Текст книги "Хонорейская эра"

Автор книги: Игорь Борисенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Борисенко Игорь
Хонорейская эра

Игорь Борисенко

Хонорейская эра

Предисловие

Мало нынешние историки знают о прошлом. Неудивительно, ведь во время учебы они больше хлестали вино и лапали девок, чем постигали науки. Поэтому об этом прошлом известны грубые, тупые слухи, проявляющие силуэт истории, как пятно красного на рубахе, которое тщетно пытаешься оттереть в воде. Вроде бы жили тогда могучие цари, но как звали их страны? Одни говорят – Комодия, Веруя, Тула-Хуп, Гоннория, другие – сами вы дураки. Лучше не прислушиваться, ведь наверняка юные пьяницы просто не расслышали слова своих своих мудрых учителей. Часто упоминаются атланты, янки из-за океана, очень наглые, вечно жующие и закидывающие ноги на стол. Впрочем, их вместе с их землей вскоре утопили лемурийцы, которые ног никуда не закидывали и вообще были милы, если не считать толстого хвоста, блюдцеобразных глаз и тупых ухмылок. Их, впрочем, тоже кто-то утопил. Эти сгинувшие народы были цивилизованы, как и упомянутые царства. Последние увлекались гольфом и бадминтоном. Так как все они располагались на небольшой площади, мячи и воланы постоянно перелетали через границы и вызывали конфликты. В результате царства обезлюдели. С тех пор уцелели только пукты – дегенеративные существа с дубинами и слюнявыми толстыми губами. Они были слишком тупы, чтобы выродиться. Когда вновь установилась цивилизация, она первым делом накорню вырезала милых варваров, чтобы они не смели более переживать образованных людей. Их земли стали Пустошью Пуктов, до тех пор, пока великий завоеватель Та-Та, имевший проблемы с речью, не назвал их Пуктошью Пустов. Ему не смели перечить, и мы вынуждены до сих пор называть ее так.

Надо сказать, что следующая цивилизация оказалась более живучей. Думается, причина этого в перемене увлечений. Вместо гольфа и бадминтона они любили бокс, джиу-джитсу и секс. Последнее стало повальным увлечением, отчего дети плодились быстрее крысят. Люди этой цивилизации, рожденной в самом центре нынешнего пространства развитых стран, были светловолосые, бледнокожие гиганты с характерами нордическими, стойкими. Однако, продвигаясь к югу, они постоянно путались с недочеловеческими выродками, отчего рождались разные уроды – с горбатыми носами, черными волосами, обрезанной крайней плотью. Доказательством превосходства белых является то, что они образовали первое государство. Стибрия пытается доказать, что она образовалась задолго до того, но там живут одни воры и мошенники, им нужно не верить. Племена ринулись на юг, не желая подчиняться королям. С севера пришли низкорослые, чернявые, с опухшими рожами северные люди, неведомо с каких пор жившие в тундре и севернее, и завоевали первое государство. На лицах этих недоносков рода человеческого не росла борода. Они очень удивлялись, глядя, как цивилизованные люди бреются. В честь этого и назвали королевство – Борея (искаж. брею). Свободолюбивые белые люди не смирились с порабощением, создав южнее королевство с грозным названием Умора. Последовали четыре войны. Белые бились как звери, проявляя чудеса героизма, великие полководцы из их рядов блистали на полях сражений. Однако все четыре раза северные выродки их разграмливали, насиловали их женщин и даже их самих. В результате теперь в Уморе все сплошь чернявы, хотя и высоки. Тем временем возникали новые государства. С востока просочились потоки уцелевших лемурийцев, – их назвали гопканцами. Д'уран, Д'плутон, Д'нептун – их государства. Остальные расы – дикое смешение упомянутых, и различаются они так же, как и дворняжки. Теперь можно упомянуть о Троммелии, стране, находящейся в горах, рядом с Бореей. Гордые троммелийцы хвалятся тем, что никто не смог завоевать их. Естественно, ведь они сами – выродившиеся завоеватели-неудачники. Кэннон был из их числа. О нем наш рассказ.

Кэннон, варвар из Троммелии.

Кэннон и синие маленькие цветочки.

Пролог.

Ничего не проникало в этот мрачный покой – ни свет, ни свежий воздух; черные мокрые стены покрывала плесень, воняло мочой и блевотиной. Под потолком, богато украшенном скелетами, копошился голый потный человечек. Лишь черные шелковые нарукавники и росписи, сделанные черной конторской тушью, украшали его жилистое, костлявое тело. Его белесые волосы, натертые салом, были зачесаны на пробор. На носу сидели пенсне с золотой оправой, но без стекол. Человечек, которого звали Имхалай-Каламбуй-Бабанул-Мал-Ал-Балдай-Багалай, сжимал в маленьких холеных ручонках гроссбух, оплетенный человеческой кожей. Несколько свечек из жира, вытопленного из ни разу не жульничавшего бухгалтера, давали скудный свет.

