострастии мести

Дулом искал вождя из витрин.

Всадник чернел на бугре. Плеть.

Чугунный кабан, кривоногий от мяса,

И сам монарх, о бедро обопряся,

Тяжело нагруженный массивами плеч.

Краузе вздрогнул. Где он видал,

Где видал этот груз, эту позу?

В кнехтских музеях? Или в Италии?

Нет, кондотьеры изящней; на озере?

Ба, Петербург! Эта, как ее, площадь

Медь императору Александру-Три.

И Краузе в восторге флагом полощет,

А винчестер сполз, отцарапав штрих.

Ночью по городу шел патруль,

Проверяя у прохожих пропуск;

Ночью Маруська загнула трюк

Касательно введенья Агитпропа.

По типу "красных"-при каждой части

Должен быть Политотдел.

А инструктор врет: никогда и нигде

Нельзя обойтись без власти.

Свобода вскочил. Но нелепы усилий.

С ним не считались (Трепло! Орган!).

Агитпроп утвердили. Тогда Серга

Запросил, каковы у них силы.

По сумме подсчетов каждого начальника

Около трети их полчищ

Рассыпано пй степи. Это печально.

Серга – так тот даже щелкнул от желчи.

Кроме того, Золотой Зуб

Испарился со всей своей хеврой:

Знаменитый мокрятник разом севрил

Что у банды шатается зуб.

Батька серчал: беглецов перекроют,

Допытают про банду – сколько да как.

А после как двинут тебе каюка,

Аж только обмоешься кровью.

Надо подкинуть "красным" письмо,

Чтобы те со страху за Чаганом заперлися.

И Серга, проведя жидковатый смотр,

Колбасными пальцами накатал бисер:

"Дорогие сволоча коммунисты!

Отдаю до вас приказ разверстку сократить,

Каковую аж сам осподын прыстав

Драли послабже в четыре краты.

Сие сообщается отнюдь не для облаю:

Ну, как у банде больше нема вже местоу

Кажный ден мужиков сто

Остаюсь народный Улялаев".

Кашин, X,

Астрахань. XI– 1924.

______________________

1 Севрил (воровок.) – догадался.

ГЛАВА VII

"Июнь 20-е. На станции "Верблюжья"

Убили коммуниста и взорвали полотно".

"Июнь 21-е. Приезжал Блатной.

Спрашивал, может быть он тут нужен.

Отшили. Своих небось некуда деть.

Уехал. Говорил, что налетчики Одессы

Сенька-Сахалинчик и с ним человек десять

Просятся к нам-они там не у дел".

"Июнь 25-е. Остановили поезд.

Публика – мешочники. Один – кооператор.

Молодой такой, шустрый. Кричал "пираты".

А денег всего 100 мильярдов с собой.

Думали больше. Пустили на "пику".

А деньги – Дылде (он крепко скандалил).

В тюремной теплушке нашелся кандальный

Какой-то офицерик. Возьмем за него выкуп".

"Июнь 30-е. Сегодня Серга

Шлялся пьяный и рубал прохожих.

Трое замертво, но четвертый ожил.

"Июль 2-е. Пронесся ураган".

"Июль 6-е. Ввели к Серге

Парламентера советских республик.

Атаман потянулся к своей серьге

(А серьгой-то висел серебряный рублик)

Да эдак в пальцах измявши вдруг

(Хоть правда и сам побледнел-то уж как):

"На,-говорит,-я рабочему друг

Для милбго дружка и сережка з ушка".

"Июль 7-е. Вчера был почин.

Сегодня приезжал деникинский поручик,

Привез приказ на генеральский чин.

Крути, Улялаев, усы покруче".

"Июль 10-е. Были в кино,

Смотрели "Фальшивый купон" Толстого.

Мозжухин дуся. Лакали вино.

Дылда наскандалил и немного арестован".

"Июль 20-е. Взорвали "Вороное".

Локомотив пустили под откос.

Я ушибла палец (наружной стороною),

И теперь растет какая-то кость.

Краузе тоже болен. Хорошенький мальчик.

