Текст книги "Тайны Великой Скифии. Записки исторического следопыта"

Автор книги: Игорь Коломийцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

Практически то же утверждает и востоковед Сергей Кисилев: «Значительные массы населения карасукского времени являются новопришельцами в Минусинскую котловину. Если судить по их физическим особенностям, то следует считать Северный Китай той областью, откуда они направились к Енисею. На новых местах карасукцы встретились со сравнительно редким андроновским населением, по-видимому, быстро объединившимся с ними в культурном отношении. Параллельно шло и этническое скрещивание – об этом говорят метисные типы. Вместе с тем, сохранились и древние коренные группы» ^{102}. Кисилев указал на явное сходство характерных карасукских кинжалов с так называемыми монетными ножами эпохи Чжоу.

Таким образом, становится ясно, что перед нами не кто иные, как потомки тех европеоидных завоевателей, которые в середине II тысячелетия до нашей эры покорили Китай при помощи боевых колесниц. Это они создали государство Чжоу, где смешались с этническими китайцами, образовав новый, метисный антропологический тип. Это их черноволосые жители Поднебесной именовали «ди», «динлинами» или просто – «рыжими дьяволами», а современные лингвисты ошибочно называют тохарами.

Общество, созданное пришельцами с Юга, оказалось преимущественно кочевым и достаточно развитым. Историк Эльга Вадецкая указала на имущественное и социальное неравенство у карасукцев, выделяя захоронения жрецов и жриц, а также знатных воинов – колесничих. Служителей культа и знать хоронили раздельно, и тех и других под высокими курганами. У первых на груди находят полированные медные диски, размером до десяти сантиметров в диаметре. Эти своеобразные зеркала, возможно, служили амулетами-оберегами. В могильниках вождей и воинов, кроме традиционных наборов колесничих, встречаются «массивные поясные пряжки, наподобие ярма. Пряжки всегда лежат возле пояса, рядом с ножом» ^{27}. Очевидно, этот атрибут колесничего крепили к широкому поясу, чтобы в бою с его помощью управлять лошадьми, оставляя свободными руки ратника.

Если вы еще не забыли – отдельные ученые выводят этих европеоидных круглоголовых «китайцев» с территории нынешней России, указывая на фатьяновскую культуру боевых топоров как возможную прародительницу данного этноса. На этом, в частности, настаивает историк Лев Клейн: «Фатьяновская культура сопоставима с карасукской по археологическим данным. Круглая бомбовидная с отчлененной невысокой вертикальной шейкой карасукская керамика не имеет местных корней в Сибири, выглядит там чуждой и появляется внезапно, а для фатьяновской те же формы и та же выделка в предшествующий период были обычны. Есть стилистическое сходство и в вещах. Грибовидные формы карасукских кинжалов и ножей повторяют грибовидный обушок фатьяновских боевых топоров, а в одном случае на фатьяновском топоре обушок оформлен в виде головы медведя – можно усмотреть в этом истоки традиции скульптурных наверший в виде голов животных на рукоятках карасукских кинжалов» ^{106}.

Действительно, «фирменным стилем» карасукских мастеров были необычные формы рукояток, в первую очередь, кинжалов и ножей. Они оканчивались изящно выделанными головками животных: горных козлов, лошадей, баранов, оленей. Ничего подобного не встречалось до того у других народов Азии и даже Европы ^{213}. По сути дела, карасукцы оказались первым этносом, принесшим традиции художественной обработки металлов в Алтайский регион. Их предшественники – афанасьевцы и андроновцы выплавляли из меди и бронзы лишь самые простые, порой примитивные вещи, лишенные какого бы то ни было украшательства. Именно в искусстве карасукской эпохи некоторые ученые видят истоки знаменитого скифского «звериного стиля» ^{93}.

Вместе с тем карасукцы, внесшие немалый вклад в культуру будущих скифов и сарматов, никак не могут претендовать на звание их прямых предков, в первую очередь ввиду особенностей своего антропологического типа. Очевидно, в данном случае они, скорее, «учителя», а не «пращуры». Но тогда возникает вполне резонный вопрос – куда исчезли потомки столь яркой и самобытной культуры? Какой исторический народ стал наследником европеоидных завоевателей Китая?

