Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Игорь Чиннов

Игорь ЧИННОВ (1909-1996)
Стихотворения
МОНОЛОГ (1950)
ЛИНИИ (1960)
МЕТАФОРЫ (1968)
ПАРТИТУРА (1970)

МОНОЛОГ (1950)

* * *

 
Неужели не стоило
Нам рождаться на свет,
Где судьба нам устроила
Этот смутный рассвет,
 
 
Где в синеющем инее
Эта сетка ветвей –
Словно тонкие линии
На ладони твоей,
 
 
Где дорожка прибрежная,
Описав полукруг,
Словно линия нежная
Жизни – кончилась вдруг,
 
 
И полоска попутная –
Слабый след на реке –
Словно линия смутная
Счастья – там, вдалеке…
 

* * *

 
К ночи мягче погода,
Недалеко весна.
Над трубой парохода
Невысоко – луна.
 
 
Дым нежней голубеет,
Синим кажется мост.
Искры легкие реют
Где-то около звезд.
 
 
Берег уже и тише,
Тих синеющий сквер.
А немного повыше –
Скоро музыку сфер
Мы, быть может, услышим.
 

* * *

 
Так посмотришь небрежно,
И не вспомнится позже
Этот снег неизбежный,
Этот светленький дождик.
 
 
Незаметно задремлешь,
И не видеть во сне бы
Оснеженную землю,
Светловатое небо.
 
 
Это радостный признак,
Это – счастье, поверьте:
Равнодушие к жизни
И предчувствие смерти.
 

* * *

 
Петух возвещает, чуть свет,
Что ночь позади;
Кукушка – что столько-то лет
Еще впереди.
 
 
Куку или кукареку –
Значенье одно:
Что сыплется (будь начеку!)
Струею зерно.
 
 
Ты знаешь, есть птица одна,
Она не поет:
Лишь время, как семя, она
Неслышно клюет.
 

* * *

 
В безветренных полях еще весна.
Лишь одуванчик легкий облетает.
И девочка крича бежит. Она
Его пушок прозрачный собирает.
 
 
А под вечер, еще едва видна,
Растет Луна меж Марсом и Венерой,
Еще почти прозрачная Луна –
Как одуванчик светловато-серый.
 
 
Давай по-детски верить что Луна –
Его душа. Быть может, вновь приснится
Нам нежная, небесная страна,
Где даже одуванчик сохранится.
 

* * *

 
Яснее с каждым годом: да, провал
Смешных попыток, тягостных стараний.
Быть может, рок нам счастье обещал,
Но, кажется, не сдержит обещаний.
 
 
Так в незнакомом тесном ресторане
Вдруг видишь, в зеркалах, просторный зал,
Идешь – и убеждаешься в обмане:
Всё те же люди, тот же тесный зал
На ледяной поверхности зеркал.
 

* * *

 
В Булонский лес заходишь в декабре:
Деревья в сизом, снежном серебре.
 
 
И видишь, в довершение картины,
Как будто наши, русские рябины –
 
 
И чувствуешь, острее с году на год,
Ту горечь терпкую холодных ягод.
 
 
И рот кривишь. От этого всего –
Оскомина. И больше ничего.
 

* * *

 
Шагаешь по мокнущей груде
Безжизненных листьев, во тьме –
И вдруг вспоминаешь о людях,
Погибших тогда, на войне.
 
 
И знаешь, что помнить не надо:
Умершим ничем не помочь.
И память – как шум листопада
В глухую осеннюю ночь.
 

* * *

 
Вот, живешь: суета, нищета
Только тщетно считаешь счета,
Только видишь, что сумма не та;
 
 
А умрешь – темнота, немота
И такая, мой друг, пустота,
Будто ночью под аркой моста.
 

* * *

 
Ночью мост рабочие чинили,
Чтобы мчались по мосту скорей
Деловитые автомобили
Важных, обеспеченных людей –
И другие, всяческих мастей,
 
 
Например: тюремный (грузный, зычный,
Ваше охраняющий добро),
Или – юркий, беленький – больничный,
Или – тот, умеренно трагичный,
Скучный – похоронного бюро.
 

* * *

 
Кабак, завод, тюрьма, больница
И даже – кладбище вблизи
Нет, этот городок не снится,
Не чудится. И по грязи
 
 
Идут под барабан солдаты
(Казарма – за углом сейчас).
Они ни в чем не виноваты,
Но их убьют. Иль, в добрый час,
 
 
Они других убьют. Трезвонит
Звонарь над лучшим из миров,
И так невозмутимо гонит
Хозяин на убой быков.
 

* * *

 
Немного рыбы и немного соли
На медленном огне – какая скука!
Живая рыба корчилась от боли,
Старуха злилась, плакала от лука,
 
 
Над луком, над стручком засохшим перца,
Багровым, как запекшаяся рана,
Морщинистым, как маленькое сердце,
Увядшее у газового крана
 
 
От жара, холода и равнодушья:
Сухое сердце той, худой, убогой,
Открывшей, словно рыба, от удушья
Бескровный рот и поминавшей Бога…
 
 
А дальше что? Что Бог – благой и кроткий,
Что грешников поджаривают черти,
Что в тишине чадит на сковородке
Немного жизни и немного смерти.
 