Читает Полежаева, становится в эффект.

Вот бы хорошо бы с ним скопить капитальчик

И где-нибудь открыть ночное кафе:

Лампочки бы красные, портьеры на блоке,

Столики в стекле, а под стеклом стихи,

Какого-нибудь модного, например, Блока.

......................................................................

Ох, как я устала от стихий".

Маруська дописала. Подсушила над свечой.

Краузе... С ним она не ссорилась бы веки.

Э, да что мечтать. Тряхнула плечом,

Вздохнула и подняла веки.

Женская тень раздевалась на стене,

Держа в зубах зазубренную шпильку.

"Ты умеешь гадать по рисунку теней?"

Пауза.-"А что-Серга небось пылкий?"

Гостиница, где жили Маруська и Тата,

Хорошенький карточный домик,

Рассыпалась об уличку, да и та-то

Заикаясь валилась под номер.

А в этом номере было темно:

Военный спец в соломенном кресле,

Упирая венгерки шнурованных ног,

Качался и думал песни.

Роста небольшого, в щеках слегка обрюзг,

Орлиные очи, брюшко, но плотность

Хоть он приближался уже к сентябрю,

Но им не маслили батальные полотна.

А он их искал. С кадетской скамьи,

С юнкерских пьянок, с гусарских дуэлей

Мучился мыслью, что неужели

Жизнь пройдет как миг?

Люди обычно дней не замечают

Живут как живется, только бы как все;

Лишь иногда за трубкой, за чаем,

А чаще в вагоне, плывущем в овсе,

Когда опустеет усталый чердак

От папок, телефона, заседаний и пульки,

Бывает, газетных будней черта

Распускается в тухлой мечтульке.

Но Зверж не мечтал. Даже весной.

Философия его выражалась мыслицей:

"Я не знаю, зачем я родился, но

Раз я рожден-я должен вцепиться".

Он был умеренный штирнерианец

Под соусом ионийской школы,

Но звон шпор и погонный глянец,

Но даже его гусарский околыш

Все, в чем армейская чвань плыла,

Для Звержа-пузырь. И гроша не стоит.

У него на века прищуренный план:

Прокатиться над миром звездою!

И с юности в зубрежке, муштре и дудье

По хронометру процеживалась каждая минута;

Он стал учитывать каждый день,

Записывая: научился тому-то.

Стратег, теоретик, четкий, как кодак,

Лет за 12 наконец накатал

Плотный томик-технический кодекс

Рейдов, позиций, разведок, атак.

Но издавать он не думал. О, нет.

Карьера военного писателя и лектора

Самая тусклая в поле того спектра,

Который расцветает перед Мозгом на коне.

О, нет, он выжидал. А пока,

Оловянные солдатики расставляя в панике,

Вел хитроумнейшие кампании

Combinaison' ом из "т" по "к".

Основная военная мысль Звержа:

Солдат – это нуль. Командир,– это все.

Но дело не в том, чтоб держаться тверже

И авторитет чтобы был высок.

История учит – татарская "лава"

Сильнейший метод, где требуется зверь.

Но разве (по Мольтке) конторский ландвер

Чопорной шагистикой их не раздавит?

Боевой опыт ему показал:

Сраженье не битва, а бегство и погоня,

И в ней животная психика кбней

Столько же весит, сколько сам казак.

А так называемый "дух"-ерунда.

Храбрости нет-есть стычка количеств

И их впечатленье от прущих наличии

Солдат.

Поэтому цель командира-добиться

Сведения к нулю одушевленности масс,

Так, чтобы выделить из нервов и мяс

Механику жестов рубийцы.

Иначе говоря, надо сделать так,

Чтоб в шансы не шла истерия части,

И какую бы линию ни приняло несчастье

Найти для нее командный контакт.

Отсюда новая система боя:

Положим паника, буквально рябит вас.

К 1К общее правило, паника – проигрыш,

И ею кончается битва.

Но бегство перепуганных Жиздр и Коломн

Отмерь на план – и хаос построен:

Где распыленность-рассыпанным строем,

Где толпота-подобьем колонн.

