Текст книги "2014. Книга о любви и о войне"
Автор книги: Илья Данилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Елена
Все журналистские планерки похожи одна на другую. Вместо того, чтобы обсуждать темы, над которыми они собираются работать, сотрудники редакции выясняют отношения, колют глаза и оплевывают друг друга. Вот и сейчас выпускающий редактор вынес сор из избы, потребовав, чтобы корреспонденты и аналитики в понедельник озвучивали темы, которые сдадут в среду, а не только начинали обдумывать их: «В понедельник озвучиваете, в среду сдаете, в четверг мы мудохаемся над вашими бреднями, в пятницу номер уходит в печать. А то мы с главным вынуждены сидеть до часу ночи и до головной боли!» Главным редактором была рыженькая девочка Лена, которая выше всех тянула руку.
Хотя претензия выпускающего справедлива, директор Света не упустила возможности поставить на место несимпатичного ей выпускающего редактора: «Что-то я не видела, чтобы ты хоть раз засиделся до часу!» До часу выпускающий действительно не сидел, в среду часам в одиннадцати вечера он передавал вычитанные материалы Лене на утверждение в печать, а сам уходил домой. А вот Лена уже сидела и до часу ночи, и до двух, и до трех. Про головные боли тоже была правда, она сама видела, как выпускающий ест горстями цитрамон и бегает в туалет колоть себе кетанов.
Но, кого волнуют проблемы рабочего процесса, когда можно так сладко насолить сотрудникам! И вместо того, чтобы поддержать редакторов и сделать рабочий процесс более эффективным, директор Света пускала шпильки. Униженный выпускающий молчит, вопрос с хроническими опозданиями номера не решается, Александр Витальевич бежит колоть кетанов.
Лене было немного жалко выпускающего. Он маленький, худенький, с тонкими ручками и острыми плечиками. Постоянно носит джинсовую рубашку и журналистский жилет, видимо, чтобы казаться больше, шире, значительнее. А еще Лене казалось, что он к ней неровно дышит.
Весь первый год работы в средствах массовой информации, Лена задавалась вопросом: «Что я здесь делаю?» Раньше она знала ответ. У нее всегда была цель. У нее всегда были принципы. Она считала, что человек должен быть честным. Поэтому никогда не платила за сдачу экзаменов, каким бы нелепым не казался предмет или дотошным преподаватель. Она всегда сдавала сама. Один раз, когда преподаватель оказался слишком «нуждающимся», даже потребовала созвать комиссию. Пятерку ей поставили безо всякой комиссии. Лена не только хорошо училась, за ней было чувство собственной правоты.
– Я хочу работать журналистом, – перечисляла она сама себе свои хотения, – Я хочу побывать в зоне боевых действий. А потом выйти замуж и нарожать детей.
У нее всегда была цель. Поэтому, когда директор озвучила на самом деле актуальный вопрос: «Кто поедет в зону боевых действий?», она подняла руку. Иногда Лена думала, что зря училась на одни пятерки в гимназии с филологическим уклоном, потом заканчивала Шевченковский Национальный университет с красным дипломом.
– Что это дало мне, кроме желания поправлять речевые ошибки окружающих? – думала она и тут же поправляла себя, – Да, ладно, вру. Высшее образование, тем более качественное высшее образование, а не какой-нибудь университет «Украина», прости Господи, всегда давало мне ощущение собственной исключительности.
В университете Лену учили, что журналистика – это, прежде всего, поиск фактов, имеющих общественное значение. С самого начала она настраивала себя, что не станет бегать на интервью к поп-звездам и не станет писать заказных статей. Журналистика – это поступок. А более общественно значимого поступка, чем рассказать, что происходит на отдельных территориях ее страны, охваченных мятежом, сейчас было не сыскать. Так что Лена скорее дала бы руку себе отрубить, чем уступила бы кому-нибудь возможность поехать в Донецк.
