Текст книги "Жил-был мозг"

Автор книги: Ика Маика

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Ты не плачь, Марьюшка, скоро мы с тобой все те нелепости сложим, я сам их богине свезу, и колечко твоё верну, а с ним, глядишь, и Иван очухается. Ты иди назад к Алёне и спроси Иванов лисапед. Как только его получишь, сядь на него, ноги положи на руль, а руки вместе с пустым мешком высоко держи над головой и спокойненько езжай себе.

– А как же Иван?

– Не волнуйся за него. Ивана из беды той вызволим.

Стучится Марья обратно к Алёне, еле дождалась, пока та доползёт до двери и отворит. Спросила лисапед, Алёна указала ей рукой на сарай:

– Вот там ево лисапед. Никому такова барахла не надобно, забирай.

Марья достала Иванов лисапед, села на него, всё сделала, как дед Федот велел. Стоило ей мешок над головой поднять, как нелепости рты разинули. Такой нелепости они ещё не видывали, и тут же разом повалили в мешок обратно, прихватив с собой Ивана. Сонная Алёна когда поняла, что случилось, лисапед уже унёс Марью с Иваном далеко, на другой край деревни, где перекрестье дорог, и где дед Федот их поджидал.

Взял он из трясущихся рук марьиных тяжеленный мешок, сел на лисапед, кое-как со скрипом ноги старческие, лаптями прикрытые, на руль сложил, и хотел было отправиться скорее к богине нелепостей, чтобы вернуть ейный мешок, да Марью спасти от кабалы, как в мешке кто-то зашевелился, начал рваться наружу. Марья узнала голос Ивана, обрадовалась, что он очухался.

Дед просунул руку в мешок и вызволил свово дружка. Иван вышел на волю и никак уразуметь не может, что с ним. Рассказала ему Марья, что Алёна его зельем опоила, к себе в постелю уложила. Иван вспомнил, как всё было, попросил прощенья у Марьи, да тока та – ни в какую! Не прощу, говорит, и всё. Не зря, говорит, колечко то укатилось, значит, судьба у их любви такая несчастливая…

Пришлось деду Федоту с лисапеда слезть и подробно рассказать Марье про мир богов, про мост из душегубов, про то, как никто из людей оттудова живым не возвращался, и как он сам его построил ради своей возлюбленной, и пожалел, и теперь не знает, как его снести.

Поняла Марья, что колечкино сияние, наоборот, помогло Ивану выжить и вернуться живым. Отошла, разревелась, простила Ивана.

Дед Федот рад радёхонек, что у молодых всё уладилось, вновь закинул ноги на лисапед, а Иван ему и говорит:

– Ты зачем, дедушка, ноги закидываш? Разве не знашь, что нет больше твоего моста. Душегубы все повинились и разошлись. Теперь заместо старого – новый мост, радужный. Ясень тот мост каждое утро сплетает из лучей своих. Теперь, чтобы попасть в мир богов, лисапед не надобен. Можно пешим порядком до него добраться.

Решили они все вместе туда отправиться, мешок отнесть, кольцо забрать, заодно деда Федота спроводить к возлюбленной богинюшке. Дед Федот глазам своим не верит:

– Неушто, значит, что выиграл я тот давишний спор, и таперича гуляю по семицвету?!

Ясень с радостию встретил их на границе:

– Благодарю, Иван, за твой подвиг. Не побоялся силы узурпаторов, убедил душегубов покаяться в своих злодеяниях. А тебе Федот, хоть ты и вспомог тот мост соорудить, я тоже благодарен, что свёл убийц разом всех в одном месте. Можешь ходить вдоль моста, когда пожелаешь. Позвольте лишь узнать, любезные, что в мешке вашем?

– Вот хотим вернуть его богине, как она просила, а заместо него своё колечко получить.

– Колечко твоё, Марьюшка, богиня тебе даром отдаст, а нелепости и неразумности все, что ни на есть, вы мне предоставьте, незачем им круги нарезать ни в царстве богов, ни среди людей. Я из них образы сотворю, чтобы людям впредь наука была.