И вот тут-то запасный комаядный состав,

Свой влет из резерва вытрубив резко,

Режет глаза своим кивером (сталь),

Управляя по плану случайным отрезком.

И так проскакать впереди, как в парад,

Чтобы дать осознать солдатне организацию,

Вдруг на дыбу повернувшись к братцам,

Грянуть – "Бригада, ура!"

Но для этого структуру гарнизонного болотца

Нужно подставить под свежую струю:

Строить солдат в шеренгбвом строю

Не по росту, а каждый раз – как придется.

Таким образом, взвод, отделенье, звено

Некогда не будут знать заране, кто в него заедут.

И конник, не привязанный к своему соседу,

Паники от строя не отличит под войной.

Отсюда ясно: паники нет,

Это тип измененного строя – и точка.

Пока боец еще на коне,

Сражение не кончено.

Эту теорию всей своей жизни

Пробовал пальцем на острие,

Отбывая в Коломне, в Голте и Жиздре,

Наступая на Сан и Острог.

И теперь, не вмурованный больше в казармы

С их казенной муштрой полинялых слав

Он искал своих собственных армий

И в них королевский лавр.

И в самом деле: Россия глуха,

А чего-чего нет... Пшеница и ворвань,

В поле лисица, в лесу глухарь,

А коммуна нелепа, а царь нз дорван.

И Запад придет разбазарить на колонии,

Кроя ее карту шпорной звездой,

Нэ армия Звсржа коннол колонной

В какой-нибудь Кахетии обрубится в гнездо.

И те, оборвавшись на этих хижинах,

Оставят их в покое, даже станут покровительствовать

И будет королем у них наемный хищник,

Чужой по религии и по крови,

Итак, он сидел, качаясь в тэг-ноте,

Вздремнув под шушуканье болтовни сорочьей,

Пока на стене раздев-глась тень

И тело чернело в дыму сорочки.

И вдруг в простенок тревожное: тук-тук.

"Да-да?" "Послушайте, вы ничего не слышали?"

"Нет, а что?" "Такой воющий звук,

Длинный такой, пролетел над крышей".

Дыханье снаряда, взорвавшись в дым,

Отдало грох об гостиничьи ребра.

"Голубчик, золотко, будьте жэ добреньки

Что ж это, боже мой... Воды..."

Свечной язык зарывался в копоть,

Стакан подзванивал, расплескивая поду;

Жэнская тень в ставенном хлопанья

Спешно одевалась и прыгала в воздух.

Второй задув, осыпая окна, _

Дрызгнув, цокнул осколок о лад

Медно-зеленых шеломов, и дрогнул

Колокол около колокола.

Зверж прошел в соседнюю дверь,

И Тата в ужасе кинулась на плечи.

"Ничего,, успокойтесь: Карл Зверж,

Имею честь. Вы можете облечься".

Но Тата ничего не понимала. Дрожа

В чулках и панталошках, она жалась к офицеру.

Контуженная улица, освистанная церковь,

Скоког подков, гудеж горожан.

Пузатый окуляр морского бинокля

Стянул вокзал, шатавшийся от боя:

Там хищно притушив свои стекла,

По рельсам гильзой скользил бронепоезд.

Облитые сталью башни под роспись

Лениво курились дырами жерл,

И по улице прыгала железная оспа,

Наспех рыща жертв.

Под самым окном, поперхнувшись пулей,

Развалился прохожий, и смок рукав.

Тата вскрикнула и в жмури уткнулась

И вдруг на талии заныла рука.

Тата подумала: он маленького роста,

Поэтому его ладонь пришлась на бедро.

Отчего же он вздрогнул? И в челюстях дробь.

"Разве вы боитесь?" – спросила просто.

Потупился. Налившись, передвинулись уши.

И вдруг она почувствовала, что совсем раздета.

Вырвалась за ширма. "Там на столике груши,

А я, я сейчас... Только гетры мои где-то?.."

Третий раскололся в губернаторском дворце,

Прорыв туннель в катаклизме судорог.

Но Тата не заметила, занятая пудрой,

В своем, теперь единственном, золотом жерсе.

