Текст книги "Спасатели"

Автор книги: Илья Земцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Я пришел с удочками. Выбрал место на свой вкус. Сидел и любовался темно-бурой гладью, беспрерывно двигавшейся между глинистыми берегами, покрытыми тонким слоем наносного песка. Она неслась могучим потоком. Утреннюю тишину нарушали крики чаек и проходившие мимо суда или проносившиеся моторные лодки, заглушавшие на реке все, как артиллерийская канонада во время войны. Легко было дышать потоками чистого утреннего воздуха, перемещавшимися из-за реки с полей и лесов.

Поплавок сносило течением и прибивало к берегу, поэтому через каждые две-три минуты мне приходилось закидывать удочку снова и снова, оправляя наживку. Рыба не хотела клевать. Я думал, что она сыта и завтракать моей приманкой не хочет. Но я упорно сидел и ждал клева. Недалеко от меня, с боку на бок покачиваясь на легкой зыби, стояла лодка «Казанка», привязанная к рельсу, высунувшемуся из-под земли одним концом. Я подумал, не лучше ли мне перебраться в «Казанку» и попробовать с нее. В это время к лодке подошел человек среднего роста, неопределенного возраста, с приятными чертами лица, светло-русый с рыжеватым оттенком. Он окинул меня взглядом с ног до головы, спросил:

– Рыбу ловите?

– Да, – ответил я.

– Бесполезно, тут ее, как я помню, никогда не было. Обратите внимание, насколько грязна вода, чего только она в себе не содержит и чего только на своей поверхности не несет.

Он наполовину вытащил из реки «Казанку», поднялся по откосу вверх и сел на скамейку. Я подошел к нему, тоже сел рядом.

– Вы тут работаете? – спросил я.

– Да. Четыре года назад вышел на пенсию и распрощался со своим ПТУ, где более тридцати лет проработал преподавателем. Дома сидеть скучно, вот и решил пойти на спасательную станцию. Числюсь матросом, исполняю обязанности кладовщика, завхоза, плотника и слесаря. Всего не перечислить. Моя фамилия Семечкин.

Если надумаете тонуть, то извещайте меня заранее, так как кроме меня здесь редко кто бывает, а если и бывают, то времени зря не теряют – едут ловить сетями рыбу или привозят женщин и пьянствуют. В здании спасательной станции всего четыре комнаты. Одна моя, кабинет начальника, медпункт и вахтенная. Пьянствовать-то приезжают во главе с начальником Осипидзе, четыре, редко три пары, всем нужны изолированные номера. Часто приходится и мне ключи от комнаты класть на алтарь молодого счастья.

– На чем же они ездят? – спросил я. – Автобус сюда не ходит, пешком недалеко, но дорога не совсем приятная – грязная, кругом все изрыто.

– Эх, дорогой мой собеседник. У нас все работающие трудятся на постоянке в других местах. Большинство шоферами на автоперегоночном предприятии. Вон, видите, у помещения станции стоят две «Волги», это их. Там они работают, а у нас отдыхают. Разъезжают на новеньких «Волгах» такси, только без номеров. Они там работают постоянно, и им все доступно, они хозяева. У нас они по совместительству, но зарплатой мы их тоже не обижаем, платим все сто процентов.

Надо сказать, парни молодцы, они нашей зарплаты домой не носят. Говорят, как приходит – пусть так и уходит. А приходит как. Вот сегодня, согласно графику, их должно дежурить пять человек: два моториста, два водолаза и матрос. Возможно, к обеду кто-нибудь один явится, а может и никого не быть. Вот и приходится мне отдуваться за всех.

– Как же вы спасаете утопающих? – спросил я.

– Мы их вообще не спасаем. Наш начальник говорит: если кому суждено утонуть, того не спасешь. Он у нас более дисциплинирован, два раза в неделю обязательно появляется на станции, это по работе на два, а иногда на три часа. Бывает еще и не по работе, я об этом уже говорил.