Поклонились они Ясеню и дальше путь держат. Идут, любуются, до чего же здесь всё ладно устроено. Привёл Иван деда Федота к дому богини, а сам трясётся: что же станется, она же не велела Федота приводить. Да только зря Иван волновался, не было её дома. Странная птица сидела на ветке дерева, что росло напротив, и испуганно на них таращилась, перьев на ней – раз два и обчёлся. Дед Федот, как увидел её, так стал торопить молодых, чтобы быстрее на землю возвращались.

– Я никуда без колечка не пойду, – отвечала ему Марья.

Стоило ей произнести эти слова, как сверху что-то упало на пол и покатилось. Оказалось, – колечко обыкновенное, оловянное. Марья наклонилась, в руки его взяла, так оно тут же заиграло, переливаться начало и весь дом богини озарило радужным сиянием. Простились с дедом Федотом и отправились скорее в обратный путь. Вернулись они с Иваном домой, свадебку сыграли. Стали жить поживать и горе с порога прогонять.

Койот

– Есть хочу, хочу жрать. Вокруг – никогошеньки. Голод всосал меня почти целиком, оставив морду и лапы, последнее моё средство, последнюю надежду, что я извлеку ими хоть что-то из этой безсмысленной ночи.

Асфальт там, где его выпячивают из глубокой тьмы фонари, – бурый и вздутый, словно живот, изъеденный пустотами. Он весь покрыт толстым слоем сухих опавших листьев. Я один – черен, как дыра в холсте вон той картины, что корчится в помойном контейнере. Сквозь неё только что прошмыгнул рыжий толстый кот. Я черен, как мрак, бездонный алчущий, готовый выскочить из меня, наброситься на всё это, поглотить и уволочь за собой, в себя… Есть хочу! Хочу жрать!

Тихо! Я слышу, как застонала железная дверь в одной из высоток. Кто-то выходит из подъезда наружу. И он не один. Это – женщина! Она так уверенно направляется к арке, что я даже сразу не соображаю, что сутулый мужчина, выскочивший следом, – её спутник.

Женщина оглядывается, пропускает выезжающий со двора автомобиль, и, убедившись, что мужчина идёт за ней, останавливается в пол-оборота, как бы нехотя его дожидаясь. Однако, настигнув её, он проходит мимо, не сомневаясь, что силой созданного энергетического вихря увлечёт её за собой.

Да! Точно, их двое! Мужчина и женщина! О-о-о, этот запах! Запах страстей! Благодарю и ещё раз благодарю всех моих Богинь и Богов за предоставленный шанс. Женщина на ходу цепляется за рукав мужской куртки, и они исчезают в тёмном проходе. Я – рядом. Я – во тьме, и я невидим.

Как только парочка выныривает из тёмной арки на ярко освещённый проспект, просыпается ветер и обрушивается на них. Женщина сгибается, спрятав лицо. Мужчина, наоборот, подставляет ветру грудь. Оба смотрят себе под ноги и… молчат. Мужчина молча выбрасывает ноги, обутые в изношенные кроссовки, далеко впереди себя, ничуть не заботясь о том, что она едва поспевает за ним. Её ботинки на высоком каблуке также молча, сохраняя правила обета, семенят рядом короткими шажками, стараясь не спотыкаться.

Закручивая воронки, ветер выдувает всё лишнее на их пути. Опустошённые и лёгкие от его настойчивых домоганий, они, кажется, сейчас оба взлетят вверх с раскинутыми в стороны ногами и руками, и завертятся вместе с листьями и рваными полиэтиленовыми пакетами. Потом вихрь, изловчившись, выметет из них и это последнее безсмысленное мучительное молчание. И тогда вдруг, сцепившись за руки, они обнимутся от страха, от мысли о том, что могло бы произойти…

Фигня! Все это – мои стариковские фантазии, конечно же, которые с годами становятся, я бы сказал, чересчур сентиментальными. Долго я плёлся следом в предвкушении, что кто-нибудь из них обронит ну хоть какой-нибудь намёк, подсказку пусть на короткое крохотное желаньице. Голод продолжает всасывать в себя мои силы. Нужно что-то делать, срочно! Нужны решительные меры! Но какие? «Отсечь все лишнее!» – подсказывает мне чистильщик – ветер. Отлично! К исполнению!