Встретились в зеркале. Экая красавица.

Его все улыбало, но супясь через силу,

Оттого, что и она краснела и косила,

Понял, что и он ей нравится.

И она. Она тоже. Поняла. Эго самое,

То, о чем поется в романсе De morte"

И еще в народных песнях, напр. "Ты коса ль моя".

И ударил, лопнув, четвертый.

Гай вбежал, широко дыша,

С энергичной пастью, от бега запарясь.

Из техноложьей куртки волохатая душа

Распирала верблюжку, как парус.

"Тата. Ффу-ты. Ох. Ну вот.

Они еще думают, что я их пленник.

Накинь манто, бежим на завод.

Там переждем отступленье".

Но ведь голос у Гая был суховат,

Не такой, как у Звержа – в прокатистых дрожьях.

Но ведь волосы тоже – степная трава,

Не так, как у Звержа-ежик.

И когда в автомобиле Улялаев и Зверж

Ее укутывали от ресниц до пяток,

Над самым базаром, выструивая взверть,

Павлиний хвост расфуфырил пятый.

Бежецк.

Х– 1924.

ГЛАВА VIII

Несмотря на эпидемию и пестроту наций,

Юго-восточная группа

В составе 1-й, 6-й и 13-той

С успехом гремела Тулой и Крупном,

Пока, наконец, в ночь на август

В 20-м часу под "ура"

Пал прокопченный в газах Буранск,

Открывая ворота на Ханскую Ставку.

Теперь положение было уже следующим:

Тринадцатая армия занимала берег,

Шестая линию Дюдюнька – Регельсберг

До левого берега Ледыщи;

Первая конная помещена в резерве

В районе станции Рва,

Где, вешая попутно мародеров на дереве,

Заканчивала формирование.

Группировке же главных сил неприятеля

Можно было дивиться:

В лоб 13-той гвардейские рати,

Стрелковый корпус и Дикая Дивизия.

Против 6-той-конница фон-Бервица,

Офицерский Легион и туземная Армия,

И, наконец, против Конной Первой

Вся улялаевская ярмарка.

И вдруг бряцнул струнами прокат:

Телеграфная скоропись

В точках и тире отдала приказ

Из Конной выделить корпус.

Означенный корпус именовать ЧОН

Присвоением прав армии.

Все вагоны-цветные, товарные

Груженные тарой, также кирпичом,

Освободить под ответ Чека

Представить фамилии 2-х кандидатов

Посты командарм комиссар тчк

Командующий Ю-В Группы (дата).

Но, покуда седлали гнедых зверей,

Слух поспел об улялайской черни:

Открыли фронт и заехали в рейд

На территорию советских губерний.

Через 2 часа Конармия в бой,

Захватив еще не заживший плацдарм,

А корпус в тыл по дорогам старым,

Закрепив штаб за первой избой.

В этой избе командарм Лошадиных,

Грея над свечкой бутылку-"Боржом"

Гладил на лавке исподние штаны

И что-то щелкал столовым ножом.

"Комиссар армии товарищ Гай,

Который брился у иконы в черноту лика,

Подошел, намыливая на щеку снега,

С подтяжками, из-под рубахи пляшущими лихо.

"Что ты тут строгаешь?" Командарм не отвечал.

(Шутка ль дослужиться до этаких вершин!)

Гай наклонился да так, что свеча

Треснула о волосы, и увидел: вши.

"Ну тебя к дьяволу-зачем же ножом?"

"А чем же, хреном?" "Брось притворяться.

Совсем обнаглел, хам". – "А ты – цаца?

Тоже, подумаешь – больно нежон.

Да и в обчем говоря, ты заткни свой нюх,

Потому безо всякой точки живет".

И тень командарма во весь живот

Сытым торжеством напоминала свинью.

А утром, когда барабан пропел

И голос пробил: "Командовать рысь",

Лошадиных нагайку – и тень в репей

Прянула точно рысь.

В широких русских ноздрях азарт.

Да! Несомненно – он воин, он призван.