* * *

 
Мальчик бился над задачей,
Верил, что найдет ответ,
Не мирился с неудачей –
А в задаче смысла нет.
От других отнять – и что же?
Общий жребий разделить:
Состояние умножить,
Да и голову сложить…
Уравнений интересных,
Мальчик, больше не решай:
Слишком много неизвестных –
Счастье, истина, душа…
Ничего не надо больше,
И не все ль тебе равно,
Что поменьше, что побольше,
Что равно, чему равно…
 

* * *

 
– А помнишь детство, синий сумрак, юг,
Бессонницу и тишину – часами, –
Когда казалось, будто понял вдруг,
Почти умея выразить словами –
 
 
О чем звезда мерцает до утра,
О чем вода трепещет ключевая,
О чем синеют небо и гора,
О чем шиповник пахнет, расцветая…
 

ЧИТАЯ ПУШКИНА

 
Порой, читая вслух парижским крышам
Его стихи таинственно-простые,
В печали, ночью, в дождь – мы видим, слышим
(В деревне, ночью, осенью, в России):
 
 
Живой, знакомый нам, при свечке сальной
Свои стихи негромко он читает,
И каждый стих, веселый и печальный,
Нас так печалит, словно утешает.
 
 
И кажется – из царскосельской урны
Прозрачная, хрустально-ключевая
Течет струя свободно и небурно,
Курчавый облак ясно отражая.
 
 
И полной грудью мы грустим – но счастьем,
Как вдохновеньем, безотчетно мудрым
Наполнен мир, и стоит жить и, настежь
Открыв окно, дышать парижским утром.
 

* * *

 
В такой же день, весной, с тобой вдвоем,
Впервые говоря о нашем общем,
Мы шли… А после – каждый о своем:
Я говорил, порой, бессвязно, в общем,
 
 
А ты не слушала… Но в смертный час
В непонятом, в неразделенном, в личном
Таким ненужным станет все для нас –
Бессмысленным, бесцельным, безразличным.
 
 
И лишь одно на свете – мы вдвоем,
Совсем одни, совсем одно друг с другом,
Таким же, как сегодня, теплым днем,
И радуга непрочным полукругом
Стоит вдали…
 

* * *

 
Влюбленные целуются опять
На влажной от дождя скамейке.
В косом луче развившаяся прядь
Свисает в виде смуглой змейки.
 
 
С тяжелых роз стекают на ладонь
Прозрачно-выпуклые слезы.
В изгибах уха – розовый огонь
Слегка похож на завязь розы.
 

* * *

 
Опять подымается ветер,
Опять лиловеет восток,
И в сумраке еле заметен
Летящий опавший листок.
 
 
(Листок за листком пролетает.)
Опять начинает светать,
Опять мы встаем – и считаем,
Что все повторится опять.
 
 
Опять мы заводим пружину
Часов на положенный срок,
Опять мы бросаем в корзину
Один календарный листок.
 

* * *

 
Скучная желтеет речка,
Тусклая намокла рожь.
Все-таки – ничто не вечно,
Скоро перестанет дождь.
 
 
Мокнут над оврагом избы,
Никнет над колодцем жердь.
Что же! Даже этой жизни
Хуже, хоть немного, смерть.
 

* * *

 
Наклонись над рекой, погляди:
Тень твоей головы и груди
Неподвижна, как если бы в пруд
Ты гляделся; а воды текут
Мимо тени, тебя и всего,
Мимо светлого дня твоего.
 
 
Только – сердце боится слегка:
Есть на свете другая река,
Уносящая солнечный день,
И твою мимолетную тень,
И тебя самого заодно
На глубокое, темное дно.
 

* * *

 
В стакане стынет золотистый чай,
Чаинка видит золотой Китай.
 
 
Желтеет чай, как Желтая Река,
И тает сахар, словно облака.
 
 
Кружок лимона солнцем золотым
Просвечивает сквозь легчайший дым.
 
 
Легчайший пар напоминает ей
Туман прозрачный рисовых полей.
 
 
И ложечка серебряным лучом
Упала в золотистый водоем,
 
 
Где плавает чаинка, где Китай,
Блаженный край, ее недолгий рай.
 

* * *

 
В углу, над шкафом, от стены
Кой-где отпала штукатурка,
И пятна плесени видны.
А я гляжу и вижу турка
В высокой феске, на коне,
Кривой залив, луну над мысом.
Я пятна на сырой стене
Каким-то наделяю смыслом.
 
 
А в окнах тает полутьма,
И возникает панорама:
Там – тучи, площади, дома,
Зелено-бурый купол храма,
Пятно расплывчатой зари,
Сырая празелень и гнилость.
Все – пятна плесени. Смотри:
И штукатурка отвалилась.
 

* * *

 
Я слышал где-то анекдот:
Спешит по делу пешеход
Весенним полднем городским.
А некто семенит за ним
И говорит, неясно, в нос:
– Простите. Маленький вопрос:
Вы верите, хоть иногда,
В загробный мир, скажите, да? –
И ждет. И, получив в ответ
Слегка рассеянное «нет»,
Бормочет грустно: – Очень жаль!
И, закрутившись, как спираль,
И делаясь совсем сквозным,
Рассеивается, как дым.
 