За четыре года моей работы мы ни одного утопающего не спасли. Спасают всех парни из ДОСААФ, когда они здесь, а мы в вахтенных журналах и отчетах пишем, что спасли мы. Они за это на нас не обижаются. Там больше юнцы: наши им курить никогда не отказывают, а иногда и подадут. У них даже помещения для обогрева нет. Сушатся и греются у нас, так что они нам жизнью обязаны. Если бы не наше помещение, их многих, может быть, и в живых бы не было.

На спокойную гладь воды с шумом вылетели два небольших катера. Влажный воздух над рекой наполнился пулеметным треском моторов. Все окружающее было заглушено их воем и треском.

Катера на большой скорости подошли к берегу и наполовину вылезли на песчаную косу. Один катер – спасательной станции, а другой – рыбнадзора. На сушу вышли четыре здоровенных мужика. Двое несли тяжелые намокшие сети, двое – еще живую рыбу, в основном стерлядь, в брезенте.

– Здорово, Афанасий Максимович, – крикнул Семечкину один, ниже всех ростом.

– Здравствуйте.

– Как много рыбы, – удивленно сказал я. – Двое с трудом тащат.

– Да разве это много. Это у них, надо сказать, небольшой улов.

Все скрылись в полуподвальном помещении спасательной станции.

– Вы не спешите? – спросил меня Семечкин.

– Да нет! – ответил я. – Спешить некуда, тоже на пенсии.

– На одной «Волге» поехали, – продолжал Семечкин. – Это заводской. Повезли продать часть рыбы. Сейчас будут уху варить и пьянствовать, а после обеда поедут за женщинами. А вот и начальник появился. Он рыбу и пьянку чувствует, как ворон падаль.

– Что же это такое, у вас здесь вроде и советской власти нет! – с возмущением выпалил я.

– Почему нет? – возразил Семечкин. – Недели три назад, впервые за мою работу, заехал к нам в воскресенье часов в двенадцать зампредседателя райисполкома Терешкин. Застал тут спящим единственного дежурного, разбудил его, он оказался пьянущим, грозился уволить. На этом все и кончилось, этот шофер до сих пор работает, даже взыскания не объявлено.

Еще к нам однажды заехал замначальника милиции Лисичкин. Этот действительно много шуму наделал. Всюду, как и всегда, обнаружил грязь, да разве наприбераешься. Только приберешь – сети в иле и песке затащат, да еще лодочные моторы и рыбацкую одежду, и снова непролазная грязь. А сколько здесь, особенно в выходные дни, побывает рыбаков-браконьеров, десятки человек! Все с грязными сетями, в грязных сапогах и так далее.

Кроме грязи Лисичкин нашел две 150-метровые сети, которые лежали на медпункте. Сети он забрал с собой. Вот здесь нашему начальнику, кажется, крепко досталось. Он целую неделю каждый день выходил на работу. Не знаю, насколько верно, но наши любители рыбалки говорили, что сети каким-то образом выручили обратно.

Медпункт у нас вот уже год как не работает. Мне кажется, так даже лучше, все равно никого не спасаем. По сравнению с прошлым годом стало больше порядка. Раньше творилось что-то невероятное.

Работала у нас одна фельдшерица. Звали ее Надя. Женщине уже под сорок. На первый взгляд порядочная, культурная по всем статьям баба. Спуталась с одним хулиганом, допризывником Гошкой, который работал у нас мотористом. Чтобы никому не мешать, на чердаке здания спасательной станции он оборудовал спальню. Устроил там дощатый топчан, унес туда с вахтенной матрац и одеяло. Лето было жаркое, каждый день стояла нестерпимая духота. Он и она каждый день ходили пьяные и в одних плавках. Она даже без лифа.

Я начальнику говорил: давай будем наводить порядок. Он мне ответил: зачем порядок, все равно никого не спасаем, пусть люди занимаются кому чем удобнее. Он старый холостяк, ему приятно на нее голенькую смотреть. А потом увидел, как он сам полез к ней на чердак. Думаю, вот почему тебе порядка не надо.