Рыщут злорадные в стрелках глаза

О враге в природе тончайший признак:

Если днем поднимаются болотные птицы

И нервно кружатся в одиночку и парами

Значит проложен шаг армий,

Рыщущих напиться.

И болотца в пушице, чмокая галоп,

Слепки с копыт отсосали на память:

Сперва подковы ложились в нашлеп

Всей дугой и двумя шипами.

"Но вот поднялись на когти и в бтрепь

Запятыми цапали киргизские ковры.

Ясно: армия шла в рысь

Линией колонн по три.

Если вода остается в колодцах

(А численность взвода человек тридцать),

Значит – армия торопится колоться

Кавалерийской рысицей.

Таяла луна, дырявая, как сыр,

Над степью выливалось ядреное ведро,

Банда все нагоняла рысь

Линией колонн по-три.

Если в кострах красная кровь

Из тонких веток хлещется в небо,

Если пометом попахивает ров

Значит час, да и этого не было.

И вот от костров по колесам тачанок,

Ободами выбитым на тугом грунте,

Конным карьером в погоне отчаянной

Будет ухлопан унтер.

"Аллюр!" И прижато лунное стремя,

Игрой на гребенке натешится вихрь,

И голов под галоп боевой строевик

На тени не различит в стреми.

Лошадиных был – топ-топ – командарм,

При нем – топо-топ – комиссаром Гай.

Армия ЧОНа мчала недаром,

Свежей и свежей говорили луга.

Вот они! на горизонте! линией рябою...

Пала градом тревожная дробь:

"Эска-дрон! Шашки к бою

Пики на бедро!"

Но с утра и весь день через степь маяча,

Сохраняя дистанцию в 10 верст,

Укарабкивались бандитские клячи

Под разбойничий свист, улюлю и порск.

Пока на глаза мохнатой папахой

Вхлобучится дикая ночь,

И кони, отдувая глазничьи пахи,

Повалятся с перепухших ног.

А утром опять через степь маяча,

Сохраняя дистанцию в 10 верст,

Укарабкивались бандитские клячи

Под разбойничий свист, улюлю и порск.

Пока на глаза мохнатой папахой

Вхлобучится дикая ночь,

И кони, отдувая глазничьи пахи,

Повалятся с перепухших ног.

А утром опять через степь маяча,

Сохраняя дистанцию в 10 верст,

Укарабкивались бандитские клячи

Под разбойничий свист, улюлю и порск.

Пока на глаза мохнатой папахой

Вхлобучится дикая ночь,

И кони, отдувая глазничьи пахи,

Повалятся с перепухших ног.

..............................................................

А утром опять через степь маяча...

(и т. д. до бесконечности).

Одначе будя! Кажись, пошутили.

Всего-то и виду, что конские лядви.

План изменить: армию на две

Первой – Гай, второй – Лошадиных.

Теперь уже лошадь пошла в оборот:

Лошадиных гонит, а Гай в конюшни

Своих оставляет, крестьянских берет,

И конь посвежел – не конючит.

Уж банде нету ни в чох зарыться,

Ни в балки обритого поля.

И скачут тачанки и кавалеристы,

Гоняя без корма и пойла.

Конскую хватку корчит азарт

Короче, короче, короче.

Над ними кричал вороний базар

Калыгами черных урочищ.

Это было славное время для волчих,

Когда везде ночевала падаль,

И они уже не шли на берег Алчи,

Где их стерегла – опасность.

Семьдесят верст отскакали ночью,

И вот уже виден один из задних

И видно – к тылу подъехал всадник

И жеребец хохочет.

Банда стала. В мокрых от рос

Полях седых и бурых

Пар, как войско, толпился и рос

Орлиной горбью плащей и бурок.

Банда стояла. Впереди хутор

С высоким загоном для бычьих боен.

Таяла луна. Кукаречье утро.

Здесь. Будет. Бой.

Тихие ямы, полные неба,

Изредка вздрагивающие рябью,

Синели в лысинах русого хлеба,

Где заблудился северный рябчик.

И, черкнув горизонтом таинственный град

Из красного солнца и сизого дыма,

Земля опускала восточный край

Торжественно-неудержимо.

И вот на виду, от пыли опухши,

Дали поворот пулеметные тачанки,

Потом синеватое рыло пушки

Вставало с бугра меж кустарников чахлых.

Одинокий хлопец отчаянной жизни

Помчал было на чоновцев конские зубы...

Но снова все тихо. И зрели арбузы,

Хоть им не пойти уж товаром на Нижний.

И вдруг сбоку вспыхнул букет

Голубовато-лиловых туманов

И, плотным бу! отрывисто грянув,

Седыми ноздрями повис на суке.

И махом орла в какую-то дыру

Потянуло струной теченье впросонняце.

Секунда. Другая. Третья – и вдруг:

Кррах-дзий! Извержение солнца.

А в небе высился сизый чертог,

Зловеще пропитываемый алым:

По телу солнца черной чертой

Величественно земля оседала.

И снова сбоку вспыхнул фонарь

Голубовато-лилового дыма,

Оплыл и подул бородою мимо,

Линяя на желтый и серый тона.

И снова и снова вспыхнул ожог

Один у мара, другой за мар уж

Зеркало свистнуло из ножон

"В атакуу... Марш-марыш..."

Но тут в самое мясо, в центр,

С обоих флангов врагов

Под четкий чавк пулеметной ленты-Огонь!..

Да еще в дымовых разворотах

Дунул шрапнельный загвоздень

И, выбив, как зубы, конские роты,

Осыпал красные звезды.

Но уж первый эскадрон

Проскочил за треугольник

Хряск рубки, топота дробь,

Замаха тугое раздолье.

Под-ноги рванулся наливаясь колеса блеск.

Гай привскочил-рраз-прыжок.

Встала голова-и наган прожег,

Встала голова-ледянул саблей.

Эга голова все одна и та ж

Сейчас покрупней, а другой раз поплоше,

Иногда она подымалась на этаж,

И тогда под ней была лошадь.

Зернистыми икринками на очках кровь,

Но каждый раз голова вставала,

И снова и снова срубы овала,

Так что это казалось игрой.

И вдруг из хутора в пороховой туче

Под рев барабанов и дребезг литавр

Выехали банды, и бухот летучий

Жужжал и звенел стебельками атав.

И страшен был затонувший склон,

Серые перья праха топыря:

Ибо длина поднятой пыли

Равна глубине колонн.

Тогда началось отступление,

Бешеная шпорь.

Банда,известно, не берет пленных,

Срубает отселя да по этих пор.

А ежели берет – вырезает серпы

Из спин да грудей – имеется опыт.

И от ужаса смокла на теле сарпинка,

А сзади бубухал тупой топот.

Гай отставал. Он кобылу измучил.

И, оглянувши с предсмертной тоской,

Видит в трепле нелепых чучел

Мирно скачет рогатый скот.

А на горизонте бандитские орды

Мчались, удирая, подобрав пузон.

Что это значит? Так это фортель?

Тактика Звержа? Ну и позор...

Русский солдат зубоскал и гаер

Беда перед ним оказаться балдой.

И чоновцы, прядая, под сдержанный галдеж

Исподлобья понуро следили за Гаем.

А Гай оседал, сутулый и грозный.

(Из ума не выходил этот проклятый немчик.)

И вдруг смех, как ядреный жемчуг,

Прыгнул в зубы и в ноздри.

Нет, погоди, погоди – напружься,

Разик один – хо-хо – вздохнул бы.

Но пузыри да бульбы

В небо, глаза и уши.

Сколько есть разных слов на свете.

Вот, например, "капуста".

Нет, не годится – надо о грустном,

Только скорей бы – никто не заметил.

Могут (хи-хи) пробраться в погреб

Завтра – ха! – чумные крысы.

Я буду тоже, ой, лысым...

Некогда сгибли обры...1

И какой-то книжке грозный флагман,

И вдруг опять "капфу-ста"!

Чбртовщина, как это вкусно

Так грохотать диафрагмой.

Вот барабанщик тоже Прыснул,

Вот еще фыркнул где-то кто-то,

И вдруг-га-га!..-орудийный хохот

Тысячи свежих жизней.

"Смирно. Ффу. Петров, барабан дай

Если смех-значит дух неплохой".

И полным карьером гончий поход

Пошел за дымившейся бандой.

Это был оставшийся в истории поход

"Гончий поход Гая",

Когда без обоза и без пехот

(Цепочка для связи, в разведку другая)

Два кавалерийских неполных полка;

С одним дивизионом артиллерии вышли,

И на знаменах конницы вышили

Имя легендарного коня "Полкан".

........................................................

Аул Гяурдаг. В 9 утра

Улялаев впервые повел наступление.

Первая. Вторая. Гай на ступеньке.

Наши с цепей ответили: тра!

____________________

1 Обры – народ, о котором известно только то,

что он погиб.

Артиллерия бьет. Шелковистый шум

Шрапнели. Сталью затянут волос!

Вихрь за снарядом. Вж.-.жжу.

Мылом несет организованную сволочь.

Железный шелк. По нас, по нас...

Нет-недолет. Следующая выше.

Георгий Гай с биноклем на крыше

Кликнул ординарцев: "Петро! Ананас!"

И наша ответила. Облако сепии

С воем над нами ушел снаряд.

Ага – их первый отряд занырял,

Легкая паника-залегли цепью.

Орудия в тике рвались из берлог,

Кипели пулеметы ажурной строчкой,

Но Улялаев посадкой прочной

Гикая вел своих пестрых орлов.

На нем была червонная бекеша с рубашкой

И такого же цвета башлык. В поту

Оя лихо сидел под бараньей башней

С Дылдой по эту и Звержом по ту,

Он лихо сидел. Табун боевой

Сив эй, чалой, гнедою лавой

Прыгал, скакал, заносился и плавал,

Неся пред собой, словно тучу – бой.

И мир застыл, окаменев.

И бой летел, как шум прибоя

В невыносимой мимике боя

Каждый всадник плясал как нерв

Они сливались – бандит и конь

В снаряд, летящий .по секущей...

Наводчик поставил на самую гущу,

Гай махнул: "Огонь"!..

...И банда, прыгая по столбовой, ровной.

Влетела в деревню, теряя палых.

Гай прискакал-а уж их и следов нет:

Банда словно пропала.

Гай с матросами въехал рысцой.

"Эй, бабуся-не видела конных?"

Баба, у кадки стирая лицо,

Волосатой ручищею ткнула; "А вон оны!"

Кавалерия направила к серевшим ометам,

Распугивая по дороге кур и свиней.

И вдруг в тыл закипел свинец

Под поддакивание пулеметов.

И вдруг вопль и копытный ступ,

И вбок из околицы за межезой рубец

Женское тело заваландал жеребец

С волосами, подвязанными к хвосту.

А на седле закопченный, рябый,

С подпаленными, точно гусь, ус; ми,

Прыгал бандит, наряженный бабой.

Ба! Да это батько. Он самый.

Вертяся "Вороном" на одной точке,

Раззуживая тело на сальной косице1

Сивый чертяга глазом отточенным

Под вывороченным веком косится.

_______________

1 Косица-конский хвост целиком.

Шабаш. Владайтэ! И конь кружился.

Казалось, что три, что четыре тела.

И ЧОН оробел и глядел на жилы1,

Где слиток плыл золотой, как лето.

Но тут подоспел Лошадиных.

Серга обрубил хвост и в галоп.

Дали погоню, и полк лошадиный

Рябыми ногами по телу колол.

За ним прошла полевая артиллерия.

Издохший кот, костяком загремев,

Прилип к винту и кружился, ощерясь.

Раскатанный колесами в ремень.

И Тата лежала пастилой кожи;

Войлочная степь ее лужицу вопьет.

Гай подъехал и весь перекошенный

Откатил голову и вздел на копье.

Атаман, водопадя хвостом по ветру,

С тремя офицерами плыл в лазурь,

Но за нцм, нагайкой наструпывая зуд,

Гудел его клятый недруг.