– Бабама-рамаяма, дебит-кредит, шупа-чупа, – бормотал колдун, мерно качаясь. – О, великий, отложенный на депонент Гандурман-Ан-Доллорий, восстань из замороженного счета No35721456! Прийди и помоги верному твоему клерку, а он оплатит тебе чек сполна!

В экстазе Имхалай закатил глаза и тихонько заскулил. Расплавленный жир одной из свечек упал на его задницу и вывел из транса. С тихим всхлипом он взял счеты, вырезанные из слоновой кости, разломал их и выложил из костяшек большой круг. Обмакнув пальцы в чашу с кровью сборщика налогов, волшебник стряхнул ее в круг. Из пола повалил густой желтый дым. Он рассеивался, занимая все пространство магического круга. Вскоре появился источник дыма – длинная сигарета, находящаяся во рту тощего, абсолютно черного субъекта. На нем была манишка, манжеты, монокль и мокасины, более ничего. Редкие рыжие волосы, которые сторонились макушки, были сплетены в косичку и скреплены розовым газовым бантиком. Субъект открыл веки выпуклых глаз и нехорошо осклабился. Его верхние передние зубы, редкие и длинные, упирались в нижнюю губу и заставляли ее оттопыриваться.

– Ну? – сказал субъект, вынув сигарету когтястыми, унизанными оловянными печатками перстнями.

– Ты – Великий Повелитель Доллорий?

– Нет. Я его доверенное лицо, обер-демон. Чего надо?

– Мне нужен Он.

– Зачем?

– Пусть даст мне власть над миром, а я выполню его желания.

– Думаешь, он согласится?

– Я восстановил заклинание вызова, как ты догадался. А еще – заклинание страха, от которого в голове Великого начнет щелкать арифмометр.

Демон нахмурился и прислушался, а через некоторое время кивнул кому-то невидимому.

– Ты хорошо подготовился... Но мой хозяин не может работать без секретарши. Найди ее, и он поможет тебе.

– Как я ее найду? – простонал огорошенный Имхалай. Демон опять прислушался к неведомому собеседнику.

– Она должна быть длинноногой, с тяжелой грудью, красавицей, уметь печатать на машинке. Естественно, она должна быть девственна.

– О! Где я найду такую?! – возопил волшебник. Демон не стал подсказывать, а исчез с громким хлопком, оставив после себя запах марихуаны. С поникшей головой Имхалай поплелся прочь. Как во сне брел он по темным коридорам, наполненными отдаленными воплями, – это члены его спортивного клуба развлекались, ломая рабам пальцы дверцами сейфов и ящичками для денег кассовых аппаратов.

– Где я найду девственницу? – бормотал несчастный Имхалай.

Триумфальный въезд и первая драка.

По степи у южных отрогов Тарабарских гор, в санях, запряженных четверкой собак со свалявшейся шерстью и впалыми боками, ехал невысокий крепкий человек. Полозья противно скрипели о песчаник и попадавшуюся бурую траву. Сани и упряжь украшали свинцовые фигурки девиц в похотливых позах, – они заменяли на суровом севере порнографические открытки, а еще ими было удобно открывать пиво. Сам седок, чьи стоящие торчком волосы образовывали нимб вокруг лысины, был облачен весьма просто – драный пиджачок с протертыми локтями, мятые штаны с провисшими коленями, желтую от пота рубашку, которая еле сдерживала напор могучего брюшка. К поясу был прицеплен кинжал, чье острие изгибалось едва ли не к самой рукояти. Враги панически боялись его: считалось, что он предназначен для выкалывания глаз, отрезания носа и ушей. На самом же деле хозяева выковыривали кинжалами грязь из-под ногтей. Если вы еще не узнали этого человека – вот последняя деталь. За его спиной, в чехле из лошадиной кожи висел средних размеров барабан. Это был Кэннон, варвар из Троммелии, бродячий попрошайка из горной, дикой страны.

