Текст книги "Кураж"

Автор книги: Илья Туричин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Поднялись на третий этаж. Хрипак открыл одну из дверей. Грохнули крышки парт, это ребята встали.

– Извините, Леокадия Матвеевна, за вторжение. Ребята, это ваши новые товарищи: Павел Лужин и Петр Лужин. Они приехали из Ташкента. В Белоруссии народ гостеприимный. Надеюсь, мы с вами будем об этом помнить. – Хрипак кивнул, погрозил кому-то пальцем и вышел, прикрыв дверь.

Снова грохнули крышки парт. Ребята сели. А братья остались стоять возле длинной черной доски. Класс рассматривал их с любопытством. Какая-то девочка пискнула. Вовсю улыбался Ржавый, словно это его только что привели в класс. Он сидел на последней парте и махал рукой. Потом братья увидели Серегу Эдисона, рядом – подмигивающего Толика – любителя собак. А где ж?… Да вот же, на первой парте разливается синева. Братья улыбнулись. В классе возник шумок.

– Тихо, – сказала Леокадия Матвеевна. – Познакомитесь на перемене. Куда ж мне вас посадить?

– Одного ко мне, – сказал Долевич. – Я один.

– Нам бы вместе, – попросил Павел. – У нас портфель на двоих.

– Хорошо. Если вы не очень шумные, садитесь на последнюю парту в средней колонке. У вас как со зрением?

– Нормально.

– Садитесь.

Павел и Петр прошли в самый конец класса и сели за пустовавшую парту. Парта оказалась большой, удобной.

Ржавый пересел к ним поближе и зашептал:

– Порядок, орлы…

– Долевич, идет урок, – сказала Леокадия Матвеевна строго.

– А я ничего.

– Ты лучше помолчи. У вас какой язык был в Ташкенте?

– Узбекский, – сказал кто-то, и все засмеялись.

Павел встал.

– Английский,

– Досадно. У нас в школе учат немецкий.

– Это ничего, – сказал Павел.

Петр дернул брата за рукав.

– Мы постараемся.

– Вряд ли вам удастся догнать остальных.

– Мы… мы постараемся, – повторил Павел.

– Ну что ты крутишься, Долевич? Хочешь отвечать? Пожалуйста.

Василь встал.

– Проспрягай нам глагол "учиться". Как по-немецки "учиться"?

Василь почесал затылок и взглянул на потолок.

Павлу стало жалко его. Он подсказал шепотом:

– Лернен.

– Лернен, – повторил громко Долевич.

– Правильно. Вот и просклоняй нам глагол "лернен". Их…

– Их лернен.

– Их лерне… – подсказал Павел.

– Их лерне.

Шепот:

– Ду лернст…

– Ду лернст.

Павел подсказывал. Долевич повторял.

– Ир лернен.

– Ир лернен.

– Правильно, Долевич. Правильно подсказали. А дома ты не учил.

– Учил, – буркнул Долевич.

– Хорошо. Скажи нам по-немецки: "Я учусь в седьмом классе".

Василь снова посмотрел на потолок и покосился на Павла. Тот прошептал:

– Их лерне ин зибен класс.

– Их… зибен… лернен… – выжал из себя Василь.

– Садись, Долевич.

Василь вздохнул и сел. Леокадия Матвеевна заглянула в журнал.

– Лужин.

Братья встали оба. Класс зашевелился.

– Нет, нет… Вот ты, левый…

– Павел, – сказал Павел.

– Это ты подсказывал?

Павел молчал. Все головы повернулись к нему.

– Ну… Я же видела.

– Я. Извините, я больше не буду, – сказал Павел по-немецки. – Я хотел выручить Ржавого, то есть… Долевича.

– Ты же учил английский! – удивилась Леокадия Матвеевна, даже не заметив, что произнесла фразу по-немецки.

– Да. В той школе, в Ташкенте, мы учили английский язык. А немецкий мы просто знаем. С детства. Как русский.

– Просто знаете?

– Да, – подтвердил Петр. – Это родной язык нашей матери.

– Вот как… – Леокадия Матвеевна улыбалась. Она любила немецкий язык. Кончила университет. Знала немецкую литературу. И ей было приятно, что мальчики говорят по-немецки.

А класс слушал этот диалог, замерев. Тихо было.

– Во, видали! – воскликнул наконец Долевич так, словно это он так ловко говорит по-немецки.

– Тихо! – сказала Леокадия Матвеевна несердито. – Вот видите, можно говорить сразу на двух и даже на нескольких языках. Если, конечно, не лениться.

– Гутен таг, – сказал неугомонный Долевич.

Из школы шли компанией – Ржавый, Серега Эдисон, Толик и Злата провожали братьев. Гостиница была рядом, за углом. Но ребята не спешили. Василь увел всех в угол сада. Там стояла маленькая деревянная скамейка со спинкой.

– Садитесь, – пригласил Долевич.

Братья не сели, а дружно посмотрели на Злату. Она улыбнулась, медленно подошла и села на середину, положив портфель у ног. Тогда и братья присели. На скамейке больше троих не помещалось.

– Понял, Ржавый? – спросила Злата. – Не то что ты – развалишься первый, а другим и сесть негде.

– Да ладно, – миролюбиво махнул рукой Василь и прислонился к стволу яблони.

Толик сел на собственный портфель, а Серега попробовал сесть на его голову, но был тотчас согнан и остался стоять.

– Между прочим, на этой скамейке сидел поэт Пушкин, – сказал Василь так, словно видел здесь Пушкина своими глазами.

– Заливай, – сказал Толик.

– Я фото видел.

– Тогда и фото еще не было! – засмеялся Серега Эдисон.

– Правильно, – кивнул Василь. – Фото после сделали. Памятник. Сидит Пушкин на скамейке.

– Ну и что?… – спросил Толик.

– А то… Я скамейку на фото сразу узнал. Точно эта.

– Да Пушкин и в Гронске никогда не был, – возразила Злата.

– Был, – упрямился Василь. – Когда его царь в ссылку погнал, он через Гронск ехал. И сидел вот на этой скамейке.

– Этот памятник стоит под Ленинградом в Детском Селе, возле Лицея, – сказал Павел. – Мы с Петькой видели.

– Точно, – подхватил Василь, и сразу показалось, что он тоже был там вместе с братьями. – Наша скамейка?

– Похожа.

– А я что говорю! В Детском Селе. Памятник там, а скамейка тут. Наш город тоже… знаменитый. А вы много ездите?

– Много, – ответил Павел. – Все время. Только к одному месту привыкнешь…

– Все равно интересно, – сказала Злата. – Я вот только в Минске была. Меня папа с собой брал. В командировку.

– А я был в Москве, целых восемь часов. Проездом, – сказал Толик.

– А я однажды Париж поймал. Еще на тот приемник.

– И чего говорили? – спросил Василь.

– А я почем знаю? По-французски говорили.

– А почем ты знаешь, что по-французски? Ты ж французского не знаешь! – сказала Злата.

– Ну и что? Сказали: иси Пари! Я потом у немки спросил. Говорит – Париж.

– А вы в Париже были? – спросил Василь братьев.

– Нет. Мы за границей нигде не были, – ответил Петр.

– А собаки в цирке будут? – неожиданно задал вопрос Толик.

– В этой программе – нет.

– Жаль.

– Слон будет, – утешил его Петр, – лошади, медведи.

– Слон хорошо, – кивнул Толик. – Но все-таки слон не собака.

– Моника очень умная, – сказал Павел.

– Моника?

– Слониха.

– А вы с ней познакомите? – спросила Злата.

– Конечно! – торопливо ответил Павел. – Мы тебя в цирк проведем. На конюшню.

– А нас? – нахмурился Василь.

– Всех. Только не сразу.

– И ее можно потрогать? – спросил Толик.

– Если не сдрейфишь, – сказал Петр.

– А чего дрейфить? К нам зверинец приезжал, так я пантере конфету дал. Прямо в клетку руку сунул.

– Взяла?

– Взяла. А служащий мне по шее накостылял.

– Сегодня пойдем? – спросил Василь.

– Куда?

– На конюшню.

– Сегодня нельзя. Звери только приехали, устраиваются, – ответил Павел. – Вот начнутся представления.

– И мы вас в одно место свозим, – сказала Злата.

– Крольчиха! – Василь предостерегающе поднял руку.

– Да ладно… Ведь решили…

– Я сам, – Василь оторвался от дерева, наклонился вперед и перешел на шепот: – Только это гробовая тайна. – Он огляделся, не подслушивает ли кто. – В воскресенье.

– Ну…

– В воскресенье пойдем.

– В воскресенье мы не можем. Дневное представление, – сказал Павел.

– Ну и что? – спросила Злата.