В поисках хунну

В VII веке до нашей эры карасукские племена оказались вытеснены с территории легендарной Гипербореи новыми пришельцами. Возможно, они ушли назад, на юг, в степи Монголии и Северного Китая. Но китайские летописи этого времени ни ди, ни динлинов, ни даже жунов возле своих границ не фиксируют. Главным врагом Поднебесной, согласно всем историческим хроникам этой страны, примерно с того же времени или даже чуть раньше становятся северные кочевники, известные под именем хунну или сюнну. Кто же они такие и откуда пришли к рубежам Китая?

Споры по этому вопросу продолжаются среди ученых уже давно. Вот, что пишет об этом историк Николай Крадин, автор книги «Империя хунну»: «Традиционная историография уводит начальные этапы истории хунну во II тысячелетие до нашей эры, отождествляя их с народами «жун» и «ди», проживавшими к Северу от китайцев, начиная с эпох Шан и Инь. Однако в последнее время ряд ученых подверг сомнению достоверность летописных текстов, относящихся к доханьской истории хунну. Также нет единства и в вопросе предков хунну. Одни исследователи видели истоки хуннскойкультуры в населении, оставившем так называемые «плиточные могилы» на территории Монголии и Забайкалья (Гумилев, Сосновский, Сэр-Оджав). Другие авторы усматривают черты протохуннской культуры в ряде «скифо-сибирских» памятников Саяно-Алтая и Казахстана (Полосьмак, Заднепровский). Наконец, третья группа ученых связывает истоки хуннской культуры с так называемыми культурами «ордосских бронз», складывающимися примерно с XIII века до нашей эры (Вареное, Комиссаров, Коновалов, Миняев, многие китайские археологи)» ^{114}.

Таким образом, к настоящему времени среди ученых имеется, по меньшей мере, четыре различных подхода к происхождению этих восточных кочевников. Поначалу, опираясь на мнение древнекитайских историков, их полагали потомками европеоидных завоевателей Поднебесной, тех самых «жунов» или «ди». После выхода трилогии Льва Гумилева большинство российских историков, вслед за этим авторитетным специалистом, стали искать корни хунну за Байкалом, среди коренных народов Восточной Сибири ^{57}. Речь идет о так называемой «культуре плиточных могил», оставленной племенами таежных охотников на зверя. В антропологическом плане это были ярко выраженные сибирские монголоиды, внешностью напоминающие бурятов, тунгусов или эвенков, то есть низкорослые, с плоскими и широкими лицами, круглыми головами, очень узкими глазами и приплюснутыми носами. По уровню развития люди этой культуры пребывали в дремучем каменном веке.

В начале 90-х годов новосибирская исследовательница Наталья Полосьмак попыталась отыскать новые пути решения проблемы происхождения хунну. С ее точки зрения, истоки данного этноса уходят в казахские степи и алтайские нагорья. Хунну, по мнению этой исследовательницы и ее единомышленников, являлись ближайшими родственниками скифов и сарматов ^{162}.

Кроме того, многие российские и китайские ученые видят истоки общности этих кочевников в культуре «ордосских бронз». Ордос – это плато в Северном Китае, на границе пустыни Гоби. А какие там были «бронзы», нам расскажет монгольский историк Цултэм из Улан-Батора: «Ученые монголоведы полагают, что вторая половина II тысячелетия до нашей эры отмечена в Монголии как период высокого развития металлоплавления и появления знаменитого карасукского стиля в искусстве, о чем свидетельствуют изображения скульптурных голов диких животных с длинными ушами, большими глазами, огромными рогами на бронзовых ножах, кинжалах, шильях, навершиях и других предметах. Центром распространения и производства карасукских бронз были Монголия и Ордос» ^{206}.

Понятно, что «ордосские бронзы» – всего лишь иное имя той же карасукской культуры. Находки вещей этой уникальной археологической общности обнаружены на огромной территории: от Западного Китая и Восточного Казахстана до Алтая и Прибайкалья. То есть точно там же, где летописи Поднебесной чуть позже отметят бытование северокитайских кочевников – хунну. Может быть, карасукцы и есть протохунну? Китайские археологи, например, смело именуют «хуннскими» многочисленные карасукские наскальные изображения колесниц в Монголии и Синьцзяне (Западном Китае). Если так, то хуннская цивилизация на самых своих ранних этапах должна быть отнесена вовсе не к миру таежных охотников каменного века, а, напротив, к белокожим индоевропейским завоевателям на боевых колесницах. Подобную точку зрения давно отстаивают западные ученые. Известный американский исследователь Мак-Говерн категорически утверждает, что хунны – не кто иные, как потомки европеоидных жунов и ди. Классик отечественной истории Лев Гумилев с ним решительно не согласен. Сопоставление «жунов» и «хунну» в некоторых китайских летописях он объясняет «опиской» древних авторов ^{57}.