Ехали сектором трех дорог,

Ехали кухни, больницы, казармы.

Два ча.са огромная армия

Струнила четырех 2.

___________________

1 Жилка, жила – наиболее длинный волос хвоста.

2 Струнить (охотничье) – загонять со всех стороц.

Но Мамашев был дремучий кочевник,

Он угадывал приметы, где не видно ни зги им.

И штаб, домахнув до неожиданной деревни,

сгинул.

Гай прихромал. (Копыто опухло.)

Сашка насупи ся в позе Буденного.

Деревня, как деревня: простая, буденная

Вишни, скворешни, плетень да пугало.

Тучное пугало" глупое, как пуп.

На пугале галка. На колодце ворона..

Тихо. Ехидный дымок из труб

И Лошадиных тронул.

Оцепили. Въехали. С лукавеньким рыльцем

Мальчишки играли бабками в цель.

Они говорили меж собой на "нце":

"Никтонце ничевонце не говоринце".

"Ну-ка, парень. Ты-ты. Не артачься.

Сказывай, где Улялаев". "Чево-нце?"

Лошадиных рванулся – и черное солнце

Брызнуло изо рта.

Гай вздрогнул: "Ну, ты-брось,

У нас с мужиками должна быть сплоченность.

И потом это ребенок". Лошадиных поднял бровь:

"Ты-ученый, а я-толченый".

Во дворе у забора мокрая лошадь

Сосала корыто, густо дыша.

Лошадиных шарить пульс по ушам.

Нюхать ладонь и гриву ерошить.

"Чей конек?" Мальчишка молчал.

"Я обучу, брат, тебя разговору",

Через лицо-хлыщь! "Чья?"

"Наша". "А почему пот?" "Хворая".

"Врешь, подлюга. Ведь экая сволочь"

И зажужжал казацкий нагай.

"Дяденька-начальник. Брось! Ай-ай!

Тама корчма. Их попрятал Фролыч".

В корчме, где пол был свеже-окрашен,

Царапины шпор и военный каблук,

Подняли половик. Под кольцом – люк:

Краузе, Зверж и Мамашев.

Офицеры вышли и сдали оружие.

Но Зверж, щеголяя венгерками карими,

Четко сказал: "Я могу быть нужен

В качестве инструктора вашей армий".

Гай усмехнулся: "Не нахожу слов".

"Напрасно. Я продаю вам шпагу.

Я-кондотьер, и свое ремесло

Могу предложить по контракту на год.

Стало быть нет?" "Обратитесь на биржу".

Он вынул пилюлю, заклапанную в жесть,

Глотнул, подняв брови, и сделал жест:

"А славу по мне пусть лошади выржут".

Лошадиных не верил: "Ну, что же – пора уже".

"Терпенье, мсти-сдарь – 15 минут".

В этот момент пожелтевший Краузе

Подошел к столу и нервно мигнул.

Он стоял, петушистый мокрый цыпленок,

Но бодрясь выстукивала правая нога;

"Вашей смертью считаю себя оскорбленным".

Вытянул пальцы: "Дайте наган".

Дали пустой. Приложил-отстранился.

"Не могу". А Звержа скрутили ужи.

"Хоть это не поручик, а Аста Нильсен1,

Но, комиссары, да здравствует жизнь!"

Его погребли в каком-то кургане,

Быть может, над ребрами скифского вождя.

Говор барабана врага провожал,

И солдаты степенно моргали.

Уходили задумчиво. Околица, пугало.

На пугале галка. Тихость дорог.

Краузе двигался набожно строг,

Но глаза у киргиза пылали, как уголья.

Их подвели к обрыву реки.

Секунды на дулах каплями спели.

Хотел было оправить обшлаг у руки,

Но спохватился – нет, не успею.

Да нет! неужели так-таки умру?.

У меня меж ноздрей раздвоенный хрящик.

Я дышу – вот видите? дышу. Грудь.

"Не рыдай мене, мати, во гробе зряща".

Кажется, надо уже падать. А Миша?

То-бишь, Мамашев. Он тоже со мной?