355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Игорь Шумейко » Романовы. Ошибки великой династии » Текст книги (страница 1)
Романовы. Ошибки великой династии
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 18:37

Текст книги "Романовы. Ошибки великой династии"


Автор книги: Игорь Шумейко


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Игорь Шумейко
Романовы. Ошибки великой династии

Глава 1 Апокалиптическая идиллия

В годы строгой ревизии царского наследия большевики придирчиво среди прочего переслушали Золотой фонд русской музыки – великие симфонии, оперы. Сюжет «Чайковский, Бородин, Мусоргский перед лицом Ревтрибунала» имеет трагикомический смысл, и музыкальные комиссары пропасть ему не дали. Какой простор для сатириков, юмористов – «борьба за новый музыкальный репертуар»! Опера Глинки «Жизнь за царя», в 1924 году поставленная как «За серп и молот», вызывала овации одесской, бакинской публики, на поклон выходили новые герои: красноармеец Гребенюк, красные партизаны, заведшие в дремучий лес (этот сохранялся)… отряд интервентов и белогвардейцев.

Секретный циркуляр Главлита от 14 мая 1925 года, подписанный Павлом Ивановичем Лебедевым-Полянским, возглавлявшим эту организацию в 1922–1931 годах, оставлял из русского и мирового наследия примерно 40 опер, но с условием непременной переделки сюжетов. Циркуляр неувядаемо колоритен:

«…Оперы “Снегурочка”, “Аида”, “Демон” идеологически неприемлемы: демократически-монархическая тенденция в “Снегурочке”, империалистический душок “Аиды”, мистическая библейщина “Демона”…

“Хованщина” – трактовка в постановке оперы должна быть такой, чтобы сочувствие зрителя было не на стороне старой, уходящей “хованщины”, а новой молодой жизни, представленной Голицыным, преображенцами и молодым Петром…»

Прогрессисты! Пётр и Хованский – что! Они и в Войне Алой и Белой розы, Антиоха с Птолемеем точно знали, кто на тот момент был прогрессивнее (особенность тогдашнего восприятия истории).

«“Пиковая дама” – вычеркнуть заключительное явление сцены на балу: от слов “Её величество сейчас пожаловать изволит” и до конца картины.

“Царская невеста” Римского-Корсакова – устранить излишества по части славления царя.

“Русалка” Даргомыжского – вычеркнуть заключительный апофеоз.

“Евгений Онегин” – опустить из первой картины фальшивый эпизод крепостнической идиллии…»

Нет, недаром и в годы строгой цензуры к нам прорывался сей сюжет, наш почти «архетип»: комиссар, руководитель просматривает «художественные номера» и раздаёт указания товарищам-артистам. Бывалов – «Волга-Волга» , Огурцов – «Карнавальная ночь», даже Дынин – «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён»… Нельзя показать руководство на уровне Жданова… но Бывалов – в самый раз. Они, комиссары, и сами больше любили поуправлять «искусством-культурой-пропагандой», чем, например, сельским хозяйством, куда «бросали» проштрафившихся. Да и публике было как-то… интереснее наблюдать процесс руководства комаппаратчиками музами, харитами нежели cтадами, посевами.

Но в том циркуляре Главлита, практически готовой юмореске, меня крайне поразил, навёл на самые тяжкие размышления один пункт… Выражаясь языком оперных программок, «вдруг Тема Насмешки уходит, сменяется Темой Неожиданной Развязки, тяжёлой Поступи Судьбы».

Мысль мою приковал тот краткий революционный суд над «Евгением Онегиным»: «Фальшивая крепостническая идиллия в первой картине…»

Действительно ведь – идиллия. Золотой век, «наше всё». Кто мы без Пушкина? Припомнился давний вечер в опере с подругой в Большом театре. На её коленях развернута программка: «В саду Лариных девушки с песнями собирают ягоды…» Татьяна и Ольга Ларины, няня Филипьевна выводят знаменитое: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она».

Идиллия в «исходнике» Чайковского: пушкинский «Евгений Онегин» – золотое равновесие мягкой иронии, безбрежного любования, острой проницательности и… умиления:

В саду служанки, на грядах,

Сбирали ягоды в кустах

И хором по наказу пели

(Наказ, основанный на том,

Чтоб барской ягоды тайком

Уста лукавые не ели,

И пеньем были заняты:

Затея сельской остроты!).

Да, это наш, весь отмеренный нам русской историей Золотой век… И вдруг посреди пасторального хора словно встревает некий бородатый, жёсткий, колючий чтец:

«Библия. Книга Второзаконие, глава 23, стих 24. Когда войдёшь в виноградник ближнего твоего, можешь есть ягоды досыта, сколько хочет душа твоя, а в сосуд твой не клади…

Глава 24, стих 21. Когда будешь снимать плоды в винограднике твоём, не собирай остатков за собою: пусть остаётся пришельцу, сироте и вдове…»

И с небольшим перескоком – самое скребущее, жестокое и скорбное:

«Глава 25, стих 4. Не заграждай рта волу, когда он молотит».

Что ж получается? Наш православный помещик был жаднее, меркантильнее и суровей к своим крестьянам, чем «древнееврейский» к пришельцам и волам? И пересчитывал свои ягоды более тщательно и скупо, чем даже современный ему еврей где-нибудь в «черте оседлости», который исполнял требования нашей русской Библии как своей еврейской Торы, соблюдал все те 613 запретов и не заграждал рта?

Эта крестьянско-барская ягодная коллизия, впрочем, в России была хорошо известна и помимо Пушкина, давшего пример поэтического чуда, божественной гармонии, взгляда, превращающего в шедевр, в золото (поистине Золотой век !) всё вокруг, в том числе явления почти гадкие. Которые и остались таковыми после снятия поэтического наркоза. И особенно коробит именно серединность, обыденность, «нормальность» того порядка. Это не пятисотое обличение «крепостничества» на примере гнусной маньячки Салтычихи – тупой приём нигилистов, революционных разночинцев, статистически разоблачённый, высмеянный даже известным критиком России, главным американским советологом Ричардом Пайпсом. В книге «Россия при старом режиме» он по сути методично защищал Россию от Радищева и последующих наших обличителей «рабства». Пайпс, помнится, говорил, что судить о русской деревне по Салтычихе, всё равно что о викторианском Лондоне по Джеку Потрошителю.

Та «критическая» тенденция и сегодня хорошо иллюстрируется самой структурой подаваемой исторической информации. Например, современная текстовая программа позволяет практически факсимильно отобразить куст статей Википедии:

...

Крепостное право. Материал из Википедии – свободной энциклопедии:

«…4 Крепостное право в Восточной Европе

4.1 Хронология закрепощения крестьян в России

См. также:

Салтычиха

Кабальное холопство

Помещичьи крестьяне

Государственные крестьяне

Приписные крестьяне

Дворовые люди (крепостные)

Право первой ночи

Прописка»

Первой в статье «Крепостничество… См. также:» идёт Салтычиха. Конечно, никто не обвинит… хозяина Википедии, периодически так проникновенно и грустно смотрящего на нас с экранов ноутбуков, намекая на необходимость прислать пожертвования на содержание «Свободной энциклопедии» . Нет, как раз Вики – прекрасное зеркало сложившихся тенденций и стереотипов. Не надо (для решения этого частного вопроса) пересматривать сотни книг. Загляни в Вики и сумма многих их десятков, господствующая тенденция видна сразу…

Но выше был пример того, как библейские заповеди преступали – нормальные, средние, хорошие помещики, православным царём поставленные в управители над крестьянами – «христианами», если уж дотошно вчитываться в происхождение термина. У Пушкина настоящая Идиллия, и… сей камень, перелетая ягодный сад помещиков Лариных, летит гораздо далее, прямо в священный огород наших архетипов , где стоят, как высеченные в камне: «русский дворянин» (широта, богатство натуры, снисходительное добродушие), кроткий незлобливый крестьянин, и… в том числе «еврей» (торгаш, зануда, скупердяй)… Ведь и крайние юдофилы, вроде одного из героев этой книги Владимира Соловьёва, перечисляя достоинства еврея (цепкость, живучесть, приспособляемость, трезвая расчётливость…), не порывались включить в сей список щедрость и широту натуры, по справедливости оставляя это нам.

Значит, то самое «крепостничество» не только тормозило социально-хозяйственный, промышленный прогресс России , о чём нам целый век твердили и либеральные и революционные учителя, а полстраны при этом про себя вздыхало: «Да и чёрт бы с ними со всеми!» ( имея в виду и Прогресс, и самих учителей).

Значит, дело не только в каком-то дурацком, возможно, и выдуманном Прогрессе, а в незаметном, но фатальном двухвековом искажении самой душевной подосновы, самой русскости русского дворянства. В дальнем следствии этого искажения: бывший русский крепостной в обнимку с братишкой-комиссаром… Левинсоном (возьмём наудачу хоть фадеевского, но понятно, что имя им – легион) резали и стреляли Лариных, Оболенских и Салтыковых, ничуть при том не тревожимые своей, крестьянской долей, русскости.

Признаю, подобное библейско-оперно-историческое сопоставление покажется несколько неожиданным. Может, даже подыгрыванием, подбрасыванием аргумента для революционеров и того самого Комиссара по музыкальным делам? Хотя для него, наверное, и Библия была бы столь же сомнительной белогвардейщиной, как и пушкинская «фальшивая крепостническая идиллия».

Но всё же. Сто раз смиряясь с крепостнической, всеми силами души споришь с фальшивой. Не желаешь признать, что «тупица-комиссар», пусть нечаянно, невольно, но угадал. Даже зная наизусть всё содержание следующего акта оперы «Русская история» , начинающегося словно с театральной ремарки: «Прошло сто лет…». То есть и пред всеми кровавыми подробностями Революции, Гражданской войны всё равно некая часть душевного строя остаётся недоступной законам «строя общественно-политического». Золотой век Пушкина, наша Идиллия на грани (как потом выяснилось) Гибели… успела, однако, сформировать менталитет нации.

И подтверждение можно найти, даже не выходя за пределы сего случайного музыкального сюжета 1925 года. Да-да, ведь всесильный комиссар, кромсая как угодно, хоть самым диким образом беззащитные оперы, НЕ мог их отменить. Получив «добро» какого-нибудь Луначарского, легко произвёл бы Онегина в декабристы, петрашевцы, народовольцы, наконец, в большевики… но просто вычеркнуть, лишить нацию пушкинского Романа, Оперы – НЕ мог. Потому и возился, правил. Чувствовал ведь (скорей всего безотчетно): вот на Этом месте должно что-то быть, стоять нечто, но с нашим, правильным знаком, печатью «исторического материализма»… А что это за место , кем, чем оно очерчено?

Примеры вроде выше приведённого некоторые патриоты отодвигали, потому что оппоненты-русофобы стремились их использовать уже вовсе некорректно, исполнить настоящий фокус, распространив эти «рабские примеры» на всю историю России. Но в действительности те эксцессы крепостничества напрямую связаны (и хронологически точно совпадают!) с одним особым периодом истории России, с её ускоренной модернизацией. Рассматривая чуть шире – с периодом Романовых.

Пишущие о русской истории как-то не заострили внимания на этом парадоксе: именно в период, когда Россия собирала искренние (и не очень) приветствия Европы, как наиболее быстро цивилизуемая страна, тогда, собственно, и появилось настоящее крепостничество, «радищевское рабство». Бывшее в итоге Платой за ускоренную Модернизацию, Цивилизацию, «приближением к Европе».

Официально крестьяне закрепощены Соборным уложением 1649 года Алексея Михайловича, царствование которого и полагают началом российской модернизации. Критики Петра, славянофилы, сторонники «народной монархии» типа Ивана Солоневича даже утверждают, что настоящая, правильная модернизация была при Алексее Михайловиче, а не в шараханьях его сына.

А «ягодный» пример, которым открылось моё исследование, относится к периоду 1762–1861 годов, назовём его «развитое крепостничество». По условной шкале приближения к Европе то был следующий этап: теперь не только Россия стала полноправной европейской страной, но и российские дворяне признаны цивилизованными европейцами. Впервые россияне – частные лица, не дипломаты, госчиновники свободно разъезжают по Европе, живут, приобретают там недвижимость, заключают браки с иноподданными. И именно в это время освобождение дворян от обязательной службы, их просвещение дало толчок процессу, в результате которого крепостничество в отдельных случаях уподоблялось рабству. Это очень осторожно, опровергая радикальных «обличителей рабства», признаёт и Ричард Пайпс, о книге которого «Россия при старом режиме» ещё будет идти речь.

Высший взлёт просвещённости, гуманизма – ценою дохристианского, и, как выяснилось выше, даже – до библейского рабства (по тем ягодкам отступили аж до древневавилонского Хаммурапи или даже далее).

В заключительных главах будет рассмотрена история царствования последнего Романова с нескольких, может, и неожиданных точек зрения. Первоначально я думал назвать книгу о Николае II «Антицарь», но после некоторых размышлений, пересмотра всех привлечённых обстоятельств, решил оставить это название только за одной главой.

«Анти…» – не стилизация под средневековых Антипап (Антипапа Бенедикт ХIII и т. д.) или под известный памфлет Энгельса «Антидюринг» (значение которого было – против Дюринга). «Антицарь» – не лозунг «против царя Николая II», а скорее напоминание о некоторых свойствах царя, делавших его некой… античастицей монархии. Античастицы, как известно, вкупе со своими противоположностями, обычными частицами дают мгновенную аннигиляцию. Картина февраля 1917 года, потрясшая всех современников, мгновенность исчезновения тысячелетней монархии и трёхсотлетней династии как раз и напоминает аннигиляцию.

Но «короля играет свита», и гораздо больше, чем о личных свойствах Николая II будет рассказано о его окружении, сподвижниках и оппонентах, исторических условиях.

И… о предшественниках…

Глава 2 Три парадокса династии Романовых

Удивительно, насколько тотально и тщательно разложили на противоположные полочки два важнейших царствования в истории России: «Реформы» Александра II Освободителя и «Контрреформы» Александра III Миротворца. Это периодически прорывается бессмыслицей исторического сюжета, и – характерная примета – появляющимися в повествованиях бесчисленными «но вдруг»… масоны, декабристы, народовольцы, большевики…

Важно показать внутреннюю связность всего периода 1856–1894 годов, времён правления Александров II и III. Предлагаемый мной термин «ДвуАлександрие» (некое фонетическое подражание, например, «Междуцарствию») нарочито неуклюж в расчёте на привлечение к нему волн критики, которые, надеюсь, оставят всё же некий рисунок, идею или хоть просто подозрение в неправоте прежних классификаций. Выпячивание и наивное внимание к малосущественным деталям, противопоставление Отец (Реформы) – Сын ( Контр реформы) затушёвывало несколько важных подробностей истории России. Приводило к забвению главного смысла двух царствований, того, что и даёт основание для их объединения в период «ДвуАлександрие» (1856–1894) или, если угодно, «Излечение России».