Что же, главный принцип исторического следопыта – не принимать ничего на веру. Сравним две основные версии происхождения хунну и, прежде всего, попробуем взглянуть на этот народ глазами их ближайших соседей – китайцев. Древние хроники Поднебесной содержат о них немало любопытных сведений.

Во-первых, в расовом отношении эти кочевники, безусловно, являлись метисами, причем с преобладанием европеоидных черт внешности. Сам же Лев Гумилев отмечает: «В знаменитом китайском барельефе «Битва на мосту» конные хунны изображены с подчеркнуто большими носами» ^{59}. Известно, что орлиные, «выступающие» носы, густые бороды и бакенбарды отмечались не только у хунну, но даже у их китайских потомков. Во-вторых, хунны, подобно европейским кельтам, были недружны меж собой, непокорны и недисциплинированны, дробились на множество враждующих родов, которые лишь в III веке до нашей эры легендарный вождь – шаньюй Модэ (Маодунь) сумел собрать в единый кулак. В-третьих, они отчего-то полагали себя настоящими китайцами и поэтому все время стремились поселиться на землях Поднебесной, охотно перенимали тамошний язык, обычаи, нравы, одежду. И, наконец, религия хунну представляла собой культ героических предков, что само по себе тоже сближает кочевников с миром западных индоевропейцев, особенно с мировоззрением древних италийцев и кельтов.

Наибольшее количество сведений о хунну оставил знаменитый китайский историк Сыма Цянь, который жил во II веке до нашей эры и явно симпатизировал этим варварам ^{192}. Нравы соседей казались ему вполне цивилизованными, законы – простыми, четкими и легкими в исполнении. Чего не скажешь о китайских обычаях того времени. Когда Сыма Цянь попытался высказаться в поддержку одного известного полководца, окруженного в Степи отрядами хуннских всадников и вынужденного сдаться, историка бросили в тюрьму и оскопили. Для сравнения государственных порядков замечу, что китайский военачальник, попавший в плен, был окружен почетом и уважением, впоследствии ему передали в управление целую провинцию кочевой державы.

Если верить древней легенде, приведенной в сочинении Цяня, то хунну произошли от потомков мифической китайской династии Ся, которые во главе с наследником последнего императора Шун Вэем бежали к варварам и породнились с ними. Гумилев по этому поводу замечает: «Согласно этой традиции, хунны возникли из смешения китайских иммигрантов и степных кочевых племен. Несомненно, что эти легендарные сведения лишь очень приблизительно отражают историческую действительность. Однако было бы неправильно отрицать в них рациональное зерно» ^{57}.

Итак, наш великий историк признает, что одним из компонентов создания нового этноса вполне могли выступить сами китайцы. Влияние культуры Поднебесной на становление хуннского этноса практически никем из специалистов не оспаривается. Но с кем же должны были перемешаться «черноголовые» обитатели долины Хуанхэ, чтобы породить бородатых орлиноносых кочевников? Неужели с сибирскими монголоидами?

Необходимо заметить также, что этнические китайцы всегда особо выделяли хунну из числа прочих обитателей северокитайских степей, отнюдь не считали их дикарями. Напротив, китайские летописи их именуют «небесными гордецами». Видимо, «гордецам» было от чего задирать свои европейские носы даже пред лицом самовлюбленных жителей Поднебесной. Несмотря на преимущественно кочевой образ жизни, они прекрасно знакомы с обработкой металлов, гончарным делом и земледелием. «В северных землях стужа наступает рано, и хотя это создает неудобство для посадки проса, хунну его сеют», —сообщают нам китайские хроники. Уже при первых упоминаниях этих кочевников историки Поднебесной отмечают существование у них «латной конницы».То есть не просто всадничества, а тяжеловооруженной кавалерии скифского типа, что для той эпохи было самым совершенным видом организации войск. Сыма Цянь пишет, что одежда этих варваров состояла из штанов и кафтана, который подпоясывался широким поясом из кожи или материи. Богатые украшали его металлическими бляхами или пряжками ^{192}. То есть речь идет о костюме, традиционном для всех обитателей Великой степи того времени, включая скифов и сарматов.