– Так мы ж заняты, мы выступаем, – сказал Петр.

– Как выступаете? – удивилась Злата.

– Как, как?… Вечно ты высовываешься со своими вопросами. Сказано: выступаем! – произнес Василь так, будто это он сам выступает в цирке. И тут же спросил: – А чего вы там делаете?

– На лошадях, – нехотя ответил Павел. – Придете, увидите. – Он не любил рассказывать о работе в цирке. Каждый раз получалось вроде хвастовства.

– На лошадях!… – повторил Василь и вдруг заорал: – Эскадрон! За мной! Шашки наголо! Ур-ра!… – И взмахнул несколько раз рукой, будто рубил шашкой.

– Ура! – Толик вскочил на ноги и попытался оседлать Серегу.

Но Серега огрел приятеля портфелем. Портфель раскрылся, из него посыпались тетради, учебники, карандаши, проволочки, шурупы, конденсаторы, шарики от подшипника…

– Снаряд разорвался со страшным грохотом! – заорал Ржавый.

Злата смеялась. И Павлик с Петром рассмеялись. Очень уж обескураженный вид был у Сереги. Он присел на корточки, стал собирать свои богатства обратно в портфель. Толик помог ему.

– Слушайте, покажите приемчик, – обратился Василь к братьям, когда все успокоились.

– Поздно уже. Нам домой надо. Дел много. – Павел поднялся со скамейки. За ним поднялись Петр и Злата.

– Жаль. А когда ж у вас выходной? – спросил Василь.

– Обычно по четвергам.

– Ладно. В четверг поедем.

– Куда? – спросил Петр.

– Тайна.

Они двинулись по аллейке вдоль забора.

– Давай твой портфель, – сказал Петр Злате.

– Зачем?

– Просто так. Понесу. Ведь тяжелый.

Злата отдала ему портфель. Остановилась возле раскидистого дерева.

– На этой яблоне самая крупная антоновка. Во! – Она растопырила пальцы, словно взяла большое яблоко. – Вот попробуете осенью.

– Осенью нас уже здесь не будет, – сказал Павел.

– А мы вам посылку пришлем, – сказал Серега Эдисон. Точно, – кивнул Василь. – – И сушеных грибов. Мы такие места знаем!

– Я собаку пробовал на грибы натаскивать. Чтоб искала, – сказал Толик.

– Ну?

– Носится по лесу и лает. На все грибы. Никак белый от мухомора не отличала.

– У тебя какая собака? – спросил Петр.

– Никакая. Это я из города бродячую увез. Да и взять негде. В клубе хорошие щенки, так деньги нужны. Вот накоплю!… И родителей уговорить надо.

– Не разрешают? – спросил Павел сочувственно.

– Разрешат. Куда им деться!…

Двинулись дальше. Вышли на улицу через калитку. Добрели до угла. А за углом – гостиница.

– Пришли, – сказал Павел.

– Давай портфель, – Злата протянула руку.

– Мы тебя проводим, – предложил Петр.

– Я дорогу знаю, – она забрала у Петра портфель. – До завтра.

– До завтра, – сказал Серега. – Уроков назадавали – не продохнуть!

– Я к тебе зайду, – буркнул Василь.

– Списывать? – ехидно спросила Злата,

– Вот еще!…

– Списывать не давай! – сердито сказала Злата Сереге. – Пускай сам мозгами шевелит.

Она зашагала по улице не оборачиваясь. А мальчишки смотрели ей вслед. Потом разошлись.

7

Люди, много путешествующие, быстро обживаются на новых местах. Меняется климат, почтовый адрес, стены жилища. А склонности, привычки, уклад жизни они возят с собой. День-два, и вот уже словно и не переезжал: знакомые заботы, привычный труд, устоявшийся режим дня.

Утром Павлик и Петр направляются в школу. Все уже стало своим: и сад, и шумная круговерть на переменках во дворе, и класс, и новые товарищи.

После обеда – репетиция, тренировка. Каждый день. Иначе потеряешь "форму".

Потом – домашние задания. Их много, а сделать надо все. Это – закон. К этому они привыкли с первого урока в первом классе.

Любой ученик может позволить себе проспать, или весь день прокидать мяч во дворе, или вместо алгебры заняться чтением "Графа Монте-Кристо", да мало ли найдется приятных занятий. А братья не могут, не имеют права. Они – артисты цирка!

Говорят: искусство требует жертв. Ерунда! Искусство требует дисциплины, внутренней дисциплины. А искусство цирка – особенно. И если ты сегодня не приготовил школьного урока, – значит, расслабил волю. Значит, завтра можешь репетировать кое-как, кое-как потренироваться. А послезавтра, на представлении, сорвешься с лошади, потеряешь кураж.

Потерять кураж, значит стать плохим артистом. А кто ж захочет быть плохим артистом? Уж только не Павел и Петр!

Ведь каждый вечер – выход на манеж, где на тебя смотрят сотни глаз. Ты должен, должен, должен быть смелым, ловким, красивым – куражным! В этом – твое счастье!

Отшумели веселые майские праздники, отхлопали флагами на весеннем ветру. Полопались на яблонях почки, и школьный сад стал бело-розовым. Потом побелела земля от опавших лепестков, словно прошлась по саду запоздалая зимняя метель.

"Пушкинскую" скамейку в углу всю осыпало лепестками, и ребята не садились на нее, жалко было сметать эту пахучую красоту.

Братья научили товарищей кое-каким приемам. Ученики пыхтели добросовестно. Только и слышалось: выпад, подсечка, бросок.

Портфель синеглазой Златы Павел и Петр носили по очереди, как и свой общий.

А в один из четвергов вся компания села на трамвай шестерку. Ехали долго, до самого конца маршрута. Там, сразу за рельсовой петлей, под мостом журчала река, а за ней начинался лес. Вперемежку стояли березы, осины, сосны, ели. На высоких рябинах висели белые плотные гроздья соцветий.

Киндер, которого они взяли с собой, метался серым комком, то мчался вперед по лесной дороге, то исчезал в подлеске, словно сквозь землю проваливался. Не часто псу выпадало такое счастье – поноситься, побеситься в настоящем лесу. Все дни он коротал в тени под вагончиком. Или, если его не привязывали, чтобы не крутился под ногами, шел в конюшню к своим приятелям Мальве и Дублону, подлезал под нижнюю перекладину загородки. Мальва опускала голову, позволяла псу лизнуть нос и переступала передними ногами осторожно, чтобы ненароком не задеть серого приятеля. Потом Киндер здоровался с Дублоном, обнюхивал его, тот приветливо потряхивал головой, кланялся. Разлегшись на горе опилок, пес, приподымая по очереди брови, наблюдал, как лошади жуют сено. Сам он предпочитал мясную похлебку.

Василь свернул на тропку, исчезавшую меж стволов. Павел трижды свистнул, позвал Киндера.

Киндер с шумом продрался сквозь кусты. Пасть его была раскрыта, язык свисал меж белых клыков.

Май был жарким. Ветки под ногами сухо потрескивали.

Прошли, по расчетам Павла, не меньше двух километров.

– Далеко еще? – спросил он. Василь не обернулся.

– Недалеко, – сказала Злата, шедшая позади.

Лес был диким, неухоженным. То и дело попадались упавшие деревья. Некоторые, падая, не достигали земли, лежали макушками на толстых ветвях соседей, словно облокотились, чтобы отдохнуть. Но на стволах их росли большие твердые грибы-трутовики. Деревья были мертвы.

Вышли на небольшую прогалинку.

– Здесь, – сказал Василь.

Братья огляделись недоумевающе. Где же тайна? Кругом стояли могучие сосны. Торчал тощий пенек. Вся земля вокруг была усыпана бурыми сухими иглами. Пахло смолой.

– Где же тайна? – спросил нетерпеливо Павел.

– Здесь. – Василь хитро щурил глаза. Наконец-то и он может чем-то удивить своих новых друзей!

– Не вижу, – снова огляделся Павел.

– И не увидишь, – торжествующе произнес Василь. – Потому что – тайна!

Киндер выбежал на прогалину, стал обнюхивать землю. Что-то его встревожило.

– Молодец, Киндер! – похвалил пса Толик. Еще при первой встрече на цирковой конюшне Киндер сразу отличил Толика от остальных. Они поняли друг друга с полувзгляда.

– Давай, – скомандовал Василь.

Серега и Толик подошли к пеньку, потянули его. Пень подался и вместе с земляной площадкой, что была под ним, лег на бок. Открылся темный лаз.

Василь победно посмотрел на пораженных братьев.

– Маскировка. Камуфляж. По всем правилам, – он поднял руку со строго вытянутым вверх пальцем: – Никому! Никогда! Ни слова! Язык проглоти, а тайну не выдай! Пошли.

Первым исчез в лазе Киндер. Оттуда раздался его приглушенный лай. Потом полез Василь. За ним Павел и Петр. Вниз вели крутые земляные ступени, обложенные тонкими жердями. Василь чиркнул спичку. Что-то звякнуло. Запахло керосином. Желтый свет упал на бревенчатый потолок, на обшитые тесаными жердями стены. На сбитые из старых досок лавки, что тянулись возле двух стен. На ящик у лавок, опрокинутый кверху дном, и надпись на нем черными крупными буквами: "МАКАРОНЫ. НЕТТО 50 КГ.". Над ящиком светилась керосиновая лампа, краешек закоптелого стекла ее был отбит. От нее к низкому потолку тянулся закоптелый, под стать стеклу, электрический провод.

Возле другой стены стояло несколько ящиков поменьше. А один был подвешен к потолку на таком же проводе, как лампа.

– Что здесь? – спросил Павел.

– Подземный вигвам Великих Вождей племени Благородных Бледнолицых, – торжественно произнес Долевич и скрестил руки на груди.

И Толик, и Серега, и Злата также скрестили руки.

– Это – вы сами? – Петр обвел рукой вокруг.

– Сами, – сказал Василь.

– Еще прошлым летом, – добавил Серега, снимая со спины тощий залатанный рюкзак.

– Мы набрели на эту землянку, когда грибы собирали. Все грибники дальше в лес идут, по дороге. Сюда не заглядывают, – сказала Злата.

– Это старая землянка. Может, еще с гражданской войны. Может, тут красные от белых хоронились или белые от красных, – сказал Толик.

– Или разбойники. Шайка какая-нибудь! – сдавленным голосом прохрипел Василь.

– До снега возились. Тут такая развалюха была. Все сгнило. Вон доски, – Толик пнул ногой лавку, – из города волокли. По штучке.

– Хорошо тут, – сказал Петр. – Только тесновато. А чего ящик подвешен?

– Продуктовый склад. Чтоб мыши не забрались. – Василь достал из висячего ящика пакет с черными сухарями, положил на ящик-стол. – Угощайтесь.

– Спасибо, – хором поблагодарили братья и взяли по сухарю.

Сухари не хрустели.

– Отсырели маленько, – пояснил Василь. – Все-таки кругом земля.

Все уселись на лавки и стали грызть сухари. Куда до них медовым пряникам!

И только Киндер не сел и от сухаря отказался. Он подозрительно обнюхивал углы. Не очень-то ему здесь нравилось, куда приятнее носиться по лесу! Но хозяевам не прикажешь!

– И что ж вы здесь делаете? – спросил Павел.

– А все, – ответил Василь. – Здесь у нас вторая жизнь. Здесь мы – Великие Вожди.

– Там – школа, уроки, папы-мамы, – пояснил Серега. – А здесь мы сами по себе.

– И все решает Большой Совет, – сказала Злата.

– А кто – Большой Совет? – спросил Павел.

– Мы.

– А малый? – не унимался Павел.

– А малого нету, – сказал Василь.

– И что же Совет решает? – спросил Петр.

– Все… Как жить, чего делать, куда пойти… – Серега направился к одному из ящиков. – У нас и приемник есть. Сам собирал. Ребята помогали. – Он осторожно поставил на стол фанерную коробку, набитую медными обмотками, конденсаторами, спаянными концами, сверху был приспособлен детектор – серебристый кристалл, к которому прикасалась жесткая проволочка.

– И работает? – усомнился Павел.

– Сейчас услышишь. – Серега протянул два провода от другого ящика, присоединил их к клеммам своего странного приемника, приложил к уху наушник и осторожно стал шевелить рычажок, то приподымая, то опуская проволоку на кристаллик. – Есть. Москва. Коминтерн, – сказал Серега и протянул наушник Павлу.

Сквозь шипение, хрип, тоненький писк Павел услышал тихую музыку.

Они передавали наушник друг другу и слушали.

Потом Серега снова потрогал рычажок детектора. Прислушался.

– Немцы, вроде…

Петр взял наушник, услышал мужской гортанный голос. Он почти кричал. Лицо Петра стало напряженным.

– Погромче нельзя? – попросил он.

– Аккумулятор сел. От полуторки, старый, – сказал Серега. – А что там?

– Фашисты. Сейчас… У великой Германии… не может быть границ… Европа… не понял… В общем, вся Европа должна немецким духом пронизаться, пропитаться… Великий фюрер ведет свой народ… Где фюрер – там победа…

В наушнике что-то затрещало, засвистело…

– Вся Европа, – сказал Петр. – Мы ж тоже Европа!

– У них с нами договор о ненападении. – Василь показал фигу. – Вот. Не посмеют!

– У нас Красная Армия! – сказала Злата.

Павел почему-то вспомнил розовое лицо лейтенанта и его бойцов, как они строили шапито.

– Конечно, – кивнул он.

– А сунутся – так получат, – сказал Василь и неожиданно запел:

 
Если завтра война, если завтра в поход,
Если темная сила нагрянет…
 

И все подхватили:

 
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет!…
На земле, в небесах и на море
Наш ответ и могуч и суров:
Если завтра война,
Если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов!…
 

– У меня три значка, – сказал Василь. – «Ворошиловский стрелок», БГТО и «Будь готов к ПВХО».

– А у меня "Ворошиловский" и БГТО, – сказала Злата.

– Мы все Ворошиловские, – добавил Толик.

Серега возился с приемником.

– Слушайте, у вас в цирке нельзя достать аккумулятор?

– Не знаю, – сказал Петр.

– Вы там в цирке разведайте, – посоветовал Серега.

– Ладно, – согласились братья, – разведаем.

Тесная землянка очень им понравилась. Стоящая землянка!

Они торжественно поклялись никому не раскрывать тайну. И Большой Совет увеличился на двух Великих Вождей племени Благородных Бледнолицых.

8

Аккумулятор нашелся. Правда, тоже не новый, но вполне годный. Его принес лейтенант Каруселин. Он был частым гостем в цирке, приходил за кулисы запросто. Артисты принимали лейтенанта как своего. А предприимчивый Григорий Евсеевич даже обращался к нему с мелкими просьбами. Каруселин выполнял их охотно, потому что был человеком добрым, общительным и еще потому, что считал себя причастным к цирку. В конце концов, он его строил!

Военные с 1 мая перешли на летнюю форму одежды, и лейтенант щеголял в новенькой гимнастерке, перетянутой ремнем с портупеей, и чуть поскрипывающих хромовых сапогах. Видимо, это поскрипывание и улавливали чуткие уши Киндера, потому что хвост его начинал свою веселую работу еще до того, как лейтенант появлялся на цирковой улице.

Известие о том, что аккумулятор есть, было встречено Великими Вождями с удовлетворением, но без шумной радости. Великие Вожди должны быть сдержанными.

Решили в ближайший четверг отвезти аккумулятор в "вигвам".

Но в среду случилось несчастье: Гертруда Иоганновна на представлении неудачно соскочила с лошади, почувствовала острую боль в правой лодыжке и тихонько охнула. Попробовала сделать несколько шагов. Нет, с такой ногой на лошадь не прыгнешь. Но надо держаться. Публика смотрит.

Мальва, которая весело и ровно бежала по писте, внезапно остановилась, верно поняла, что что-то не так.

Павел и Петр стояли в центре манежа.

Иван Александрович остановил Дублона, соскочил на ковер и сделал знак сыновьям. Те поняли и, вскочив на лошадей, послали их вперед. Мальва и Дублон привычно побежали по кругу.

– Что? – тихо спросил Иван Александрович у жены.

– Нога.

Гертруда Иоганновна побледнела, даже грим не мог скрыть бледности. На лбу проступили мелкие капельки пота.

– Держись, – шепнул встревоженный Иван Александрович и широко улыбнулся: – An, an…

На манеже надо улыбаться.

Павел и Петр сделали стойки на руках. Потом дружно перешли на ноги. Проскакали круг, стоя на седлах. Соскочили на ходу, и, едва коснувшись ковра, снова оказались в седлах.

Зал зааплодировал.

А они все еще не понимали, почему нарушен номер, не понимали, что мать не может работать.

Иван Александрович оставил жену в центре манежа, побежал рядом с Дублоном, тихо скомандовал Петру:

– Переходи на Мальву. Вдвоем уедете с манежа.

И все улыбался широко.

Петр понял. Они с отцом поменялись местами, Петр отстал от Дублона, а когда Мальва поравнялась с ним, вскочил на ее круп позади брата. Шепнул:

– Уходим.

Мальва продолжала бежать по кругу. Униформисты не открыли барьер. Не время.

– Барьер! – бросил на ходу Петр Гурию Александровичу.

Гурий Александрович ухватился за веревку, привязанную к одному из подвижных краев барьера, торопливо потянул на себя. Тотчас стоявший рядом униформист ухватился за другую веревку. Барьер открылся.

Павел натянул левый поводок уздечки. Мальва послушно повернула и пошла через манеж, мимо Гертруды Иоганновны, на выход. Петр сел верхом на плечи брата, и так они покинули манеж.

И Иван Александрович направил Дублона через центр манежа, наклонился с седла, подхватил на ходу жену за талию. Она еще нашла в себе силы улыбнуться и помахать публике рукой.

Зал аплодировал.

– Комплимент, – крикнул Иван Александрович растерявшимся сыновьям, передал Гертруду готовым к выходу акробатам-прыгунам и заспешил на манеж вслед за сыновьями.

Петр и Павел прошлись по манежу арабскими колесиками навстречу друг другу. Иван Александрович приветственно поднимал руки.

Дядя Миша в клоунском наряде погладил Гертруду по голове и заспешил на манеж. Оттуда раздался дружный смех.

Гертруду Иоганновну унесли на руках в вагончик. Ей было плохо. При малейшем движении боль в ноге становилась нестерпимой. Мягкий серебристый сапог было не снять. Иван Александрович разрезал голенище ножницами.

Павел и Петр испуганно и с состраданием смотрели на мать.

Прибежал Григорий Евсеевич, цокал сокрушенно языком, сердито размахивал руками.

– Как же ты, Гертруда?… На ровном месте!

Гертруда Иоганновна виновато улыбалась.

Напротив сидел Киндер, склонив голову набок, и смотрел на нее печальными глазами. Из шапито доносилась веселая музыка и шум аплодисментов. В раскрытую настежь дверь то и дело заглядывали артисты. А в вагончике стояла гнетущая тишина.

Пришла врач, долго и осторожно ощупывала ногу Гертруды Иоганновны. Лодыжка опухла и покраснела. Прикосновения причиняли боль. Врач велела отвезти больную в травматологический пункт, там делали рентгеновские снимки круглые сутки.

Лейтенант Каруселин вызвался раздобыть автомобиль. Побежал в вагончик дирекции, звонил по телефону какому-то начальству. Вскоре возле цирка остановилась "эмка".

К счастью, у Гертруды Иоганновны перелома не обнаружили. Врачи наложили на лодыжку тугую повязку, сделали обезболивающий укол и строго-настрого приказали лежать неподвижно. По крайней мере недели три.

В гостинице у Лужиных, куда привезли из травмпункта Гертруду Иоганновну, сидели Григорий Евсеевич, Гурий Александрович, дядя Миша, Флич и лейтенант Каруселин.

Иван Александрович слонялся по комнате, перекладывал с места на место вещи, подходил к жене, спрашивал:

– Как, Труда?

Она улыбалась:

– Ничего. Терпимо.

Григорий Евсеевич сокрушался:

– Три недели!… Зарезали! Придется снимать с программы. А кем заменять? Кого вызывать? И когда еще приедут!…

– Не надо никого вызывать, – сказал Павел.

– А вам спать давно пора, – прикрикнул на братьев Григорий Евсеевич.

– Они молодцы, – сказал Гурий Александрович. – Не растерялись. Прекрасный финал получился!

– Да уж, – сердито откликнулся Флич. – Нарочно не придумаешь.

– Не надо никого вызывать, – настойчиво повторил Павел. – Мы с Петей отработаем.

– Малы еще! – возразил Григорий Евсеевич. – И трюков ваших мало.

– Думаете, у меня Мальва не пойдет? – запальчиво спросил Павел. – Пойдет. Как шелковая. Верно, мама?

– Пусть попробуют, – сказала Гертруда Иоганновна.

– Пусть, – кивнул Флич. – Наша, цирковая косточка.

– Завтра выходной. Манеж свободен, – сказал Павел.

– Так я на завтра вызову двух униформистов, – сказал Гурий Александрович, словно репетиция в выходной – дело решенное.

– Не надо. Управимся сами, – Иван Александрович привлек к себе сыновей.

– Управимся, – сказали они хором.

Лейтенант смотрел на них с любопытством: вот ведь какие мальчишки!

– Пусть попробуют. – Флич подбросил монетку, поймал, хлопнул ею о стол, и монетка исчезла.

– Утро вечера мудренее. – Директор Григорий Евсеевич любил, чтобы последнее слово оставалось за ним. Хотя и так все было ясно. – Поправляйся, Гертруда. А вы – спать! Чтобы завтра были в форме. А там поглядим-увидим.

Все ушли. Братья расставили свои раскладушки. Обычно они долго шептались о всяком-разном, пока не влетало от родителей. Сейчас легли и молчали. Завтра предстоял трудный день. Они приказали себе спать и уснули.

9

Великие Вожди встревожились. На первом уроке близнецов не было.

– Опоздали, – шепнул Долевич Сереге, который сидел на парте впереди. – Наверно, у Хрипака "загорают". – И лицо его сморщилось, будто не кто-нибудь, а он сам "загорает" у Хрипака.

Директор школы Николай Алексеевич иногда по утрам перехватывал в вестибюле опоздавших и уводил к себе в кабинет. Он никогда не спрашивал о причинах опоздания, был убежден, что уважительных причин не бывает. Он садился за стол и спокойно работал, как будто в кабинете никого не было. А опоздавшие стояли у стены весь урок, "загорали".

Не пришли братья и после переменки.

– Заболели, – предположил Василь.

– Сразу оба? – засомневался Серега.

– А может, у них, у близнецов, так: один заболел – и другой тут же.

Предположение казалось не лишенным смысла. Кто их знает, близнецов?

Братья в школу так и не пришли. А в цирке – выходной.

После уроков у "пушкинской" скамейки состоялось короткое совещание. Решили пойти в гостиницу.

Остановились около подъезда. Послали на разведку Злату.

Злата поднялась на третий этаж. Перед дверью пригладила ладошками волосы, поправила на поясе блузку и вошла в гостиничный коридор с независимым видом.

– Вы к кому? – спросила сидевшая за столом тетка с огромной брошкой на груди.

– К Лужиным. В тридцать пятый.

– С утра ушли. Только больная дома.

– Спасибо. Извините, – с достоинством сказала Злата.

Важно вышла на лестницу, а вниз скатилась кубарем, перепрыгивая через две ступеньки.

– Может, они с утра прямо в "вигвам" поехали? – высказал предположение Серега.

– Потащат они такую тяжесть, – возразила Злата.

– Идем в цирк. Если Киндера нету…

– Точно. Без Киндера они не поедут, – поддержал Толика Василь.

В цирк можно попасть, минуя сторожа. С другой стороны были ворота. Их створки обычно связывались проволокой. Но нынче на воротах висел большой амбарный замок.

– Сигаем через ограду? – спросил Василь.

– Неудобно, – сказал Толик. – Еще подумают что…

Обычно возле вагончиков было многолюдно, шумно. Сейчас – ни души. Над брезентовым куполом, над цветными вагончиками висела пронизанная солнцем тишина, такая плотная – хоть трогай руками. Даже перезвон трамваев сюда не доносился.

Толик сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул трижды.

Из-под вагончика выскочил серый мохнатый ком, подкатился к ограде и залаял.

– Киндер, – ласково сказал Толик и протянул руку меж прутьев ограды, погладить.

Из-за вагончика появился один из близнецов. Он щурил глаза от яркого солнечного света.

– Привет! – крикнул Василь и спросил без обиняков: – Ты Петр или Павел?

– Павел.

Он направился к ограде. Великие Вожди заметили, что одет Павел необычно: голубая, вылинявшая футболка с темными пятнами, черные трикотажные брюки заправлены в высокие потрепанные сапоги.

– Вы чего в школе не были? – спросил Василь.

– Репетируем. Мама ногу подвернула. Приходится номер перестраивать.

Мужской голос позвал:

– Павел!

– Иду!

– А как же аккумулятор? – спросил Серега.

– Да ладно тебе, – оборвала его Злата. – Павлик, можно нам посмотреть… Мы тихонько. Нас и не заметит никто.

– Валяйте.

Василь подсадил Злату, а Павел бережно принял ее по ту сторону ограды.

– Да ты же мокрый весь! – удивилась она.

– Взмокнешь!

Мальчишки тоже перемахнули через ограду и пошли вслед за Павлом к цирку.

– Ты куда запропастился? – спросил Иван Александрович. Он стоял у форганга и с удивлением рассматривал ребят.

– Папа, это из нашего класса. Пришли узнать. Можно, они посмотрят?

– Мы тихо, – сказала Злата.

Иван Александрович глянул в ее синие глаза и улыбнулся: