Текст книги "Ничей современник. Четыре круга Достоевского."
Автор книги: Игорь Волгин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Преобладание розничной продажи над подпиской объясняется не только теми причинами, на которые указывает Александров, но и относительной неразвитостью самого книготоргового дела. В 1870-х гг. русская читающая публика (особенно мало– и среднеимущая) с подозрением и неохотой вверяла свои подписные деньги в руки многочисленных, но, увы, не слишком надёжных посредников. Более всего страдал, конечно, иногородний подписчик.
«Он совершенно беззащитен, – так определяли положение провинциального читателя “Отечественные записки”. – Его отношения к книготорговцу такие же, как отношения просителя к своему начальству или бывших крепостных к своему барину. Отправил он книгопродавцу деньги с просьбой выслать книги или журналы, и сиди смирно, жди, что книгопродавцу угодно будет сделать. Вышлет он требуемые книги или журналы – ладно; говори: “слава Богу”; нет – и дело с концом; значит, деньги пропали»[107]107
Внутреннее обозрение // Отечественные записки. 1876. Март. С. 151.
[Закрыть].
Подобная участь едва не постигла некоторых подписчиков «Дневника». Книгопродавец Базунов, в магазине которого принималась подписка на «Дневник», внезапно обанкротился и, прихватив с собой 50 тыс. рублей чужих денег, скрылся за границу. Правда, по отношению к Достоевскому он проявил удивительную лояльность и благородство. Писатель с удовлетворением сообщает коллеге Базунова М. П. Надеину, что исчезнувший банкрот «нашёл нужным однако расплатиться со мной и выдал мне все сполна накопившиеся у него подписные деньги за “Дневник”». И Достоевский тут же находит наиболее убедительное, как ему кажется, объяснение подобной щепетильности Базунова: «Я полагаю, он руководствовался всё тем же, неминуемым в сем случае соображением, что мне не отдать всех грешнее, что тут значит взять последнее у того, который в 54 года от роду всё ещё живёт тягчайшим литературным трудом, работает по ночам, к сроку, несмотря на свои две большие болезни…»[108]108
Достоевский Ф. М. ПСС. Т. 292. С. 126.
[Закрыть]
Достоевский верен себе: он ищет нравственные первопричины. Между прочим, сумма подписных денег была не столь велика – около 330 рублей…
И всё же не обошлось без жертв. Так, житель Конотопа Андрей Андреевич Кандыба горестно сообщал Достоевскому, что вследствие банкротства Базунова он потерял-таки подписку на «Дневник». «Таким образом, – сетует Кандыба, – я лишён удовольствия получить журнал уважаемого мною сочинителя, которого сочинения я все имею. В глуши, где только есть забава для ума, – это великое наказание»[109]109
ИРЛИ. Ф. 100. № 29737. CCXI6.5 (письмо от 2 сентября 1876 г.).
[Закрыть].
Достоевский был очень обеспокоен подобными фактами. Вероятно, поэтому в тетрадях Анны Григорьевны иногда дублируются адреса тех подписчиков, которые сочли необходимым подписаться на «Дневник» через книжные магазины.
Не следует думать, что автор «Дневника» занимался исключительно «чистой работой» и не снисходил до таких деталей, как рассылка тиража или публикация объявлений. Нет, Достоевский старался вникнуть в каждую мелочь. Он поддерживал личные отношения со многими петербургскими и московскими книгопродавцами: некоторые из них обращались по делам «Дневника» непосредственно к его автору:
Милостивый государь Фёдор Михайлович.
Покорнейше прошу отпустить сему покупателю 300 э<кземпляров> Вашего журнала № 2 и получить деньги 39 руб. Почему Вы не публикуете, что Ваш журнал продаётся в Москве у Живарёва, а также и принимается подписка, Живарёв это не Базунов, Живарёв делает на деньги. Вот его принцип.
Петербургский книгопродавец Овсянников брал довольно значительное количество экземпляров и сразу же вносил около половины их стоимости. По-видимому, исходя из опыта, он был уверен в успешной реализации.
Косвенные доказательства большого успеха «Дневника» можно обнаружить даже в таких курьёзных фактах, как «зачитка» отдельных номеров на почте. В письме от 18 апреля 1877 г. Дмитрий Васильевич Гире, житель совсем неприметного в то время местечка Каховка Таврической губернии, просит Достоевского вторично выслать мартовский номер «Дневника», поскольку корреспондент убежден «в пропаже или, вернее, зачитке… номера здесь, в месте получения. С некоторого времени… – возмущенно продолжает Гире, – болезнь эта – “зачитка” в почтовых учреждениях или почтовыми лицами не им адресованных изданий из явления эпидемического воистину переходит в хроническое. Я состою подписчиком на Ваше издание по второму году, а настоящая пропажа номера по счету для меня третья. Кого винить?» И подписчик из Каховки предлагает следующий радикальный выход: «Мы, публика, смотрим на Ваше издание как на периодическое – и крайне были бы благодарны, если бы Вы не отказали гарантировать нам верное получение Вашего “Дневника” рассылкой оного – как признаваемого нами издания – через газетную экспедицию»[111]111
РГБ. Ф. 93. Разд. II. Картон 2. Ед. хр. 88.
[Закрыть].
Напрасно Достоевский уверял, приступая к «Дневнику»: «Я никакого журнала не издаю, я хотел бы издавать сочинение и, не имея к тому средств, думаю издать по подписке»[112]112
Достоевский Ф. М. ПСС. Т. 292. С. 71.
[Закрыть]. Читатели видели в «Дневнике» именно периодический журнал и предъявляли к нему – в смысле распространения – соответствующие требования.
Однако каковы объективные показатели бесспорного успеха «Дневника»? Задавшись подобным вопросом, мы попытались перевести эмоции современников Достоевского на сухой язык цифр. Нас интересовали как арифметика этого успеха, так и его география.
К сожалению, в нашем распоряжении нет полных и исчерпывающих данных. Поэтому мы вынуждены ограничиться меньшей частью тиража, именно той, что расходилась по подписке.
Гроссбухи Анны Григорьевны
До сих пор особого внимания не привлекали находящиеся в бумагах А. Г. Достоевской толстые тетради в твёрдом картонном переплёте. В эти тетради Анна Григорьевна с присущей ей педантичностью заносила фамилии подписчиков «Дневника», их домашние адреса и, таким образом, регистрировала просьбы о высылке издания. Нам оставалось проанализировать эти источники. Приводимые ниже подсчёты относятся как к индивидуальной, так и, выражаясь современным языком, ведомственной подписке.
Статистической обработке было подвергнуто около 2020 адресов, занесённых Анной Григорьевной Достоевской в подписную тетрадь «Дневника писателя» за 1877 г.[113]113
ИРЛИ. Ф. 100. № 30729. CCXVI6.18. Л. 1 – 54 об.
[Закрыть] Несомненно, это адреса значительного большинства подписчиков.
Итак, ниже следуют суммарные и дифференцированные подсчеты, относящиеся к 1877 г.:
Полученные цифры не могут не навести на некоторые размышления. Прежде всего бросается в глаза огромное количество населённых пунктов (660), куда достигали номера «Дневника писателя». Можно сказать, что границы его распространения практически совпадали с границами читающей России (увы, до Урала).
Привлекает внимание сравнительно высокий уровень подписки в университетских городах (Казань, Киев, Харьков), а также в традиционных центрах промышленности и торговли (Нижний Новгород, Тифлис, Одесса, Саратов и т. п.).
«Дневник писателя» выписывало большое количество библиотек, клубов, учебных заведений и других учреждений. Очевидно, что о так называемой массовой подписке можно говорить весьма условно, да и то применительно лишь к столицам.
Теперь сопоставим суммарное число подписчиков в Петербурге и Москве с общим их количеством по всей стране. Что мы увидим?
Столицы 478 экз.
Провинция 1542 экз.
Таким образом, подписка на «Дневник» в провинции более чем в три раза превышает суммарную подписку на него в Петербурге и Москве.
Тетрадь Анны Григорьевны заполнена бесчисленными названиями мелких и мельчайших «городов и весей» России: Мценск, Лебедянь, Ливны, Ахтырка, Торжок и т. д. и т. п. – вот по каким пространствам растекается этот неплотный, но сравнительно широкий читательский слой, игнорирующий капризы розничной торговли[114]114
При этом не надо забывать, что жителю Москвы и Петербурга, не подписавшемуся на «Дневник писателя», было несравненно легче купить его у книгопродавцев, нежели, скажем, жителю Трубчевска или Бузулука.
[Закрыть]. К тем полутора тысячам экземпляров, которые расходились в провинции по подписке, допустимо при самой большой осторожности прибавить еще 1000–1200 экземпляров розницы. Таким образом, можно утверждать, что около половины тиража «Дневника писателя» поглощалось провинцией[115]115
По-видимому, в Петербурге обычно расходилось всё же менее 3 тыс. экземпляров (см.: Достоевский Ф. М. Письма. Т. 3. С. 203). Одновременно налаживались постоянные связи с провинциальными книгопродавцами.
[Закрыть]. Отсюда следует, что «Дневник писателя» по характеру своего распространения являлся изданием общенациональным.
Кто же выписывал «Дневник писателя»? На каких ступенях социальной лестницы находились люди, вопрошавшие Достоевского о смысле жизни и требовавшие от него разрешения их житейских и нравственных затруднений?