Шатающиеся от усталости собаки, роняя клочья розовой пены, подтащили сани к окраинам великого города Йогуры, столицы Кефира, куда занесла нелегкая молодого варвара. Далеко впереди, застилаемые пеленой дыма множества труб, высились шпили и башни центра. Там жили надменные тощие аристократы, поголовно извращенцы, подлецы, трусы и жадины, их жены с безумно горящими глазами – они любили переспать с первым встречным на кровати с кандалами, бичами и тому подобным, их дочери, затаскивающие в постель всех, начиная от нищих и кончая ослами и собаками, их сыновья, любившие обзывать прохожих, считать себя лучшими фехтовальщиками и подглядывать за сестрами. Там жили солдаты королевских войск, тупые, как сапоги, и никуда не годные в драке, ростовщики, все как братья похожие на крыс, толстые разодетые, разукрашенные купцы. Однако ехать в обиталище всех этих нехороших людей мудрый, хотя и молодой – всего-то пятнадцать зим – Кэннон не собирался. Он остановился на окраине, в районе, населенном куда более привлекательным людом – убийцами, грабителями, ворами, насильниками, шлюхами и наперсточниками.

Сказав собакам "Чох, чох!", Кэннон остановил их посреди грязной кривой улочки. Недалеко лежал полуразложившийся труп, дети пускали кораблики в помойных лужах. Прихватив свой тощий мешочек, молодой варвар в нерешительности замер. Напротив стояли два заведения: над одним на искусно выполненной вывеске множество рук тянулось к краюхе хлеба и кувшину вина. Для кретинов, умевших читать, было написано "Иди пожри". Напротив вывеска отличалась одним: вместо еды-питья в центре красовалась огромная румяная задница. Подпись была соответствующая. Скривившись, Кэннон вынул из кармана три медяка.

– Вот так всегда, – прогнусил он. – Приходится выбирать, когда хочется и того и другого. Поубпамо! – помянул он бога-покровителя нищих и поплелся в харчевню.

Там было еще грязнее: ноги с чавканьем выдирались из толстого слоя сгнивших, перемешанных с вином, землей и кровью объедков. В низком зале со стенами, единственным украшением которых были несколько похабств, выцарапанных каким-то убийцей-интеллигентом, стояли длинные деревянные столы. За ними сидело множество людей: бритые стибрийцы с бегающими глазами, заезжие спекулянты из Чуркистана, стройные, чернявые и горячие уморыши с бледными бескровными рожами, плечистые узколобые громилы из Шема и, наконец, розовощекие жирные местные жители.

Подойдя к стойке из прессованных опилок, Кэннон плюхнулся на колченогий табурет и посмотрел на хозяина. Тот заплыл жиром так, что из складок торчали лишь нос и два мутных глаза с поросячье-белесыми ресницами. Толстяк не мог двигаться – его возили в тележке сыновья, у которых из сала еще выглядывали руки и ноги.

– А ну-ка, накапай мне виски, – дружелюбно прорычал Кэннон.

– Нет, – задушенно просипел хозяин. Волны гнилостного запаха из его рта едва не свалили варвара на пол.

– Почему?

–Здесь пьют только кефир, йогурт, варенец или кумыс. Так решил король Габануй в целях повышения престижа названия королевства.

Вздохнув, Кэннон променял медяк на кусок хлеба и кувшин кефира. Полуобернувшись, он стал считать шлюх, но, сбившись на третьем десятке, бросил. Дверь из сгнившего ясеня раскрылась, впустив уличное зловоние пополам с низеньким старцем. Его плечи были сгорблены, будто в руках он нес две кошелки, наполненные своей жизнью. Он был одет в хламиду, подпоясанную веревкой, а седые волосенки свисали жидкими прядями с макушки и подбородка. Какая-то потаскуха, состоящая из головы, груди и задницы, распахнула рубаху и пихнула старичка в лицо своим выменем. Тот в ужасе отшатнулся. Кто-то кинул в него кожурой от брюквы, кто-то скорлупу яйца, а огромный как платяной шкаф аристократки шемит плюнул прямо на розовую макушку. Провожаемый свистом, смехом и улюлюканьем, старик прошел и сел у стойки рядом с Кэнноном. На секунду кефир ударил в голову молодого варвара, и тот ляпнул:

– Эй ты, здоровый! Надо уважать старость!

Он только-только прикусил язык, ужасаясь сказанному, а шемит уже стоял рядом, и в горле его клокотало. В ярости он поднял кулаки, которые, будучи сложенными, превзошли бы в размерах задницу самой толстой шлюхи. Троммелиец, чуя, что скоро может стать котлетой, понял – надо действовать. Одним движением он передвинул вперед свой барабан и сорвал чехол. В руках появились палочки. Оглушительная, гулкая, рокочущая дробь остановила кулаки на полпути до блестящей макушки Кэннона. Волны ритмической барабанной дроби наполнили харчевню снизу доверху.