 
Ну вот и всё. Ведь если вдруг
Ты скажешь, поглядев вокруг,
Что ты не веришь в этот мир,
Мир не уйдет, как дым, в эфир.
 

* * *

 
Быть может, в мире всё иначе,
Быть может, мир совсем другой,
И всё вокруг не больше значит,
Чем бред, воображенный мной, –
И только вихри электронов,
Как заведённые, кружат?
И нет ни этих старых кленов,
Ни девушки, входящей в сад…
 
 
Но вот, сейчас, я прижимаю
Мою щеку к твоей щеке,
И ты, простая и живая,
Стоишь со мной, рука в руке.
Все достоверно, все понятно:
Желтеют клены, воздух тих,
А небо – синее, как пятна
Чернил на пальчиках твоих.
 

* * *

 
Нам кажется, все ясно, очень просто:
На уличной скамейке рядом с нами
Худой старик, замученный работой,
Сидит, согнув сутуло позвоночник,
Глядит на заскорузлые ладони.
 
 
Не позвоночник, а тростник прибрежный
Сгибается; не линии ладоней,
А ветки почернелые деревьев
(На фоне желтоватого заката)
Потрескались под градом и под ветром.
 
 
Не сердце бьется, а морские волны,
Не кашель, а раскаты громовые,
И не озноб, а Млечный Путь проходит
Насквозь пронизывающей струею.
 
 
А может быть, он спит в своей постели,
С женой бранится иль гниет в могиле.
 

* * *

 
Трепещут судорожные зарницы,
И парус падает косым углом,
И свет и тень, взлетев, упав, как птицы,
Подрагивают сломанным крылом.
 
 
Протрепетал дымок – и вот струею
Кровавой льется тень от фонарей.
А по реке проходит дрожь порою,
И бьется парус (но слабей, слабей).
 
 
Как будто чьи-то длинные ресницы
Ещё подергиваются, – пока
Вослед дымку косая тень ложится,
Густая тень сочится вдоль виска.
 

* * *

 
Солнечная зыбь на реке,
Солнечная рябь на листве.
Тени от ветвей на песке,
Стая голубей в синеве.
 
 
Рыба сторожит червяка,
Пестрая сияет река.
Тень от моего поплавка
Синью отливает слегка.
 
 
Может быть, когда я умру,
Может быть, тогда я пойму
Легкую, простую игру –
Солнце, полусвет, полутьму…
 

* * *

 
Ночами едет сквозь зыбкий сон
За тенью клячи – тень телеги,
И тени ворон со всех сторон
В лучах луны, в налетевшем снеге.
 
 
Как будто душу мою везут
Из царства теней – в царство теней.
Змеиную тень бросает кнут,
Возница сам – не бросает тени…
 
 
Быть может, это и наяву
Меня везут, и страшно ехать,
И я напрасно тебя зову,
И голос твой – неживое эхо.
 

* * *

 
Он тоже один исходил
Глухие, туманные дали
Но если он их разбудил…
Но если они отвечали…
 
 
Но если, меж тихих полей,
В тревоге, в тоске промедленья,
Быть может, услышал Орфей
Ответ, и призыв, и томленье…
 
 
И длятся ночные мечты:
Как будто скала раскололась,
Как будто услышал и ты
Дрожащий, надтреснутый голос,
 
 
Надрывный, прерывистый звук,
Призывные, слабые крики…
Светает. Как тихо вокруг.
Не жди, не зови Эвридики.
 

* * *

 
Бывает, поддашься болезни,
Так долго в больнице лежишь
И просишь здоровья и жизни,
И вот, на рассвете, сквозь тишь –
 
 
Как будто бы голос далёкий
(Не знаю, не спрашивай – чей)
Такой отзывается мукой –
Страшнее больничных ночей…
 
 
И скорбью, и болью о мире
(Ты смотришь, платок теребя)
Иное, нездешнее горе,
Как счастьем, пронзает тебя…
 
 
О чём ты? – Лицо исказилось,
И жилка дрожит на губе.
Напрасно тебе показалось,
Что кто-то ответил тебе.
 

* * *

 
Вот, опять вдали кряхтенье
Жабы. Жабе не до сна.
Верно, в прежнем воплощенье
Соловьем была она.
 
 
Вот, кряхтит в ночном просторе.
Непонятна речь ее.
Иль выплакивает горе,
Горе личное свое?
 
 
Иль про горе мировое
Наше общее твердит?
Иль о счастье быть живою
Как умеет говорит?
 
 
Иль, быть может, словно лебедь,
Плачет, покидая свет?
Или бредит (как не бредить?)
Тем, чего на свете нет?
 

* * *

 
Какой глубокий, неземной покой:
Улыбка не мелькнет, слеза не брызнет.
Задумчиво-взыскательной душой
Она такой хотела быть при жизни.
 
 
И я смотрю, какая чистота
В ее спокойном, строгом совершенстве,
И кажется, что смерть совсем проста.
А лоб под венчиком так детски женствен,
 
 
Так странно жив. Не тяжело смотреть,
И пальцы тонкие не страшно трогать.
Ее черты одушевила смерть,
Нездешняя, задумчивая строгость.
 

