Текст книги "Контекстуальность онтологии и современная физика"
Автор книги: Игорь Прись
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Часть I
Контекстуальный реализм и философия Витгенштейна
«(…) Реализм не идеальности, а правила, трактующий реальные инстанциации не как приближения к чему-то бы ни было, а как применения, корректные или некорректные, правила» [88, p. 20].
Глава1
Контекстуальный реализм
В качестве первичного фундаментального понятия мы выбираем понятие реальности. По определению реальность такова, какова она есть. Это определение категориальное [75; 82]. Оно устанавливает логический статус понятия реальности, а не определяет её свойства. О реальности как таковой нельзя ничего сказать позитивного. Не имеет смысла строить теорию реальности как таковой. Можно, однако, содержательно изучать те или иные виды или области реальности. Обыденная реальность (дома, деревья, люди, обыденные вещи), физическая реальность (кварки, электроны, атомы, галактики), математическая реальность (числа, аксиомы, теоремы), социальная реальность (государства, границы, правовые системы, социальные статусы) и другие виды реальности различны по своей природе, которая требует своего выяснения. Тем не менее они реальны в одном и том же смысле, определяемом концептом реальности.
Концепт реальности в результате исторического развития человечества и возникновения новых видов и типов реальности обогащается. Он может в известной мере корректироваться. Квантовая физика, например, вносит коррективы в наши представления о реальности. Квантовая частица не классическая частица. Она как бы может одновременно находиться в разных точках пространства, и не имеет смысла говорить о её траектории. Понимание природы квантовой реальности требует понимания роли квантового «наблюдателя». Выявляются также новые виды социальной реальности. Например, Маурицио Феррарис вводит в социальную онтологию «онтологию документов» [208; 209]. В результате развития вычислительной техники и информатизации общества возникли понятия цифровой и информационной реальностей. И так далее. В то же время в обозримой перспективе сам концепт реальности не может измениться. Как мы уже сказали, реальность просто такова, какова она есть. К тому же, с каким бы сложным видом реальности мы не имели дело, в конечном итоге мы всегда отталкиваемся от обыденной реальности, которая никуда не исчезает.
Если бы концепт «реальность» с лёгкостью менялся или определялся по нашему желанию, он перестал бы быть подлинным концептом реальности. Подлинный концепт реальности должен быть укоренён в самой реальности, а не введён теоретически. Он нам необходим. Для того чтобы действительно иметь дело с реальностью, действовать в реальном мире (а действовать можно лишь в реальном мире), мы должны владеть подлинным концептом реальности, не уводящим нас в мир иллюзорный, не блокирующий нас в наших действиях, не способствующий конформизму и принятию той актуальной социальной реальности, которая нас окружает и, как правило, требует изменений.
Реализм предполагает измерение реальной ангажированности субъекта – ангажированности с реальностью (а другой ангажированности не бывает). Антиреализм игнорирует это измерение. В этом смысле, как пишет Мишель Битболь, он страдает от этического дефицита [95]. Другими словами, у антиреалиста нет концепта реальности или же этот концепт специфический, не подлинный. «Реальность» антиреалиста на самом деле не реальность. Подлинный концепт реальности требует наличия чувства реальности, возникающего в нашей жизни, конкретной практической деятельности. Это чувство может ослабнуть или исчезнуть, как это имеет место, например, у скептиков и постмодернистов1616
То же самое может произойти и в обыденной жизни. Лев Толстой, например, в преклонном возрасте говорил, что наша жизнь – это сон, а не подлинная жизнь.
[Закрыть].
Эйнштейн считает, что чувство реальности, которое есть у учёного, сродни религиозному чувству: «У меня нет лучшего выражения, чем термин “религиозная”, чтобы выразить веру в рациональный характер реальности и её доступность, по крайней мере частичную, для разума человека. Когда это чувство отсутствует, наука вырождается в лишённый смысла эмпиризм». ([534]. Цитируется в [210, p. 110], а также в [95, p. 8].) Как отмечает Мишель Битболь, реализм сближается с религиозной установкой, понятой не в догматическом, а партисипативном смысле. Витгенштейн, в свою очередь, указывает на измерение ангажированности у подлинно верующего человека [436, § 373], [535, p. 85].
