Текст книги "Присвоение пространства"
Автор книги: Илья Кочергин
Жанр:
Путешествия и география
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Саша Лотов, неутомимый фотограф, облазивший с камерой весь заповедник, патрульщик и философ, который считает, что историческая миссия России не в том, чтобы пугать соседей или пестовать уязвленное национальное самолюбие, а в том, чтобы показать всему миру пример в деле сохранения природы, в поиске нового диалога между природой и человеком. Он писал письма различным чиновникам от культуры (включая Швыдкого) и на Первый канал ОРТ, излагая идею «нового героя» и Экологических игр, но потом с грустью отметил: «Деятели культуры воспринимают природу только в плане “фэнтези”». Но Саша не сдается.
Володя Труляев, проработавший на четырех кордонах заповедника и в главной усадьбе Яйлю. Женился на девушке из Язулы, теперь уже нянчит с ней внуков. Уезжал на пару лет в родной Питер, но вернулся в заповедник. А теперь снова планирует переселяться в Язулу. Нонконформист до мозга костей, всегда упрямо источающий жар какой-нибудь идеи. Живущий, подобно старообрядцам, в предчувствии наступающего грядущего, в светлый канун чего-то великого. В последнем телефонном разговоре посетовал, что вся Русская православная церковь во главе с патриархом больна недугом ереси. Но ничего, радостно успокаивал он, все будет хорошо, все исправится, это точно.
Еще и еще знакомые лица, о каждом можно рассказать что-то интересное. Маленький музей одной из уходящих эпох заповедника.
Да и сам заповедник чем-то похож на музей – огромный провинциальный, которому не выделяют достаточного финансирования. Где основные фонды скрыты от людей в запасниках и радуют лишь допущенных туда специалистов, где энтузиасты музейного дела пытаются остановить само время или хотя бы замедлить его ход.
Здание музея, давно требующее капремонта, пытаются отжать заинтересованные влиятельные лица, фонды неудержимо растаскиваются окрестным населением, и бескорыстный энтузиазм работников вызывает не меньшее восхищение, чем самые интересные экспонаты.
Мы покидаем заставу и едем к Чертову мосту – здешней достопримечательности. Оля родом из Саратана и за время своей жизни в Язуле еще не видела это живописное место.
Чулышман, зажатый скалами с грохотом продирается в узком русле, падает уступами, поднимая в воздух водяную пыль. Над белой пеной Чертова порога с каменного выступа на противоположную сторону перекинуты четыре бревна – уже почерневшие, провисшие, но еще связывающие берега реки. Всего четыре прогона остались от моста, построенного в одиночку человеком по имени Талбан около ста лет назад.
Красоты природы наводят на мысль заехать в гости к художнику Алеше Темдекову, который встречал нас вместе с Рустамом в Улагане.
У Алеши новый дом, стоящий на выселках, – деревни отсюда почти не видно. Дом настоящего художника – бильярдная на втором этаже, на стене лук и японские мечи. Есть даже балкон, откуда открывается очень живописный вид. Алеша пока ходит по пустому дому один или копошится на дворе – сваривает железную печь для бани, ждет, когда к нему из Улагана вернется жена с новорожденной Амелией.
Я смотрю рисунки его учеников. Народные орнаменты, звери, образующие орнамент, орхонские рунические надписи, старомонгольские письмена, юрты, добрые люди в высоких алтайских шапках, родовые знаки – тамга на глиняных табличках, а вот женская фигура «мать Алтая» в высокой кошмяной шапке с вздернутой вверх косичкой, украшенной головой грифона. Именно такая шапка принадлежала принцессе Укока из могильника Ак-Алаха.
– У-у, я учитель строгий. Заставляю их переделывать пока не получится.
Потом он предлагает сыграть в шатра – алтайские шашки. Шашки обычные, но поле сложное, с крепостями, воротами. В воротах стоит бий – король. А рядовая шатра, дойдя до последнего ряда превращается не в дамку, а в батыра, который может скакать по полю в любом направлении и рубить врагов.
Тропа от Язулы вниз по Чулышману идет по склону вполгоры, и с нее видны расположенные на речной террасе пастушьи стоянки. Избушка, чуланы для скота, покосы, стога сена, потом изгиб реки, сосняк, а потом снова поляны, избушка, аил, чуланы, стога.
В наш южный склон бьет солнце, противоположный, обращенный на север, лежит в тени и в снегу. Внизу блестит Чулышман. На ручье, где останавливаемся попоить коней, маленький водопадик, – каждая веточка, травинка превратились в сосульку. Висят, как елочные игрушки, посверкивают на солнце.
На стоянке Альберта мы втроем – Альберт, Люба и я – не разместимся. Едем до следующей, которая называется Салкынду – ветренная. Место и правда ветренное.