Тетради Анны Григорьевны, как правило, не содержат сведений о сословном положении подписчиков. Отсутствуют подобные сведения и в других материалах по изданию «Дневника». И всё же тут можно внести некоторую ясность.
Когда после смерти Достоевского в 1881 г. выход только что возобновлённого «Дневника» замер на январском выпуске, вдова писателя приступила к ликвидации всех дел издания. Итогом её многочисленных хлопот явилась огромная записная книга, скрупулёзно зарегистрировавшая расчёты с подписчиками, возврат им денег за недоданные номера и т. п.
Этот пухлый источник[116]116
Книга содержит 1249 листов (РГБ. Ф. 93. Разд. III. Картон 3. Ед. хр. 1).
[Закрыть] свидетельствует не только о распорядительности и практической сметке Анны Григорьевны. В упомянутую книгу наряду с громадным количеством почтовых расписок и подписных квитанций аккуратно подшито и несколько сот писем. Они принадлежат подписчикам «Дневника».
Нет оснований полагать, что в 1881 г. состав подписчиков претерпел сколь-нибудь значительные изменения по сравнению с 1876–1877 гг. Очевидно, новые подписчики «Дневника» рекрутировались из тех же слоёв. Поэтому мы сочли возможным выйти за принятые нами хронологические рамки и проанализировать данные 1881 г.[117]117
Конечно, далеко не все корреспонденты обозначали «своё имя и званье», лишь некоторые из них сообщали сведения подобного рода.
[Закрыть] Они распределяются следующим образом:
Цифры эти имеют, разумеется, относительную ценность, ибо они неполны. Но думается, что в общем тенденция отражена верно и массовый статистический подсчёт (если бы мы располагали необходимыми данными) дал бы те же пропорции.
Книга содержит 1249 листов (РГБ. Ф. 93. Разд. III. Картон 3. Ед. хр. 1).
Конечно, далеко не все корреспонденты обозначали «своё имя и званье», лишь некоторые из них сообщали сведения подобного рода.
Следует оговориться, что состав каждой из перечисленных категорий далеко не однороден: в число военных наряду с прапорщиком входит генерал-майор, к чиновникам принадлежит как инспектор городского училища, так и начальник Варшавской учебной дирекции, к лицам духовного звания относятся как приходской священник, так и епископ. Но если брать эти данные в их совокупности, нельзя не предположить, что основную массу подписчиков «Дневника» составляла мелкая и средняя интеллигенция – тот разнородный, разночинный, образованный и полуобразованный слой, который в 1870-х гг. являлся главным потребителем создаваемых в России духовных ценностей.
Однако в числе подписчиков «Дневника писателя» можно встретить и лиц, принадлежавших к совсем иному социальному кругу. Это, если угодно, весьма знаменательное обстоятельство.
Приведём полностью одно письмо, по своему тону и содержанию резко выделяющееся изо всей эпистолярии «Дневника»:
Динабург 1/2 78
Многоуважаемый Фёдор Михайлович!
Я не получил ноябрьского «Дневника» и был бы очень благодарен, если бы Вы нашли возможность дослать его. Затем прибегаю к Вам за советом и указанием: какую газету или еженедельный журнальчик следует выписать в деревню для чтения в крестьянской семье так, чтобы было недорого, незапоздало, занимательно и дельно. В минувшем году выписывал «Мирское слово» 3-рублевого достоинства, так говорят, что не удовлетворяет. Хотим, говорят, знать, что делается на свете и в особенности за Дунаем, своевременно[118]118
Речь идёт о русско-турецкой войне 1877–1878 гг.
[Закрыть], да чтобы и читать была охота, а то всё как-то скучно.Не откажите также и указать на более подходящие книги для народного чтения, только не с подделкою под народный говор.
Вполне полагаясь на Вашу доброту и снисходительность, с нетерпением буду ждать Вашего ответа на сём же
Ваш истинно преданный и уважающий Вас крестьянин
«Крестьянин» обозначает в данном случае не род занятий, а сословную принадлежность. В другом своём письме к Достоевскому Виктор Фокеевич Соловьёв несколько высокопарно именует себя «смотрителем топлива»[120]120
Достоевский кратко пометил на конверте: «Кочегар. Французские слова» (ИРЛИ. Ф. 100. № 29858. CCXI6.11). В этом письме В. Ф. Соловьёв просит Достоевского давать перевод употребляемых в «Дневнике» французских слов и выражений, а также сообщить о состоянии здоровья Некрасова.
[Закрыть]. Хотя он служит в Динабурге и является по своему социальному положению скорее пролетарием, нежели крестьянином, его связь с деревней ещё вполне осязаема. В этом смысле фигура В. Ф. Соловьёва очень типична для 1870-х гг.