Непонимание сути работы отца и сына более всего и подвело внука, Николая II. Правда первую треть его, Николая, царствования ещё работала команда Александра III во главе с лучшим его министром Сергеем Витте, и его можно считать продолжением «ДвуАлександрия» примерно до 1902–1903 годов. Пуск Транссиба – пожалуй, последнее великое их свершение. Далее – уже собственно Николаевский выдвиженец Безобразов, война, революция, ещё война, ещё революция. Тут-то как раз и воцаряется это вводное слово «вдруг» : «Япония в 1905 году была близка к полному истощению ресурсов, но вдруг революция… В 1916 году Россия наладила военное производство, снабжение армии и была близка к победе… но вдруг Гучков с Родзянко, сговорившись в феврале с начальником штаба Алексеевым…»

В случае Александра II Освободителя вообще странная симметрия: писатели, лепящие из его отца, Николая I, величественную колонну, нещадно ругают сына за все реформы, потачки либералам и демократам. И вдобавок играют на противопоставлении Александра II не только его отцу, но и сыну – Александру III. Особенно напирают на список назначенцев отца – Лорис-Меликов, Милютин… действительно быстро изгнанных сыном, и на подборку фактов, якобы укладывающихся в строгую схему «Реформы – Контрреформы». Самые кричащие, доходящие до абсурда примеры этого противопоставления я приведу позже.

Это пример доктринёрства, причём обоюдного, либерального и псевдопатриотического. «Либералы»: наш – Александр II и Реформы. «Патриоты»: наш – Александр III и Контр-реформы. Чья в таком случае вся Россия с её Историей – непонятно. И главное, забывается, что при всей внешней разнице их царствований, отец и сын сделали одно Великое Дело.

В любых образах, уподоблениях я готов это пояснять. Например, Историю часто сравнивают с Дорогой, движением по «историческому пути». Хорошо. Тогда представьте Великое историческое препятствие, громадную Историческую Яму, которую пришлось объезжать царям Александрам II и III. Но… чтобы объехать, надо сначала повернуть руль влево (реформы, «Царь-Освободитель»), а затем, чтоб остаться на Дороге – вправо (контрреформы, «Царь-Миротворец»). По-другому не ездят, чтобы только влево-влево или вправо-вправо, нет таких дорог, путей в природе. За исключением… да-да, правильно – «кольцевых», на которых исторический путь – бег по кругу.

Или ещё уподобляют Государство Телу, Организму… Ладно. В теле страны была громадная, смертельно опасная опухоль, один разрезал-удалил (Александр II), другой зашил (Александр III).

И смена министров Лорис-Меликова, Милютина Игнатьевым, Ванновским не более чем откладывание скальпеля и взятие хирургической иглы. Тут показателен пример бессменного военного министра Александра II генерала Дмитрия Алексеевича Милютина, творца первой послекрепостнической, послерекрутской армии. Да, в 1881 году он был сменён Ванновским, но в память его заслуг, в 1898 году, он, будучи много лет отставным, был произведён (уникальный случай!) в генерал-фельдмаршалы, став в итоге последним фельдмаршалом России.

Именно для привлечения внимания к единству действия этих императоров я и ввожу термин «ДвуАлександрие» – 1856–1894 годы, снимая пласты примитивных сопоставлений, группирующих, например, Александра III («правого») с Николаем I (уж точно «суперправому») – против, конечно, Александра II (либерала). Постараюсь показать и почти комичные следствия таких ложных группирований, когда в плену тенденций промахиваются даже с внешним портретированием.

Но все эти образы, сравнения будут бессильны без признания всей величины проблемы («Ямы», или «Опухоли»), ненормальности, неестественности государственной жизни в течение 99 лет, с 1762 по 1861 год. А с этим, с признанием, всегда были большие трудности.

Наша пропаганда в некоторые обманные, ложные периоды часто разрывалась между желанием указывать на Великие Шаги, Преодоления, Решения Великих проблем и… страхом признать, что эти Проблемы были, что они вообще могли быть в напомаженной, выглаженной как на парад Истории. Например, сусловско-горбачёвские газетные мастерские пыталась маскировать подобное противоречие формулами вроде: «Ещё более полное, ещё более всемерное удовлетворение…». Помня из Маркса, что конфликты – двигатели истории, пытались нарисовать конфликт Идеального с чем-то… сверхсуперидеальным.