Здесь мы ночуем две ночи в тепле, с печкой, под меховыми одеялами.
Днем ездим по окрестностям, гуляем, фотографируем, Альберт ловит рыбу, и мы вечером жарим на сковородке хариусов.
На похожей стоянке в трех километрах от заставы я познакомился сто лет назад с Альбертом. Лесников послали помогать совхозу на ческе козьего пуха. Я провел на стоянке три дня, а потом частенько забегал к своему новому другу.
Мы, так же как раньше, лежим перед сном в темноте и болтаем.
– Осенью поехал на охоту, ночевал возле озера, – и Альберт называет озеро, имя которого я не знаю. – Уже лед от берегов начал становиться, ветер сильный был. Вот я ночую один, вдруг страшный рев, крик такой с озера. Таких никогда не слышал. Я боялся, не знал, как смогу уснуть. Ружье рядом положил, но какое ружье поможет против такого зверя? Это какой-то хан Керидэ огромный кричал, наверное. Потом мужики сказали – это ветер с волнами под лед загоняют воздух, а он обратно с таким криком выходит…
Когда Альберт умолкает, слышно, как шумит в темноте Чулышман. А на склонах над стоянкой провалы, отверстия, уходящие вглубь горы. По утрам вокруг них трава покрыта пышным инеем – это надышали алмысы, живущие в провалах.
– Одного моего предка сослали в Сибирь. Раскулачили и сослали…
(У него получается, как в «Баньке» у Высоцкого: «и меня два красивых охранника повезли из Сибири в Сибирь».)
– …жена с детьми с ним сама поехала, бросать не хотела. Потом умерла там, дети умерли. Он с одним еще нашим мужиком сговорился, они море на плоту переплыли и домой пошли. Это море – Байкал, я думаю. Плот они бросили, а эти веревки из лосиной кожи, которыми бревна связывали, их ели. Но все-таки дошли до наших, до родных мест и в Кызыл-Кочко в пещерах зиму жили…
(Кызыл-Кочко – Красные Осыпи – находятся в заповеднике, километрах в пятидесяти от Язулы.)
– …у них эти длинные беш-адары (винтовки-«трехлинейки») были. Наверное, спрятаны были там раньше. Так что охотились. Он на лыжах здорово бегал, пограничники не могли поймать – прямо с обрывов прыгал на этих лыжах. Наших, язулинских, послали их найти. Они их выманили, а пограничники арестовали. Одному челюсть отстрелили, другого так поймали. Надо было им в Туву уходить, а они не хотели. Раньше многие из наших туда уходили, даже этот, Шойгу, говорят, из наших, из теленгитов.
Ну вот, еще одно красивое, но необитаемое для меня место, где я несколько раз бывал, стало населено. Один раз мы сидели вдвоем с Любой на берегу узкого вытянутого озера Кызыл-Кочко и наблюдали в бинокль, как медвежонок играет с матерью на другом берегу. Теперь эти озеро и огромные красные осыпи над ним связаны с какой-то историей. С предком моего друга.
А истории из тех времен мне приходилось слышать здесь и раньше. Одна из поразивших меня – о том, как сдавали государству продналог. Как и другие крестьяне, язулинцы в числе прочего должны были сдавать куриные яйца, хотя кур здесь отродясь не держали. Поэтому все семьи собирали шерсть, козий пух, и кто-нибудь из язулинцев отправлялся верхом, с заводными лошадьми за сто с лишним километров вниз по Чулышману в Балыкчу. Совершал обмен, возвращался с яйцами, которые и сдавались государству.
Альберту не спится, он рассказывает о сыновьях одной язулинской женщины.
– …мы с Байрамом и с младшим из ее сыновей – Валерой на охоту поехали. Два старших к тому времени уже покончили с собой. Байраму, наверное, лет двенадцать было. Они, пацаны, днем заснули, Валере дедушка его приснился, предупреждал об опасности. Проснулся, смотрит – около их головы змея. Сам осторожно встал потихоньку и Байрама за ноги оттащил. Потом этот сурок – тарбаган нам встретился. У тропы стоял и с собакой дрался, как будто за морду кусал. Но собаке ничего. Смотрели, а у него передних зубов уже не было – от старости, наверное. Так что он не кусал, а целовал. Кусать нечем было. Валера хотел его убить. Туда-сюда, патронов нет. И я ему сказал: «Камнем убей». Вот ругаю себя, что сказал. Он камень взял, а тарбаган человеческим голосом кричал на него: «Анайтбазан! Анайтбазан!» Но он все равно убил. Я хорошо слышал, два раза кричал: «Не трогай, не трогай!». Точно как человек. Тоже предупреждал, наверное. Но эти предупреждения даром пропали. Этот Валерка же, как мы в деревню вернулись, как и старшие братья, покончил с собой…
Горный Алтай давно занимает первые строчки в рейтингах регионов по количеству самоубийств, особенно детских и подростковых. Да вообще, эти верхние строчки принадлежат прежде всего регионам Севера, Урала, Сибири и Дальнего Востока. Читаешь комментарии в статьях на эту тему – какие только причины не называются. Расслоение общества, уровень пьянства в регионе, плохие школы, плохие родители, плохие чиновники, отсутствие исправно работающих социальных лифтов, «синие киты», секты, даже тема «принцессы Укока» опять всплывает.