В бумагах Анны Григорьевны мы обнаружили послание ещё одного крестьянина-подписчика «Дневника». Этот читатель, житель Рязанской губернии, пожертвовал после смерти Достоевского свои подписные деньги на «памятник глубокоуважаемому покойнику»[121]121
РГБ. Ф. 93. Разд. III. Картон 3. Ед. хр. 1. Л. 792.
[Закрыть].
Разумеется, нелепо предполагать сколь-нибудь широкое распространение «Дневника» в неимущей и малограмотной крестьянской России[122]122
Немногочисленные деревенские адреса, встречающиеся в списках подписчиков, принадлежат, скорее всего, сельским врачам, учителям, священникам и т. д.
[Закрыть]. Однако даже отдельные факты подобного рода чрезвычайно любопытны: они позволяют судить о проникновении «Дневника» в такие глубины национальной жизни, где встретить его, казалось бы, почти невозможно.
Мы видим, что состав подписчиков «Дневника» достаточно пёстр. Paзличными поэтому были и просьбы о подписке. Некоторые из них несут на себе отпечаток не только личности подписчика, но, так сказать, и его социальной психологии:
Милостивый государь Фёдор Михайлович.
Покорнейше Вас прошу за приложенные при сем на 20 к. марки выслать мне по адресу Ваше издание «Дневник писателя». В случае, ежели он будет мне полезен, то я вышлю на всё годовое издание деньги, а теперь пока на пробу вышлите за январь месяц один номер Вашей Газеты 1876-й год.
Остаюсь в ожидании Ваш подписчик
В. Ордин. Зыряновск5-е февраля 1876 г.
Прижимистый автор письма, будучи человеком деловым, исходит из сугубо практических соображений. Он не считает возможным рисковать своим капиталом, даже в размере двух рублей с полтиной. Имя Достоевского для него слишком ненадёжное обеспечение.
Но для большинства читателей это было достаточно высоким залогом. Достоевский всё-таки не зря говорил Страхову, что его имя стоит миллион.
Глава 5«Все его любят…»
«Дневник писателя» и его корреспонденты
«Как бы в самом деле…»
«Первый № “Дневника писателя” был принят приветливо, – отмечал Достоевский, – почти никто не бранил, то есть в литературе, а там дальше я не знаю»[124]124
Дневник писателя. 1876. Февраль (О том, что все мы хорошие люди…) // Достоевский Ф. М. ПСС. Т. 22. С. 39.
[Закрыть]. Это «там дальше» было огромной и молчаливой terra incognita; молчание, однако, продолжалось недолго. В квартиру номер шесть дома Струбинского на Греческом проспекте стали стекаться письма со всех концов России.
Нас не удивляет громадный объём корреспонденции, полученной Львом Толстым в последние два десятилетия его жизни. Но в 1870-е гг. ни один из русских писателей не ощущал в такой степени биения читательского пульса. Непосредственный контакт между писателем и читателем был скорее исключением, нежели правилом.
«Нам, провинциалам, – пишет автору “Дневника” Х. Д. Алчевская, – каждый писатель представляется чем-то чуть ли не мифическим, недосягаемым, неслыханным и невиданным. Нам доступно читать его, и только. Видеть, слышать, переписываться мы лишены возможности. И в самом деле, что стало бы с писателем, если бы провинциалам вздумалось атаковать его своей перепиской?!»[125]125
РГАЛИ. Ф. 212. Оп. 1. Ед. хр. 56. Л. 1–1 об. (письмо от 10 марта 1876 г.). В своей книге «Передуманное и пережитое» (М., [1912]. С. 63–72) Х. Д. Алчевская, публикуя ответные письма к ней Достоевского, помещает лишь одно своё письмо – от 19 апреля 1876 г. Однако если судить по её собственным воспоминаниям, таких писем было по меньшей мере три. Два из них (от 10 марта и 19 апреля), находящиеся в РГАЛИ, приводятся нами по подлиннику. Местонахождение третьего (хронологически – первого) письма неизвестно.
[Закрыть]
«Дневник писателя» создал важный прецедент. Достоевский стоит у истоков чрезвычайно знаменательной отечественной традиции. Создатель «Дневника» выступал не только как его автор, но и как общественный адресат.
«К концу первого года издания “Дневника”, – вспоминает его метранпаж М. А. Александров, – между Фёдором Михайловичем и его читателями возникло, а во втором году достигло больших размеров общение, беспримерное у нас на Руси: его засыпали письмами и визитами с изъявлениями благодарности за доставление прекрасной моральной пищи в виде “Дневника писателя”. Некоторые говорили Фёдору Михайловичу, что они читают его “Дневник” с благоговением, как священное писание; на него смотрели одни как на духовного наставника, другие как на оракула, и просили его разрешать их сомнения насчет некоторых жгучих вопросов времени»[126]126
Русская старина. 1892. Апрель. С. 206.
[Закрыть].
Архив Достоевского даёт солидное документальное подтверждение слов старого типографа. Ни один из романов писателя не вызывал такого обильного потока корреспонденции. Очевидно, мы имеем здесь дело с одной из закономерностей общественного сознания.
Почему же именно дневниковая проза Достоевского вызвала столь сильный общественный резонанс?
«Дневник» был ориентирован прежде всего на текущую действительность, он был злободневен в самом непосредственном смысле. Но его «второй», подспудный, глобальный слой совершенно неотделим от этого «первого» слоя. Вся органика «Дневника» обусловлена нерушимостью этого единства.
Если выделить чисто событийный пласт «Дневника», он превратится в хронику, в политический комментарий, в фельетон, в ежемесячное обозрение, в серию очерков – он будет чем угодно, но только не тем, чем он являлся на самом деле. Если в свою очередь выпарить из этого слоя «идеологию», понимаемую как простую сумму политических убеждений, тогда придётся иметь дело с достаточно ординарной схемой, тем более фантастической и отвлечённой, чем дальше отнесена она от русла живого исторического потока. Такой подход начисто убивает феноменальность «Дневника» как явления русской культуры.
Читателя привлекала в публицистике Достоевского внутренняя сопряжённость её «глобальных» и «частных» сюжетов, её «тайная» устремлённость к некоему мировому идеалу. Сиюминутное «сейчас» и вечное «всегда» гармонизировались в «Дневнике» творческой волей его автора. Микрокосм неразрывно связан здесь с макрокосмом.
Поэтому в эпистолярии «Дневника» отклики на события мирового значения соседствуют с интимными признаниями юной гимназистки, филиппики крайних консерваторов уживаются с восторгами молодых людей, настроенных весьма радикально, исповеди самоубийц и откровения нераскаявшихся авантюристов чередуются с наставительными сентенциями почтенных отцов семейств.
В генезисе «Дневника» внешняя корреспонденция играла существенную роль. Летом 1876 г., посылая мужу письмо в Эмс, Анна Григорьевна обмолвилась, что на его имя пришло послание от «одного провинциала с грубыми примечаниями на твои статьи». И Анна Григорьевна пренебрежительно добавляла: «Не стоит пересылать»[127]127
Достоевский Ф. М., Достоевская А. Г. Переписка. Л., 1976. С. 223. Очевидно, Анна Григорьевна имеет в виду письмо М. С. Черданцева от 23 июня 1876 г. из Петропавловска (см.: ИРЛИ. Ф. 100. № 29894. CCXI6.13).
[Закрыть]. Достоевский встревожился. «Напрасно, милочка, – отвечал он, – не прислала мне письмо того провинциала, который ругается. Мне это очень нужно для “Дневника”. Там будет отдел: “Ответ на письма, которые я получил”»[128]128
Достоевский Ф. М. ПСС. Т. 292. С. 109.
[Закрыть].
И хотя подобный отдел так и не появился, Достоевский практически непрерывно вёл диалог со своей аудиторией – как на страницах «Дневника», так и путём личной переписки. «…[З]а всё время издания моего “Дневника”, – отмечал писатель летом 1877 г., – я получил и продолжаю получать много писем, подписанных и анонимных, столь для меня лестных и столь одобрявших и поддерживавших меня в труде моём, что, прямо скажу, я никогда не рассчитывал на такое всеобщее сочувствие и никогда не считал себя достойным того. Эти письма я сберегу как драгоценность и – что тут приторного, если я заявляю об этом печатно? Неужто дурно, что я ценю и дорожу общим вниманием? <…> Есть не согласные со мной в убеждениях, те прямо излагают свои возражения, но всегда серьёзно, искренно, без малейших личностей, и в подписанных, и в анонимных письмах, и я лишь жалею, что, по множеству получаемых писем, никак не могу всем ответить»[129]129
Дневник писателя. 1877. Май – июнь (Об анонимных ругательных письмах) // Достоевский Ф. М. ПСС. Т. 25. С. 126. У Достоевского никогда не было, как, например, у Льва Толстого, литературных секретарей (за исключением разве Анны Григорьевны); на обращённые к нему письма он отвечал собственноручно.
[Закрыть].
В письме к Х. Д. Алчевской автор «Дневника» признаётся: «Писателю всегда милее и важнее услышать доброе и ободряющее слово прямо от сочувствующего ему читателя, чем прочесть какие угодно себе похвалы в печати. Право, не знаю, чем это объяснить: тут, прямо от читателя, – как бы более правды, как бы более в самом деле»[130]130
Достоевский Ф. М. ПСС. Т. 292. С. 75. Алчевская отвечала: «…так это и понятно: мне часто из-за пространных фельетонов разных “заурядных читателей” мерещатся пятачки, получаемые ими за строчки» (РГАЛИ. Ф. 212. Оп. 1. Ед. хр. 56. Л. 4 об.).
[Закрыть].
Достоевский недаром выделил последние слова, для него чрезвычайно важно это «в самом деле». Ведь усилия автора «Дневника» были направлены как раз к тому, чтобы сокрушить невидимый вечный барьер, отделяющий того, кто пишет, от того, кто читает написанное, освободить печатное слово от тех условностей, на которые обрекает его публичность, сделать это слово интимным, максимально приближённым к каждому читателю в отдельности. В общем, – свести (а вернее – поднять!) печатную речь до уровня устной (или хотя бы эпистолярной) речи.
Достоевский ценил в читательских письмах не только искренность, но и сам способ её выражения. Однократность письменной речи, её единичность и неповторимость как бы восстанавливали в его глазах тончайшую, интимнейшую связь между словесностью и остальным универсумом, между литературой и не-литературой – связь, существовавшую во времена древних пророков и расторгнутую дальнейшим развитием культуры.
Собственно, сам «Дневник писателя» был печатной попыткой восстановить человеческое общение на «допечатном уровне», разрушить отчуждение, снять условности, присущие публичному собеседованию.
Для эпистолярии «Дневника» характерна та исключительно высокая степень свободы, с какой читатели обращались к его автору. Установка «Дневника» на интимность была точно оценена его аудиторией: тональность читательских посланий как бы корреспондировала с тональностью самого издания.
«Я получил сотни писем изо всех концов России, – не без гордости признавался Достоевский, – и научился многому, чего прежде не знал… Во всех этих письмах если и хвалят меня, то всего более за искренность и прямоту. Значит, этого-то всего более и недостаёт у нас в литературе, коли сразу вдруг так горячо меня поняли. Значит, искренности и прямоты всего более жаждут и всего менее находят»[131]131
Достоевский Ф. М. ПСС. Т. 292. С. 284.
[Закрыть].
Прерывая двухгодичное издание «Дневника» для работы над новым романом, Достоевский тепло прощался со своими читателями: «Я… прямо считаю многочисленных корреспондентов моих моими сотрудниками. Мне много помогли их сообщения, замечания, советы и та искренность, с которою все обращались ко мне»[132]132
Дневник писателя. 1877. Декабрь (К читателям) // Достоевский Ф. М. ПСС. Т. 26. С. 126.
[Закрыть].
Остановимся на тех письмах, в которых содержится оценка «Дневника» как издания.
«Ваша мысль гениальна…»
«Ваша мысль гениальна – издавать “Дневник”», – писал Достоевскому некто Гребцов из Киева[133]133
Достоевский и его время. Л., 1971. С. 272.
[Закрыть].
Впрочем, имелось мнение совершенно противоположное:
Милостивый государь Фёдор Михайлович, не приходило ли Вам когда-нибудь в голову, что Вы своим изданием «Дневника» в ступе воду толчёте или, что то же, занимаетесь переливанием из пустого в порожнее? Если Вам это не приходило в голову, то для нас, читателей Ваших, это ясно как Божий день. И если мы пишем Вам настоящее письмо, то с искренним желанием посоветовать Вам бросить издание бесполезного и даже бесталанного «Дневника», а заняться сочинением повестей и романов, которыми Вы действительно доставляете удовольствие, а главное, пользу публике. С истин, и проч. Жигмановский, Андреевский[134]134
Волгин И. Л. Письма читателей к Ф. М. Достоевскому. С. 188–189.
[Закрыть].
За месяц до появления этого послания Достоевский сообщал в «Дневнике»: «Из нескольких сот писем, полученных мною за полтора года издания… лишь два письма оказались абсолютно враждебные». Однако во всей эпистолярии «Дневника» нам не удалось более обнаружить ни одного отзыва подобного рода. Отсюда следует, что, если бы мы захотели сравнить положительные и абсолютно отрицательные отклики на «Дневник писателя», мы не смогли бы этого сделать из-за фактического отсутствия последних.
Да, лишь в одном-единственном читательском письме был почти дословно воспроизведён уже известный нам тезис Скабичевского о том, что автору «Дневника» следует заниматься исключительно беллетристикой. Большинство читателей думало совершенно иначе. Тот же Гребцов пишет о «Дневнике»: «Все его любят – именно любят. Любят за то, что Вы просто, без всяких литературных форм приличий и обряда пишете как бы письма к знакомым… Вы просто, без учёной физиономии подходите к самым глубокомысленным вопросам, к тому, что у всякого наболело, и затрагиваете эти вопросы прямо, откровенно, без тени аффектации или “научности”»[135]135
Достоевский и его время. С. 272.