В день получки, 1 июня, собрался весь личный состав станции, за исключением тех, кто лишь числился работающим и на станции при мне никогда не появлялся. Когда они расписываются в ведомости на получение зарплаты – непонятно. Может, за них получает кто-то другой. В тот раз за зарплатой пришло большинство. Дай-ка, думаю, проведу с ними небольшое собрание и вскрою все недостатки.

Надя тоже вышла из своего медпункта. Сегодня она была особенно красива: помимо плавок на ней был светло-красный лиф. Так он шел к ее лицу – просто на удивление! Я сквозь очки внимательно оглядел ее красивое тело. Она мне улыбалась, показывая белые ровные зубы, и моргала то одним, то другим голубым глазом. Затем встала, потянулась, аж суставы заскрипели. Виляя задом, вернулась на медпункт. Я мысленно ругал себя, почему не начал своего выступления и не остановил ее. Все присутствующие жадным взглядом проводили ее до дверей, где она скрылась.

Тогда я начал:

– Товарищи, давайте проведем собрание по вопросу наведения дисциплины на спасательной станции.

Все посмотрели на меня со злобой и отчаянием. Начальник поднялся и сказал:

– Почему собрание? Зачем собрание?

– Как зачем? – растерянно промолвил я. – Вы только посмотрите, что у нас творится, – и показал рукой на дверь, куда ушла Надя.

– Ничего не творится! – снова перебил меня начальник. – Я вижу закрытую дверь и вывеску «Вход запрещен».

Все захохотали. Мероприятие, к которому я долго готовился, сорвалось.

В это время позвонили по телефону: «Приезжайте, зарплату привезли». Все кинулись к двум стоящим «Волгам» без номеров. Они у нас частые гости. Съездили, получили зарплату. Тут, как правило, пропивать было чего. Многие совсем не дежурили. Меня тоже пригласили:

– Давай, Максимович, и ты с нами. Хороший ты человек, наш воспитатель.

– Мне пить нельзя, начинает постукивать сердце. Хотя сто грамм все-таки выпью.

Подумал: «Заодно поговорю с ними».

Первую привезенную партию водки выпили, уехали за другой. Поговорить ни с кем не пришлось, потому что все мешали друг другу высказать свои мысли до конца. Я тоже много раз пытался навязать разговор, но меня никто и слушать не хотел.

После выпитых ста грамм на душе стало приятно, если бы были крылья, хотелось взлететь прямо в небо. В вахтенной, где пили, все говорили, курили, спорили. Дай-ка, думаю, уйду к себе да полчасика побуду в уединении. Зашел в свою комнату, только сел на кушетку, хотел пристроиться полежать, заходит ко мне Надя, садится рядом, бесцеремонно обнимает меня за шею и начинает целовать.

– Закрой, – говорит, – Афанасий Максимович, дверь на крючок, а то кто-нибудь зайдет, неудобно.

Я думаю: «Грех-то какой, ах ты, плутовка, да что ты меня, старика, соблазняешь?» Отстраняя ее от себя, говорю:

– Сейчас закрою.

А сам думаю: «Уйду».

В это время открывается дверь и заходит ее хулиган Гошка.

– Ах, вот ты где, а я тебя везде ищу.

Бесцеремонно берет ее за руку и уводит. Она лепечет ему:

– Обожди, Гоша, минуточку, мне с Максимовичем надо поговорить.

Он ей отвечает:

– Лучше я сам с ним поговорю.

И утащил ее. Я думаю: «Слава богу, отделался». Закрыл дверь на замок, лег на кушетку и уснул. Проснулся, посмотрел на часы, а время-то семнадцать. Ну, думаю, пора домой. Только вышел из комнаты, а начальник тут как тут.

– Максимович, ты человек трезвый, подежурь пока, а я прокачу всех на катере. Катер новый, стоит чуть ли не двадцать тысяч, а мы его держим на приколе, надо эксплуатировать.

– Ну что, – говорю, – мне ведь все равно, другой бы спорил, а я нет.