Планета тут же, по которой идёт моя парочка, сжимается настолько, что на ней помещаются только я, старый черный койот, он, мужчина в изношенных кроссовках, она, женщина в ботинках на высоком каблуке, и фонарь. А, ещё – ветер! Тротуар замыкается на себе самом, превратившись в экватор. Вот, это то, что мне нужно! Сегодня Боги явно на моей стороне, и сила моя – со мной, хоть я и голоден.

Раз за разом наш дуэт проходит мимо того же фонаря, по одному и тому же тротуару, мимо тех же декораций, совершенно ничего не замечая, и… продолжает свой молчаливый обет. Всё, на что я рассчитывал, оказывается тщетным. Спасибо дружищу ветру, он, как всегда, в курсе и решает вмешаться, превратившись в ураган, смешав и закружив листья со звёздами воронкой у них под ногами.

Дамочка ударяется носком ботинка о бордюр и, залетев на газон, не удержавшись на ногах, падает. Поднявшись, с колен, вздыхая, она замечает вышедшую из-за мчащихся туч Луну и тут же видит меня. Я поспешно исчезаю, растворяюсь в ночной мгле. Ещё не время.

Отряхиваясь, она оглядывается и растерянно всматривается в то место, где только что мы прикоснулись с ней глазами. На тротуаре спиной к нам стоит её спутник, закуривая следующую сигарету. Сделав несколько неуверенных шагов, женщина вновь спотыкается, теперь уже сильно ударившись о корягу, торчащую тут же из земли.

Бедняжка заплакала, но тут же проглотила слёзы, вспомнив об обете, опасаясь потревожить тишину воздвигнутого между ними монолита молчания. Всё это время я прожигаю ей спину взглядом. Она чувствует, оборачивается, и… вот теперь я позволяю Луне вновь осветить не только блеск моих глаз, но и зубов.

Я голоден, страшно, ужасно, безконечно голоден. Женщина видит и отчаянно, вскидывает лицо к Полноликой, будто зная, что та – единственная, кто может посочувствовать ей и помочь. Мда-а.., у нас с этой дамочкой много общего!

Окинув взглядом крохотную планету под ногами, окольцованную тротуаром, сутулую спину своего спутника, меня, фонарь и звездный океан, вспененный вокруг, она зажмурилась, полагая, по-видимому, что я намерен сейчас наброситься и съесть её, как серый волк. Но я продолжаю сидеть спокойно, не двигаясь, и смотреть. Жду. Мужчина, по-прежнему, ничего не видит.

Вдруг слышу… сдавленное, едва уловимое бормотание, настолько тихое, что не будь я старым койотом, то ни за что бы его не разобрал. Слов не разобрать. Очень интересно было бы послушать, о чём она шепчет, ну, да ладно, я терпеливый, сейчас всё увижу!

Вдруг в её руках что-то вздрагивает и копошится! Женщиной овладевает раздражение и удивление одновременно. Ей кажется, что это трепещущее нечто рвётся совершенно не вовремя и некстати. Несколько секунд она отчаянно борется с ним, в конце концов, её руки ослабевают, и ей ничего не остается, как выпустить это наружу.

Вначале я думал, что ожил платок, который она доставала давеча, когда ещё оттряхивалась, но оно вырвалось из её ладоней и вспорхнуло! Вот! Наконец-то! Это – её желание! То, что мне нужно! Белой птицей оно метнулось в мою сторону. Ну и я – не промах! Тут, как тут. Набрасываюсь и натягиваюсь чулком на мечущееся нежное тельце в перьях, вовремя успев сомкнуть челюсти.

Луна окончательно выкатывает свои бока, становясь абсолютно полной, а я возношу ей свою ликующую песнь. Женщина с побелевшим от ужаса лицом, стоя на коленях, слышит её! Она напугана до смерти, а я продолжаю выть, лаять, скулить, визжать от восторга. Моё обращение к Вселенной раскрывало суть её пожелания, а сила  моего дара приближала гигантский лунный диск.

Я-то сразу её понял! От отчаяния она пожелала унестись на Луну. Точно! Вот таким оно было, её желание. Можно лишь догадываться, кем или чем оно было вызвано. Но, тем не менее, мой голод утолён. Теперь я сыт. И мой долг, моя работа – довести до конца её волю.