А уж тяжёлую болезнь того периода, 1762–1861 годы, маскировать ещё проще: Победа над Наполеоном, Золотой век культуры, несомненные достижения…

Но главная болезнь (а богословы, кстати, всегда их увязывают), которую пришлось лечить в период «ДвуАлександрия», отнюдь не в отступлении, отходе от каких-то западных или «общемировых» принципов развития, нет, период 1762–1861 годов – это национальное самопредательство, искажение русскости.

Что то была за болезнь, Препятствие на российском историческом пути? Ответ «Крепостничество» – не совсем полный. До 1762 года, до «Манифеста о вольности дворянской» русское государство держалось на балансе «служилого и тяглового сословий» , на простой смысловой связке: крестьяне принадлежат дворянам, дворяне – государю. Просто великолепна строка из манифеста Петра I 1717 года по случаю рождения сына: «Благословил меня Бог ещё одним рекрутом!» (это о втором сыне, от Екатерины, увы, недолго жившем).

Служба «служилого», простите за тавтологию, сословия в основном заключалась в военной службе, как выражаются французы – «налог крови». Что тяжелее – «пахота» или война? Косвенный ответ: в Судебниках 1497 и 1550 годов несколько статей посвящены воспрепятствованию служилым (помещикам) отдаваться в холопы, чтобы избежать государственной службы.

Для краткости приведу цитату Ричарда Пайпса (с его трудом «Россия при старом режиме» мне пришлось много полемизировать в своей предыдущей книге) – в данном случае Пайпс хорош как сумматор 5–6 ведущих русских историков: «Крестьяне чувствовали связь своего крепостного состояния с обязательной службой дворян» . Разорвала эту связь Екатерина. «Манифест о вольности дворянской» 1762 года она выпустила ещё вместе с Петром Третьим, но весь новый статут дворянина создавался пятнадцать последующих лет, это ещё дюжина актов вплоть до 92 статейной «Жалованной грамоты 1785 года», подписанной ею самолично. С «вольностью дворянской» совпало и закрепощение украинских крестьян. Власть дворян и возможность мобилизации (выжимания из деревни) дополнительных средств выросла существенно. Именно этот период можно считать классическим, «развит ы м крепостничеством». Треть наших «Историй» это трактует как ошибку, треть – как усиление эксплуатации крестьянства правящим классом. Ещё треть просто закрывает на это глаза – им как раз для продолжения исторического повествования и требуется больше всего оборотов «вдруг», «но тут…», «но эти…».

Я бы назвал период 1762–1861 «Большой заём». У крестьянства конечно же. Под этот «Всероссийский заём» Екатериной было:

– выиграно 5 войн – 2 турецких, 1 шведская, 2 польских (Барская конфедерация, восстание Костюшко),

– достигнута одна из важнейших «естественных границ»: Чёрное море,

– воссоединены все 3 ветви русского народа.

Скопилась уже целая библиотека «критик» Екатерины Великой, начиная с «аналитической записки» её сына Павла до Герцена ( «историю Екатерины просто неприлично читать») и многолетней усмешки интеллектуала над «забытыми газетами времён Очаковских и покоренья Крыма». Но только вспомнить результаты её царствования, её войн: русские крестьяне, горожане поселились там, где 900 лет они бывали только в качестве угнанных пленников-рабов! Освоены берега Чёрного моря, южная, «Новая» Россия. И сравнить это с походами армий её несчастных сына и обоих внуков: одалживания европейским монархам по 150 000 «оловянных» солдатиков в русской форме, поиграть, порешать свои проблемы…

Кроме того, дворянство, бывшее тогда, если продолжать финансовые аналогии, «распорядителем кредита», заложило основу новой русской культуры. Была такая краткая формула, Герценом в частности, часто повторяемая: «Русская культура, литература, Золотой век – это два поколения непоротых дворянских спин» … И при том дворянство успевает служить, уже «из чести» (качество офицерского, дипломатического, чиновничьего корпуса в общем-то растёт), и успешнее мобилизовывать (эксплуатировать) крестьянство.