Вся пьяная компания из семи человек, да помогли юнцы из ДОСААФ, сняла катер чуть ли не с вечной стоянки, поднатужилась и стащила его с песчаного откоса в воду. По всем правилам заправили бензином, долили масла. Заводили долго, спорили все шоферы, каждый старался доказать, что он больше знает. Наконец мотор завелся, раздалось «буль-буль». Мотор снова заглох. Кто-то ненароком включил скорость. Механики быстро догадались и выключили. Мотор завелся, приятно заработал. Катер на берегу со всех сторон окружили до полусотни зевак. Кругом слышались возгласы: «Вот это катер, вот это да. Какой он красавец».

Начальник Осипидзе надел белую фуражку с «капустой» и сел за штурвал, катер взревел и, как космическая ракета, понесся по водной глади. Осипидзе крутил баранку как опытный капитан, положил катер сначала на левый борт, он чуть зачерпнул воды, затем круто повернул на правый.

На дне катера оказалось уже порядочно воды. Что-то ударило в днище. От сильного толчка начальник выпустил из рук баранку, но быстро уцепился за нее и почти на середине реки положил катер на правый борт, зачерпнув полный воды. Белая фуражка его плыла по течению, а он с минуту еще держался за штурвал катера, который находился на полпути ко дну. Правильно решил, ведь капитан всегда уходит последним с тонущего судна. Вынырнул из пучины и закричал в рупор, который во время плавания висел у него на поясе:

– Спасите! Тону!

Все плыли и что-то кричали. Пока я сходил за веслами да сдвинул в воду «Казанку», парни из ДОСААФ всех уже подобрали и везли к берегу. Ничего не скажешь, молодцы ребята. Катер вытаскивали целых две недели. Но все-таки вытащили. В это время начальник был особо дисциплинирован, каждый день ходил на работу.

Обе «Волги» давно пришли. Пахло дымом и приятным запахом ухи. Максимович замолчал, собираясь с мыслями, о чем-то думая.

– Афанасий Максимович, иди уху есть, – кричал кто-то простуженным голосом.

– Не хочу пока, – ответил Семечкин. – Оставьте мне немного в котелке.

– Ну, и что дальше? – спросил я.

– Спасенных привезли на берег, – продолжил Семечкин. – И снова поехали за водкой. Надо спасителей обмыть, да и самим похмелиться.

Пока разбирались, как все произошло, начальник как капитан судна винил катер за неподчинение. Мотористы ругали начальника на чем свет стоит. Долго шум стоял, единого мнения не было, каждый остался при своем. Пока разбирались, да водолазы определяли глубину, где лежал катер, время шло. Я думаю, не пора ли мне домой, уже двадцать два. Тихонько вышел и не спеша направился к Южному шоссе. Прошел еще не более трехсот метров, догоняет меня Гоша и говорит:

– Максимович, надо с тобой расквитаться.

Я ему говорю:

– Вроде, Гоша, мы друг другу ничего не должны.

– Как не должен? Я обещал Наде поговорить с тобой. Хотел тебя утопить, да подумал, пусть старик живет. Я думаю, жаловаться ты на меня не будешь. Чтобы впредь ни намека на Надю.

Он огляделся кругом.

– На! Получай! – и ударил меня по затылку.

Больше я ничего не помню. Очнулся в автомашине. Рядом со мной сидел Осипидзе и со слезами на глазах говорил:

– Максимович, разве тебя не убили? Как жаль, как жаль. Тяжелая рука хулигана чуть не расколола твою умную голову, жаль. Ведь чуть-чуть ты не умер, очень жаль. Привезем мы тебя в больницу, там тебе будет легче. Очень жаль.

– Кого тебе жаль? – спросил я.

– Не пойму, Максимович, кого мне жаль, вроде тебя. Кто же тебя ударил, Максимович? Сильно жаль.

– Не знаю, – сказал я, – я не заметил.

– Очень жаль, что не заметил. Лучше бы заметил, – сказал Осипидзе. – Жаль.