Итак, диск Луны движется прямо на нас. Превосходненько! Он останавливается так близко, что, кажется, я могу легко, подскочив, запрыгнуть на него. Повиснув над нашими головами, Луна приподнимает хрупкую женскую фигурку над планетой и медленно притягивает её к себе.

Моя песня, сопровождавшая весь этот магический процесс осуществления желания, была услышана самой Вселенной. Фонарь, ветер с замученными листьями, звезды, тьма, – все абсолютно воззрились на меня и на неё. Все, кроме него, сутулого. Он продолжал строить невидимые ограждения и не слышать и не замечать ничего вокруг себя.

Почти растворившись в ослепительном сиянии Луны, едва заметный силуэт моей подопечной внезапно обернулся. Женщина остановилась и посмотрела на шарик величиной с теннисный мяч, погребённый под осенними листьями, освещенный с одной стороны нервно подмигивающим фонариком. Посмотрела на крохотного человечка, неотрывно смотрящего на свои изношенные ботинки и неустанно стряхивающего пепел на тротуар. Она увидела, как ветер, собрав абсолютно все листья на планете, обрушивает их на него, стараясь пробить каменную холодную броню.

Внезапно она оказывается рядом с ним… Но, зачем? Зачем ты вернулась к нему, дурёха? Нет, я ничего не понимаю! Ведь желание твоё исполнилось! Радоваться надо!.. Ну,.. что ж… Воля, как говорится, – ваша. А что касается меня, то я насытился. Мне достаточно, теперь могу просто выспаться.

Земля, закружившись быстрее, расширилась и стала такой, как прежде. Озадаченная Луна медленно вернулась на орбиту. Перед вознесенной и её ухажером зажглись фонари. Много фонарей, мимо которых им предстояло ещё пройти прежде, чем они окажутся дома. Вот, казалось бы, и всё, я исчезаю.

Но между его изношенными кроссовками и её ботинками на каблуках неожиданно проносятся чьи-то бойкие «казачки», потом сапоги на шпильках, потом ещё непонятно какие непонятного пола «прощай молодость», затем людские ноги понеслись оголтелой толпой, разделившись на два потока: один поток несся в одну сторону, другой – в противоположную.

Я мечусь между ними в панике. Всего за несколько секунд мои «герои» оказываются на таком расстоянии, будто между ними ничего и не произошло, но все это время они, наоборот, бежали в разные стороны, как ошпаренные, друг от друга.

Я не тот койот, что носится по пустыне в поисках падали. Таких, как я, порожденных нескончаемым процессом эволюции, становится всё больше. Я не падальщик, я – пожиратель. Для меня город – роскошный ресторан, сток человеческих желаний. Ими я и питаюсь. Ем всё, что попадётся. Нет хороших желаний или плохих, все они, согласно кодексу, равны. Тогда только их хватает на всех моих собратьев.

Но иногда я позволяю себе немного расслабиться и предаться мечтам, возраст понимаете ли… Именно потому что – возраст, я знаю вкус и цену каждого человеческого желания. А вот для человека эта, так называемая, необдуманность может стать роковой. Кто-то, благодаря нам, восхвалит Творца, а кому-то – заказывать панихиду. Никто не виноват, – сам пожелал! Чем больше нашего брата, тем быстрее осуществляются людские мечты, какими бы они ни были на вкус.

Мне понравился её внезапный импульс унестись на Луну. Он был похож на яркую вспышку, рождение звезды или на песнь творения. И я всё сделал, что было в силах моего дара, чтобы оно осуществилось. Но она сама же и отменила решение. Женщина может… Я, честно скажу, был не совсем этому рад. Ведь Полноликая с ней так похожи, они могли бы дополнить друг друга. Сосредоточившись на них обеих, я не заметил, как тот сутулый с сигаретой тоже успел выпустить своё желание наружу, и изменить то, что загадала она.

Он! Конечно, это был он! Но кто, кто из пожирателей успел проглотить и переварить его «грандиозный» замысел, отдающий чесноком и копчёным салом? Я мечусь в чаще ног, пытаясь разыскать своего собрата. Бесполезно! Ног становится всё больше, а моя единственная забота теперь – спасти шкуру.

Я уже не в состоянии звать Луну, я не могу проглотить какое бы то ни было желание, пусть даже оно во сто раз вкуснее прежнего. Спасти лапы и хвост, – вот моя задача! И я, честно говоря, хочу забыть сейчас про какую-то там женщину, про её сутулого хахаля. Плевать! Пусть выпускают свои мелкие страстишки, хотеньица направо – налево! Мне-то что за дело?!

Но прямо у меня под ногами земля вдруг раскололась. Я оглядываюсь, чтобы понять, что происходит. Оказывается, та тьма народу, которая двигалась в одну сторону, потянула за собою половину планеты, а другая часть толпы потащила вторую половину в противоположном направлении. Земля начала разламываться.

Мне удалось, с перепугу, оттолкнувшись от чьего-то затылка, взлететь на мгновение над потоками людских ног, тел, мыслей, желаний голов. Я тут же оборачиваюсь и смотрю в то место, где оставил мою парочку. Теперь там стоял он один.

А рядом с ним сидит… Кто бы, вы думали? Рыжий жирдяй, тот ещё помоечник! Наевшись, он невозмутимо облизывает свои задние лапы и хвост. Моё презрение к этому виду собратьев-пожирателей не позволило мне тогда ещё приглядеться к нему как следует. И вот – результат. И на старуху, как говорится, всё может свалиться.

Вот теперь-то уж точно я не уйду! Кодекс пожирателей гласит: желание клиента – закон! Оно исполняется пожирателем при любом раскладе. Даже в случае, если обнаружен другой пожиратель, осуществивший встречное желание, отменяющее первое.

Каким было желание сутулого, я не знаю. То, что я увидел в следующем прыжке, меня порадовало, но и заставило поволноваться. Я подскакивал и выл, выл, скулил и вновь подскакивал ещё и ещё, пока были силы. Вижу: они оба продираются сквозь толпу. Несколько раз монолитные волны из человеческих тел растаскивали их в разные стороны, но они продолжали двигаться навстречу.

Наконец, им удалось сцепить ладони друг друга, а затем вытащить из мчащихся навстречу потоков обстоятельств, мыслей и прочей чепухи на образовавшийся тут же островок под сплетёнными над пропастью руками.

Толпа исчезла так же неожиданно, как и появилась. Вот стоят они, обнявшись, под тем же расплывшимся от удовольствия фонарём. Этот безстыжий кот обнаглел настолько, что трётся у них под ногами. А ещё – мои глаза, которые выдают меня, не позволяя раствориться во тьме, потому что из них катятся эти стариковские собачьи слёзы. Старый стал. Сутулый видит меня и, нагнувшись, треплет за ухом.

Дорожный знак

Н.С. занимала должность дорожного знака. Проезжающие мимо неё водилы не замечали Н.С., ни одетую на неё униформу, ни сколько нормативных бумаг ей приходилось заполнять в течение дня. Они видели только знак: ОСТАНОВКА ЗАПРЕЩЕНА.

Те из них, кто проявлял явное или скрытое недовольство, натыкались, как правило, на дорожный патруль, стоило ей только кивнуть в сторону кустов. Ребята – тут как тут, знали своё дело. Эта часть работы буквально воплощала привитую с детства формулу: «моя милиция меня бережёт», и возбуждала в Н.С. что-то напоминающее женское начало, как её описывали в вокзальных журналах.

Вечером приходила сменщица и Н.С., кокетливо, как ей казалось, и насколько позволяла униформа, махала рукой в сторону всё тех же кустов и шла домой. Она снимала форму, одевала пижаму, но в голове продолжали мелькать распоряжения, приказы, тренинги, сессии, новые распоряжения, новые приказы.

Н.С. знала, что находится в одном шаге от пика своего карьерного роста. Все в ведомстве пророчили ей судьбу замминистра, а особо приближённые – министром над такими же железноголовыми знаками, как и она.

Но дома Н.С. приходилось не сладко, её никто не хотел понять. Самая что ни на есть примитивная каша, завалявшаяся чашка или затёртый туалетный коврик вели себя не по расписанным ею самой инструкциям, но нервно, неадекватно: могли пригореть, выскользнуть из рук или расположиться не параллельно линии плиточного пола.

Поэтому дома у Н.С. была исключительно железная посуда и минимум интерьерного дизайна, еда из пакетов и много премного пустой пустоты, творящей лишь пустоту. Иногда ночью Н.С. не могла уснуть, ей не давали покоя размышления о том, каким образом её бывшим одноклассницам удавалось заводить цветы, собак, она уже молчала про мужей и детей. Ведь их никак не поменяешь на железные. Но утром стоило только ей влезть в униформу, как жидкий металл заполнял всё её существо, покрывал внутреннюю поверхность головы тонким слоем амальгамы, достаточным, чтобы отразить все посторонние мысли.

Однажды всё изменилось. Синица села Н.С. на голову в тот момент, когда она находилась при исполнении. Птичка просвистела, оставила после себя жидкий тёплый след и упорхнула. И всё понеслось не так. Откуда-то набежали тучи, завьюжило, началась мартовская метель. Лицо и голову Н.С. залепил мокрый снег. Ребята из кустов, не попрощавшись, унеслись подальше на своих мигалках. И как только за ними замело дорогу, вновь прибывшие автомобили столпились под знаком на обочине, пережидая непогоду.

И вот тут-то она и увидела его, а он – её. Н.С. стояла на посту, как и положено. Он сидел в занесённой снегом машине, поёживаясь и жадно поглощая её глазами. Н.С. совсем некстати заволновалась о том, что лицо залеплено снегом, а на голове птичий помёт. Но он ничего этого не видел. Перед ним она предстала такой, какая она есть, настоящей, голой.

Н.С. поняла, что уже поздно прихорашиваться и, хоть и достаточно плохо, продолжала играть роль некоей неотъемлемой детальки большого железного механизма по управлению жизнью. Метель закончилась, приехали трактористы, расчистили снег, на чуть поддавшийся вперёд знак вместо сорванной ветром униформы накинули меховой тулуп, и тут вдруг увидели, что перед ними стоит до костей продрогшая несчастная женщина. Н.С. ничего не оставалось, как признаться, что так оно и есть.

Потом они поехали к нему, потому что жил он поблизости, а ей быстро нужно было отогреться. И отогрелась. Обо всём об этом Наталья Степановна вспоминала воскресным утром, сидя на кухонном табурете, распустив волосы и поджав к груди коленки, словно девчонка. Впервые за долгие годы она сама приготовила себе яичницу и заварила Иван чай.

Стальной Змей и Васька

Писатель сидел на пятом этаже своей небольшой двухкомнатной квартиры, он писал рассказ. Он никогда ещё не был так счастлив, как сегодня. Казалось, что никто и ничто не в состоянии ему помешать, даже настойчивый автомобильный шум, доносящийся из приоткрытой форточки, со стороны самого широкого проспекта этого обычного многомиллионного города. Холодный зимний ветер внезапно ворвался в комнату, выхватил исписанный наполовину лист бумаги, и унёс его с собой через распахнутые двери балкона, сшибая друг с другом на ходу ставни.

Автор неоконченного произведения бросился вдогонку. Но, перешагнув через порог, он тут же забыл, зачем побежал, зачем схватился за перила, перегнулся через них, и чуть не вывалился с балкона. Писатель забыл про свой недописанный рассказ. Он рассеянно огляделся вокруг, вспомнил про работу и пошёл скорее собираться.

На следующее утро, в шесть ноль ноль вновь прозвенел будильник. Писатель проснулся, как всегда в приподнятом настроении, потому что первой его мыслью было: «Ах, какой замечательный рассказ я сегодня придумал!» Он предвкушал пережить любовь, сражения, непредвиденные повороты судьбы, магию, погоню чудовищ и победу вместе с героем, поэтому быстро умывшись и позавтракав, сел за стол и начал записывать. Как и вчера, он целиком был поглощён сюжетом, один неповторимый образ сменял другой, а рука едва поспевала рассказывать о них на бумаге. Но стоило ему вновь подойти к той самой роковой черте по середине листа