Измерение ангажированности отсутствует в метафизических доктринах. Представление метафизического реалиста о (пред)определённой реальности «внешнего мира» догматически фиксирует ту или иную идентичность вещей, свойств и отношений. Приписывание (метафизическим) интенциональным реалистом так называемым интенциональным объектам (красной шапочке, единорогу, воображаемому другу, золотой горе и так далее) статуса реальных объектов, как это делает, например, Маркус Габриель в рамках своей гиперлиберальной онтологии, создаёт между субъектом и реальностью воображаемую преграду, мешающую ему действовать (в реальности) и познавать (реальность) [222]. Платонистская субстанциализация норм приводит к представлению об имманентном несовершенстве и вторичности вещей нашего мира; идеал (подлинная реальность) оказывается никогда не достижимым. Феноменологическое представление об автономных явлениях (феноменах), раскрывающих себя из самих себя, уводит от реальности в сферу видимости и в конечном итоге в сферу чистой субъективности [84]. (Например, у Жан-Люка Мариона первичным понятием является понятие феномена [302–306].)
Как сказано выше, концепт реальности предполагает чувство реальности. Оно вырабатывается прежде всего в обыденном опыте, на практике. Перцепция, и в первую очередь визуальная перцепция, играет фундаментальную роль в его формировании. То, что в обыденной жизни мы воспринимаем при помощи наших органов чувств при нормальных условиях и выражаем в языке, реально. Это утверждение имеет семантическое измерение (можно также сказать: аналитическое, логическое). То есть оно имеет отношение к самому определению того, что мы называем «реальным» и «реальностью». Наиболее общие обыденные (и не только обыденные) предложения – «осевые предложения» Витгенштейна типа «Существуют физические объекты», «Это рука», «Земля существовала задолго до моего рождения», «Вода кипит при температуре 100 градусов по Цельсию», которые он анализирует в своей последней работе «О достоверности», – имеют измерение логической достоверности (между логическим, нормативным и концептуальным имеется связь; осевые предложения можно также интерпретировать как нормы или же как концептуальные схемы). Любое рациональное мышление (а другого и не бывает) предполагает существование осевых предложений, которые принимаются без обоснования. Поэтому скептицизм ложен. Скептический вопрос (сомнение) может быть осмысленным лишь тогда, когда действительно есть специфические основания его задавать. И в этом смысле позиция подлинного скептика может быть лишь локальной и временной. Глобальный же скептицизм вообще не имеет смысла. Скептик неправомерно трактует наши наиболее фундаментальные убеждения (мнения, верования), укоренённые в нашей форме жизни, как если бы в них имело смысл сомневаться, как если бы они могли оказаться ложными, подобно многим другим нашим убеждениям.
Из сказанного следует, что понимание перцепции играет фундаментальную роль для понимания концепта реальности. Мы будем различать интенциональную и неинтенциональную компоненты перцепции (некоторые философы считают, что перцепция всегда интенциональна. Вместе с Жосленом Бенуа мы, однако, отвергаем это положение [76]). Для обозначения неинтенциональной (компоненты) перцепции, между которой и реальностью нет никакой дистанции, мы вводим технический термин «Ощущаемое» (фр. le sensible)1717
См. примечание 3 на с. 25.
[Закрыть]. Мы утверждаем, что первичная (неинтециональная, не концептуализированная) перцепция, Ощущаемое, и есть сама реальность – по крайней мере что касается окружающего нас обыденного мира.
Ощущаемое как сама реальность относится к категории реального. Оно таково, каково оно есть. Образно говоря, Ощущаемое есть точка соприкосновения внешнего мира («ощущаемого» в смысле того, что ощущается, – объекта) и мира внутреннего («ощущаемого» в смысле субъективного ощущения). Точнее говоря, это исходная точка разделения реальности на внешний мир и мир внутренний, которые в концептуальном плане вторичны по отношению к первичной реальности – ощущаемому. Субъективный и объективный миры, онтология, интенциональный перцептивный опыт вторичны. Последний представляет собой, так сказать, нормированный (измеренный при помощи нормы) неинтенциональный перцептивный опыт. Соответствующая нормативность и есть его интенциональность; норма есть интенция1818
У Витгенштейна и Канта общим является прагматическая критика семантики. Для обоих суждения, представляющие собой прагматические нормативные акты, и пропозициональные содержания (а не концепты) первичны. Оба философа также разделяют положение о нормативном характере интенциональности (именно Кант впервые понял нормативный характер интенциональности). Другими словами, оба нормативные прагматисты [452]. Корректируя феноменологию, в частности феноменологию Гуссерля, мы интерпретируем интенциональность как имплицитное в-правило (норму), а гуссерлевское «наполнение» интенциональности как витгенштейновскую спонтанность, то есть корректное (обосновываемое) его применение [335]. Эта позиция совпадает с позицией Бенуа, согласно которой интенциональность есть норма, а гуссерлевское наполнение интенциональности есть удовлетворение норме [71; 84; 488].
[Закрыть]. Эта норма-интенция вырабатывается в реальности, исходя из неинтенционального опыта. Она не навязывается извне, безотносительно к реальным условиям своего существования. Она, следовательно, зависит от контекста (конкретных обстоятельств) и сама применяется в контексте, корректно или нет. Неинтенциональная перцепция (реальность) измеряется при помощи (реальных, то есть вырабатываемых в реальности) норм, формируя мир явлений, в рамках которых интенциональная (то есть уже нормированная, концептуализированная) перцепция идентифицирует реальные объекты, структуры, свойства и так далее. В случае корректного применения нормы-интенции она является «наполненной» (вместе с Жосленом Бенуа мы интерпретируем понятие «наполненной интенции» Эдмунда Гусерля как корректное применение нормы [71; 84, ch. 6]) (см. также сноску 18). Таким образом, контекстуальный реализм, о котором идёт речь, может быть также назван неметафизическим «интенциональным реализмом» или неметафизическим «нормативным реализмом» [75]. Подлинный реализм, который не игнорирует укоренённость норм (правил, концептов) в реальности, есть одновременно и то и другое.
Метафизические интенциональный и нормативный реализмы отрывают нормы (интенции) от контекста их употребления. Тем самым они их субстанциализируют. Нормы-интенции, однако, не существуют (не реальны) сами по себе, не обладают автономией и не натурализуются в буквальном смысле как части природной реальности. Сами по себе они идеальны, то есть относятся к категории идеального, отличной от категории реального. Они реальны лишь в том смысле, что укоренены в реальности, то есть имеют реальные условия своего существования и применения, могут быть выявлены, если употребить терминологию Витгенштейна, в рамках «форм жизни» и соответствующих «языковых игр», то есть в контексте. Подробнее контекстуальный реализм в витгенштейновских терминах мы рассмотрим в следующих двух главах.
Укоренённость норм (концептов, интенций, теорий, смысла и так далее – любой идеальности) в реальности мы будем понимать в смысле удовлетворения следующим двум условиям: подходящести и адекватности.
Подходящесть нормы означает, что у неё есть область своей применимости, которой она соответствует. В этом смысле выбор нормы может быть истинным или ложным: истина есть соответствие. Например, устоявшаяся физическая теория, которую мы в Части II интерпретируем как норму/правило (укоренённая в реальности концептуальная схема) в смысле философии позднего Витгенштейна, истинна, если она соответствует области своей применимости – своей «форме жизни». Механика Ньютона истинна в области своей применимости, то есть, грубо говоря, в окружающем нас обыденном мире. С точки зрения релятивистской, механика Ньютона оказывается ложной или приближённой теорией. Она «ложна» или приближённа в том смысле, что неприменима или плохо применима в области применимости релятивистской теории. Здесь мы сталкиваемся с тем, что сам статус быть нормативным или фактическим зависит от точки зрения: фактическое может быть преобразовано в нормативное и наоборот. Теория Ньютона возникла как подтверждённая на опыте истинная эмпирическая теория. Затем она приобрела статус нормы и логическую достоверность. Наконец, с точки зрения СТО или квантовой механики она оказывается приближённой или ложной теорией, теряет свой нормативный статус.
Условие адекватности означает корректность применения нормы/правила – в Главе 2 мы будем говорить о витгенштейновском правиле, или сокращённо «в-правиле» – в конкретных условиях (контексте) в рамках области своей применимости, «формы жизни». Очевидно, что удовлетворение второго условия предполагает удовлетворение первого. Именно благодаря удовлетворению второму условию между теорией и реальностью устанавливается интимная связь, позволяющая познать сами вещи. Здесь мы сталкиваемся с проблемой следования правилу. Согласно Витгенштейну, мы следуем правилу «слепо», «инстинктивно» (но не иррационально).
Различие между условиями подходящести и адекватности несколько условно. Применение концепта (нормы, теории) спонтанно; оно корректно или нет. То есть в общем случае мы не удовлетворяем сначала условию подходящести, а затем условию адекватности. Мы не начинаем с проверки, что данный концепт является «истинным» концептом – чтобы это проверить, необходимо иметь концепт концепта, – не применяем концепт двухэтапным, так сказать, образом.
Отметим, что мы будем употреблять термины «норма», «правило», «концепт» (или «концептуальная схема») как эквивалентные, взаимозаменяемые. Для этого имеются следующие основания.
Под «правилом» обычно понимают эксплицитную норму. Можно, однако (и мы так и поступим), говорить об эксплицитном или имплицитном правиле и, соответственно, об эксплицитной или имплицитной норме. Далее, для Канта и Витгенштейна концепт – правило. И всякое правило можно рассматривать как концепт или концептуальную схему в широком смысле. Наконец, отметим, что и концепты, и правила употребляются в суждениях и действиях, которые корректны или нет, то есть имплицитно нормативны. В частности, корректность эпистемических суждений регулируется эпистемическими нормами. Суждения и действия – имплицитно нормативные явления – мы полагаем, что можно так сказать, – именно потому, что они представляют собой применения концептов, которые корректны или нет. Как отмечает Брэндом, применение концептов предполагает взятие обязательств и ответственность за их выполнение, содержание которых артикулируется этими концептами [129, p. 110].
Укажем также, что в рамках своего аналитического прагматизма Брэндом развивает «смысл-употреблениеанализ» и прагматическую теорию категорий, трактуемых как априорные экспрессивные метаконцепты, делающие эксплицитными универсальные имплицитные черты употребления дескриптивных эмпирических концептов (и вообще любой автономной лингвистической практики) и прагматически опосредованные семантические связи между различными словарями [129; 450–451].
Связь между нормативным и алетическим модальным словарями тоже прагматически опосредованная. В терминологии Брэндома первый достаточен, чтобы специфицировать практику, позволяющую употребить второй. На самом деле, это утверждение делает эксплицитным и развивает позицию Вильфрида Селларса, согласно которой «модальности – транспонированные нормативности» [129]. Поздний Витгенштейн, мы утверждаем, для которого деонтическая и алетическая модальности определяются формой жизни, её «грамматикой», придерживается аналогичных позиций. В частности, мы согласны с Питером Хакером, что у Витгенштейна необходимость имеет нормативную природу: «То, что мы называем необходимыми истинами, истины не описательные, а нормативные, то есть выражения правил» [453].
«Тезис Канта-Селларса», утверждающий, что модальные метаконцепты имплицитны в любом употреблении эмпирических концептов (и, согласно Брэндому, это верно для всех категориальных метаконцептов, а не только модальных) также содержится в имплицитном виде у Витгенштейна [129, p. 96–97; 451; 455]. В самом деле, у Витгенштейна всякое осмысленное употребление языка и, в частности, употребление обыденных эмпирических концептов предполагает принятие так называемых «осевых предложений», которые относятся к «грамматике» или правилам языковых игр и форм жизни. Например, глобальный скептицизм, ставящий под сомнение абсолютно всё, в том числе и все осевые предложения, на самом деле, согласно Витгенштейну, бессмысленная позиция.
Будучи скорее философом сознания, а не языка, Витгенштейн также призывает бороться «против зачаровывания нашего интеллекта средствами нашего языка» [436, § 109]. В частности, он отмечает, что наши утвердительные предложения не всегда утверждения фактов, а сингулярные термины не всегда отсылают к референтам-объектам. Селларс, в свою очередь, считает, что скептицизм и догматическая метафизика принимают за дескриптивные и те выражения, которые играют экспрессивную роль.
Принимая во внимание вышесказанное, наряду с выражением «контекстуальный реализм» мы можем также употреблять выражения «концептуальный реализм»1919
Но это не концептуальный реализм в смысле Брэндома, утверждающий концептуальную артикулированность самой реальности. С нашей точки зрения реальность как таковая не имеет никакой концептуальной структуры, поскольку сама концептуальность вторична. (Но это не означает, что реальность нечто бесформенное. Понятие бесформенности уже предполагает применение концептов.) Та или иная структура идентифицируется в ней в контексте при помощи тех или иных норм, сам выбор которых зависит от контекста.
Если же интерпретировать Брэндома в том смысле, что корректное применение концептуальной схемы к реальности идентифицирует в ней реальную структуру, и что вне концептуальной схемы невозможно говорить об определённой реальности, то концептуальный реализм Брэндома можно принять. Таким образом, концептуальный реализм Брэндома лучше рассматривать как относящийся к уже кон-цептуализированной реальности – устоявшейся форме жизни.
[Закрыть], «семантический реализм», «интенциональный реализм», «нормативный реализм», но не в метафизическом, а в контекстуальном смысле. Плюрализм «реализмов» оказывается лишь видимым.
Условия подходящести и адекватности – это также условия на подлинные концепты, смысл и интенциональность. Псевдоконцепты, псевдосмысл и псевдоинтенциональность оторваны от реальности. Подлинные концепты, смысл и интенциональность вырабатываются в реальности, питаются реальностью, которая служит для них почвой. В частности, представление об автономных смыслах, образующих, если использовать выражения Жослена Бенуа, «государство в государстве» или «государстве вне государства», было распространено во второй половине XX века в аналитической философии [86]. Такой метафизический «семантический реализм» есть, на самом деле, семантический идеализм. С точки зрения контекстуального реализма Бенуа пишет: «(…) Я не противопоставляю смысл реальности. Я их различаю, что не то же самое» [87, p. 103].
Для более наглядного и целостного восприятия предлагаемой позиции можно представить себе, что акцент в выражениях «контекстуальный реализм», (контекстуальный) «нормативный реализм», (контекстуальный) «интенциональный реализм», (контекстуальный) «семантический реализм», (контекстуальный) «концептуальный реализм» и так далее может свободно смещаться. Речь идёт о двух неразделимых аспектах контекстуального реализма. Реальный объект (то есть определённая конкретная вещь) может быть дан (данным) лишь в рамках некоторой точки зрения, описания, интенции (как формата описания), применения концепта, нормы или теории, которые его не создают, а идентифицируют (то есть объект существует не в силу концептуальной схемы и так далее; в противном случае позиция была бы идеализмом). То есть наш реализм интенциональный, нормативный, концептуальный, «перспективистский», семантический, контекстуальный (вещи приобретают свою идентичность лишь в контексте) – акцент делается на первом слове указанных выше выражений. И при этом, с другой стороны, сами интенция, норма, теория, точка зрения, концептуальная схема, смысл и так далее являются внутренними в том или ином контексте, укоренены в реальности, которую они идентифицируют. В этом (и только этом – не категориальном) смысле они реальны. То есть наш интенциональный (нормативный и так далее) реализм есть реализм (относительно интенциональности, нормы и так далее) – акцент делается на втором слове указанных выше выражений.