Любой дурак знал, что связываться с троммелийцами и их барабанами опасно. Узколобый губастый шемит был как раз дурень, поэтому он, испуганно сморщившись, съежился. Прижав кулаки к щекам, он попятился к двери, снес ее своим задом и исчез. Настроение Кэннона резко сменилось. С победной ухмылкой он ловко покрутил в пальцах палочки и упрятал их в чехол вместе с барабаном. На волне успеха молодой варвар залпом, не поморщившись, допил свой кефир. Харчевня, затихнув на время, вернулась к обыденной жизни. Старик, уже отершийся, прошамкал сиплым от неумеренного употребления варенца голосом:

– Ты великий воин, сынок.

– Какой я тебе сынок?! – надменно заявил Кэннон, но старик показал ему серебряную монетку:

– Выпьем?

Троммелиец сменил надменность на радость:

– Выпьем, дедушка!

Страдающая одышкой дочь хозяина харчевни принесла им по кувшину кефира. Старик жадно присосался к пойлу, но после трех больших глотков выдохся и сделал перерыв.

– Как звать тебя, троммелиец?

– Кэннон, что значит, что я барабаню громко, как пушка!

– А кто такой Пушка?

– Что, а не кто, кусок старой говядины! Это такая штука, которая издает очень громкие звуки.

– А... А я – Пердолиус, один из самых уважаемых колдунов в Йогуре.

Кэннон громко захихикал. Обиженный старец сделал пас рукой. Из под обкусанных ногтей вылетели голубые искры, немедленно испепелившие бежавшего по стойке толстого таракана.

– Что же ты не сделал так с тем здоровяком, хотевшим пробить твой трухлявый череп плевком?

– Не хотелось связываться, – туманно заявил старец и окунул нос в кувшин.

Когда он вновь обратился к Кэннону, глаза его лихорадочно блестели.

– Ты великий воин! – тихо провыл старик. Вся его бороденка была залита каплями кефира. – Ты должен спасти мир!

– Да? – рассеянно ответил троммелиец. Он вполглаза смотрел, как широкоплечий гопканец лениво попинывает двух уморышей. Пердолиус впился тонкими пальцами в крепкое плечо варвара и зашептал, приблизив губы к самому уху:

– Далеко на границе Шема, Зашема и Наркомании, в черном замке, вросшем в пустыню, зловещий маг, член Клуба Черного Шарика для Пинг-Понга Имхалай-Каламбуй-Багалай вершит свои черные дела. Он оживил древние силы Гандурмана-Ан-Доллория. Он хочет наводнить мир кредитными карточками вместо денег, самому стать единоличным их повелителем и властелином мира.

– Ну и что?

– Как что?! Сколько людей пострадают! Ведь карточку не упрешь, не подделаешь, ей не подашь милостыню! Множество людей станут безработными.

Известие слегка обеспокоило Кэннона, но не более.

– И чего же ты хочешь?

– Охраняй то, без чего не совершится колдовство – девственницу, прочимую в секретарши богу.

Надменно выпятив губу, Кэннон отрицательно покачал головой.

– Моя профессиональная гордость не позволяет заниматься благотворительностью. Я, пожалуй, пойду. Прощай, старая половая тряпка.

– Стой! – взвыл Пердолиус. – Так и быть, я заплачу тебе своими скромными сбережениями, заплачу ради того, чтобы жил этот прекрасный мир! – он развел руками и опрокинул на пол кувшин.

– Вот это уже лучше. Где эта, как ее, девственница?

– Здесь.

Вонючий теплый воздух застрял в горле троммелийца.

– Она что, грудная дочь одной из шлюх?

– Нет. Вон она.

Дрожащий палец старика указал в сторону одной из шумных компаний. Разгоряченные йогуртом дуранцы мяли волосатыми ручищами телеса десятка девиц. Пердолиус указывал на одну из них, с полной тяжелой грудью и длинными ногами. Из одежды на ней было рваное полотенце, обернутое вокруг бедер, и толстый слой косметики. Какой-то остроносый дуранец удивленно ощупывал ее бюст, словно не веря, что эта штука может расти от подмышек почти до самого пупка. Девица пьяно хихикала.

– Пожалуй, ты допился до второго пришествия Политры, старый прокефиренный огурец. Я пойду.

– Стой! – старик впился в ее рукав. – У меня есть заверенная нотариусом справка коновала, подтверждающая девственность.

– Подделка.

– Посмотри! – старик вновь указывал пальцем. Дуранец повалил девицу на стол и порывался содрать с нее полотенце. Та вдруг издала хриплый истошный вопль, тело ее затряслось в безумных судорогах. Колено врезалось между ногами дружка, второе отбросило его прочь. Руки, немыслимо извиваясь, разбрасывали остатки еды и питья.