* * *

 
Стоим, молчим. Неясное мерцанье
Жемчужной ризы. Плащаница, грусть.
Быть может, нет ни райского сиянья,
Ни ада, ни чистилища (и пусть…).
 
 
Такой неясный Лик, неяркий венчик –
Но я живу совсем другой мечтой:
Сулит другое светло-серый жемчуг,
Мерцая серебристой чистотой.
 
 
Там будет утро, и роса, и слизни
На влажных листьях, серебристый дождь,
Туманный свет – нежней, чем в этой жизни
Мерцающих, полупрозрачных рощ…
 

* * *

 
Этот мир, тускловатый и тленный,
Этот город и эта зима –
Только тени на стеклах вселенной,
Светотень в мировом синема.
Это – светом прикинулась тьма.
 
 
Но неважно. Важней, что порою
Мы, глаза прикрывая рукою
И впадая почти в забытье,
Вспоминаем и видим другое,
Необманчивое бытие.
 

* * *

 
Снова тот же ветер веет.
Да, опять начало мая.
Только – сердце вдруг мертвеет,
Что-то смутно понимая.
 
 
Снова та же птица реет.
Что там, в небе? Жизнь иная?
И душа на миг стареет,
Что-то смутно вспоминая…
 

* * *

 
Порой замрет сожмется сердце,
И мысли – те же всё и те:
О черной яме, «мирной смерти»,
О темноте и немоте.
 
 
И странно: смутный, тайный признак –
Какой-то луч, какой-то звук –
Нездешней, невозможной жизни
Почти улавливаешь вдруг…
 

* * *

 
Медленно меркнет мой путь.
Боли не выскажу людям.
Боже, я петь не могу,
Сердце смолкает мое.
 
 
Счастье мерцало и мне –
Канула капля слепая.
Слабая мгла глубока,
Рано – Смеркается – Смерть.
 

* * *

 
Быть может… (Неясные звезды,
Туманный, мерцающий свет.)
Быть может, ты все же услышишь
Когда-нибудь чей-то ответ:
 
 
На смутную жалобу эту,
На грусть (ни о чем, обо всем), –
Ответ, непонятно далекий,
В холодном тумане ночном.
 

* * *

 
Какой неудержимый ливень!
Закрой окно. Темнеет день.
Сильнее, шире и бурливей
Кренится за стеклом сирень.
 
 
Уже кончается, скудеет
(Вся жизнь так грустно-коротка),
И капли на стекле редеют,
От сумрачного ветерка
 
 
Неудержимо исчезают.
Теперь, когда их больше нет,
Теперь – яснее проступает
За ними этот слабый свет.
 

* * *

 
Озаренное небо, и птицы летят.
Что я знаю – о жизни, о смерти, о Боге?
Что мы знаем? – Я помню такой же закат.
Помню палубу, даль, словно берег пологий…
 
 
С нами ехал ребенок, печальный, слепой
От рожденья, с бесстрастьем в невидящем взоре,
Чутко слушал… Как смутно шумит за кормой
Голубое, слепому незримое море…
 

ЛИНИИ (1960)

На линии жизни, на линии счастья.

Игорь Чиннов

* * *

 
К луне стремится, обрываясь,
Фонтан – как в бурю кипарис,
Когда луна – почти живая.
 
 
Озера то, иль острова,
Иль облака, иль птичья стая?
Фонтан, фантазия, каприз.
 
 
Сквозь лунное очарованье
Кровать плывет, куда хочу –
По блеску крыш, как по ручью.
 
 
Полоски дыма там, вдали –
Как оснеженные тропинки,
И мы гулять по ним пошли –
 
 
И говорили без запинки
Ночными странными стихами,
И долго звуки не стихали,
Уже неслышные с земли.
 

* * *

 
Дали как будто во льду.
Ветер даже дубы оголяет.
Вслед за последним лучом
Медленно меркнут поля.
 
 
Веток не рвут на ходу
Те, кто осенью в роще гуляет.
Ветки висят под дождем,
Мертвой листвой шевеля.
 
 
Зыбь серебрится в пруду.
Помечтай, будто в водах бесцветных
Ветки деревьев иных
Сыплют невянущий цвет,
 
 
Будто в незримом саду
Расцветают нездешние ветки,
Вечно мерцает сквозь них
Нежный немеркнущий свет.
 

* * *

 
– Дымящие трубы,
На пристани уголь и щебень.
– Прозрачное небо
И птичий серебряный щебет.
 
 
– Дым черен и горек,
Безрадостен серенький берег.
– Луч нежен и ярок,
И бабочка села на вереск.
 
 
– Разломаны бурей
Две лодки на отмели серой.
– Лазурное море
Покойно, и солнечен берег.
 
 
– Засохший кустарник
И кладбища – взглядом не смерить.
– И светлый бессмертник,
Сияние жизни и смерти.
 

* * *

 
Что ж – думающие машины
Заменят нас – а мы пойдём
Смотреть на лилии долины
Под нежно-солнечным дождём.
 
 
Забыты тёмные заботы,
Природа ангельски чиста.
Как лепестки, две легких ноты
Упали с белого куста.
 