Эти сведения подтверждаются археологами. В большинстве известных науке могильников этих восточных кочевников: Ноин-Ула, Ильмовая Падь, Черемуховая Падь, Иволгинское городище были обнаружены наборные пояса с бронзовыми бляшками, деревянно-роговые асимметричные луки, подобные скифским, но несколько длиннее и, непременно, бронзовые зеркала. Если кто помнит, то зеркала в ту эпоху выступали в качестве ритуальных принадлежностей и впервые встретились нам в могильниках карасукских жрецов.

Керамика хунну оказалась решительным образом не похожа на примитивную посуду неолитических охотников Сибири. Вообще, уровень профессионального мастерства в обработке металлов, гончарном деле, ткачестве или выделке кожи у этого этноса был несравненно выше, чем у всех его предшественников по региону. Как полагают исследователи, в хуннском обществе существовал определенный слой ремесленников, внутри которого навыки древнего искусства передавались из поколения в поколение.

Заглянем теперь в гробницы вождей этого племени. Хотя по ряду особенностей они отличны от сармато-скифской курганной традиции – хунну предпочитали грунтовые могильники, обложенные деревом или каменными плитами, сверху могилу обозначала порой лишь груда булыжников – тем не менее, материальная культура хунну в целом роднит их с прочими степными народами Евразии.

Кроме того, некоторые находки в хуннских захоронениях позволяют рассмотреть внешний облик прославленных воинов древнего Востока. «Двойной интерес представляют вышитые портретные изображения из Ноин-Улы. Это не только предметы искусства, —замечают в совместной статье известный востоковед Сергей Руденко и все тот же Лев Гумилев, – но и памятники антропологические. Дарвин утверждает, что физиогномика при расовой диагностике имеет весьма большое значение. На первый взгляд, портреты не могут изображать хуннов, так как монголоидность выражена крайне слабо. Высказывались предположения, что это вещи либо греко-бактрийского происхождения, либо изображения скифских воинов греческой работы из Причерноморья» ^{178}.

Как видим, внешность хунну, насколько она известна науке, также отнюдь не свидетельствует об их таежном, сибирском происхождении, но, напротив, прямо указывает на западные, европейские корни этого племени.

Антропологические исследования, предпринятые в самое разное время, в принципе подтверждают наши догадки. Академик Георг Дебец, один из основоположников отечественной антропологии, хотя и относил данный этнос к «палеосибирской расе», подчеркивал существенность европеоидного компонента в этногенезе хунну ^{71}.

Современный питерский антрополог Илья Гохман, более детально изучивший особенности строения древних черепов из различных захоронений этой культуры, утверждает, что в целом хунну «не являются потомками предшествующего им населения культуры «плиточных могил», но с другой стороны краниологические особенности хуннов Иволгинского могильника и городища в отличие от представителей Ильмовой Пади позволили утверждать, что на территории северного Забайкалья один из компонентов, входивших в состав хунну, правда не основной, восходит к местному населению» ^{43}. Иначе говоря, на самой северной окраине своей кочевой империи (и только там) эти европеоидно-китайские кочевники брали в жены аборигенок из числа таежных монголоидных племен.

Достаточно ли одного этого факта, чтобы выводить предков загадочных хунну из неолитического Забайкалья? Труды Льва Гумилева, увлекавшегося идеями пантюркизма, вне всякого сомнения, искажают суть хуннской цивилизации, преувеличивают монголоидность данного этноса (причем, монголоидность сибирского, а не китайского типа) и недооценивают индоевропейское начало в этногенезе этого народа.

Лев Николаевич, к примеру, много сил приложил, чтобы доказать: язык, на котором говорили северокитайские кочевники, родственен тюркскому. А как же иначе, если вышли хунну, с его точки зрения, из дебрей сибирской тайги. В то время как западные ученые-лингвисты (Дерфер, Бенциг) категорично утверждают: «можно с уверенностью сказать, что язык сюнну не был ни тюркским, ни монгольским»и вообще, не происходит из недр алтайской языковой семьи ^{{16, 72, 73}}.

Между тем исторические хунну имели не только собственную уникальную речь, но и развитую письменность. Китайская летопись «История Троецарствования» рассказывает, к примеру, об обмене посольствами между Поднебесной и Фунаном, древним царством, расположенным на территории Камбоджи (245–250 годы нашей эры). При этом участник дипломатической миссии, некто Кань Тай, вернувшись сообщает о фунанцах: «Они имеют книги и хранят их в архивах. Их письменность напоминает письменность хуннов» ^{129}. Не мешает заметить, что камбоджийцы употребляли в то время древнеиндийский шрифт, так называемый «брахми».

Что же у нас, таким образом, получается? Есть исторический народ хунну из северокитайских степей, который, по сведениям ханьцев, в течение многих столетий обладал письменностью, но никто не смог обнаружить ни одного хуннского текста. С другой стороны, имеются древние манускрипты на «брахми» таинственного народа «тохаров», о существовании которого никаких сведений в китайских архивах по неизвестной науке причине не сохранилось. Кроме того, по всей территории позднейшего распространения хунну археологи обнаружили изумительные изделия мастеров карасукской культуры, но не ведают, какому этносу ее приписать.

У древних индусов существовала притча о слоне и трех слепцах. Вы ее, наверняка, знаете. Один ощупал хобот и утверждал, что слон – это толстый канат, другой обнял ногу и думал, что животное напоминает колонну, третий держался за хвост и уверял всех, что зверь подобен тонкой веревке. Не пора ли ученым разных специальностей преодолеть комплекс индийских незрячих мудрецов и признать, наконец, что археологические карасукцы, лингвистические тохары и хунну китайских летописей – суть один народ – потомки индоевропейских завоевателей Поднебесной.

Нашествие зверей

Между тем не только европеоидная внешность хунну по идее должна была насторожить ученых – сторонников забайкальского происхождения этого племени. Еще более показательно искусство кочевников. Вот, что сообщает, к примеру, все тот же Лев Гумилев в книге «Гунны в Азии и Европе»: «Раскопки царского погребения в Ноин-Уле, где лежал прах шаньюя Учжелю, скончавшегося в 18 году нашей эры, показал, что для тела хунну брали китайские и бактрийские ткани, ханьские зеркала, просо и белый рис, а для души – предметы скифского «звериного стиля»…» ^{62}

Действительно, исследование Ноил-Улинского кургана, осуществленное в 1924 году русским ученым-подвижником Петром Козловым, открыло человечеству воистину фантастический мир. В гробнице вождя кочевников обнаружилось огромное количество вещей, выполненных в особой технике: крылатые волки, летающие кони, драконы, львы с хвостами, оканчивающимися головой хищной птицы и многое другое ^{111}. Приемы художественной обработки металла у хунну несколько отличались от скифских или сарматских, но истоки этого творческого направления, очевидно, были едины для всех степных евразийских народов.

Впрочем, сам Гумилев склонен объяснять культурную общность кочевников простым подражательством: «…скифы, у которых, как показали открытия Козлова и Руденко, хунны заимствовали знаменитый «звериный стиль»»,с его точки зрения, являлись просто «учителями» последних ^{57}.

Если следовать логике отечественного классика исторической науки, молодые «пассионарные» племена Северного Китая в III веке до нашей эры неожиданно и без видимой причины вдруг полюбили искусство исчезающих скифов Причерноморья и отчего-то приняли его близко к сердцу – «брали для души».Но «звериный стиль», создание фантастических чудовищ, как многие наверняка догадываются, был не просто способом украшения вещей, оружия и предметов обихода, а целостной мировоззренческой системой, построенной на уникальных принципах восприятия Вселенной. Это мир Богов-чудовищ: Драконов – символов безжалостного Времени и Грифонов – порождения жестоких сил Природы, ее Высших Законов. Получается, что хунну лишь слепо копировали красивые скифские поделки, не сознавая их внутреннего, глубинного смысла? Но почему же тогда их собственный «звериный стиль» столь уникален и богат неповторимыми фантастическими созданиями? Или вместе с искусством они восприняли и религию скифов и сарматов?