[Закрыть].
Последнее замечание знаменательно: «ненаучность» «Дневника» воспринимается читателями как момент сугубо положительный. «Я хочу прочесть тёплое, задушевное письмо, – пишет А. И. Дейниковский из местечка Гадяч Полтавской губернии, – а такое слово я нашел только (да, почти только) в вашем “Дневнике”. Извиняюсь за сей P. S., в котором и дерзнул иметь суждение, я, уездный, недоучившийся учитель»[136]136
ИРЛИ. Ф. 100. № 29692. CCXI6.4. Письмо от 6 декабря 1876 г.
[Закрыть].
Житель местечка Богач всё той же Полтавской губернии М. М. Данилевский полностью разделяет мнение своего земляка: «Признаюсь, что я узнал о Вашем “Дневнике” только в августе и с тех пор не могу оторваться от него; лучшего ничего я не читал. По-моему, Вы в “Дневнике” сразу возвысились над всеми писателями нашими, а может быть, и заграничными»[137]137
Там же. № 29690. ССХ16.4. Согласно почтовому штемпелю, письмо отправлено 13 ноября 1876 г.
[Закрыть].
Итак, если Жигмановский и Андреевский считают публицистику Достоевского полным падением, то другие читатели, наоборот, расценивают успех «Дневника» прежде всего как успех Достоевского-писателя.
Для развития этого успеха Достоевскому даже предлагается бескорыстная читательская помощь. «Коли нет у Вас фактов резких и поражающих, – пишет Гребцов, – заведите у себя корреспондентов; я на первый раз к Вашим услугам. Господи, сколько страшных возмутительных историй, сколько трагических и потрясающих случаев мог бы я Вам сообщить»[138]138
Достоевский и его время. С. 273.
[Закрыть].
Автор письма предлагает Достоевскому то, что практически уже осуществлялось на деле: целые главы «Дневника» вырастали порой из небольшого читательского отклика, из факта, из «случая»[139]139
Укажем несколько таких писем: С. Е. Лурье от 13 февраля 1877 г. (ИРЛИ. Ф. 100. № 29768. ССХI6.7), Д. В. Карташова от 10 мая 1876 г. (Там же. № 29737. CCXI6.7), К. И. Маслянникова (РГБ. Ф. 93. Н.6.63), М. А. Юркевича от 11 ноября 1876 г. (ИРЛИ. Ф. 100. № 29911. CCXI6.14).
[Закрыть].
Впрочем, большинство корреспондентов просто выражали своё личное отношение к «Дневнику»: «Если бы можно было сейчас, сию минуту очутиться возле Вас, с какой радостью я обняла бы Вас, Фёдор Михайлович, за Ваш 1 февральский “Дневник”. Я так славно поплакала над ним и, кончив, пришла в такое праздничное настроение духа, что спасибо вам. Мать»[140]140
Вопросы литературы. 1971. № 9. С. 181.
[Закрыть].
Такой тон вряд ли возможен при обращении в «обычный» журнал. Доверительность «Дневника писателя», его мощное, резко выраженное личностное начало, его высокое духовное напряжение, его исповедальность – всё это не могло не производить глубокого впечатления на читателя, уставшего от холодной риторики охранительной и либеральной печати.
Конечно, среди корреспонденции «Дневника», как и среди любой редакционной почты, попадаются письма маловыразительные, а порой – и курьёзные. Так, некто О. З. Левин из Самары, излагая принципы совершенно новой, «открытой» им философии, просит писателя высказаться в «Дневнике» в пользу его, Левина, наукообразных идей. На этом письме Достоевский кратко пометил: «Доморощенный философ (вздор)»[141]141
ИРЛИ. Ф. 100. № 29757. CCXI6.7. Письмо от 15 апреля 1877 г. Прилагая к письму изложение своего сочинения «Единство физических сил с точки зрения гипотезы непрерывного творчества эфирных частиц из небытия на границах пространства», Левин говорит, что защищаемые им идеи «слишком жизненны для того, чтобы они прошли бесследно для истории развития русской мысли».
[Закрыть].
Однако, как правило, речь в письмах идет о предметах достаточно серьёзных. Это относится даже к тем самодеятельным стихотворным упражнениям, изрядное количество которых мы находим в архиве писателя.
Не будем высокомерно игнорировать эти неуклюжие откровения неистребимого поэтического духа. Ведь нас в данном случае занимают не столько творческие способности авторов, сколько то, как реальные исторические обстоятельства влияли на их музу, какие струны затрагивал в них «Дневник писателя».