 
Синеют птицы, расцветая,
И кажется, цветы слышны.
И слился с пением и стаей
Глубокий отзвук тишины.
 
 
И так прозрачно-своевольно,
Так беззаботно, так шутя,
И просто, и совсем не больно…
 
 
(Я размечтался, как дитя.)
 

* * *

 
Жил да был Иван Иваныч:
Иногда крестился на ночь,
Вдаль рассеянно глядел.
Жил на свете, как умел.
Жил на свете как попало.
Много в жизни было дел.
 
 
Сердце слабое устало,
Сердце биться перестало.
В небе дождь вздыхал, шумел,
Будто мертвого жалел:
Влаги пролилось немало –
 
 
Видно, смерть сама рыдала,
Близко к сердцу принимала
Человеческий удел.
 

* * *

 
Вечный образ: счастье – ветер в поле,
Дым, растрёпанный дождём.
Мы живём в заботе, страхе, боли;
«Человек для слёз рождён».
 
 
На кого надеяться? На эти
Грозовые облака?
На глухое небо в смутном свете?
На лучи издалека?
 
 
На мерцанье над ночной дорогой,
По которой мы во мгле пройдем?
И в ответ – молчанье, да немного
Погрохочет гром.
 

* * *

 
А может быть, всё же – спасибо за это:
За нежность туманно-жемчужного света,
За свежесть дождём всколыхнутого сада,
За первые знаки – уже – листопада.
 
 
Спасибо, что облако меркнет и тает
Над этой в закат улетающей стаей,
И розовый свет приближается к морю…
Ну что же, спасибо. Да разве я спорю…
 

* * *

 
«Если завтра война»… Накануне войны,
Накануне беды и тоски
Поглядим на сиянье волны
И на трепет звезды.
 
 
Поглядим, как ярки
Отцветающие цветники
И как нежно летят светляки,
Будто искры, упавшие с легкой звезды.
 
 
Поглядим, как роса,
Перед тем как исчезнуть, светла,
Как блестящая капля спадает с весла,
Будто гаснет звезда.
 
 
Поглядим, если завтра война,
Как сегодня погода прозрачно ясна,
Поглядим – в этом мире беды и тоски –
На сияющие пустяки.
 

* * *

 
О мировом безобразии
Лучше совсем умолчим.
Скажем про нежную празелень
Ночи, сходящей на Рим,
 
 
Про голубое мерцание
Осеребренных олив
(Ночь, тишина мироздания,
Будто далекий прилив).
 
 
Ночь, голубая пришелица,
Скажем и мы про нее
(Полное лунного шелеста,
Дремлет легко бытие).
 
 
И, не боясь повторения
И не ища новизны,
Скажем про синее пение
Вновь наступившей весны.
 

* * *

 
Он мерзнет в воротах парка,
Просит на рюмку
И греет облачком пара
Худую руку.
 
 
От снега намокли ветки.
Ветер – сильнее:
Краснее мокрые веки,
А рот синее.
 
 
О нет – без надрыва, просто:
Слезы – от ветра…
Никто не слышит вопроса,
И нет ответа.
 

* * *

 
Ты опять возмущался?
Ты опять восхищался?
Погляди холоднее
На людей и аллеи.
 
 
На торговца-уродца,
На цвета винограда,
На канаву, где льется
Солнце, грязь и прохлада.
 
 
Понемногу истрачен
День приятно ненужный,
И как будто прозрачен
Вечер тускло-жемчужный.
 
 
Это вспомнится позже?
Запад чуть серебрится.
… С этим отблеском тоже
Мне придется проститься.
 

* * *

 
Да, траурная колесница
Иль в этом роде. Вот, опять
Кольнуло в сердце. Помолиться,
Приободриться, помечтать
 
 
О том, что там (ты веришь?) будет
Эдем, блаженство, торжество…
Скажи, там ничего не будет?
Совсем не будет ничего?
 

* * *

 
Ни работы,
Ни заботы –
Ни тоски, ни суеты:
Только лилии долины,
Только горные вершины,
Только птицы и цветы.
 
 
Хорошо бы стать закатом,
Летним небом розоватым –
Вот о чем мои мечты:
 
 
Знаю, каждый бы охотно
Жил прозрачно-беззаботно,
Жил сияюще-легко,
Так заоблачно-свободно,
Так небесно-широко.
 

* * *

 
Палочка мерно взлетает:
Музыка, стройно звени!
Нотные знаки не знают,
Что означают они.
 
 
В линиях нотной страницы
Ты, и другие, и я.
Только – недолго продлится
Нежная нота твоя.
 
 
В срок прозвучала в концерте –
И обрывается нить.
Замысла жизни и смерти
Нам не дано изменить.
 
 
… Или бессмысленно в мире
Всё – и впустую трезвон?..
Так в опустелой квартире
Ночью звонит телефон.
 

* * *

 
Голод в Индии, голод в Китае,
То, что в нашей России.
Я спокойно газету читаю,
Я смеюсь без усилий.
 
 
Чем-то страшным, тюремно-больничным
Пахнет, друг, мирозданье.
Что же делать, раз так безразличны
Богу наши страданья.
 
 
… Или небо вечернее, цвета
Бирюзы, сквозь березы –
Это все же обрывок ответа
На молитвы и слезы?
 

* * *

 
Терновник веткой суховатою
Под знойным ветром чуть качает.
Мне тень колюче-узловатая
Другую тень напоминает.
 
 
Мне чудятся снега в сиянии
Полярной ночи, в лунном свете.
Как будто слышно дребезжание
Колючей проволоки… Ветер…
 
 
Ночь навсегда, ночь не кончается,
И тень от проволоки длинной
Колючей веткою качается
Под ветром на земле пустынной.
 

* * *

 
О Воркуте, о Венгрии (– о чем?)
О Дахау и Хирошиме…
Да, надо бы – как огненным мечом,
Стихами грозными, большими.
 
 
Ты думаешь о рифмах – пустяках,
Ты душу изливаешь – вкратце,
Но на двадцатый век тебе в стихах
Не удаётся отозваться.
 
 
И если отзовешься – лишний труд:
He будет отзвука на отзвук.
Стихи, стихи – их даже не прочтут.
Так пар уходит в зимний воздух.
 
 
И все-таки – хотя десятком строк,
Словами нужными, живыми…
Ты помнишь, есть у Пушкина «Пророк»:
О шестикрылом серафиме.
 

* * *

 
Был веселый, живой соловей,
А теперь – заводного мертвей.
Впрочем, нет, чуть живей: от червей.
 
 
Он лежит и гниёт, как навоз,
Под кустом отцветающих роз,
И роса на кусте – вроде слез.
 
 
Слезы скоро просушит мороз.
 
 
В том, что вечного нет ничего,
Тоже нового нет ничего.
 

* * *

 
Каждый сгниёт (и гниеньем очистится)…
Тем и закончится злая бессмыслица –
 
 
Хлопоты, горести, почести, прибыли,
Крик перед смертью, что денежки стибрили.
 
 
Вот вам гармония, вот Провидение:
«Смерть несомненна» (чего несомненнее).
 
 
Странно, что все же могу утешаться я,
Глядя, как вновь зацветает акация,
 
 
Глядя, как бабочка треплется, мечется –
Тоже, пожалуй, сестра человечества.
 

* * *

 
Так отвратительно-неотвратимо.
Иссохнет, исхудает, истончится
Твое лицо (и кто придет проститься?) –
 
 
И маленькою, бедною струёю
Растает в небе дым неудержимый,
Далекий дым, который был тобою.
 
 
Пускай дорога пролегает небом,
Как зимним садом или полем вьюжным,
И мертвый сон кружится легким снегом.
 
 
Пускай бы там тебе порой казалось,
Что память о стихах твоих – осталась,
Что ты кому-то стал своим и нужным,
Что ты кому-то стал вином и хлебом.
 
 
Пускай живет игра воображенья –
Сквозь темноту, сквозь вечное забвенье.
 

* * *

 
Ни добрых дел, ни твердой веры нет:
Не занят я, душа, твоим спасеньем.
Чем заслужу его? Стихами? Нет:
Стихи не жгли сердца, лишь были мне
Полузабавой и – полумученьем.
 
 
Что будет? – Смерть (в тоске, во зле, в грехах)
И в Судный день, меж пеньем и стенаньем –
Рифмованные строки на весах:
Полуупреком, полуоправданьем.
Игра вничью меж мраком и сияньем.
 

* * *

 
Станет вновь светло, станет вновь темно.
Мне почти, почти все равно.
 
 
Каждый день закат, каждый день рассвет.
Только счастья нет и нет.
 
 
Но совсем перед смертью, может быть,
Станет жалко навек забыть,
 
 
Как светил прозрачный луч в окно,
Озаряя хлеб и вино,
 
 
Как темнело, как нежно лампа зажглась,
И дрова розовели, светясь.
 

* * *

 
Полугрусть предосеннего шелеста,
Но в закате над серым Ассизи
Озаренное облако светится
Обещаньем заоблачной жизни –
 
 
И становится в мире печальнее,
Хоть лучи не совсем догорели,
И под ветром плывет обещание
В холодеющие эмпиреи.
 

* * *

 
Что-то вроде России,
Что-то вроде печали…
(Мы о большем просили,
А потом перестали.)
 
 
Чем-то нежным и русским
Пахнет поле гречихи.
Утешением грустным
День становится тихий.
 
 
Пахнет чуть кисловато
Бузина у колодца…
Это было когда-то
И едва ли вернется.
 

* * *

 
То, что было утешением,
Перестало утешать.
Но порою, тем не менее,
Развлекаюсь я опять.
 
 
Развлекаюсь грубым холодом,
Жестким ветром, мутным днем,
Развлекаюсь скучным городом –
И проходит день за днем
 
 
Не в России, так в Германии.
Вот гуляю вдоль реки,
Развлекаюсь сочетанием
Равнодушья и тоски.
 

* * *

 
Ивы, ясени, клены, осины,
То журчащий, то шепчущий сад.
Золотые летят паутины
Так бесплотно, как звуки летят.
 
 
И прощально в листве
Золотится
Луч, как солнцем пронизанный ствол,
И за лодкой плывет вереница
Золотых лепестков – и прошёл
Нежитейский, сияющий трепет,
Золотисто-тускнеющий лепет
По блаженно-осенней листве.
 

* * *

 
Помнишь о ветре,
Бившем деревья?
В старости сердце
Помнит сравненья
 
 
С вечером тусклым,
С инеем в рощах,
С шорохом грустным
Веток отсохших.
 
 
Скучно повисли
Мертвые ветви.
Мука при жизни,
Скука по смерти.
 
 
Так что, наверно,
Даже нестрашным
Было б горенье
В пламени красном.
 

* * *

 
Легко на эту нежную руку
Сели снежинки.
Быть может, эти снежинки – души
Пчёл нерождённых.
 
 
И помню, как ты однажды в церкви
Свечу держала,
Под острым листком огня сочились
Капельки воска.
 
 
Я знаю, мед янтарем не станет,
Он ненадолго.
Я знаю, эти стихи растают,
Будто снежинки.
 

* * *

 
Колоколом утомительным,
Маятником изнурительным,
Музыкою обреченности
Кажется тоска бессонницы.
 
 
Сад забормотал осенние
Призрачные утешения.
Смешивается молчание
С музыкой воспоминания,
 
 
С признаками вдохновения,
С призраками в отдалении,
С прошлым полувоскресающим,
С небом полурассветающим…
 

* * *

 
Знаешь, я почти забыл
Тот неясный зимний вечер,
Начало ночи, неслышный ветер,
Мокрый мостик без перил.
 
 
Я уже почти забыл
Тонкий профиль нежно-светлый,
Комочек снега, упавший с ветки,
Снег, что вдалеке светил.
 
 
То, что я сказать забыл,
Поцелуй слегка соленый
(Деревья пахли сырой соломой).
… Я почти, почти забыл.
 

* * *

 
Я все еще помню Балтийское море,
Последние дни перед вечной потерей.
И кружатся звуки, прозрачная стая,
Прощаясь, печалясь, печально играя.
 
 
Мы берегом светлым вдвоем проходили,
Вода на песке становилась сияньем
И ясные волны к ногам подбегали,
Прощаясь прохладным, прозрачным касаньем.
 
 
О, если б тогда, посияв на прощанье,
Летейскими стали балтийские волны!
О, если бы стал неподвижно-безмолвный
Закат над заливом завесой забвенья.
 
 
А впрочем, я реже, смутней вспоминаю.
Журчанье беспамятства громче и слаще.
И звуки теней над померкшей водою
Лишь шепот. Лишь шелест.
Лишь шорох шуршащий.
 

* * *

 
Сияли лампы, был прозрачный свет,
Лишь в окнах пустота чернела.
И свет погас – и ничего уж нет,
Лишь воздух черный – без предела.
 
 
Но я гляжу на темный мир ночной,
И кажется – светлее стало,
И дерево, угаданное мной,
Вдруг сдержанно затрепетало.
 
 
И я увидел в небе дымный след,
Кончающийся невысоко,
И смутный очерк туч, и звездный свет,
Туманный, голубой, далекий.
 

* * *

 
Может быть, только в этой
Жизни – бывает лето,
Только на этом свете
Этот приморский ветер,
 
 
Только на эту землю
Дерево сыплет семя,
От синеватой птицы
Нежная тень ложится.
 
 
Да, но зачем порою
Этого все же мало?
Небо опять другое
Над городским каналом.
 
 
Он отражает ветви,
Тучу и даже ветер,
Да, но чего-то всё же
Он отразить не может.
 

* * *

 
Мы были в России – на юге, в июле,
И раненый бился в горячем вагоне,
И в поле нашли мы две светлые пули –
Как желуди, ты их несла на ладони –
На линии жизни, на линии счастья.
 
 
На камне две ящерицы промелькнули,
Какой-то убитый лежал, будто спящий.
 
 
Военное время, горячее поле,
Россия… Я все позабыл – так спокойней,
Здесь сад – и глубокое озеро подле.
 
 
Но если случайно, сквозь тень и прохладу,
Два желудя мальчик несет на ладони,
Опять – южнорусский июль на исходе,
И, будто по озеру или по саду,
Тревожная зыбь по забвенью проходит.
 

* * *

 
Вновь перисто небо – да, белоснежность –
Как облачное крыло.
«В том царстве царствовала Беспечность,
И было всегда светло».
 
 
Да, если бы – вечным, светлым пеньем
(Пошли нам легкий удел!), –
Но остров Цитера засыпан пеплом,
Воздушный замок сгорел.
 
 
Воздушный замок прахом развеян
(Летает сера, зола),
И все слабее среди развалин
Свет облачного крыла.
 

* * *

 
Хмуро и виновато
Туча глядит на слякоть
(Солнце ушло куда-то,
Чтоб не мешать ей плакать).
 
 
Плачет, глядясь в болото,
Смесью дождя и снега.
Все-таки, значит, кто-то
Смотрит на землю с неба:
 
 
Все-таки, значит, кто-то
(Хмуро и виновато) –
Будто людей жалея,
Будто помочь желая…
 

* * *

 
Угрюмая тень
Становится отблеском света.
Меж тенью и отблеском
Сходство почувствовал ты?
 