Равно, кстати, и «коллективизация» 160 лет спустя – тоже Большой Всероссийский заём. Источник тот же: русская деревня.

Гораздо реже вспоминают, что в те периоды было ещё одно сословие, если не сказать «ограбленное», то в любом случае сословие, гигантские накопления которого были экспроприированы и использованы. Это – духовенство, Русская православная церковь. Я бы обратил внимание на интересную закономерность: в обоих случаях удар по церкви предшествовал кампаниям «нажима» на крестьянство. В XX веке церковь ограбили примерно за 8–10 лет до Коллективизации. А в XVIII екатерининскому веку «развитого крепостничества» предшествовал период Петра (монахов – в солдаты, попов – на госслужбу, колокола – на пушки, а церковь – кубышка, по счастью достоявшая до «нужного момента»).

Этот дополнительный ресурс (возможность принудительного «займа» у крестьянства и церкви) оставался в руках Екатерины и последующих трёх императоров – Павла, Николая, Александра, но… исчезло понимание его временности, заёмности, необходимости его отдачи и, главное, необходимости направления этого ресурса на решение национальных целей! Обустраивать этими средствами (и кровью) целую Европу, да ещё по совершенно нелепым планам вроде Священного союза было непростительной (и непрощённой! ) исторической ошибкой.

И даже не крестьяне, но сама История предъявила этот вексель к оплате. Да и пени, и жестокие проценты насчитали тоже не сами крестьяне, а словно специально для этого народившийся новый класс: интеллигенция.

Я на лекциях постоянно повторяю студентам один апокрифический сюжет: в тот «подвешенный» период русской истории (1762–1861 гг.) каждый император, умирая, завещал наследнику самый сокровенный свой план, что-то вроде: «Мне не дали. Но уж ты – освободи крестьян!».

Сюжет красивый, успокоительный, некий «исторический димедрол», но с каждым новым пластом подымаемых исторических фактов всё тяжелее и тяжелее мне его повторять. Да и когда это «политическое завещание», наказ умирающего могло иметь место? Кто, где, кому сказал? Екатерина – на стульчаке, сделанном, как известно, из бывшего польского королевского трона, докричалась до запертого в Гатчине наследника? Или Павел, прячущийся в камине Михайловского замка за мгновения до «апоплексического удара… табакеркой в висок» ? Или мятущийся Александр в Таганроге?

Ну разве Николай I, умирая на своей солдатской койке, мог прошептать этот завет сыну Александру – тот-то и освободил!

Смысловой баланс государства был восстановлен 99 лет + 1 день спустя «Манифестом 19 февраля 1861 года» Александра Освободителя. Но пени, проценты были насчитаны действительно громадные, и забрать по ним у дворян и землю, и саму жизнь по «к топору зовущим» планам – это был ещё минимум, по мнению революционной интеллигенции.

Два великих царствования, Александров II и III, вернули стране справедливое равновесное национальное устройство, нарушенное закрепощением крестьян и освобождением дворян. Ещё раз на фоне известной тенденции противопоставления этих монархов – книг на эту тему порядочно – подчеркну: это единое историческое усилие. А свои образы, уподобления – объезд ямы (влево-впрво), хирургическая операция (удалил-зашил) – я подкреплю словами Константина Леонтьева из книги «Восток, Россия и Славянство»: «Два государственных акта, 19 февраля 1861 года (освобождение крестьян) и 29 апреля 1881 года (Манифест Александра Третьего) дополняют друг друга» .

Недорешён земельный вопрос, но главное – «пациент» должен был жить. За крестьянской реформой с абсолютной необходимостью следовал список почти столь же тяжёлых реформ: военная (крестьяне теперь не поставщики рекрутов, всеобщая воинская повинность), местного самоуправления (дворяне и их собрания теперь не правители на местах и не судьи) и, наконец, судебная – введение мировых судов и судов присяжных.