Но все-таки мне отсюда, из Язулы, кажется – главная причина в том, что включенный по вечерам телевизор ясно показывает тебе, как живут истинные люди и ради чего следует жить. Настойчиво убеждает тебя, что ты не в тренде и не будешь там никогда. Ты оглядываешься и понимаешь, что ты – не настоящий. То, что тебя окружает – природа, скот, горы, деревня, язулинцы, – это совсем не интересно. В лучшем случае это какая-то экзотика, но никак не настоящая жизнь. Даже нас с Любой убеждает, пока язулинский дизель не вырубают в час ночи, и телевизор не умолкает.
– Приеду в Москву, опять девчонки спросят, когда же я уже нормально в отпуск съезжу, – со вздохом говорит Люба. – Я им говорю, мне нравятся наша рязанская деревня или Алтай, но они не верят. До того не верят, что я сама сомневаться начинаю. И злюсь на них, и где-то в глубине стыжусь, что не съездила опять на теплое море или в Европу.
В последний день нашего пребывания в Язуле состоялась свадьба. Альберт был дядей жениха.
– Дядя у нас – это не просто дядя… Как объяснить? Это вроде титула. Мои дети – они тоже как дяди для него.
Вся семья загодя готовилась к этой свадьбе, титул обязывает. В пятницу вечером приехала Люба Кергилова из Горно-Алтайска и тоже впряглась в работу. Даже моя Люба приняла участие – ей выпало замешивать тесто для огромного количества боурсаков – готовили на всю деревню и приезжих гостей. Боурсаки жарили в масле на огне в аиле. Получился целый таз.
– Я все Валей любуюсь, – говорит моя Люба. – Все у нее хотят тусоваться в аиле, все забегают что-нибудь перехватить вкусненького, посидеть-поболтать. Какая-то удивительная мудрость, скорость, выносливость! Я бы так хотела уметь. И при этом все очень спокойно, без нервов. В пятьдесят шесть лет у нее ни одного седого волоса!
Они очень смешно общаются – Валя и моя Люба. Одна по-русски, другая по-алтайски, это им не мешает.
С утра за забором привязан баран, которого растили к нашему приезду, стоит неподвижно, ждет.
Альберт все время в доме жениха, приходит к вечеру усталый, пьет чай и идет в аил резать барана.
Мелкий скот здесь режут через живот, перерывая идущую вдоль хребта артерию в груди. Не давая проливаться крови на землю. Когда-то он учил меня, и это умение пригодилось однажды, когда тесть на даче в Новосибирске решил зарезать барана именно таким способом по своему бурятскому обычаю в честь рождения внука.
– Сегодня там одиннадцать овец резали и бычка. Я – шесть штук. Сначала думал – пусть молодые режут, учатся, а потом решил взять грех на себя, – говорит Альберт.
Он кулаком обдирает барана, останавливается, глядит на нас.
– Или это не грех?
Так резать, как это делает Альберт – вовсе не грех. Все происходит удивительно быстро, чисто и уважительно по отношению к животному и к тому мясу, которое животное дает нам. Баран разделывается прямо на своей шкуре, и через пятнадцать минут на белой изнанке шкуры не остается ни капельки крови, мясо развешано по стенам, ребра плавают в казане, готовится кровяная колбаса и тёргом из полосок желудка и нутряного сала, перевитых кишками. Наблюдать за работой – удовольствие.
Альберт берет на себя не грех, а ответственность за то, что он питается мясом животных. Сам убил – сам съел. Или угостил прибывших из Москвы друзей.
В менее «экзотическом» мире большого города, где я живу, связать наличие мяса на столе со смертью животного довольно трудно, да и неприлично, наверное. Наша агрессия скрыта, животные волокна, растираемые нашими зубами, достаются нам без пролития крови.
Еще двести лет назад гуманист Уильям Хэзлитт писал: «Животные, которых мы употребляем в пищу, должны быть настолько мелко разделаны, чтобы их нельзя было распознать. В противном случае нам не следует… допускать, чтобы форма их подачи обличала наши чревоугодие и жестокость».