 
В тяжелых дровах
Таилось легчайшее пламя.
Быть может, и правда,
Что в теле таится душа.
 
 
Быть может, и жизнь
Прозрачным бессмертием станет,
И уголь – алмазом,
И сгусток смолы – янтарем.
 
 
… И тени людей,
Как тени предметов, мечтают
Стать отблеском светлым –
Сияющей тенью огня.
 

* * *

 
Смутный сумрак спальни жаркой.
Каркнул ворон в темном парке.
Сердце в тишине стучит,
Словно прялка старой парки.
Парка быстро нить сучит.
 
 
Знаю, пряжа на исходе.
Скучно при такой погоде
Слушать торопливый стук.
Дождь идет, темно вокруг.
 
 
И грызут проворно мыши
Жизнь, дарованную свыше,
И недолго ждать
 
 
Дня, когда не станет скуки
И навек затихнут звуки,
Что мешали спать.
 

* * *

 
И наше в ручье отражение,
И пальцы в цветочной пыльце,
Почти золотистые тени
На грустно-счастливом лице…
 
 
Осенне прозрачно… Как часто я
Вдруг чувствовал (с болью – и пусть),
Что самое светлое счастье
Похоже на светлую грусть.
 
 
Да, это, пожалуй, предчувствие
Бессмертия – счастья вполне,
Нездешней, несбыточной грусти,
В которую верится мне.
 

* * *

 
Знакомое зло, привычное зло
(А все-таки нет войны).
Осеннее призрачное тепло
Милее тепла весны.
 
 
Предзимнее солнце, приморский шум
(А Ницца тиха, светла),
И волны шуршат: шурум-бурум,
Все пена, песок, зола.
 
 
Догорает, да, но кажется нам,
Закат – начало пути.
Уходит свет, скользя по волнам.
Помедлить или уйти?
 

* * *

 
Острый угол подушки –
Как больное крыло.
Ты – как птица в ловушке,
Как на суше весло.
 
 
Небо в пене, как море,
Дым, как волны, бурлит.
Крест на лунном соборе –
Словно чайка летит.
 
 
Ты уже не в постели,
Ты в широком окне:
Легкость лунная в теле,
Тень крыла на волне.
 
 
Ты летишь над аллеей,
Прямо в лунный прибой,
Все смутнее белея
В глубине голубой.
 

* * *

 
Тысячу лет тому назад
Тоже был Рим в тускнеющем свете,
Тоже был дождь, закат, листопад.
 
 
Все-таки есть новинки на свете:
Дождь пролетел, тускнея тоскливо –
Сколько принес он атомной гари?
Дымный закат – как зарево взрыва
(Взрыва в Сибири? Взрыва в Сахаре?).
 
 
Всходит Луна, совсем по старинке.
Там, на Луне, есть Море Покоя.
Там, на Луне, есть тоже новинки.
Скажи, и ты хотел бы покоя?
 

* * *

 
Скажи, что случилось с миром?
Как будто рисует дождь
Неясным, нежным пунктиром
На старом – новый чертёж.
 
 
Ты скажешь: всё как всегда.
Все те же дома напротив,
И так же течет вода.
 
 
– Не всё как всегда. Напротив:
Сквозь буквы торговых фирм,
Сквозь дождь, сквозь дома Парижа,
Сквозь весь непрозрачный мир –
Другой рисунок я вижу.
Другие линии в нем,
И краски тоже другие.
Но проблески неземные
Так трудно видеть в земном.
 

* * *

 
В снежный вечер Млечный Путь походит
На дорогу нежную в раю.
Ты забыла все, что происходит
В вышине, во сне, в раю?
 
 
Погляди: прозрачна мостовая,
Мы идем, в эфире, в легкий путь.
Светится Луна, не затмевая
Нежный, бледный Млечный Путь.
 
 
Вот лунатик в синеве проходит,
Встал на тучу, дремлет на краю.
Он пришелец, но слегка походит
На живущих в том краю.
 
 
Под ногами улица ночная,
Снежный свет, полузнакомый путь.
Чуть предчувствуя, чуть вспоминая,
Ты глядишь на Млечный Путь.
 

* * *

 
Нa каменном крыльце чужого дома
Бродяга пьяный разложил свой завтрак,
Весь в блеске солнца, – и разбил бутылку,
И разлилось вино, мешаясь с грязью,
По серому асфальту. И тогда
 
 
Он быстро опустился на колени,
Припал ничком – и начал пить из лужи,
Слегка блестевшей темноватым блеском,
И солнце нежно золотило лица
Торговок, насмехавшихся над ним.
 
 
Да, на коленях, как библейский странник,
Бездомный, пересохшими губами
Целуя грязь земли обетованной,
Как блудный сын, беспутный и прощенный,
Прижав лицо к сандалиям отца…
 

* * *

Моё святое ремесло.

Каролина Павлова

 
Пожалуй, и не надо одобрения,
И ободрения не надо.
Ни обещания, ни исполнения
Желаний, обещаний. Надо
Стараться обойтись без утешения.
 
 
Пора не жаловаться, не надеяться
(Судьба шутила, обещая…).
Пора стихам, как дыму, дать развеяться
(Перелистают не читая).
Пора понять, что не на что надеяться.