– Судороги девственности, – нравоучительно пробормотал Пердолиус. – Ее мама подарила ей эту предохранительную штуку на двенадцатилетие. На четырнадцатилетие она нанесла маме семнадцать ножевых ран и выбросила тело в канаву. Теперь мучается.

Первое поползновение Имхалая etc.

Ошарашенные дуранцы увели своих менее предохраненных девиц наверх, в комнаты. Кэннон и его новый наниматель подошли к неудачливой потаскушке, которая, сидя, приходила в себя.

– Здравствуй, Чиччочелла, – сказал старик сладеньким голоском.

Она взглянула на него мутными полубезумными глазами, но ответить не успела. В харчевню, с треском расшатывая косяки гигантскими плечами, ввалились семь громил. У одного не было уха, у второго – носа, у третьего – глаза, у четвертого – верхней губы, у пятого – волос, у двух были шрамы: у одного – от левого виска до правой скулы, у другого – от правого виска до левой скулы.

– Это она? – просипел безухий.

– Она, – ответил кривой.

Видно было, что говорят они с трудом: лбов у них почти не было – брови, потом сразу макушка. Все семеро дружно вынули разномастные мечи, отчего харчевня наполнилась скрежетом. В зловещей тишине, нарушаемой лишь слабыми стонами запинаных до полусмерти уморышей, громилы тяжело протопали к застывшей троице. Небрежно поведя мечом, кривой отодвинул прочь Пердолиуса, пробормотав при этом: "Подвинься, папаша." Безухий протянул изогнутый, тускло-синий меч дуранской ковки к Чиччочелле:

– Пойдешь с нами, а то зарежу!

Демонически рассмеявшись, Кэннон бросил ему:

– Не торопись, порождение хромой кобылы. Она – под моей защитой.

Безухий непонимающе нахмурился, пробуя рассмотреть источник звука, но огромное, покрытое бугристыми мускулами плечо помешало ему это сделать. Смелый молодой варвар доставал ему макушкой до подмышки. Однако это не смущало троммелийца. Железной, тренированной на многочисленных фестивалях барабанного боя, рукой он схватил противника за запястье. Элегантным движением кисти сломал руку противника, вырвал его меч и отбросил в сторону извивающееся от боли тело. Одноглазый, тяжело пыхтя, размахнулся своим клинком. Троммелиец, ловко передвинув свои толстые ляжки, пихнул его животом. Громила отшатнулся, наступил на валявшийся в грязи кусок сала, поскользнулся и намертво впечатался в слой дурно пахнущей жижи. Двое напали на Кэннона сзади. Они занесли огромные мечи над головами. Меч, подхваченный молодым варваром у противника, пропел в воздухе песню смерти. Как темная молния в серой ночи мелькнул он, нанося раны. Пока безгубый и безносый собирались опустить свое оружие, Кэннон вырезал на их животах по кругу, перечеркнутому скрещенными чертами – стилизованному изображению барабана. Мечи висельников с грохотом упали на столы, а трупы рухнули в грязь, обильно смоченную кровью и украшенную горками сизо-красных кишок. Лысый громила сделал шаг вперед, занес меч над правым плечом. Молодой варвар не колебался ни секунды. Он перебросил меч из руки в руку и обратно, сделал сальто вперед, три раза отсалютовал, зевнул, почесал под мышкой и пронзил врага в красивом выпаде. Длинный скос его меча пробил кольчугу толщиной в палец, дубленую кожаную куртку, перемолол ребра, разрезал кишки и печень, вышел наружу и застыл, весь перемазанный кровью. Кряхтя, Кэннон с трудом поднял ногу, чтобы упереться ею в труп. Тот, однако, упал на колени, чем значительно облегчил ему это дело. Уперевшись сапогом в бедро, молодой варвар вырвал меч из раны. При этом он не рассчитал и дернул слишком могуче, из-за чего уселся в грязь. Меч его отлетел прочь. Одновременно два негодяя двинулись в атаку.

– Вы что, братья? – насмешливо спросил их Кэннон. Те непонимающе переглянулись. Выверенными и точными движениями умелые руки троммелийца передвинули со спины на живот барабан. Он сорвал чехол и вынул палочки. Когда двое убийц были уже рядом и готовились нанести смертельные удары, их встретила завораживающая, пугающая своим ритмом дробь. Мясистые тела в ужасе затрепетали в такт гремящим ударам, а глаза висельников наполнились страхом.

– Троммелиец! Политра, спаси нас! – завыли они, сжали огромными ручищами крошечные головы и выбежали прочь.

Харчевня взорвалась громом аплодисментов. Жирная дочь хозяина выбежала из кухни, чтобы прицепить на грудь героя деревянную звезду чемпиона мира в тяжелом весе и чмокнуть в щеку измазанными бараньим салом губами. Потрясая сжатыми в победном жесте кулаками, Кэннон вырвался из ее удушающих, пропитанных запахом пота объятий на свежий зловонный воздух улицы. Пердолиус и Чиччочелла вышли следом. Поглядев на темнеющее вечернее небо, молодой варвар небрежно заметил:

– Нужно где-то переночевать.

– Да-да, я живу в таверне "Хрюкающая колбаса". Там сниму комнату и вам! радостно сказал старик, чересчур крепко прижимая к себе теплый мягкий бок девушки. Та тряслась от возбуждения.

– Кто были те люди? – хрипло спросила она. – Они хотели меня изнасиловать?

– Мм, почти что.

– И почему они не сделали это?

– Не знаю. Наш друг Кэннон пытался заставить их, но они сбежали.

– Ах, раздери их Разенхренц! Негодяи, что им стоило... – девица разразилась пьяными кефирными слезами. Кэннон быстро продал трупы сдохших собак на мясо хозяину харчевни (за два медяка), подобрал те фрагменты порнографической упряжи, которые не успели украсть, и побежал следом за обнявшейся парочкой.

Имхалай топает ногами, Сесе-пупе хлопает в ладоши.

В замке Гадда, вросшем в пустыню Шема, в темных подвалах, так глубоко спрятанных под землей, что вместо сухой пыльной жары в них царила влажная прохлада, бесновался Имхалай, он же Каламбуй, он же Багалай.

– О, забери их Хрем! Лучшие боевики Йогуры не смогли взять жалкую шлюху... то есть девственницу. Я не могу ждать, желание власти свербит у меня в заднице.

Он прошел несколько кривых коридоров, чьи стены были сложены из пожирающего всякий свет черного гранита. В комнате для колдовства, где столами служили пыльные сейфы из коллекции волшебника, Имхалай скинул плащ, сшитый из пропитанных специальным составом вышедших из употребления ассигнаций Синдии. Затем он надел черные нарукавники, взял кисть, сделанную из бороды председателя Зашемского банка, и, бормоча заклятия, разрисовал свое тело магическими узорами. Затем он повторил весь ритуал, результатом которого стало дымное появление флегматичного демона-секретаря.

– Ну? – без предисловий спросил тот. – Достал товар?

– Нет.

– Почему же ты посмел тревожить нашу контору?

– Потому что я устал ждать, Нурулай-Багадур! – четко, раздельно произнес Имхалай. Сигарета выпала из скривившихся в ужасе губ демона. Его тощее тело затряслось, а руки возделись в непроизвольном жесте защиты.

– Ты знаешь мое имя?!

– Да, я нашел его в справочнике коммерсанта за прошлый год. Но это не главное. Я знаю, что ты играешь на Зашушуйской бирже рабов. Думаешь, это понравится Великому и Кошмарному Доллорию?

Демон, сложившись пополам, упал на колени. Прижавшись лбом к невидимой стене магического круга, он смиренно прижал когтястые длинные пальцы к груди.

– Не надо говорить! Клянусь мамой, я тратил казенные деньги из лучших побуждений. Все деньги, нажитые нечестным путем, я хотел отдать в фонд потерявших работу и покалеченных демонов.

Повелительным взмахом руки, Имхалай прервал этот лживый лепет:

– Мне не интересны твои оправдания. Теперь я стану твоим вторым хозяином. Ступай и принеси девственницу Чиччочеллу из города Йогуры.

Облегченно вздохнув, демон исчез...

* * *

В алебастровом дворце, который стоял за высоченной стеной на главной улице Йогуры – улице Половых Извращений, – в светлой комнате с огромными, обрамленными розовыми шторами окнами, стояла высокая женщина с лицом объевшейся лимонов богини, косыми глазами и засыпанными перхотью волосами цвета прогорклого говяжьего жира. Мешковатое шелковое платье не позволяло разглядеть ее фигуру. Она стояла перед гигантским дубовым ложем, а на ложе среди синих и голубых пуховых подушек валялось распухшее от неумеренной жизни тело ее мужа, самого похожего на большую подушку.

– Я слышала, в городе появился великолепный барабанщик. Хочу его в свой оркестр, – сказала женщина визгливым, капризным голосом.

– Ну не знаю... – томно прошептал ее муж. – У тебя и так достаточно этих патлатых бездельников, Сесе-пупе.

– Я хочу! – она топнула ногой.

– Ну хорошо, хорошо... Эй, кто-нибудь, позовите начальника тайной полиции. И пусть он захватит мой ночной горшок.

Хищно улыбаясь, Сесе-пупе вышла из зала и направилась в свои покои. Никогда еще прихоти жены брата шурина двоюродного брата свекра племянника сводной сестры дяди короля Кефирии не оставались неудовлетворенными. Двадцать человек оркестрантов выполняли одно предназначение – удовлетворять неисчерпаемую похоть Сесе-пупе, которой достался муж-импотент. Они дренькали или дудели в свои инструменты, возбуждая хозяйку, а потом по-очереди пытались удовлетворить ее. Пока это не удалось ни разу. Теперь же при одной мысли о барабанной дроби Сесе дрожала от пожирающего ее желания...

В своих покоях она сбросила платье и принялась крутиться перед огромным бронзовым зеркалом. Ах, какая роскошная грудь – тяжелая до того, что она ходит сгорбившись. Какие полные бедра – не обхватят двое мужиков. Какие длинные ноги – захватывает дух! Закатывая глаза и тяжело дыша, Сесе бросилась в будуар. Нужно было готовиться к прибытию нового любовника.

А тем временем ничего не подозревающий Кэннон, грубо оттолкнув слащаво улыбающегося толстого хозяина харчевни "Хрюкающая колбаса", вошел в свою комнату. Молодой варвар прошел к окну. Каждый шаг сопровождался хлюпающим хрустом – это на полу под подошвами его сапог гибли отряды клопов и тараканов. Воздух наполнился отвратительной вонью. Кэннон отодвинул толстый дубовый брусок и раскрыл полусгнившие ставни. Страшно закашлявшись, он тут же запер окно снова: под окном располагалась помойка. Обстановка комнаты повергала в уныние. На гнилых досках стоял колченогий табурет с лампадой; четыре крысы размером с собаку рычали из соломенного тюфяка. Молодой варвар вынул барабанные палочки и сыграл на их черепах Марш разъяренных горных цыплят. Потом он сгреб подошвами трупы, куски костей и мозгов в угол и столкал их в самую большую дыру в полу. Снизу донесся истошный женский визг и мужское рычание. Удовлетворенный этим, троммелиец рухнул в приятно пахнущую плесенью и крысами мягкость тюфяка.

Он устал, так как ехал на своих собаках с самого утра, да и день сегодня был тяжелый, но несмотря на это, Кэннон спал чутким сном, слыша все шорохи, недоступные уху обычного человека. Поэтому, как только чей-то кулак погрузился в его живот и потревожил печень, он немедленно проснулся. Перед ним, серея во мраке ночи, колебалась чудовищно полная грудь. Она сильно мешала сосредоточиться. Наконец молодой варвар смог пойти наперекор разгорающемуся желанию и закрыть глаза. Когда он открыл их снова, то смотрел уже гораздо выше. Толстые губы, маленькие глаза, нос картошкой и твердые от грязи волосы. Чиччочелла.

– Эй! – мило проворковала она. – Кажется, в меня залезла крыса. Не мог бы ты убить ее?

Девушка кокетливо пожала плечами и потупилась. От жара ее такого близкого тела мысли молодого варвара спутались. Крыса? В нее? И куда же она зале... Его вдруг прошиб пот. Но ведь крыса величиной с собаку! Рывком прижавши грудь к его груди, Чиччочелла схватила троммелийца под мышки и поволокла в коридор. Задыхающийся, сбитый с толку Кэннон успел лишь заметить, что стальной крюк, которым он запер дверь, вырван из нее с корнем. Юная женщина отпустила его у двери своей комнаты. Обессиленный троммелиец прислонился спиной к стене. Они стояли и тяжело дышали, один в смятении, другая – от распирающего его желания.

– Она там! – страстно прошептала Чиччочелла, указывая пальцем с изящно обкусанным ногтем в дверь.

– Кто?

– Крыса...

– Ты же сказала, что она забралась В ТЕБЯ?!

– Да? Ну, я оговорилась. Я хотела сказать – ко мне в комнату. Но, если хочешь, можешь обыскать мое роскошное тело... Все-все!

Она задышала как кузнечные меха. Жар ее тела заставил троммелийца покрыться потом. Она стояла на фоне редких лучиков звездного света, пробивающегося сквозь ветхую крышу. Полная, тяжелая грудь и торчащие из-под нее длинные ноги... И все это полностью обнажено и зовет к себе. Желание разгорелось в Кэнноне как костер на самом сухом кизяке. Он уже почти не мог сдерживаться. О, эти шишковатые коленки! Он вспомнил, как они били дуранца в харчевне. Желание, наконец, достигло высших вершин, и сдерживаться дальше было невозможно. Это было желание убежать как можно дальше. С воплем "Я по нужде!" молодой варвар стремглав ринулся по коридору, спустился по лестнице, пробежал зал, открыл входную дверь и в кровь разбил нос о панцирь того, кто стоял за ней.

– Это он! – сдавленно прохрипел этот некто, царапая вдавившуюся глубоко в грудь бронзу. – Хватайте его!

Плохо соображающий Кэннон отмахнулся от бросившихся на него людей в доспехах и черных шерстяных плащах. Несколько их упало, умываясь кровью, наверное, пытались подобрать рассыпавшиеся по полу зубы. Но их было слишком много. Последнее, что запомнил потерявший сознание троммелиец, – это противный сопливый нос, который он откусил у одного из нападавших.

Имхалай хлопает в ладоши, Сесе-пупе топает ногами.

Когда молодой варвар наконец смог прийти в себя, то обнаружил, что лежит в роскошной кровати, на пуховой перине и подушке с нежнейшей хлопчатой наволочкой белоснежного цвета... вернее, когда-то белоснежного. После того, как немытая голова Кэннона пролежала на ней Хрем знает сколько времени, она стала трупно-серой. Как большая кошка троммелиец вскочил и спрыгнул на пол. У него появилось вдруг желание повернуться, но вместе с тем возник страх увидеть там нечто отвратительное, кошмарное, вселяющее ужас. Дрожа от страшных предчувствий и сжав зубы, Кэннон отер выступивший на высоком лбу пот и повернулся. То, что он увидел, заставляло кровь стыть в жилах. Ужасное, тошнотворно отвратительное зрелище: белая поверхность перины в соответствии с силуэтами человеческого тела была измазана грязью, отпечатавшейся в некоторых местах толстым засаленным слоем. Картина могла вызвать потерю всякой воли и сознания у любого, но не у троммелийца. Последний раз вздрогнув, он отвернулся, чтобы выйти из этой комнаты в другую. Это был огромный будуар, облик которого свидетельствовал о безумии хозяйки. У одной из стен стояла гигантская кровать, по краям украшенная массивно-золотыми столбами отвратительно-бесстыдной формы. Сверху кровать укрывали огромные, многократно сложенные пологи – один розовый, другой голубой, оба с золотой парчой по краям. Потолок и стены были выполнены в виде гигантских картин, вместо рамки которым служили окантовки незакрашенного калифорийского бука. Сцены, изображенные на этих "произведениях искусства", могли вызвать тошноту у слабого человека, ибо там неестественно краснокожие люди в похотливых позах погрязли в извращенных объятиях с себе подобными, животными и даже демонами. Последний подборейский насильник покраснел бы, увидев их, Кэннон же лишь слегка поморщился. У стен стояли статуи из голубовато-молочного нефрита женщины с полной, тяжелой грудью, широкобедрые и длинноногие, впечатляюще мужественные мужчины в столь развратных позах, что они затмевали изображенные на картинах. Кресла, которые занимали промежутки между статуями, были выполнены в виде сидящих на корточках женщин. Груди служили подлокотниками. Рядом с кроватью, на огромном зашемском длинноворсом ковре застыли изможденные люди с железными ошейниками и различными инструментами в руках. Там были флейтист, волынщик, бандурист, арфист и многие другие, даже один с губной гармошкой. Все они со звериным страхом, с каким-то рабским желанием угодить смотрели на женщину, сидящую на кровати. В первую очередь из всего облика ее в глаза бросалась впечатляюще полная грудь, притягивающая плечи хозяйки к низу. Желтая, испещренная родинками кожа отвратительно блестела, потому что на нее намазали целый горшок благоухающих масел. Лицо женщины покрывал слой косметики толщиной в палец: развратно-розовые румяна, кроваво-красная помада, черные, как сажа, брови и ресницы. Волосы, длинные и засыпанные перхотью, были расчесаны на пробор и щедро смазаны маслом. Золота и драгоценных камней на ней было столько, что самый горький пьяница пропивал бы их целый месяц. Голову охватывал платиновый обруч с огромным смарагдом во лбу, каждый палец унизывал безвкусный массивный золотой перстень с бриллиантом, запястья украшали золотые, платиновые и серебряные браслеты, усеянные мелкими бриллиантами, рубинами, сапфирами и александритами. На шее висела золотая цепь с массивными звеньями, а кулон, который утопал в необъятной груди, постыдилась бы надеть самая развязная шлюха. Женщина, неправильно истолковав широко раскрытые глаза Кэннона, раскрыла рот и высунула язык, как собака, увидевшая кость. Она пожирала глазами его коренастую, приземистую фигуру, толстые волосатые пальцы, блестящую лысину, грозящий порвать грязную рубаху живот, кривые, короткие ноги.