Мы будем также говорить о реальности контекста, или о контексте как самой реальности. Контекст подразумевается; он не может быть определён. В противном случае это был бы не контекст, а определённый объект. В рамках контекстуального реализма все реальные объекты укоренены в контексте – реальности. Благодаря этому, в зависимости от контекста, они могут варьировать свою идентичность. Как утверждает Бенуа, контекстуальность – фундаментальное эпистемологическое и онтологическое свойство реальности [87, ch. 1]. То, что не обладает этим свойством, не реально.
Понятие контекста хорошо известно из аналитической философии языка. Например, индексикальные выражения истинны или ложны не сами по себе, а в контексте. Мы будем, однако, оперировать более общим и менее определённым понятием контекста, содержание которого раскрывается лишь в рамках философской позиции, которую мы называем контекстуальным реализмом.
Вкратце, контекст есть там, где имеет смысл говорить об истинных или ложных высказываниях (корректных или некорректных действиях), но не о предопределённости их истинности или ложности (корректности или некорректности) : в этом смысле контекст – это определённость без предопределённости. Высказывания, суждения и действия первичны. Они – употребления концептов в контексте. Понятие контекста, таким образом, возникает там, где возникают концепты, нормы, язык и их применения. Как пишет Бенуа, «что касается понятия контекста, то «контекст возникает лишь там, где начинается эта нормативная игра в реальности, которую в том или ином смысле называют «мыслью». Сам контекст, однако, (…) остаётся безмолвным» [75, p. 88]. Контекстуальное и концептуальное (или нормативное) идут рука об руку. Нельзя понять одно, не поняв другое. Парадигматические случаи употребления языка (концептов, норм) – деконтекстуализированные, тогда как новые случаи – по определению контекстуальные: контекст – это всегда новизна. Витгенштейновские языковые игры контекстуальны, что также означает, что они не автономны, а укоренены в реальности.
Поскольку контекст – это непредопределённость, новизна, он есть там, где есть обоснование постфактум: контекст не иррационален, он предполагает рациональность. Контекст есть там, где фрагмент реальности, реальный объект может менять свою идентичность, превращаться в другой реальный объект.
Итак, как уже было сказано, образно говоря, контекст есть там, где есть укоренённость в реальности, интимная связь с ней. Он есть там, где смысл, нормы (правила), концепты питаются самой реальностью, которая играет роль почвы для них. Поэтому можно также сказать, что контекст есть сама реальность. Только в контексте можно говорить о полнокровном смысле, концептах, нормах, которые противостоят псевдосмыслу, псевдоконцептам и псевдонормам. Контекст есть там, где удовлетворяется введённое выше условие адекватности (условие подходящести можно отнести к более широкому контексту). Он есть там, где есть реальное бытие, реальный объект.
Выше мы ввели понятие «Ощущаемое», ссылаясь на обыденный перцептивный опыт. Речь может идти о перцептивном опыте, приобретаемом посредством любого из шести органов чувств или их комбинаций. Визуальная перцепция играет, однако, особую роль. Классическое понятие объекта было сформировано именно на базе визуальной перцепции.
Можно, однако, расширить понятие неинтенционального перцептивного опыта – ощущаемого – на другие и удалённые от обыденной жизни области реальности, так что можно также говорить об ощущаемом в физике (например, можно «ощущать» фрагмент субатомной реальности или фрагмент космологической реальности), математике, социальной сфере и так далее. (В качестве альтернативы можно вообще отказаться от понятия ощущаемого в областях, удалённых от обыденного опыта. То есть можно говорить о социальной реальности, математической реальности, реальности кварков и чёрных дыр и так далее как о реальностях, которые не ощущаются.) О реальном объекте мы будем говорить как об объекте ощущаемом, то есть объекте, укоренённым в соответствующей области реальности, «форме жизни».
Эпистемология модерна сталкивается с «проблемой доступа» субъекта (мысли, концептов, языка) к реальности, которая на самом деле псевдопроблема. Контекстуальный реализм обращает внимание на то, что мы сами являемся частью обыденной, физической, социальной и других видов реальности. Как таковые они не концептуализированы. Мы способны получить тот или иной осознанный «доступ» к ним лишь в том случае, если мы уже выработали соответствующие концепты и овладели ими, то есть способны корректно их применять. То есть субъективность – это нормативное «движение» в самой реальности. Философия модерна вводит дуализм субъекта и объекта с самого начала и, как следствие, не может его преодолеть. У нас дуализм с самого начала отсутствует. В Части II это позволит, например, нам устранить проблему наблюдателя и неразрывно связанную с ней проблему измерения в квантовой механике. Проблемы интерпретации, с которыми сталкивается современная физика, обусловлены неверными предпосылками философии модерна (постмодернизм есть лишь крайнее проявление модернизма).
Физическая реальность как таковая – неконцептуализированное физическое Ощущаемое. Это физическое Ощущаемое, однако, не всегда и не всякому «дано» – не в смысле данного (определённого) объекта (то есть чего-то, что имеет идентичность), а в смысле «данного» неконцептуализированного (не имеющего определённости) фрагмента физической реальности (хотя тот факт, что речь идёт о физической реальности, уже предполагает известную минимальную концептуализацию при помощи физических концептов)2020
Поэтому о «фрагменте реальности» можно говорить как о «данном» в смысле уже существующей его минимальной концептуализации и нельзя говорить как о «данном» в смысле его будущей концептуализации как нового объекта. Или же о неконцептуализированном фрагменте реальности можно говорить как о данном, применяя понятие «данное» в другом смысле. Таким образом, мы сближаем понятие «данного» как определённого данного – объекта – и понятие данного как ещё неопределённого фрагмента реальности.
[Закрыть]. Просто фрагмент реальности нам не дан, подобно явлению или объекту2121
Мы говорим о данности явления и о данности объекта в рамках явления. Но можно также, как это делает Кант, отождествлять данный нам объект и соответствующее явление.
[Закрыть]. Он может быть нам «дан» или нет в том смысле, что мы, так сказать, можем находиться в нём, контактировать с ним или нет. Такая его «данность» – необходимое условие для его последующей концептуализации в том или ином контексте. Как уже было сказано выше, концептуализация, о которой идёт речь, не произвольное навязывание фрагменту реальности идентичности извне, а идентификация в нём того или иного объекта (той или иной идентичности) в том или ином контексте. Наша позиция – контекстуальный реализм, а не идеализм. В частности, наша позиция не конструктивизм. Например, в физике идентификация объекта при помощи теории не есть его конструирование. В этом смысле физический опыт и физический объект не несут «теоретической нагрузки». Они просто таковы, каковы они есть (это означает, что как «корреляционизм», так и «антикорреляционизм», пытающийся преодолеть «корреляции», ложные позиции).
Для того чтобы оказаться в контакте с тем или иным определённым фрагментом реальности, необходимо его предварительно минимальным образом концептуально очертить, то есть оказаться в контакте с некоторым неопределённым (или «недоопределённым») фрагментом реальности – «формой жизни». Данность «неопределённого фрагмента реальности» – это данность «формы жизни». Употребляя терминологию Витгенштейна, скажем, что не только существование определённых объектов, но и вид или тип самого Ощущаемого, предполагает ту или иную «форму жизни». Ощущаемое – это то, что превосходит концептуализированную, объективированную форму жизни. Это то, из чего возникает новый объект. То есть форма жизни определяет Ощущаемое не положительным, а отрицательным образом.
В рамках формы жизни идентифицируются парадигматические (реальные, укоренённые в реальности и поэтому Ощущаемые) объекты, а также новые (не предопределённые) объекты – фрагменты реальности, которые до той или иной своей идентификации не имели идентичности. Идентификации нового объекта предшествует «данность», которая не есть данность объекта, а есть простое присутствие фрагмента реальности Ощущаемого (всё же, как уже отмечено выше, некоторая минимальная данность в этом присутствии очерченного фрагмента реальности имеет место), с которым субъект вступает в контакт в рамках формы жизни.
Приведём несколько примеров.
Идентификации бозона Хиггса как реального объекта («элементарной частицы») в результате применения теории, проведения многочисленных экспериментов, статистической обработки экспериментальных данных предшествовало некоторое физическое Ощущаемое, исследование некоторого фрагмента реальности в рамках Стандартной модели и практики её применения, которые играли роль физической формы жизни. Вне этой формы жизни не только бозон Хиггса не мог бы быть дан, «открыт», но не мог бы быть «дан» и соответствующий фрагмент физической реальности, физическое Ощущаемое, в котором бозон был обнаружен. Бозон Хиггса не был сконструирован при помощи теории и опыта. То есть соответствующий физический опыт бозона не несёт «теоретической нагрузки». И он не был «открыт» в метафизическом смысле, как (пред)определённый объект внешнего мира, объясняющий сам себя. Он, как уже сказано, был идентифицирован. В результате применения физической теории в контексте он приобрёл идентичность.
Тау-нейтрино не было открыто «вдруг». И понятие «тау-нейтрино» не было определено сразу. Оно формировалось постепенно, как теоретически, так и на опыте. То есть постепенно очерчивался и уточнялся фрагмент реальности, в котором позже тау-нейтрино и было идентифицировано, а затем окончательно установлено («открыто»). Краткая история такова [111] : понятие (и соответствующий символ) «тау-нейтрино» было введено в 1977 году. В 1979 году было доказано, что нейтральная частица, присутствующая в тау-распаде, нейтрино. Существование тау-частицы как третьего нейтрино (тау-нейтрино) – изоспин-партнёра тау-лептона – было окончательно установлено между 1981 и 1986 гг., тогда как её свойства были точно определены в 1989 году на экспериментах по электрон-позитронным и протон-антипротонным столкновениям. В 2000 году наблюдалось взаимодействие тау-нейтрино с материей [111].
Приведём пример из ещё более ранней истории физики. Эйнштейн и Инфельд пишут [Einstein 1938 : 157–158] :
«Вначале концепт поля был не более чем средством, облегчающим понимание явления с механической точки зрения. (…) Признание новых концептов шло неуклонно, пока понятие поля не затмило собой понятие субстанции. Было осознано, что в физике случилось нечто важное. Была создана новая реальность, новый концепт, для которого не было места в рамках механического описания. Медленно и в борьбе концепт поля занял лидирующее место в физике и стал одним из основных физических концептов. Для современного физика электромагнитное поле так же реально, как реален стул, на котором мы сидим».
Такого рода преобразование концепций в полнокровные концепты, идентифицирующие новые и хорошо установленные определённые реальности, в физике происходит постоянно. Известно, например, что Гейзенберг не верил, что мысленные эксперименты с одиночными атомами могут быть реализованы. Тем не менее они стали реальностью (см., например, [232]). Аналогичным образом в реальность «превратились» концепты чёрной дыры, бозона Хиггса, гравитационных волн и другие.
Подобно тому как можно иметь дело с тем или иным неконцептуализированным (если у него нет необходимой теории), а лишь очерченным, или слабо концептуализированным, фрагментом физической реальности, можно иметь дело с неконцептуализированным фрагментом социальной реальности – неконцептуализированным социальным Ощущаемым. В отсутствие соответствующих концептов социальные явления могут восприниматься как социальное Ощущаемое, как просто социальная реальность в её самости (ipseity). Тот или иной фрагмент социальной реальности (социальное Ощущаемое) доступен (первоначально, так сказать, в «сыром виде», а не в виде определённых социальных объектов, явлений, сущностей) нам лишь в рамках той или иной социальной формы жизни. Если мы ничего не знаем о некоторой области социальных явлений, даже постановка самого вопроса о том, что происходит, будет невозможной. Концептуализация начинается там, где мы делаем различия, ставим интересующие нас осмысленные вопросы и ищем на них осмысленные ответы.