И мы скрываем от самих себя не только свою хищность. Бескровно взрезая купленные в супермаркете упаковки с сосисками или с филе индейки, мы скрываем свой страх.
«Уже более ста лет продукты, которые мы едим, как и пространства, где мы обитаем, создаются на Западе так, чтобы блокировать любые напоминания о том, что мы смертны», – пишет Кэролин Стил в «Голодном городе», книге о том, как еда определяет нашу жизнь.
Должен сказать, что баран, который ни разу в жизни не пробовал комбикорм, пасся на вольных язулинских лугах и расстался с жизнью под рукой Альберта, очень вкусен.
А на следующий день с утра Альберт опять в доме жениха. Во дворе горят костры, в пяти огромных казанах готовится еда, и Альберт помешивает ее выструганными мешалками, похожими на небольшие лодочные весла. Наваристый бульон с перловкой, плов, бигус с капустой и мясом, чай – все это варится, а потом поддерживается в горячем состоянии, потому что саратанские гости опаздывают. Уже давно выехали на перевал встречающие, но гостей все нет.
Часов до трех люди ходят по двору, сбиваются кучками, перешучиваются, смеются, присаживаются за столы во дворе, смотрят, как Альберт опускает в котел с бигусом свое веслице и нажимает на рукоятку, выворачивая придонные слои на поверхность. По двору и вокруг ограды снуют, ждут костей и грызутся собаки. Ырыс, которому предстоит участвовать в церемонии, учит по книге слова благопожеланий – алкыш.
Наконец подъезжают несколько машин. Идем к дому невесты, который совсем рядом с домом жениха – метров сто. Две девочки с бантами держат тоненькие березки, между ними на веревке висит кожого – занавесь. Женщины что-то поют. Но все так сразу не происходит – надо немного еще подождать. Маша Чалчикова поет резким ясным голосом, девочки держат еще не совсем облетевшие березки, за которыми, наверное, ездили специально вниз по Чулышману – здесь березы уже не растут, слишком высоко. Одна только виднеется у Альберта в ограде, посаженная сразу после постройки дома, выросшая в тепле хорошей семьи.
И вот невеста встала на крыльце, в белом платье, синей – цвета лунного неба – безрукавке с острыми, крылатыми плечами, высокой шапке, загнутой вперед, все вышито золотом. Потом двинулась к дому жениха, скрытая завесой-кожого. Ворота жениха тоже украшены березками.
Вот она уже в своем новом доме, сидит на кровати, по-прежнему скрытая кожого, а там, за занавесью происходит важное событие – девичья коса расплетается, волосы расчесываются на две стороны. С одного боку женщина из своей родни, с другого – из жениховой, расчесывают, прощаются и встречают, советуют, уговаривают, заплетая две косы. Но мы этого таинства не видим, ждем. Маша опять поет. По телевизору беззвучно идут мультики, котенок играет с уголком занавеси-кожого, в руках натолкавшихся в комнату гостей смартфоны и планшеты, которые фиксируют происходящее.
Ну теперь можно вступать в дело Ырысу с его плеткой-камчи. Входит в комнату, молодой, здоровый, красивый. Улыбается, начинает, сбиваясь, говорить слова благопожеланий, женщины над ним шутят, подсказывают. Плеткой поднимает и откидывает занавесь, а невеста уже с двумя косами.
А вот и жених, тоже в синей безрукавке. Садится рядом с невестой, в окно заглядывает солнце, освещает золотую вышивку на костюмах молодых – красиво. Мама жениха подносит чашку с молоком. Невеста устала от долгого ожидания, но смотреть, как блестят ее глаза, приятно.
И мы перемещаемся в клуб, идем вверх, в гору. Тут, в Язуле, везде так – идешь или в гору, или под гору. Бодро, без одышки шагает, опираясь на свою палку и на Олю, восьмидесятилетняя мама Альберта. Перед входом – большой костер.
В клуб молодые приезжают уже в обычных свадебных костюмах – платье с фатой, пиджак с галстуком. Розыгрыши, конкурсы, первый танец.
Семья дяди за столы не садится – некогда, да и неприлично. Юля с Любой на кухне, на раздаче, Рустам с Байрамом уже подвезли первые фляги с бульоном, поехали за бигусом и пловом. Потом чай, потом подвозить-отвозить гостей.
Клуб украшен, по стенам висят плакаты и поздравления. Народ сидит за длинными столами. Женщины цокают каблуками, мелькают прически, платья. Мужчины в теплых куртках, сапогах или обутках, сидят поначалу несколько скованно, положив шапки на колено, держа под столом тяжелые руки. Но стоило мне выйти покурить, как Альберт Татышев в подвернутых болотных сапогах пригласил мою Любу на танец. Собственно, в это время как раз и начались танцы.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