Вспышка истерического террора эпохи Александра II с огромным трудом, но была подавлена.

Второй парадокс Романовых

…или, скорее, нашего восприятия Романовых. Среди всех исторических разборов вечно забывался, да практически никогда и не был должно отмечен, осознан важный факт, или, применяя популярный ныне лексикону, абсолютный рекорд: Романовы – самая успешная династия монархов во всей европейской истории . Вот и вышеперечисленные обвинения (?) из файла «Крепостничество», и краткое предварение главы «Антицарь», и само название книги – « На дне династии» , возможно, настраивает читателя на «памфлетное» восприятие.

«Дно» к несчастному Николаю II относится как образ (испитой до дна чаши) и конкретно топографически как имя города Дно Псковской губернии, связанного с 1917 годом, отречением от престола. Ну, может, ещё и с названием самой популярной пьесы самого модного тогда автора Максима Горького… Но само наличие этого «Дна», финала династии, не может отменить означенного «европейского рекорда».

Понятна большая условность межгосударственных, междинастических соревнований, замеров Успеха, но именно в данном случае есть на что опереться замеряющему историку. И объективно уточнить: Романовы – династия, при которой государство Россия за 140 лет вышла в Европе с предпоследнего места на первое.

Дело в том, что как раз в период, когда едва не погибшая в Смуте Россия с первым Романовым, Михаилом Фёдоровичем, только-только отползала от края пропасти, в Европе прошла Тридцатилетняя война, 1618–1648 годы.

Особенность той войны не только в тотальности (воевала вся Европа, даже нейтральная в обе мировые войны XX века Швеция была чуть не главным действующим лицом). Например, для Германского рейха (тогда ещё «первого») по проценту разрушений и гибели населения Тридцатилетняя война была гораздо тяжелей, чем обе мировые, взятые вместе, Германия и Чехия потеряли примерно 3/4 населения. Но главное для нас в том, что особая, столь ужаснувшая выживших участников война и закончилась совершенно по-особому, а именно Вестфальским миром 1648 года. От всех прочих мирных договоров он отличался системностью, новой философией (тут пошла в дело новая на тот момент теория естественного права Гуго Гроция). Сама идея «государственного суверенитета» была впервые сформулирована в Вестфальских трактатах, и с точки зрения международного права мы до сих пор живём в Вестфальской системе. Правда, иногда специалисты уточняют, что Версальская 1918 года и Ялтинская 1945 года системы международных отношений стали развитием, модификациями Вестфальской системы.

А непосредственное отношение к «рекорду Романовых» имеет та часть Вестфальского трактата, в которой Европа впервые в истории была кодифицирована , то есть страны – обладатели того самого «государственного суверенитета» впервые были учтены и записаны в… порядке убывания международного влияния, силы. То есть это был первый европейский рейтинг, причём составленный НЕ журналистами (хотя подобие газет тогда уже появилось), НЕ, как ныне выражаются, «экспертным сообществом», а самими монархами, дипломатами, полководцами, армиями. Собственно говоря, за место в этом рейтинге и шла война! Вестфальский конгресс шёл параллельно с ещё продолжавшимися сражениями, примерно как и представители Объединённых Наций собрались в Сан-Франциско и образовали ООН в 1944 году, ещё под грохот орудий Второй мировой войны. И кроме всех территориальных приобретений/потерь армии в 1640-х годах бились за то: Кто, с Каким титулом, после Кого и перед Кем подпишет тот Вестфальский мир. Кстати, ещё одна аналогия: в 1944 году странами (будущими) победителями тоже составлялся свой рейтинг. И тогдашнее попадание в «первую пятерку», в число пяти Постоянных членов Совета Безопасности ООН с прилагавшимся «Правом вето» до сих пор приносит наследнице СССР, России, вполне объективные выгоды.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю