Текст книги "Небо под потолком"

Автор книги: Игорь Пидоренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Берег Игорь
НЕБО ПОД ПОТОЛКОМ

Пролог

Вчера он сбил только одну. Но зато какой это был бой! Зверь попался матерый, наглый. Порой казалось, что еще миг – и самолет от перегрузок просто развалится в воздухе. Никита гонялся за противником по всему пространству, не давая ему ни мгновения отдыха. «Петля», «горка», «бочка». Разве что «кобру Пугачева» не исполнил. И все это время он упорно не открывал огня, заставляя палец удерживаться в долях миллиметра от кнопки гашетки. Ему, уже опытному воздушному бойцу, не хотелось попусту тратить боеприпасы. И не то чтобы очень жалко было – на складе оставалось их еще достаточно. А вот просто не хотелось – и все. Если бы можно было, он вообще по каждой цели только по одному снаряду выпускал. К сожалению, не получалось.

Машина вела себя превосходно. Когда враг утомился, Никита загнал его в узкую щель у стены, короткой очередью разнес тушу в лохматые клочья и в последнюю секунду, едва не задев концом плоскости шершавую зеленую поверхность, вынесся вверх. Крутнул самолет на радостях вдоль продольной оси и только потом пошел на посадку. "Вот это жизнь! – думал он восторженно. – Вот это удовольствие!"

Но похоже было, что сегодняшний вылет – впустую. Никита сделал уже пару кругов и не заметил ни одного противника. Хотя бы вдалеке, мельком. Не мог же он всех уничтожить! Конечно, летное мастерство его возросло чрезвычайно, особенно в последнее время. И сбивал он гораздо успешнее, чем раньше, расходуя на каждую цель минимум снарядов. Один раз даже поймал себя на мысли, что вот скучно становится, все уловки противника изучены и при встрече с ним словно автомат включается: зайти в хвост, не давая увернуться, поймать в перекрестье прицела и прижать гашетку. Потом удостовериться, что противник сбит, и отправляться на поиски следующего. Теперь за вылет он сбивал трех-четырех, иногда даже пять. Не то что в самом начале, когда, расстреляв впустую весь боезапас, усталый и злой, заходил на посадку. Нужны были тренировки, а на земле тренироваться не получалось. Разве что найти подходящую компьютерную игру. Но это не выход: в полете, управляя машиной, работает все Тело, а не только пальцы на электронной "мышке". Учиться приходилось в воздухе, в боевых условиях. И он летал так, что только успевал заправлять баки, а уровень горючего в цистерне стремительно снижался.

Что же это получается? Только-только научился летать и охотиться как следует – и на тебе! Никого не осталось, всех уничтожил! Так дело не пойдет. Если сегодня слетает безрезультатно, срочно придется искать выход.

Можно, конечно, расставить специальные приманки. Никита усмехнулся. Стремился всех перебить, а когда добился своего, жалеет, что не на кого больше охотиться. Вот она, человеческая непоследовательность. Во всей красе и глупости.

Он решил сделать для порядка еще один круг и потом уже возвращаться на аэродром. Придется несколько дней не летать. Может быть, за это время появятся новые силы противника. Или просто поупражняться в пилотировании? Нет, не пойдет. Во-первых, неинтересно, а во-вторых – кто же прилетит, если он пилотаж отрабатывать будет? Жалко, черт побери, сидеть на земле в такую погоду. Хотя, если подумать, что ему погода? Даже лучше, можно куда-нибудь развлечься сходить, На городское озеро, к примеру.

Он расслабился, размышляя, рассеянно поглядывал по сторонам. Тут все и началось. Полосатое чудовище свалилось откуда-то сверху, явно атакуя. Четыре полупрозрачных крыла были почти невидимы в полете. Туловище, покрытое короткими волосками, хищно изгибалось, и на конце его то появлялось, то исчезало острейшее жало, готовое к удару и вполне способное проткнуть самолет насквозь. Впереди торчали длинные, согнутые коленом усы. А по бокам головы пучились огромные глаза, смотревшие холодно и равнодушно на свою потенциальную жертву.

Никита на мгновение опешил. Мама родная! Это что же еще такое?! Да на его бедную головушку!

Вид жала и верхней челюсти, хищно выступавшей вперед, быстро привел его в себя. Он резко свалил машину на крыло, уходя от выпада чудовищной шпаги и понимая, что если сейчас полезет вверх, то потеряет скорость и подставит под удар брюхо самолета.

Маневр удался. Враг потерял преимущество неожиданной атаки. Но от преследования не отказался. И в воздухе завертелась карусель схватки. Каждый противник норовил достать другого. Разница была в том, что полосатая тварь стремилась приблизиться на расстояние выпада жала, а у Никиты были пушки, и он хотел оторваться, чтобы открывать огонь с безопасного расстояния.

В первые же минуты боя он растерял уверенность в себе как в летчике-асе. Какой, к черту, ас, когда эта гадина не дает и секунды передышки, висит буквально на хвосте и каждое мгновение надо ждать хруста разрываемой обшивки, пронзенной живой шпагой! Противник оказался явно сильнее и опытнее его, и то, что раньше было удалой охотой, превратилось в настоящую воздушную драку с вполне вероятным трагическим исходом.

Время шло, поединок продолжался, и отчаяние стало отступать. Возвращалась надежда. Он жив, самолет в порядке – бороться можно! Лихорадочные мысли утихли, уступив место холодному расчету. Никита стал искать слабые места врага.

Да, на вертикали скорость теряется. Но ее теряет и это полосатое порождение ада. И гораздо больше, чем самолет. Вот на этом и нужно сыграть!

Ему удалось оторваться, выйти на линию огня и пустить, наконец, в ход пушки. Но это было все, чего он добился. Результат оказался разочаровывающе мал. Крылатый монстр был необыкновенно увертлив. Видел он снаряды, летящие в него, что ли? Даже если какие-то и попадали, особенного вреда они не наносили.

Так что Никита, как на заре своей летной юности, позорно расстреляв впустую весь боекомплект, принужден был спасаться бегством. К тому времени агрессивный пыл у чудища приостыл, а может быть, устало оно немного за Никитой гоняться. Самолет без особого труда достиг аэродрома и покатился по стеклянному покрытию.

Никита сразу же зарулил в ангар, выключил двигатель и открыл фонарь, жадно дыша ртом. Слышно было, как полосатый бандит с гулким жужжанием пару раз прошелся над крышей ангара, а затем все стихло. Кое-как выбравшись из кабины, Никита сполз по плоскости, сунул под колеса колодки и поковылял в комнату отдыха. Там он первым делом стащил ботинки и носки, содрал мокрый от пота комбинезон и босиком прошлепал к холодильнику. Щедро плеснул в стакан водки, выпил ее большими глотками и припал к бутылке с ледяным нарзаном.

Переведя дух и вытерев выступившие от перехваченного дыхания слезы, он неверными пальцами взял из пачки на столе сигарету. Затем повалился на кушетку и в полном ошеломлении какое-то время курил, стряхивая пепел прямо на пол, чего обычно за ним не водилось.

Да-а, вот это поохотился! Самого чуть не сбили. Это же надо, какая зверюга! Тигр с крыльями! Так и норовит достать жалом. Только расслабился, решил, что все, он – король воздуха и полное преимущество завоевано. А вот ни хрена! Неизвестно откуда возникает эта скотина с крыльями, щелкает его по носу, и короля больше нет. Все становится на свои места. Зарвавшийся новичок, салага на самолете против опытнейшего стервятника. Да если бы против одного! Наверняка их целый выводок. Как он забыл про это гнездо? Что бы ею сразу не уничтожить? Вот теперь и получи. А что делать? Таиться в ангаре, наружу носа не высовывать?

Конечно, можно собраться с духом, оторвать гнездо и зашвырнуть его подальше. Или дымом каким-нибудь всех там отравить. И фиг чего они ему сделают. Но ведь – неспортивно. Недостойно даже! Он потом в кабину не сможет сесть от стыда. Если уж сражаться, то на равных, в воздухе. Пушки против жала, разум против инстинкта. А там посмотрим, кто сильнее: человек или эта тварь!

Но тут Никита вспомнил ужас, пережитый им сегодня, и пафос его немного угас. Как же, на равных! Ширнет своим жалом или вцепится жуткой верхней челюстью в крыло – напрочь оторвет. И, как говорится, Васей звали.

Снаряды эту гадость не берут, что ли? Он ведь точно несколько раз попал! А результат нулевой. Эх, ракеты бы сюда! Или НУРСов несколько, неуправляемых реактивных снарядов. Как запузырить – только клочья полетят. Но не предусмотрены на его самолете НУРСы. Не додумался изобретатель до этого, не предположил, что могут понадобиться. Жаль, жаль…

Нет, надо еще выпить после такой встряски. Никита кряхтя слез с кушетки. Все тело болело, словно палками били. Сказано – стресс. Да еще какой! Смерти практически избежал.

Он налил себе водки, выжал в стакан половинку лимона и кинул туда несколько кубиков льда. Забравшись опять с ногами на свое ложе, уселся, потягивая напиток, и туман отчаяния в голове стал понемногу рассеиваться.

Все не так уж плохо. Сумел справиться с неожиданным нападением, не дал себя сбить, вернулся на аэродром целым и невредимым? Отлично! Так ведь еще и атаковал, пока снаряды не кончились. Совсем замечательно. Значит, есть в нем бойцовский азарт, есть способность летать и сражаться в воздухе. А это главное. Воля к жизни, к победе обязательно поможет, даст силы, чтобы справиться с любым противником. Главное сейчас – подготовиться теоретически, проштудировать литературу. Все о повадках, местах Обитания, летных возможностях. Надо тщательно продумать схемы возможных боев, максимально выгодные моменты для атак, наиболее уязвимые точки. Летать можно, только с оглядкой и желательно поближе к спасительному ангару. Сюда ни одна зараза не пробьется. А подготовившись, можно начинать воевать. Потихоньку, но основательно, чтобы до последнего врага. Теперь есть риск, серьезный риск. Зато и удовольствия от победы будет больше. Драться надо с достойным противником, чтобы чувствовалась грань между победой и поражением.

Глава 1

Этой ночью он опять летал во сне. Разбегался по склону зеленого холма, быстрее и быстрее, отталкиваясь от упругой короткой травы. Ноги уже не успевали двигаться во все возрастающем ритме, земля резко уходила вниз, и он взмывал, раскинув руки, веселыми глазами глядя на распахивающиеся просторы. Небо было глубоким и чистым. Насколько хватал взгляд, внизу расстилались все те же холмы. Какое-то время он кувыркался в воздухе. Поднимаясь и опускаясь, закручивая гигантские спирали. Ветер бил в лицо и грудь, трепал рубашку, волосы, упруго подбрасывал тело, стараясь перевернуть его, смять, сбросить с высоты на землю. Но он только смеялся над этими попытками.

Затем, постепенно снижаясь и уменьшая скорость полета, он скользил к холмам, и, когда до какого-то из них оставалось совсем немного, плавно останавливался, делал шаг и вновь стоял на траве.

Обычно он летал всего один раз, в неясном опасении, что опять взлететь уже не удастся, ноги споткнутся в беге и придется просто катиться кубарем до подножия холма.

В зтом сне он решился и, несколько минут постояв на вершине, вновь ринулся вниз по склону. И опять полетел!

Летать было прекрасно. Говорят, если летаешь во сне, значит, растешь. В детстве ему полеты не снились. Ну и что, не рос? И сейчас, на исходе четвертого десятка лет – куда расти-то? От полетов во сне, повторявшихся не очень часто, примерно раз в месяц, наутро оставалось ощущение покоя и свободы. Проснувшись, он позволял себе, не раскрывая глаз, полежать еще какое-то время, наслаждаясь этим ощущением.

Во все прочие дни, похлопав ладонью в поисках противно верещащего будильника, приходилось вставать, накидывать халат и отправляться, стараясь производить как можно меньше шума, на кухню. Там он зажигал газ, ставил чайник, укладывал в специальную кружку пару яиц и брел умываться. Жене на работу нужно было на час позже, и она никогда не вставала, чтобы приготовить завтрак. Кофе и яйца варил он.

Плеская чуть теплой водой в лицо, он думал о том, что вот хотя и весна, уже кончается и рассветает рано, но тащиться на работу так же противно, как и зимой. Не хочется резко двигаться, а о том, чтобы заняться джоггингом – бегать по утрам, как планировалось когда-то, – или хотя бы делать зарядку, – и подумать страшно. После первых же наклонов или энергичных поворотов корпуса сердце начинает бешено колотиться, в голове появляется противный звон, спина взмокает, и колени слабеют. Один знакомый, утверждавший, что разбирается в медицине, сказал, что по всем признакам это – астенический синдром. От него не умирают, но и жить с ним не особенно приятно. Поэтому нужно избегать резких утренних подскоков с постели и вообще вводить себя в день плавно. Сходить бы к настоящим врачам, провериться, но все не находится свободного времени, одолевают ежедневные мелкие заботы. А ведь есть давний приятель – заведующий отделением в диагностическом центре, ему можно позвонить, не откажет, поможет обойти длинные очереди к каждому кабинету. Нет, все, решено, сегодня же звякнет и договорится. Когда-то приходит пора заботиться о здоровье.

Чайник начал свою сиплую песню, и Никита заспешил на кухню. Налил кипятку в кружку с яйцами и поставил ее на огонь. Сегодня ни одно яйцо не треснуло – хорошая примета. Можно было заливать их холодной водой, но тогда нужно следить постоянно, а лишнего времени нет. И технология тут уже отработана – яйца варятся ровно три минуты, как раз успеваешь прокрутить на ручной мельничке горсть кофейных зерен.

Кофе все-таки приходится караулить, иначе, вскипая, убежит, зальет плиту, жена потом загрызет. Ну, не загрызет, но пилить будет. Он смущенно кивнет, сунется отмывать кофейные разводы, потом станет полоскать тряпку, мыть руки и в результате выбьется из графика минут на десять.

Оставаясь в халате, он сел завтракать. За годы семейной жизни традиция совместных завтраков так и не выработалась. По субботам или воскресеньям еще случались обеды вдвоем, но ужинали они обычно тоже порознь. Не было теплых часов, когда за чашкой чаю можно обсуждать дела семьи и сплетничать о знакомых. "Плесни мне еще чайку, пожалуйста". – "Тебе бутербродик сделать?" – "Передай масло, если нетрудно". – "Вчера Машку видела. Шуба – обалдеть. И с ней какой-то крутой на "мерее". – "Это какая Машка?" – "Ну Самсонова, училась на нашем факультете. Только она на четвертом курсе бросила, замуж то ли за чеха, то ли за словака выскочила. Я думала, она туда уехала". – "Может, и уехала, а сейчас назад вернулась". – "Теперь многие так: живут там, а деньги здесь зарабатывают". – "Ну, это артисты всякие, певцы. Или писатели. А Машка – шаболда". – "Сейчас любая шаболда бизнесом занимается. Там купила, здесь продала – и наварила. Нет, но шуба у нее – обалдеть. И мужик – крутой. Чего ты у меня не крутой, а?"

Да уж, крутым Никита явно не был. Какая тут крутизна! Совести – избыток, болезненная какая-то порядочность. И вместе с тем – ни грана предприимчивости. Другой давно бы уже раскрутился, связями и деньгами оброс. Даже на его невысоком месте. Контора мелкая, зачуханная, бюджетная, денег постоянно нет. Слава Богу, в финансовом управлении сидит школьный приятель жены, поэтому зарплату (издевательскую по нынешним временам) не задерживают.

Много раз открывались какие-то перспективы, люди выходили на него с деловыми, сулящими большие барыши предложениями. Он загорался поначалу, строил радужные планы, даже прикидывал на калькуляторе, сколько конкретно ему перепадет. Потом, ближе к вечеру, начинали одолевать сомнения, опасения, и на следующее утро, отводя глаза и проглатывая окончания предложений, он давал людям отказ, придумывая совершенно нелепые причины. И настолько жалкий у него при этом бывал вид, что самые пробивные и убедительные прожектеры терялись, пожимали плечами, а то и прибавляли пару непечатных эпитетов и удалялись. Хорошо, хоть жене он об этих предложениях не рассказывал! Но иногда и жалел, что не рассказал, жена точно бы заставила согласиться…

Да что все эти сомнительные макли! Из него в свое время могло получиться что-то стоящее. Ведь в институте учился как! Предлагали остаться на кафедре. Поступить в аспирантуру. Но на пятом курсе он стремительно и неожиданно для всех, а в первую очередь – для себя, женился. Жена была с соседнего факультета, и за три месяца до свадьбы он ее едва замечал. Потом случайная вечеринка, несколько поцелуев после нее, торопливые свидания с горячечным бредом объяснений, и трах-бах, вот уже и заявление в загсе.

Так что от аспирантуры он отказался, имея в виду работу для содержания семьи. И ребенка ему хотелось.

Тогда и получился первый скандал. Новобрачная устроила типичную семейную сцену, словно репетировала ее всю предыдущую жизнь. Ее совсем не устраивал задрипанный госслужащий. Нужен был молодой перспективный ученый. Пусть в материальном отношении на первых порах и проигрывающий служащему – ничего, можно потерпеть ради будущего.

Он в первый и последний раз проявил твердость и идти проситься обратно в аспирантуру категорически отказался.

Жена не оставила честолюбивых планов. И, поскольку полезными связями обзаводиться он не умел, сама их заводила. Самыми ощутимыми результатами ее протекционистской деятельности стали однокомнатная квартирка на Юго-Западе и должность начальника той самой конторы, куда он сейчас с тоской собирался. Дальнейшие дела застопорились, и продвижения по служебной лестнице никак не получалось. В последние год или два жена, похоже, со своей участью смирилась.

Тем более что с детьми так и не вышло. Была у супруги в молодости смутная история, после которой родить она уже не могла. Что-то глупое, связанное с первой любовью и неудачным абортом. Она долго лечилась, ездила в Москву и на воды но… В конце концов вопрос этот в семейных разговорах был закрыт, и к нему не возвращались даже в плане приемного ребенка. Чужой он и есть чужой. Раз Бог своего не дал, другого не надо.

Он уже докуривал вторую за сегодняшнее утро сигарету (первая – натощак), когда в коридоре прошаркали тапочки, затем зашумела сливаемая в туалете вода и дверь кухни открылась.

– Фу-у, надымил… – Мрачная супруга (она вообще, просыпаясь, всегда была не в духе) решительно прошла к окну, открыла форточку. – Сколько раз тебя просила с утра в квартире не курить. И так дышать нечем!

"Хоть бы "Доброе утро" сказала", – подумал он, помахал ладонью, разгоняя совершенно уже незаметный сигаретный дым, и пошел одеваться.

– Постель не заправляй, – сказала ему вслед жена.. – Мне сегодня в управление, еще часик посплю. – Убирать постель тоже было его обычной утренней повинностью.

Затягивая узел галстука, он прикинул, что стоит, наверное, сделать себе на обед хоть небольшой бутерброд, но потом махнул на это дело рукой – очень не хотелось заходить на кухню еще раз.

Однако заглянуть туда все же пришлось – на холодильнике остались сигареты и разовая пластиковая зажигалка. Жена яйцо уже съела и теперь отхлебывала из чашки кофе, затягиваясь между глотками длинной коричневой сигареткой, не пожелав стрельнуть его рабоче-крестьянскую "Нашу марку". Возвращать упрек насчет утреннего курения он не стал, сгреб свою пачку в карман пиджака и, сказав: "Я ушел", закрыл дверь. Жена не ответила.

На улице было практически лето. В самый бы раз пройтись до работы пешком, но он знал, что удовольствие от такой прогулки вскоре сменится неприятной усталостью, воротник рубашки отвратительно взмокнет, и настроение, оставшееся от полетов во сне, к приходу на работу испарится без остатка. Так что, как и ежедневно, нужно было втискиваться в забитый до отказа троллейбус и ехать десять остановок.

Контора размещалась в двухэтажном кирпичном здании на неширокой, с потрескавшимся асфальтом улице. Собственно, была она на втором этаже, поскольку просторные комнаты на первом были сданы под склад какой-то фирме. Это тоже совершилось без всякой прибыли как для конторы, так и для него лично. Был звонок сверху, потом приехали молчаливые небритые ребята кавказского оттенка, показали официального вида бумагу с разрешением на аренду и стали таскать из рефрижератора картонные ящики с английскими и немецкими надписями. По надписям выходило, что в ящиках компьютеры и прочая техника. А что в действительности – неведомо. Могло быть и оружие. Уж слишком мрачно выглядели эти ребята. Фирма-арендатор занималась своими делами и никогда днем не устраивала погрузок-разгрузок товара. Исключительно ночью. Он заволновался, позвонил наверх, и оттуда ему корректно, но строго объяснили, что не его собачьего ума это дело. С тем он и успокоился.

Работало под началом Никиты совсем немного людей – шестеро. Среди них всего один мужчина – заместитель Василий Александрович. "Заместитель по политчасти", – любил повторять он, находя, очевидно, это очень смешным. Несмотря на хромающее чувство юмора, Василий Александрович был личностью перспективной и готовой в скором времени упорхнуть куда-нибудь повыше. Так сказать, зам на выданье. И он сам, и все вокруг не сомневались, что повышение не за горами. Вот, может быть, даже в следующую среду…

Прочие сотрудники были женщинами. Вернее, по-настоящему женщиной, солидной и в возрасте, была только одна – Наталья Семеновна, бухгалтер. Остальных четверых Никита про себя называл девицами-неудачницами. Ни в институт, ни в коммерцию, ни замуж, так просто, чтобы время пересидеть с надеждой на лучшее будущее. Они в основном и пересиживали, что совсем неудивительно при их-то окладах. Работу в полном объеме с них требовать было смешно и стыдно. Он и не требовал. Хотя совершал явную ошибку, потому что подчиненные его за это не уважали. Как же будешь уважать начальника, если он даже стружку с тебя снять не может. Одно слово – тряпка.

А тряпку вообще-то звали Никитой Павловичем Шереметьевым. Но он как в молодости привык себя называть просто Никитой, без отчества, так и не смог отвыкнуть. А окружающие не всегда и знали, что у него отчество есть. В случаях, когда нужно было обратиться, говорили "вы". Только начальство иногда вспоминало, как его зовут полностью. Он смирился с таким положением. Он вообще со всем мирился.

Вчера, около полудня, позвонил Л.М. В миру Л.М. был известен как Лаврентий Михайлович Нешин. Отчего родители дали ему столь непопулярное имя, никто не знал. Может быть, из чувства противоречия или от тоски по прежним временам, когда толстый человек в пенсне наводил ужас на всю страну. А может, и просто понравилось имечко. Но сам Лаврентий имя это не любил и охотнее отзывался на уменьшительно-ласковое – Лаврик. Учились они с Никитой в одном классе все десять лет. Только потом Никиту забрали в армию, после нее он поступил в институт, а Лаврик двинулся сперва по комсомольской линии, затем по профсоюзной и сейчас уже был крупным деятелем в этой области, несмотря на то что в новые времена профсоюзы как бы утратили свое былое значение и ни на что особенно не влияли. Но Лаврику это было только на руку, поскольку основной его деятельностью стал бизнес, в свою очередь прикрывавший совсем уж темные дела. Короче, был Лаврентий одним из заправил местной мафии, которой, как авторитетно заявляли руководители правоохранительных органов, в городе не существовало.

Вот в профсоюзах и стал Лаврик Л.М-ом. Сокращение такое ему понравилось – звучало солидно и несколько по-американски. А раз ему понравилось, то и окружающие стали привыкать. Привык и Никита, со школьных лет побаивавшийся своего приятеля – уж слишком тот был целеустремлен и напорист. Никита не припоминал случая, чтобы, чего-то захотев, Л.М. этого не добивался. Л.М. же к Никите питал некоторую слабость и изредка позванивал, не втягивая, впрочем, его в свои дела. Вероятно, понял практическую бесполезность школьного дружка. Или не хотел марать чистые детские воспоминания. При встречах не откровенничал, ударялся в сентиментальные воспоминания о детстве. Кое-что, конечно, Никита знал о делах Л.М., но сам никогда ни о чем не выспрашивал, полагая весьма разумной формулу "Меньше знаешь – крепче спишь". Если честно, то и брезгливость некая была, сопряженная с опасением.

Итак, вчера позвонил Л.М. Голос его был глух и бесцветен.

– Ну, ты уже в курсе?

– Да-а, в общих чертах, – состорожничал Никита. Мало ли что имел в виду Л.М. Это могло быть все, что угодно: от сгнившей партии помидоров до смены президента страны.

– Нет больше нашего Митьки, – сказал Л.М. И так горько это прозвучало! Хотя Никита доподлинно знал, что с Митькой, Дмитрием Илларионовичем Серетиным, у Л.М. в недавнем прошлом были большие разногласия. И из-за чего, вернее, из-за кого! Смешно сказать: из-за бабы! Лора Свердлова, актриса местного театра драмы и комедии, особой разборчивостью не отличалась. Она склоняла чашу своих симпатий то к одному влиятельному в городе человеку, то к другому. И получала видимое невооруженным глазом удовольствие от той свары, которая возникала при каждом таком наклоне. Девица, подобно придворным дамам минувших веков, старалась извлечь из противоборства самцов как можно больше выгоды.

И черта ли в ней было особенного! Худая, вертлявая задница, груди, помещающиеся в ладонь, вечно стреляющие по сторонам глазки да способность делать минет за десять минут в любой обстановке, даже за ресторанным столиком. Но ведь таких умелиц сейчас хоть пруд пруди. Так нет же, была в ней, очевидно, изюминка, заставляющая солидных мужиков сорить деньгами, совершать не соответствующие возрасту подвиги и напрыгивать друг на друга грудью на манер юных петушков.

Так вот завязались в молодеческих разборках и Л.М. с Митькой из-за этой самой Лоры. Чуть до большой драки не дошло с участием заспинных мордоворотов. Но разошлись неожиданно полюбовно. Когда уже начали потихоньку клацать спускаемые предохранители пистолетов и неминуемо должна была разразиться смертельная пальба, оба босса вдруг, на удивление всем, рассмеялись, обнялись, потом один другому пошептал что-то на ухо, смех стал громче, каждый отозвал по одному, самому главному из "горилл", и отдали они этим двум охальникам бедную актрисочку на разор и поругание. Вот так подобные вопросы и должны решаться! Что баба, когда дело – главное.

И вот теперь Л.М., известный среди друзей (и недругов, кстати, тоже) еще и под прозвищем Носорог (что отнюдь не указывало на его внешние габариты), скорбел по поводу смерти своего приятеля-соперника.

– Ты вот что, – продолжал Носорог все тем же глухим голосом, – подъезжай завтра на похороны. Митьку ты знал. Свои люди будут.

"С каких это пор я у тебя свой? – подумал Никита. – То, что в школе вместе учились, еще ничего не значит. Нужно будет – ты меня как муху прихлопнешь. Да не сам мараться станешь, а обломам своим команду дашь. Небось и Митьку они же застрелили".

О том, что Серегина убили в бандитских разборках, в городе было известно.

– Будь к двенадцати, – велел печальный голос, и в трубке раздались короткие гудки.

Совсем не хотелось Никите идти на эти похороны, И хотя никак он не был замазан в темных делах, но от подобных мероприятий всегда лучше держаться подальше. А в то же время интересно было посмотреть, как мафия своих "крестных отцов" хоронит. Правда, как бы потом соответствующие органы не начали Никитой интересоваться. Ничего криминального не найдут, но все же неприятно. Да все равно придется идти. Л.М. по два раза приглашения не повторяет. Не зря ведь Носорогом прозвали, хоть и за глаза.

Дом на бывшем Октябрьском, ныне Николаевском проспекте знали все. Когда-то купеческий, он стал после революции многоквартирным путем разделения жидкими перегородками огромных комнат на великое множество каморок. Жили там всякие люди: и начальники невысоко-то ранга, и инженеры, и даже рабочие из тех, что познаменитее. Несколько лет назад вокруг этого дома что-то закрутилось, некий темный вихрь, жильцов расселили в бетонные многоэтажки окраинных районов, а здание стали реконструировать. Официально, благодаря табличке на стене, возвещавшей, что это памятник архитектуры конца XIX века. И неофициально, поскольку предназначался он для людей солидных и зажиточных. Внешне дом почти не изменился, так, небольшой косметический ремонт, чтобы убрать следы разрушительного времени. Внутри же все временные перегородки снесли, не пощадили и многие капитальные. Сделали так называемый "евроремонт", и отныне стали в нем жить лишь несколько семей.

Шикарных автомобилей в этот день у дома собралось много. Когда все они ездят по улицам, не очень и заметно, что дорогих иномарок за последние годы в городе резко прибавилось. Зато когда все эти мощные "лошадки" собрались в один табун, стало ясно, что благосостояние граждан Основательно выросло. "Мерседесы" и "БМВ" теснили громадные вездеходы, и все они занимали полностью подъезды к дому, загораживали въезд во двор. Возможно, сделано это было не без умысла, чтобы посторонний задрипанный "жигуленок" или расхлябанная "Тойота" не влезли. Водители автомобилей, дожидаясь своих хозяев, из-за руля не выходили, курили молча, включив магнитофоны совсем чуть-чуть – из уважения к траурному моменту. Здесь каждый был сам по себе и не исключал, что в ближайшем же будущем мог стать врагом другим.

Уже в подворотне Никиту остановили. Двое коротко стриженных, в кожаных куртках необъятных размеров, спортивных штанах и кроссовках. Они стояли под аркой, прислонившись спинами к стене. Один из них подбрасывал на ладони монетку.

– Ты к кому, малый? – поинтересовался тот, что с монеткой. И хотя не было в его словах ничего угрожающего и вопрос был задан совершенно равнодушным тоном, Никита сразу остановился. Веяло от этих ребят какой-то дурной силой и ясно ощутимой опасностью.

– Да вот, – промямлил Никита, – Лаврентий Михайлович сказал прийти.

– Как тебя зовут? – спросил тот, что без монетки, и, получив ответ, вытащил из кармана коробочку сотового телефона. Коротко, вполголоса переговорил по нему, мотнул головой в сторону двора.

– Проходи.

Никита пошел, затылком ощущая холод изучающих взглядов охранников.

Квартиру покойного Серетина найти не составляло никакого труда. На лестнице, до самых ее дверей, стояли люди, тихо переговариваясь. Кое-кто курил. Никита, поднимаясь по ступеням, не впрямую, а искоса разглядывал пришедших на похороны. В основном это были молодые парни из той же породы, что и охранники в подворотне. В квартиру им заходить было не ведено, и они коротали время на лестнице, зорко наблюдая друг за другом и ожидая выноса тела. Хозяева прощались с коллегой. Никиту пропустили без вопросов, полагая, что раз человек миновал кордон под аркой, значит – свой.

Таких квартир Никита и не видел никогда. Потолки за три метра, огромная прихожая с зеркальной стеной, затянутой сейчас полупрозрачной черной тканью. Диссонировала с общим видом мебель: несколько вместительных шкафов светлого дерева, какие-то тумбочки и скамейки. Хозяин, видимо, обставлял квартиру без помощи специалистов, на свой вкус, мизерность коего компенсировалась большими затратами на различные редкостные гарнитуры и ковры.