Житель города Киева Агафангел Архипов пишет: «Не вините за экспромтное послание, вызванное отчасти и Вашим уважаемым “Дневником писателя”, которому, сказать мимоходом, я сочувствую вполне… О многом поговорить бы с Вами… Буду, если пожелаете, посылать Вам время от времени кое-что. Много, конечно, не обещаю, но будет достаточно, как, надеюсь, увидите сами».
Сделав такое обнадёживающее заявление, Архипов переходит от прозы к стихам. Они называются «Ф. М. Достоевскому (многоуважаемому автору “Дневника писателя”)»:
Всюду – грустные картины:
Поникая головой,
Тщетно ищем мы причины —
Отчего наш край родной,
Русский край патриархальный —
Эпопейный, идеальный,
Отчего он так упал…
Обносился, обветшал?..
В деревнях везде тоскливо:
Голод песен не поёт…
Только вот он, торопливо
В кабачок мужик идёт…
Там веселье разливное:
Молодецкое, хмельное,
Хлещет шумно, через край…
Вот он где, заветный рай![142]142
Там же. № 29641. CCXI6.2. Письмо от 30 апреля 1877 г. На конверте помета Достоевского: «Стихи».
[Закрыть]
Эти стихи любопытны тем, что они, по признанию их автора, вызваны чтением «Дневника». И если, например, киевлянин Гребцов пишет Достоевскому: «Вы слишком благодушны: Вы словно игнорируете всю тьму и неурядицу»[143]143
Достоевский и его время. С. 272.
[Закрыть], то другого киевлянина – Архипова это кажущееся «благодушие» не может ввести в заблуждение. Стихи – в данном случае очень точный камертон.
Один читатель требовал от Достоевского более острой социальной критики. Другой – эту критику ощущал и даже откликался на неё стихами. И у того, и у другого имелись свои резоны.
От публицистики в её «чистом» виде действительно можно было бы ожидать большей остроты (вернее, большей определённости). Но «Дневник», как мы уже неоднократно отмечали, имел свою собственную «сверхзадачу», при осуществлении которой его автор стремился избежать «лобовых» решений. При этом критика, объективно присутствующая в «Дневнике», действовала особенно эффективно как раз в силу своей «художественной зашифрованности».
Но, может быть, «Дневник» оказывал столь сильное воздействие лишь на неискушённую провинциальную публику и оставлял вполне равнодушными людей, так сказать, более «литературных»? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к читателям такого рода.
Забытая ныне писательница К. В. Назарьева, признаваясь в своём «священном уважении» к Достоевскому, между прочим замечает: «Каждый выпуск Вашего “Дневника” будит столько хороших струн в нашем подавленном обществе, что нет слов выразить, как хороша Ваша мысль делиться с обществом теми впечатлениями, которые Вы получаете в течение м<еся>ца. Ваша “Кроткая” – это верх психического анализа страдания. Вы – поэт страдания. Вы самый симпатичный, самый глубокий наш писатель».
Назарьева, можно сказать, принципиально не отделяет «чисто» художественное творчество Достоевского от его «дневниковой прозы». Ей в голову не приходит препарировать Достоевского так, как это делают Скабичевский и другие критики. В своём письме она (совершенно естественно, «наивно»!) ставит публицистику «Дневника» в один ряд с «Бедными людьми» и «Кроткой»[144]144
Письма К. В. Назарьевой полностью опубликованы нами в журнале «Вопросы литературы» (1971. № 9. С. 179–181).
[Закрыть].
В юности знавший Достоевского профессор Харьковского университета Н. Н. Бекетов (брат деда А. А. Блока) пишет автору «Дневника»: «Фёдор Михайлович, пользуюсь правом, данным вами всякому читателю “Дневника” сказать несколько слов. Не забыл я вас, хотя было мне всего 19 лет, когда я с вами расстался – с тех пор вы всё продолжали ваш неустанный труд изучения человеческой души. Чтение ваших произведений – это беседа с собственной совестью – до того они имеют общечеловеческий всеобъемлющий смысл. Прекрасная явилась у Вас мысль делиться с публикою своим душевным сознанием всего творящегося вокруг нас»[145]145
РГБ. Ф. 93. Разд. II. Картон 1. Ед. хр. 75.
[Закрыть].
Один из постоянных корреспондентов Достоевского, упоминавшийся нами прозаик и критик Всеволод Соловьёв отзывается о «Дневнике» почти в тех же выражениях, что и весьма далёкие от литературы читатели: «Дорогой мой голубчик, Фёдор Михайлович, сейчас прочёл июньский “Дневник” Ваш и совершенно нахожусь под его впечатлением… Прочтя его один раз, я уже, кажется, помню наизусть каждое Ваше слово, мне хотелось бы просто съесть эту дорогую тетрадку»[146]146
Письмо от 3 июля 1876 года // Вопросы литературы. 1971. № 9. С. 182.
[Закрыть].