Впрочем, евразийский «звериный стиль» – явление в мировой культуре настолько необычное, что неплохо было бы уделить ему чуточку нашего внимания. Хотя шедевры этого прикладного искусства и украшают крупнейшие музеи мира, споры среди искусствоведов и историков о том, что же оно собой представляло и, главное, где зародилось, продолжаются по сей день. Шествующие Звери появились на нашей планете, с точки зрения ученых, внезапно и чрезвычайно быстро распространились по просторам Евразии. Надо сказать, это были далеко не любые твари Божьи. Кроме того, среди них имелись создания, не существующие в Природе, явный плод человеческого воображения. Историк Дмитрий Савинов отмечает, что в начале I тысячелетия до нашей эры «весьма близкие, а иногда идентичные изображения фантастического хищника встречаются в самых разных культурах: от Китая эпохи Чжоу до Балкан и Греции (где они присутствуют, в частности, на серебряных беотийских фибулах IX–VIII веков до нашей эры)» ^{181}.

Персонажей «звериного стиля» было не так много, особенно, если сравнить с разнообразием реальных представителей животного мира. Их изображения подчинялись определенным канонам. Зверей размещали в пространстве не как попало, а строго по трем зонам, очевидно, в соответствии с представлениями древних индоевропейцев о строении Мирового Древа. К высшей, небесной сфере относились существа, созданные для полета: птицы, грифоны, грифо-бараны, фантастические крылатые кони. К средней, сугубо земной – представители мира копытных. И, наконец, существовала нижняя, подземная зона, где правили хищники ^{93}. Правда, некоторые звери, к примеру кабан, наделялись свойствами «медиатора», то есть посредника между мирами. Видимо, учитывалось то обстоятельство, что он, хотя и относится к копытным, но весьма агрессивен.

Любое иное перемещение зверя из одной зоны в другую означало конфликт Миров, передававшийся сценами терзания и насилия. Популярнейшим сюжетом в этой связи стало изображение нападения хищников на травоядных или конечного результата такого столкновения – тела жертвы в пасти у охотника. Но вот что удивительно: в этой извечной борьбе Жизни со Смертью симпатии древних художников были, очевидно, на стороне атакующих и убивающих ^{121}. По крайней мере, там, где вместе с копытными изображался хищник, именно он становился центральной фигурой композиции. Терзание и гибель воспринимались, таким образом, как отражение Высших Законов Мироздания, а Смерть – как круговорот Жизни на Земле.

Еще одной чертой данного творческого направления был прикладной, подчас бытовой его характер. Академик Михаил Артамонов отметил по данному поводу: «Это стиль искусства, органично связанного с вещами практического назначения – оружием, конским снаряжением, одеждой, поражающий своей приспособленностью к ограниченным, заранее заданным формам этих вещей, изумительной изобретательностью и использованием пространства, компактностью и экономной четкостью контуров» ^{14}. Может быть, в связи с трудностью решения этой задачи, выработались некоторые необычные приемы: головы, глаза, рога, уши, ноги и копыта животных приобретают заданные геометрические формы, вопреки правдоподобию могут перемещаться и даже меняться местами. Конечности мчащихся животных иногда были изогнуты под углом невероятным, что, однако, вместе с тем, создавало впечатление рывка, полета, движения и отнюдь не портило общей гармонии. Кроме того, одно подчас вписывалось в другое: лапы пантеры, при ближайшем рассмотрении, вполне могли оказаться фигурками свернувшихся клубком хищников, а ее когти – головами и клювами грифонов.

«Звериный стиль» невозможно спутать с каким-либо другим творческим направлением – настолько он уникален и неповторим. Тем удивительней, что данный вид искусства оказался достоянием не одного этноса, а сразу нескольких, в первую очередь – скифов, сарматов и хунну. Кроме того, отдельные его элементы встречаются у древних персов на юго-западе Иранского нагорья, на Балканах у фракийских народов и в творчестве архаичной Греции, в частности, у ионийских племен.

Что касается хунну, то вполне очевидно, что несмотря на свой экзотический китайский этноним, этот народ вполне органично входил в общий круг индоевропейских цивилизаций, приверженцев «звериного стиля». Наверное, не случайно эпоху развития Великой степи, начинающуюся 11 веком до нашей эры и заканчивающуюся VI столетием эры нашей, археологи именуют хунно-сарматской. Они просто не в состоянии порой отличить памятники, оставленные северокитайскими кочевниками, от тех, что созданы, к примеру, степняками Средней Азии.

Но где же мог зародиться столь оригинальный художественный метод? Неужели народы, живущие в разных местах континента: от Балкан до Западного Китая, единовременно и самостоятельно вдруг воспылали страстью к животным, в том числе фантастическим, создали «звериную» религию и соответствующее направление в искусстве? Поверить в это просто невозможно. Значит, где-то существовал центр, из которого уникальная культура распространилась почти на всю северную Евразию. Откуда же начали звери свое победное шествие по нашей планете?

Как и следовало ожидать, мнения ученых разделились. Некоторые считали, что это греческие племена ионийцев научили остальные народы данному виду искусства. Другие, и их большинство, видели истоки «звериного стиля» в памятниках древнейших земледельческих цивилизаций Междуречья. И лишь малое число историков отстаивало теорию о том, что этот стиль вполне мог быть самостоятельным достижением кочевых народов восточной части Великой степи, возникшим на базе металлопластики карасукской археологической культуры ^{{14, 93}}. Слишком совершенен и изощрен был знаменитый «звериный стиль», чтобы маститые академики согласились его «отдать» неким «примитивным» этносам Центральной Азии или Южной Сибири. Поэтому ранние шедевры причерноморских скифов, например, объясняли заимствованиями, усвоенными в период переднеазиатских походов. А поздние – работой греческих мастеров.

Упрощенно эта чисто теоретическая схема культурного взаимовлияния выглядела так: у древнейших народов Вавилонии персы и мидийцы научились основным элементам «звериного стиля», через посредничество иранцев эта культура проникает к скифам. Кочевники обитали на берегах Черного моря, рядом с греческими колонистами. Эллинские ювелиры усовершенствовали и развили приемы художественной обработки металлов, создали все высшие достижения, довели его до уровня высокого искусства. Отсюда, из Причерноморья, этот стиль продолжил победное шествие по всему евразийскому континенту. А как же иначе? Не могли же полудикие кочевые племена Сибири или Средней Азии сами создать подобное совершенство. Между тем как ни стараются ученые отыскать следы этого искусства в древних слоях европейских или ближневосточных культур, только регион, непосредственно прилегающий к легендарной Гиперборее, дает нам изобилие материала о поклонении народов животным и фантастическим созданиям. Как будто рогатые идолы афанасьевцев слились с птицеголовыми рисунками окуневцев и зооморфными рукоятками ножей карасукцев, чтобы породить невиданную ранее стилистику. А может, так оно и было?

Непосредственных и прямых предшественников когорты Шествующих Зверей исследователи находят в рисунках животных на так называемых оленных камнях. Что такое оленные камни? Так именуют ученые вертикально стоящие монолитные плиты или стелы, обнаруженные первоначально в Сибири и Прибайкалье. Они встречаются как одиночные, так и расположенные рядами. Возможно, некоторые из них установлены были на могильниках. Средняя часть этих сооружений обычно оказывается покрытой изображениями оленей, реже лошадей, людей или фантастических созданий. Иногда звери стоят спокойно, тогда они расположены горизонтальными рядами, друг над другом. Порой их рисуют в стремительном движении, причем в этом случае по диагонали, снизу вверх, как бы по спирали, раскручивающейся к небу ^{214}.

Традиция устанавливать погребальные камни была известна многим индоевропейцам, встречались подобные стелы у ямников и андроновцев. А вот рисунки животных на них ранее не попадались ученым.

«Наиболее показательны в этом отношении, —пишет питерский историк и археолог Дмитрий Савинов, – изображения оленей на оленных камнях монгольско-забайкальского типа, выполненные в весьма своеобразной и очень устойчивой стилистической манере. Основная область их распространения – территория Северной и Восточной Монголии, Забайкалья, в меньшей степени они встречаются в Туве и на Алтае; в более западных районах случаи находок их пока единичны» ^{180}. Впрочем, известнейший специалист по древним культурам Сибири и Средней Азии Наталья Членова слегка поправляет коллегу: оленные камни обнаружили также в Ферганской долине Узбекистана, Приаралье, Казахстане и даже в Крыму и на Северном Кавказе ^{214}.

Но какому же народу следует приписать появление этих памятников? Гумилев связывает их с «культурой плиточных могил». Впрочем, явно ошибочно. Таежным охотникам на зверя нечего было делать в Средней Азии, а уж тем более в Крыму. Кроме того, на этих же стелах найдены, по свидетельству профессора Дмитрия Савинова, «изображения предметов вооружения карасукского типа» ^{182}. А востоковед Наталья Членова отмечает, что на среднеазиатских камнях часто встречаются рисунки лошадей «с лебединой шеей и длинными ногами»,то есть, той самой породы, что затем прославит кочевников: скифов и сарматов ^{214}.