Лена очень комплексовала из-за того, что считала себя слишком маленькой. Неуверенность эту в нее вселили вездесущие тетушки, неумолчно и без всякого стеснения обсуждавшие, какая она худая и что такая худая мужа не найдет и родить не сможет. Она на самом деле была стройной и даже изящной, причем не только телом, но и лицом – с точеными чертами аристократки. Этот комплекс не смог побороть даже военно-спортивный клуб, в котором она познакомилась с Катей. ВСК остался, пожалуй, лучшим воспоминанием ее детства. Лена была окружена мужественными мужчинами, видевшими только ее достоинства и не замечавшими недостатков. Обе девочки постоянно ходили в берцах и камуфляжах, с офицерскими планшетами, перепоясанные портупеями. В школе на эту моду смотрели, как на придурь, но Лене с Катей было все равно. В форме они чувствовали себя защищенными. С этого момента Лена решила стать военной.
Мечта жила недолго. Лена была девушкой практичной и отдавала себе отчет, что в военное училище она не пройдет по здоровью. Вариант со взяткой она даже не рассматривала. Лена готовилась положить жизнь на алтарь Отечества, а это с подлостью несовместимо. Но и вешать нос тоже было не в ее характере. Так что мечта стать военной трансформировалась в план стать военным корреспондентом. Так в ее жизни появилась журналистика.
В отличие от подавляющего большинства пробующих себя в журналистике, Лена появилась на страницах газеты не с крошечной заметкой о неформалах или рассказом о понравившейся книге. Напечатали ее большой критический очерк о национальном единстве Украины. Лена доказывала, что украинцы еще в начале XX века, впервые создав государственность в лице УНР и ЗУНР, стремились к объединению и самостоятельные государственные образования вроде Подкарпатской Руси были явлениями вынужденными, переходными этапами на пути к полному объединению. Однако все больше углубляясь в тему, Лена, будучи честным исследователем, все больше видела, что заявленная ею тема исследования как-то не вытанцовывается. В школе на уроках истории Украины рассказывали совсем не так, как писали в воспоминаниях сами участники политического процесса. Добравшись до того момента, когда петлюровская Директория предала западную Украину, отдав ее полякам в обмен на военную помощь против большевиков, Лена почувствовала гадливость. Статью она закончила, потому что продолжала считать первоначальный постулат правильным, пусть не лидеры государства, но рядовые украинцы не могли не стремиться жить в одной стране!
Ее статью хвалили, но вместо упоительного чувства победы вдруг выяснилось, что ложь обесценивает то, что ты отстаиваешь с помощью лжи. Если твои ценности нельзя доказать правдой, то это какие-то неправильные ценности, лживые. Но державнисть была для всякого свидомого украинца настолько незыблимой величиной, что одним только сомнением ее можно было пошатнуть, но не ниспровергнуть. Одних личных метаний тут было маловато, тем более окружающие рьяно верили, что нация – высшая ценность и держава вместе с ней. А во имя этих ценностей можно принести любые жертвы – солгать, смолчать, пренебречь…Верили так истово, так непоколебимо, что эти понятия «нация» и «держава» даже в Еленином критически настроенном сознании стали синонимами.
Она пыталась не выступать в СМИ, если ей казалось, что информация пойдет во вред государственным интересам, но каждый раз получалось, что, прикрываясь государственными интересами кто-то что-то крал, а Лена знала, но молчала. Она пыталась работать на хороший имидж страны, но быстро убедилась, что на образ Украины в мире ее собственное поведение никак не влияет. Своей вдумчивостью, обязательностью, элементарной порядочностью она работала только на себя и свой имидж журналистки. Так, пытаясь участвовать в государственном строительстве, Лена ненароком сделала карьеру. Вернее, успешно начала.
В «Украину сегодня» ее пригласил сам Вячеслав Сергеевич. Он позвонил на мобильный, номер которого она ему не давала, поскольку они вообще не были знакомы. Представился, сказал, что внимательно следит за ее публикациями и видит ее в «Украине сегодня» главным редактором, после соответствующей стажировки, естественно. Она поработает корреспондентом под руководством двух опытных, маститых, знаменитых, наберется опыта, поймет процесс и вуаля, сядет в кресло главного редактора.
Все это попахивало разводиловом, столь непрофессионально было сделано предложение и столь отдаленные перспективы озвучил Вячеслав. Опытный журналист сразу бы отказался. Но Лена не была опытной, она была мятущейся душой и большим страдающим сердцем. Она согласилась работать на две ставки – корреспондентом и главным редактором, получая только одну зарплату – корреспондента.
Она действительно начала работать, оставаясь в редакции до часу ночи. Сдав свои корреспонденции выпускающему редактору, она садилась вычитывать всю газету, в том числе собственные материалы, прошедшие правку выпускающего.
На второй месяц работы, Вячеслав Сергеевич пригласил ее, как будущего главного редактора, на курултай со спонсорами. Встреча предполагалась в Виннице, в ресторане, билеты и банкет оплачивала редакция, гостиницу тоже. Лену смущал только дресс-код. Требовалось быть в платье. Платья Лена сроду не носила. Ей нравилось считать себя пацанкой. Пришлось одолжить платье у Кати, которая комплекцией была немного крупнее Лены, но такого же роста. Меряя Катино платье в туалете редакции, Лена сама себе не понравилась. Но когда она смотрела на свое отражение в зеркале, где она стояла в платье в цветочек, больше похожем на бабушкину ночную рубашку, ей в голову пришла запоздалая мысль, а вдруг Вячеслав Сергеевич к ней просто так подкатывает и пытается этой поездкой с танцами выстроить с ней личные отношения или еще того хуже, просто воспользоваться ею?
Вячеслав Сергеевич был для нее слишком стар, так что сразу она и не подумала о нем, как о человеке, с которым может что-то быть. Поразмыслив об учредителе «Украины сегодня» в таком контексте и обсудив эту возможность с Катей, она все равно нашла это неприемлемым. Вячеслав Сергеевич делал очень интересное дело, но как мужчина был ей не интересен. Лене был нужен человек, который ни в чем бы он нее не зависел, которым можно было бы восхищаться, рядом с которым она гордилась бы собой.
Курултай со спонсорами ничем серьезным не оказался. Это был как бы корпоративный слет СМИ, существующих при поддержке USAID. Платье требовалось потому, что на вечеринке были запланированы танцы. Платье, надо сказать, Лена с собой взяла, но надевать постеснялась и пришла на вечеринку в джинсах с облегчением отметив, что половина участниц тоже предпочли джинсы.
Несмотря на столь явное нарушение дресс-кода, ведущая стала организовывать танцы. Вячеслав Сергеевич не замедлил пригласить Лену. Танцевала она также, как и носила платье – никак. Лена запаниковала, оправдалась тем, что ей нужно в туалет и сбежала с вечеринки к себе в номер. На утро Вячеслав Сергеевич не вспомнил о ее побеге, так что Лена облегченно выдохнула и решила, что он все же не пытался ее закадрить.
Лена чрезвычайно гордилась тем, что участвовала в самом начале Майдана. В ночь разгона студентов «Беркутом», она проверяла факты. В следующий выпуск «Украины сегодня» должна была пойти статья о молодежных протестах на Майдане Незалежности и после рабочего дня Лена пошла не домой, а на ночной Майдан, посмотреть своими глазами и оценить важность репортажа, ценность и достоверность собранного корреспондентом материала.
В ту самую ночь, когда «Беркут» впервые избил студентов на Майдане и попытался силой прекратить многодневный митинг протеста, она познакомилась с Тарасиком.
Было очень холодно той памятной киевской ночью. На Майдане немилосердно дуло и полиэтиленовые пакеты кружились в завихрениях воздуха, как ведьмы, собравшиеся на шабаш. Лена дышала в варежки, ребята курили, а Тарас рассказывал, что Украина лишена иного пути, кроме протестного, потому что не может независимая нация родиться сама по себе, только в крови закаляется новая раса, новое социальное государство и новая нация. Они не знали тогда, что все, о чем он говорит находится так близко, что оно вот-вот наступит, а все они стоят как раз на пороге и вскоре всех закружит и понесет.
Было слишком холодно, чтобы спорить или просто рассуждать. Тарасик внезапно как-то сник, словно некстати вспомнил что-то очень важное и очень грустное. Лене так захотелось обнять его и пожалеть, что она прижалась к нему и взялась за лацканы пальто. Он выдохнул облачко пара, еще немного и они бы поцеловались, но «Беркут» пошел на штурм.
Может быть, им тоже было просто холодно, но милиционеры и не пытались выпроводить студентов. Сразу вслед за криками «Разойдись!» последовали удары палками, словно милиция разогревала сама себя и раззадоривала.
Как они бежали! Лена потеряла шарф и задыхаясь остановилась только за черными кованными воротами Михайловского монастыря. За решеткой кричали, метались и свистели, а она смотрела во мглу, пытаясь разобрать, живы ли те, с кем она только что стояла у костра или их уже раздавила нелепая, немотивированная, звериная жестокость и ненависть «Беркута». Лена хорошо запомнила этот момент, потому что именно тогда мгла стала смотреть на нее.
Участие в «Штурмовой ночи» очень подняло Леночкин авторитет в кругах киевских журналистов. Все ее сотрудники, коллеги по цеху были твердо уверены, что она упорный и продвинутый сторонник перемен. А она хотела не свержения власти, а, чтобы страна жила по совести, чести и достоинству, или хотя бы по закону. И установление истины было неотъемлемой частью этого процесса. Даже кровавое противостояние на Майдане не смогло подорвать в ней эту веру в окончательное торжество правды.
Когда в столкновениях протестующих с милицией неизвестный из толпы заколол заточкой мальчишку-пепеэсника, Лена пыталась воззвать к благоразумию протестующих, сказать, что среди них затесались бандиты, желающие не европейского пути развития, а просто залить Майдан кровью. Когда застрелили зарядом картечи армянина Нигояна, она пыталась добиться расследования, но ее слова утонули в волнах проклятий преступному режиму.
Проблески разума, сквозившие в Елениных публикациях, ретушировались выпускающим редактором по прямому настоянию директора Светы. Лена задыхалась не зная, как писать и как редактировать – честно или против власти? Лена уже хотела отказаться от должности главного редактора и работать просто корреспондентом, но в суете и потоках обрушивающихся материалов – срочных, горящих, корреспонденты, по прямому распоряжению директора, стали сами выкладывать статьи на сайт, минуя всякую вычитку и корректуру, а на Еленину попытку возражать, Света рыкнула: «У нас нет цензуры!» В другое время это стало бы последней каплей, но события были такими интересными, а новости горячими, как бабушкины пирожки. И Лена осталась, затаив недоверие и наступив себе на горло, потому что чего она не выносила и не прощала людям, так это предательства.
Глава 4. Очарование взрыва
Хортица. Начало сентября 2014 г.
Большая часть работы в средствах массовой информации – это тусовки и фуршеты. В неформальной обстановке журналисту проще заводить знакомства, собирать информацию из кулуаров власти, да и вообще не вредно посмотреть на чиновников без галстуков, а то они всегда такие серьезные, такие ответственные, такие озабоченные тяготами государевой службы…
Накануне боевой командировки руководство газеты решило провести журналистам «Украины сегодня» «курс молодого бойца», а не как обычно выбросить из лодки и смотреть, как они барахтаются. В субботу утром не только тем, кто едет в Донецк, а всем сотрудникам редакции без исключения и уважительных причин было велено явиться к редакции в спортивных костюмах, с одеялами и сухпаем на два дня.
Редакция арендовала автобус, который должен отвезти журналистов на остров Хортица, где военный эксперт обучит их поведению в условиях боевых действий. Все газетчики, кроме Лены, уложили в рюкзаки бутылки, плавки и надувные матрасы. Несмотря на взвизгивания директора Ольги о необходимости обучения поведению в горячей точке, все собирались купаться в Днепре, плавно выпивать в теньке и вообще повеселиться.
Лена затарила вещмешок плащпалаткой, свитером и четырьмя ножами, а блокнот положила в офицерский планшет. Она надела почти новый британский камуфляж DPM с шевроном «Commando», купленный на развале секонд хенд, и берцы. Лена всегда подходила к делу обстоятельно и стремилась извлечь из любой возможности максимум пользы. Вот и сейчас она собиралась на самом деле пройти военную подготовку. Юность в военно-спортивном клубе, где у нее был позывной «Факел», прошла не зря и сейчас она собиралась применить все полученные знания, умения и навыки, чтобы не выглядеть лохом корявым. Когда она подходила к автобусу, то увидела нового сотрудника газеты, стоявшего к ней спиной. Андрей был одет в точно такой же, как у Лены, камуфляж и берцы. У ноги валялся брошенный на землю альпинистский рюкзак серо-зеленого цвета. Тусовка галдела и суетилась, лишь новый репортер монументально возвышался над человеческим морем. Лена тут же подумала, что он совершенно не похож на журналиста, скорее на военного. Андрей повернул голову, посмотрел ей прямо в глаза и слегка улыбнулся, приветствуя. Тут у Лены екнуло.
– Интересно, он вообще знает, как девушкам льстит такое внимание? – подумала она.
Поручик пришел в средства массовой информации уже тертым калачом, которого пытались прогнуть вооруженные силы и сожрать МВД. Убедившись, что и ВС и МВД не только не могут, но и не хотят, он начал искать возможность быть, потому что до сих пор ему предлагалось только сидеть на жопе ровно. Так что, в сущности случайно подвернувшуюся работу в СМИ, он воспринял как возможность выражения абсолютно независимого мнения.
Не сумев сломать стену всепоглощающей косности силовиков, Андрей надеялся погрузиться в мир свободного творчества, но всеразличные молодежные сборища его только раздражали. Собирается до кучи чертова уйма молодых бездельников, которые живут в гостинице, едят-пьют и клубятся за чужой счет, и… все. Не то, чтобы ему самому не нравилось сладко кушать, мягко спать и круто тусоваться. Но его душила атмосфера бездействия.
– Ладно, – думал Ермаков, – может это мне не везет просто, это я попадаю все время в какие-то тупорылые движухи, а у других на самом деле идет образовательное движение».
Пользуясь статусом журналиста, которому по долгу службы положено обо всем у всех расспрашивать, Ермаков начал интересоваться у участников других тренингов: «Что вы там делали?» «Мы – личностно росли», – отвечали ему. «А как? – продолжал интересоваться Ермаков, – делали-то чего?» По ходу расследования, у Ермакова вырисовалась вполне понятная картина. Никто не делал ничего. Благотворительные образовательные фонды собирали молодых и не очень журналистов, общественных активистов, и давали потусоваться, чтобы те привыкали, как собака Павлова, что все, что делают заокеанские друзья – это хорошо, будут печеньки и весело. И другого смысла нет и не было. Ну, разве что украинские политики вкладывали еще кое-какой смысл. Как метко выразился один незамутненный гений укрополитикума: «Мы вас тут собрали, чтобы вы нам демографическую ситуацию поправили».
Так на почве собственной нереализованности Ермаков сошелся с Тихомировым. Знакомство оказалось плодотворным. Вместе они реализовались как преподаватели, как журналисты, как инструктора, а теперь и как военные, мятежники и сепаратисты.
Когда комбат Тихомиров приказал Поручику возвращаться на Украину, тот поехал через «серую зону» разграничения между ополчением Донбасса и Вооруженными силами Украины, пользуясь тем, что всегда держался в тени и интервью с открытым лицом на камеру не давал. Подъезжая к украинскому блок-посту, Поручик увидел жовто-блакитный флаг. Его вдруг начало колотить, как в лихорадке, так что проверку он прошел в тумане беспамятства и пришел в себя только въехав со свободных территорий обратно в «зону У». Второй раз переживать такое Поручик ни за что бы не хотел, но ехать через Крым и российскую границу, значило, терять время, которого у него и так не было. Поручик собирался отчалить прямо сегодня, но вместо этого поехал проходить «военную подготовку», поскольку на этом настаивало его новое руководство.
Общество молодых, восторженных и глупых его больше не раздражало. С началом боевых действий все стало на свои места. Это они – носители красно-черных флагов и красно-черных идей пролили слезы Донбасса. На историческом факультете Ермакова учили мыслить, рассуждать и даже заблуждаться. Но жизнь внесла коррективы. Как только идеи становятся причиной гибели других людей, на их пути кто-то должен встать и лучше, если с крупнокалиберными аргументами наперевес. Нужно любить людей, нужно быть снисходительным к их ошибкам, недостаткам и заблуждениям. Но позволить себе такое отношение можно только тогда, когда ты ежедневно делаешь свое кровавое дело, иначе это не снисхождение, а трусость.
Поручик ожидал, что «семинар» выльется в обычный редакционный сабантуй на природе. Но начальство подошло к делу с размахом. Несмотря на близость войны, на Хортице проходил очередной национал-патриотический фестиваль. Недалеко от музея запорожского казачества и казачьего театра расположилась открытая сцена, запорожская степь покрылась яркими пятнами палаток и флагов. Украинский гитлерюгенд дефилировал между палаточными лагерями в национальных костюмах и камуфляжах. Преимущественно в немецком флектарне. Еще одна гримаса украинского национализма. Сколько они не кричат они о самобытности украинского народа, но на деле все перенимают у немцев.
Каждая национально-патриотическая тусовка на фестивале разбила свой палаточный городок. Комендант указал «Украине сегодня» их клаптик земли. Пока журналисты ставили палатки, вернее, орали друг на дружку, потому что каждый считал, что другой делает неправильно, Андрей бросил рюкзак на землю, устало сел на него и полуприкрыв веки осматривал окружающее пространство – мерно покачивающееся человеческое море. Лена подошла и села рядом с ним.
– Тебе тоже чужда эта суета? – спросил Андрей, как бы случайно прикасаясь плечом к ее плечу.
– Я опасаюсь, что меня тут затопчут.
– Давай бросим вещи и пойдем в казачий музей.
– Давай Женю и Катю позовем, они хорошие, я вас познакомлю.
Женя оказался не еще одной девочкой, как подумал Ермаков, а молодым человеком Кати. Пока городок обрастал криво и неловко поставленными палатками, Андрей, Лена, Женя и Катя ушли к рассохшейся казацкой «Чайке», которая стояла рядом с казачьим же музеем, казачьим кабачком и казачьим театром. Хортица – колыбель запорожского казачества. И все, что находится здесь обязательно именуется казачьим. Жовто-блакитные подростки сидящие на бортах «Чайки» тоже искренне считали себя козаками или, как минимум, их потомками и наследниками. Среди камуфлированных хлопцев сидела дивчина с черными бровями, в украинской вышиванке, длинной белой юбке и плахте. На шее – монисто из ярко-красных крупных бусин. Дивчина красивая, аж глазам больно. Широкоскулое славянское лицо. Жгучая брюнетка, немного смуглая, большие темные глаза и четко очерченные брови. Настоящая украинская дивчина – повна пазуха цицьок. Коса в руку толщиной с вплетенной красной лентой. Ее должны звать Олесей или Наташей. Олесей звали тихомировскую любовь, из-за которой он чуть не перешел в стан идейного противника. Впрочем, это было еще в незапамятные довоенные времена, когда такие случаи не были редкостью и не вызывали особого осуждения. Разрыв с Олесей был, пожалуй, самой серьезной личной трагедией Тихомирова. Олесю он любил без памяти, без оглядки и ради нее был готов прощать, понимать и даже оправдывать почти все закидоны новорожденной украинской нации.
Пикап учит нас одной простой вещи – относитесь к девушке, с которой хотите познакомиться, так, словно уже сто лет знакомы, и очень хорошо к ней относитесь. Главное в отношениях – искренность чувств и люди это интуитивно чувствуют. А, и еще бывает хорошо человеку что-нибудь дать материальное.
Андрей купил мороженое на всех. Подошел, сел с Леной рядышком на борт «Чайки», протянул одну персонально, адресно ей: «Съешь мороженку, а то жарко». Две другие отдал Кате и Жене.
Сидевшие рядом камуфлированные хлопцы оказались членами молодежки партии «Свобода» – «Сокол». С явной гордостью они говорили о том, что находятся в резерве Добровольческого Украинского Корпуса «Правого сектора» и вот-вот будут отправлены на войну. Все они мечтали попасть в самое пекло – в Донецкий аэропорт. Тема войны для Украины абсолютно приоритетна. О чем бы не начали говорить, разговор сведется к войне. Возможность поехать на войну уже каким-то образом в их еще детском сознании уже дает им право спрашивать с других: «А вы там были?!» Всю прочую информацию, кроме этого вопроса, сознание Поручика давно научилось отсеивать. Потому что он там был.
В сознании младоукраинцев, каждый кто хочет называться мужчиной обязан мочить сепаров. Если не уточнять, с какой стороны ты воевал, то рассказы о войне будут удивительно схожи и для той, и для другой стороны. В гражданской войне на Донбассе сошелся один народ, с одинаковым оружием, в одинаковой форме, говорящий на одном языке, совершающий одинаковые ошибки и одинаково думающий, что их предали.
***
Аэропорт штурмовали безостановочно практически все вооруженные подразделения ополчения Донбасса. Первый штурм аэропорта принес ополчению сокрушительное поражение. И это был не просто моральный удар, при первом штурме погибло множество настоящих военных профессионалов, которых так не хватало добровольцам всю оставшуюся войну. А тех, кому посчастливилось выжить, оттолкнула самонадеянность Скифа, планировавшего провальную операцию.
Сложность и длительность боев в аэропорту во многом была обусловлена большой открытой территорией, на которой возвышались тремя пупырями старый, новый терминалы и диспетчерская вышка. Ополченцы заняли здания на окраинах аэропорта и без конца обстреливали старый терминал, новый и вышку, не имея ни сил, ни умения для полноценного штурма. И понеслась. Открытое пространство взлетных полос и примыкающий к аэропорту поселок Жабуньки не принадлежали никому. Периодически там шарашились как ополченские, так и укропские разведгруппы, минировалось все, что подлежало минированию. Взлетка – это отдельная песня. На территории аэропорта на самом деле оставалось еще несколько зданий, которые могли бы стать полноценными укрепрайонами, если бы не сложность снабжения. Как своевременно подвозить грузы и пополнение по открытой территории под огнем противника?
Укропы решали эту проблему, не считаясь ни с какими потерями. У них ведь никогда не было потерь… Донецким решить вопрос снабжения засевших в «Гостинице» и на «Двухэтажке» было проще. Во-первых, они ближе к Донецку, чем терминалы к Пескам. Во-вторых, уже успела сложиться традиция, по которой у подразделений ополчения снабжения просто нет. Партизаны, что уж тут…
Укровермахт формировал колонны бронетехники в Песках, а затем они с боем и под непрерывным обстрелом прорывались к старому и новому терминалам, разгружались и отправлялись в обратный путь, теряя несколько единиц брони в каждом таком рейде. Им удалось сосредотачивать в ДАПе столько оружия и личного состава, что ополченцы всерьез стали задумываться, а нет ли каких-нибудь подземных коммуникаций, по которым они просачиваются в аэропорт?
Но нет, никакими подземными ходами они не просачивались, а мчались безбожно газуя, стремясь скорее преодолеть километры открытого пространства и оказаться прикрытыми стенами терминалов.
Имей ополчение Донбасса нормально обученных артиллеристов, было бы несложно уничтожать колонны бронетехники на подходе к аэропорту, блокировать засевший в подвалах нового терминала и в диспетчерской вышке кировоградский спецназ, а там и уничтожить. Но тогда ополчение не было бы ополчением. А пока добровольцы воевали, как могли. Если наблюдатель вовремя замечал колонну, готовящуюся к прорыву, то у артиллерии не оказывалось снарядов. Если снаряды были в наличии, то не работала связь. Если и связь была в порядке, то команда поступала слишком поздно и арта отрабатывала по пустой взлетке. Но чаще всего артиллеристов просто не могли правильно сориентировать. Корректировщиком артогня выступал любой желающий, имевший связь с батареей. Учитывая отсутствие общих карт и согласованных ориентиров, наведение осуществлялось яростными криками: «Видишь холмик?! Шарахни по нему!» Надо сказать, что у укроартиллерии дела обстояли не лучше. Там тоже воевали вчера призванные из запаса, слабо ориентирующиеся в происходящем солдаты. Что до пресловутых самообстрелов, которыми неустанно попрекала ополчение укропропаганда, то причиной тому не адова хитрость или изощренная сепарская жестокость, а неумелость и иногда бракованные снаряды.
***
При виде настоящего боевика, хлопцы быстро сдали назад и вели себя смиренно. Дивчина могла бы прожечь в Поручике дырку одним лишь взглядом черных бездонных очей. Все дети хотят быть взрослыми. Поэтому им импонирует общение со взрослыми. Но тут нужно быть осторожным. В общении с подростком твое поведение должно быть решительным, мнение безапелляционным, но отношение, как к равному. Тогда он, оглушенный оказанным доверием, не сможет начать сомневаться, какую бы глупость ты не сказал.
Подросток и так все время сомневается и человек не уверенный в себе не сможет стать для него образцом. А образец ему очень нужен. В благополучных странах, а Украина до мятежа была весьма благополучной страной, взросление происходит медленно. Человеку уже двадцать пять, а психологически он все еще подросток. И все еще ищет твердую опору в этой жизни. Уставший от болтания, он с удовольствием ухватится за любую прочную основу. Поэтому оплотом национализма и стала молодежь. На этом сыграли укронацисты.
Потом Андрей с Леной гуляли, держась за ручку по всему лагерю, окруженные разноцветными шароварами, вышиванками, лентами и знаменами. За ними тянулся парадный конвой из «соколят», время от времени задававший вопросы: «А как понять, когда в тебя стреляют, а когда не в тебя?» или «А надо ли в каску вкладывать демпферные подушки?» Поручик, на правах ветерана, иногда милостиво отвлекался от подруги и скромно объяснял, что когда свистит или падает рядом с тобой, то значит, и предназначалось тебе, а про демпферные подушки он первый раз в жизни слышит.
Когда тебе до двадцати, кажется, что с девушками сложно. У них другие интересы, они по-другому чувствуют, фортели эти их бесконечные… Но, вот вам переваливает за четвертак и все становится на самом деле сложно. До двадцати сложно строить отношения, потому что ни она не понимает, чего хочет, ни ты сам, ну, кроме секса, конечно. А после двадцати пяти тем более сложно, потому что она по-прежнему не понимает, чего хочет, но зато отлично знает, чего хотят от нее. Ничем ее уже не удивить, ни внезапно подаренной белой орхидеей, ни заботливо припасенным на вечер свитерком. Везде она уже побывала и в холостяцких берлогах, и в сауне с мужиками, и курортный роман на Красном море тоже был. Да и самого тебя как-то не вдохновляет на подвиги хотя бы потому, что половина твоих друзей с ней уже встречалась. И хотя они ее усиленно рекомендуют, но после пятидесятого секса волей-неволей задумываешься: а оно мне надо?