В больнице признали сотрясение мозга и положили на койку. Ну, думаю, здесь я буду лежать до победного конца, пока не выгонят. Вспомните вы еще Максимовича. Кто же за вас будет дежурить?

Через четыре дня, во вторник, пришел ко мне Осипидзе, принес подарок от коллектива – букет цветов, конфеты, варенье и бутылку сухого вина. Думаю, какие же у нас хорошие люди на спасательной станции, человека в беде не оставят, во всем помогут.

Осипидзе спросил, как мое здоровье. Я ответил:

– Вроде ничего. Пью, ем, аппетит хороший. Даже на медсестер заглядываюсь.

– Хорошо, – сказал он. – Ты, Максимович, настоящий джигит. Хороши твои дела, а мои плохи. В субботу на пляже нашей станции чуть не утонул человек, знать не судьба ему утонуть. Его вытащили почти неживого. Надо же быть такому греху – ожил. Побежали на спасательную станцию, а дежурили Гоша и Надя на чердаке. Надо же быть такой беде. На станции их не нашли. Какой-то предатель, наш общий враг, показал, что они на чердаке. Народ, а их много, полез на чердак. Гоша перепугался, залез под топчан, а Надя пьяная лежала в чем мать родила на топчане. Ее оттуда на руках вынесли на пляж и положили на всеобщее обозрение на песок. На этом они не успокоились, пришли в вахтенную, выдрали из журнала дежурств шесть листов бумаги и написали жалобу секретарю райкома. В жалобе меньше слов, больше подписей. Вчера приходили, расследовали, я не показался им. Попросил вышестоящее областное начальство по спасению утопающих отпустить меня в отпуск. Приказа на отпуск нет, но разрешение имею. Спасай меня, Максимович. На тебя одного надежда. Послезавтра состоится заседание какой-то депутатской комиссии. Вызывают меня, если я появлюсь, то несдобровать мне, уволят. Сходи за меня ты. Тебе все равно, ты на пенсии. Пенсию твою не отберут. Прошу тебя богом. Сегодня приказом уволили Гошу и Надю. Там на этой комиссии скажешь, что виновники уволены и впредь будут приниматься самые твердые меры.

– Уговорил, – сказал я. – Сегодня же выписываюсь из больницы, завтра приду на работу.

– Вот спасибо, – с восторгом сказал Осипидзе. – Век не забуду ваших услуг. Я поехал в Тбилиси к маме, билет в кармане.

Подал мне руку:

– Ни пуха ни пера тебе. Будь здоров.

И выбежал из палаты.

Я жаловался на головные боли, а сейчас просился выписать. Начальнику отделения больницы рассказал всю правду, она сжалилась над нашей станцией, выписала.

В четверг пришел в зал райисполкома, где должно было состояться заседание депутатской группы. Председательствовал зампредседателя райисполкома Терешкин. Он объявил:

– Рассматривается вопрос о вопиющих безобразиях на спасательной станции, – и потряс целой кучей жалоб. – Со спасательной станции кто-нибудь есть?

Я встал и ответил:

– Есть!

– Кто ты такой? – спросил Терешкин.

– Матрос спасательной станции Семечкин, – ответил с достоинством я.

Десятки глаз устремились в мою сторону.

– Но мы вызывали не матроса, а начальника, – возразил Терешкин.

– С сегодняшнего дня я исполняю обязанности начальника, – отпарировал я. – Начальник уехал в Тбилиси, у него заболела мать.

Депутаты переглянулись между собой, о чем-то зашушукались.

– Ну, раз ты остался за начальника, – грубо провозгласил Терешкин, – то и держи ответ.

У меня сразу кольнуло сердце. Думаю: «Конец тебе пришел, Максимович. Вот хватит инфаркт». Боль из сердца перешла в живот, а с живота – в ноги. Думаю: «Пронесло».

– Что же у вас творится? Расскажи.

– Да вроде ничего особенного, – ответил я.

– Как ничего особенного? – повысив голос, сказал Терешкин. – Фельдшера пьяную в чем мать родила нашли на топчане чердака. Дежурного матроса, тоже голого, пьянущего, там же под топчаном. Еще пытался учинить драку. Что это такое, спрашиваю я вас?

– Фельдшер у нас давно ходит пьяная и в одних плавках, иногда надевает лиф, – сказал я. – Этому никто никакого значения не придавал. То, что голая на чердаке, мне кажется, ничего особенного, ее там никто не видит. А то, что слезла с чердака в чем мать родила, по-видимому, забыла свои плавки надеть. Такого вроде у нас еще не бывало.

– Ты тут нам мозги не пудри, – закричал Терешкин. – Оправдываешься, ответственности боишься. Мы тебя заставим.

У меня снова кольнуло сердце. Я говорю:

– Вы, товарищ Терешкин, осторожнее на меня кричите, я сердечно больной, только что вчера выписался из больницы. Со мной шутки плохи, могу упасть и тут же умереть. За чужие грехи я не ответчик.

Сердце кололо, я схватился за грудь, достал таблетку валидола, положил под язык. Так как внятно говорить стало невозможно, сказал:

– Обождите минут пять, таблетка растает, тогда разговор продолжим.

Хороший человек Терешкин. Он подошел ко мне:

– Садитесь и успокойтесь. Все будет хорошо. Ответ за вас держать буду я, ведь спасательная-то станция принадлежит нашему райисполкому. Мы должны были вам помогать в наведении порядка, но упустили. Сейчас мы за вас вплотную возьмемся. Вчера уволили пока двоих – фельдшерицу и голого матроса, завтра мы и до вас с начальником доберемся. Но так как у начальника большое несчастье – заболела мать в Тбилиси, то вопрос пока оставим открытым. Надо правду сказать, начальник у них как человек неплохой. На работе бывает часто, порядки любит.

Пока он говорил, у меня таблетка валидола растаяла. Я подумал, что надо поддержать Терешкина за такую заботу о нашей спасательной станции:

– У нас, товарищ Терешкин, и фельдшерица была хорошим человеком, но только зря много пила и ходила в одних плавках, забывала надевать лиф. Из нее со временем мог бы получиться доктор.

Терешкин мне говорит:

– Вы успокойтесь, Максимович, мы сами знаем об этом. Так, товарищи депутаты, и решим, – продолжал Терешкин, – пусть руководство спасательной станции составит список мероприятий по наведению порядка. Поручим это тебе, товарищ Семечкин, вместе с Осипидзе вы принесете мне на утверждение.

Я сказал, что все будет сделано, и пулей выскочил из райисполкома. Прихожу на спасательную станцию, думаю: «Буду наводить порядки и каждую неделю докладывать Терешкину». Смотрю, начальник сидит в своем кабинете в хорошим настроении, улыбка не сходит с его лица.

– Ты чему радуешься? – спросил я.

– Как чему? – ответил он. – Вчера получил телеграмму, мама в Тбилиси здорова, и депутатская комиссия нас не наказала.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Дорогой мой, ты из райисполкома еще не поспел выйти, как мне уже позвонили и сказали: «С тебя причитается».

– Давай тогда составлять список мероприятий по наведению порядка, – говорю я. – Нас обоих обязали.

– Почему мероприятия? Зачем мероприятия? – сказал начальник. – Мы без мероприятий хорошо работаем и будем работать. Кому суждено тонуть, пусть тонет. Мы тут ни при чем.

– Тогда я один составлю, – ответил я.

– Почему составишь? Зачем составишь? – сказал начальник. – Впрочем, я не возражаю.

Сидел я три дня, исписал целых две тетради. Список мероприятий был готов. Больше недели ждал, когда начальник появится на работе. Наконец он приехал. Даю ему список, говорю:

– Здесь я учел все, порядок будет наведен.

Он лукаво посмотрел на меня, подмигнул и произнес:

– Сейчас мне некогда читать, в следующий раз просмотрю.

Напоминал я ему о мероприятиях еще два раза. Ему было некогда. Так он до сих пор не прочитал. Терешкин тоже забыл. В этом году дела вроде лучше. Пьяные бывают, а голым никто не ходит.

Хороший ты слушатель и собеседник, но мне некогда. Надо ухи поесть, бутылки собрать и спрятать. Чем черт не шутит, когда бог спит. Начальство может нагрянуть.

Семечкин по-молодецки легкой походкой ушел в здание спасательной станции.

С тех пор я с Максимовичем встречался еще два раза. Он говорил, что на станции полный порядок, так же пьют, ловят сетями рыбу, привозят женщин на ночлег, но лучше прошлогоднего, голым никто не ходит.

Двадцатого октября ударил легкий мороз, высушил грязь. Я решил сходить на берег реки и поговорить с Максимовичем. Думаю, сейчас у него уже полный порядок. Прихожу и своим глазам не верю. Думаю, не мираж ли это. Здание спасательной станции стоит без крыши, почерневшее от недавнего пожара. Вместо окон обуглившиеся черные проемы. Недалеко от сгоревшего здания установлена будка на полозьях. Постучался и зашел. Максимович сидел один. Я воображал, что он переживает за сгоревшее здание. Однако настроение у него было приподнятое, он был возбужден чем-то радостным.

– Как живешь, Максимович? – спросил я.

– Отлично, – улыбаясь, ответил он.

– Чему ты радуешься? – спросил я. – Здание спасательное станции сгорело. В этой будке зимой вы замерзнете.

– Ничего, как-нибудь перезимуем. Зато с Нового года будут строить новое здание, со всеми удобствами, смета и проект готовы. Тогда наши мужики снова с роскошью заживут.

– Максимович, вашего начальника, по-видимому, крепко наказали за пожар.

– Откуда вы это взяли, – возмутился Максимович. – Областное руководство по спасению утопающих его, наоборот, похвалило. Они сказали ему: «Товарищ Осипидзе, почему вы этого раньше не сделали? У вас давно бы было новое комфортабельное здание». В райисполкоме его пожурили и пригрозили: «Если еще раз такое повторится, выгоним с работы». Жаль, правда, сгорело двенадцать лодочных моторов и кислородный компрессор. Это дело поправимое. Моторы, хотя они и числились новыми, ежедневными выездами на ловлю рыбы и от неправильной эксплуатации износились, и часть была выведена из строя. Все браконьеры на наших моторах ездили. Сейчас дадут новые, ведь рыбу-то надо ловить.

– Максимович, ты извини меня за откровенность, – сказал я. – Моторы вам дают для спасения утопающих, а не рыбу ловить.

Максимович посмотрел на меня с упреком:

– Вы не знаете специфики нашей работы, а беретесь подсказывать. Для спасения утопающих нам моторы совсем не нужны. Для того, чтобы спасать при помощи мотора, лодка должна качаться на воде с подвешенным мотором наготове, и в ней должен быть дежурный моторист. Если моториста в лодке не окажется, а тут кое-кто за этим следит, тут же сядут и угонят. Поминай как звали. Кто же должен, по-твоему, сидеть в лодке, опять я? Мотористы редко бывают на месте, им некогда. К большому сожалению, я не заведу мотора, не знаю его, да и боюсь на лодке ездить.

«Плохи ваши дела, Максимович, – подумал я. – Не лучше ли вам вывеску «Спасательная станция» снять и повесить «Приют браконьерам и пьяницам», но промолчал. Не хотелось обижать старика, до глубины души преданного, переживающего за дела спасательной станции.

– Ну как, Максимович, рыба-то ловится? – спросил я.

– Не знаю, – откровенно ответил он. – Наши сетями ловят, иногда хорошие уловы привозят. Ездят они куда-то за железнодорожный мост. Здесь, напротив нашего заведения, я рыбаков вообще не видал.

Я попрощался с Максимовичем, пожелал ему с полным комфортом встретить новоселье в кирпичном здании с бетонным полом и потолком. Если для варки ухи придумают разводить костер на полу, чтобы гореть было нечему. Ведь чего только пьяному человеку в голову не придет.

8 декабря 1976 года