Текст книги "Записки легионера Абрамова (СИ)"

Автор книги: Игорь Аббакумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Затем, камрад панцер-командор поинтересовался, есть ли вопросы, и так как вопросов не было, прозвучала команда: "В колонну стройся! На полигон, шагом марш!" – и мы, в полной полевой экипировке, включая штурмовые бушлаты, шлемы и кирасы, двинулись в указанном направлении. Дойдя до полигона, находившегося за холмом примерно в полутора верстах, мы получили в отрытой тут же в ложбине на холме землянке, крытой брёвнами, патроны, гранаты и бутылки с "коктейлем Менделеева". А потом начался АД!

Целый день нам приходилось рыть окопы (да не какие то, а траншеи способные укрыть человека с головой и к тому же идущие зигзагом – как пояснил унтер-инструктор Нефедов, ражий, черноволосый мужик, бывший лейб-гренадер, чтобы ворвавшийся неприятель не смог расстреливать защитников, ведя огонь вдоль траншеи), ходы сообщения, какие-то отсечные позиции, землянки и блиндажи с перекрытиями из подручного материала, ставить в окопах рогатки и убирать их, а также устанавливать колючую проволоку и убирать ее, делать из срубленных деревьев мостики, плоты, гати, при чем из инструмента у нас были только небольшая лопатка, остро заточенная с трёх сторон, такой же небольшой топорик (уж не знаменитый ли индейский томагавк из романов Фенимора Купера, Майн Рида и Карла Мая?), да тот самый зазубренный тесак, обратная сторона которого, как выяснилось, одинаково хорошо пилит как дерево, так и стальную проволоку.

Также унтера-инструкторы учили нас стрелять в цель с самых разных позиций (из окопов, лёжа в поле за кочками или камнями, из развалин строений, из за деревьев), всегда требуя искать естественные укрытия, и награждая пинками, если нас было хорошо видно.

– "Канадец стрелок что надо! – говорил нам унтер-инструктор Архип Савельев, из лейб-егерей, – У них там, говорят, чуть не каждый второй с малолетства охотник. А то и вовсе зверя в лесу промышляет, с того и живёт. Да и у англичан умельцы попадаются. Плохо спрятался – тут он тебе и влепит пулю в башку. Или в задницу."

В общем то, в Кэмп-Джексоне нас тоже учили окапываться, стрелять, резать проволоку, но в Ист-Пойнте это было совсем иначе. Как-то раз в десять больше, во всех смыслах. Вообще, от этой учебы оставалось впечатление чего то продуманного и отточенного, хотя это я начал понимать задним числом, а в то время, чуть не падая от усталости (делать то все приходилось, напялив ватный бушлат, шлем, кирасу, и навесив на себя все выданное оружие и прочие подручные средства), я, как и все остальные просто ненавидел всю эту муштру и жестоких истязателей-инструкторов! В эти моменты, несмотря на все уверения Назгулеску в обратном, я верил что это самые настоящие убежденные царские сатрапы и реакционеры, что они служили самодержавной тирании по зову души, и вообще, засланы в САСШ тираном Николашкой, или Георгиевской кликой, или всеми перечисленными, чтобы издеваться над русскими революционерами-изгнанниками и загнать их в могилу!

Ужаснее всего были пробежки в полной выкладке, как здесь говорят, верст на пять, а то и все десять. Только теперь я понял что чувствовал тот древний грек, что после битвы при Марафоне прибежал в Афины, и сообщив о победе, умер. Тут сдохнешь! А ведь они там, в Греции, ватных бушлатов не носили, так, лёгкий полотняный хитон, который у нас и за ночную рубаху не сойдет, да сандалии из ремешков, вот и вся одежда. И доспехи их были явно полегче этой кирасы (какой садист ее выдумал?) с шлемом (доводилось видеть в музее в Одессе образцы древнеэллинского вооружения, даже на вид легковесно как то!), да и оружие весило поменьше, все эти копья, мечи с кавказский кинжал, да щиты из кожи и прутьев!

Столь же кошмарными были тренировки боёв в городе, когда в той же полной выкладке надо было карабкаться на стены домов, лезть в окна, спускаться с крыш или верхних этажей на верёвках, врываясь в те же окна,(и при этом ещё стрелять и бросать гранаты и бутылки!), бежать и ползти по крышам, прыгать с крыши на крышу через переулки (хорошо ещё, внизу были подстелены копны соломы, но не дай Бог в них упасть – звери-унтера замучают, заставляя все сделать по-новой, пока не добьются результата!), или перебегать по бревну либо доскам (правда, положенными на чурбаки, но если оступиться, инструктор-сатрап пинками и тычками загонит обратно и заставит бежать ещё раз!).

Вообще, девизом этой учебы, если конечно, подобное издевательство, над людьми так можно назвать, стали слова услышанные от унтеров:

– "Не можешь – научим! Не хочешь – заставим!"

Позже я узнал, что эту фразу они выучили у Назгулеску. Странная позиция для революционера, и тем более анархиста, по мне, она больше подошла бы прусскому фельдфебелю.

Тяжелее всего была отработка атаки в поле. Тут все приходилось делать ползком, опять таки в полной сбруе, и таща за собой все выданное, а заодно волоча на верёвках штурмовые мостки и лестницы. И при этом ещё надо укрываться за кочками, в ямах и других естественных укрытиях, стрелять, резать колючую проволоку. Зачем все это?! Даже такому далёкому от военного дела человеку как я, известно, что солдаты идут или бегут на неприятеля с оружием наперевес!

Когда я задал этот вопрос унтеру Савельеву (кстати, нас не просто гнали куда то, а объясняли для чего это нужно, причем вопросы разрешались и даже приветствовались, но строго по делу, попытки за разговорами потянуть время, наказывались дополнительными тренировками, причем всего взвода), унтер ответил:

– Сразу видно что образованный, а дурак! Много ты так набегаешь – Уря! Грудь колесом! На пулеметы и магазинки. На Олимпии таких умников хватало, все там и остались, потом закапывать устали! Только когда танки пригнали, полегче стало!

Присутствовавший при этом майор О'Даффи, которому Шапиро перевел этот разговор, подтвердил, что на Олимпии все так и было. Честно говоря, быть закопанными совсем не хотелось, и потому мы с ненавистью продолжали учебу, ползли к окопам условного неприятеля, бросали в них гранаты и бутылки, врывались в траншеи и ходы сообщения, забрасывая бутылки и гранаты через углы зигзагообразных окопов, чтоб достать укрывшегося за уступом врага, в блиндажи и землянки через входы, амбразуры и дымовые отверстия, стреляя из наших коротышей СКС, а также ручных пулеметов, револьверов, винтовок (у кого были), а расстреляв патроны и растратив гранаты и бутылки, рубили и кололи тесаками, топориками и солдатскими лопатками расставленные в окопах соломенные чучела, изображавшие вражеских солдат, представляя на их месте ненавистных унтеров! Такие же эмоции мы испытывали, когда нас учили метать в мишени ножи, тесаки, топорики, лопатки, а также обучали рукопашному бою, показывая как ударами ног и рук обезоружить и обездвижить противника, или вовсе убить его (кажется, у японцев, или китайцев, в общем, каких то азиатов, в ходу нечто подобное, джиу-джитсу или как то так).

Вообще, никогда бы не подумал, что интеллигентный, цивилизованный человек может испытывать такие звериные чувства, но что есть, то есть. И это доказывает огрубление нравов, вызванное военным ремеслом…

Кажется, Клаузевиц писал, что в регулярной армии большинство солдат идут в бой, потому что своих командиров боятся больше чем неприятеля. Или это прусский король Фридрих? Я бы добавил к этому ещё одну мысль:

– Охотнее всего в бой идут солдаты, которых перед боем замордовали настолько, что они жаждут сорвать накопившуюся злобу на врагах, не глядя ни на какую опасность.

Интересно, что бы сказал по этому поводу знаменитый профессор Фрейд, чьи лекции по психоанализу, мне как то довелось слушать в Вене?

Представив венского профессора на полигоне, в нашей форме и в полной амуниции, да ещё и с казачьим чубом, я чуть не заржал, несмотря на свое минорное настроение.

Между прочим, назначенные к нам третьи лейтенанты и сержанты из отряда Назгулеску, проходили обучение наравне со всеми, и, о чудо – без всяких жалоб и недовольства! Хотя, они у Назгулеску дольше нас, и наверно, притерпелись и привыкли. Правда, я не представляю, как к этому можно привыкнуть.

Познакомившись позже с этими третьими лейтенантами и сержантами поближе, мы поняли, что это совсем не плохие парни, ничем не похожие на уродов вроде Ричи и Гамильтона, только уж больно простые и невежественные. Хотя, многие из них оказались нам идейно близки, будучи местными анархистами, социалистами, профсоюзными активистами, да и прочие были людьми тертыми жизнью, побывав в разных непростых ситуациях, вроде знаменитой "золотой лихорадки" на Аляске и Клондайке.

Кстати, сержант Ричи пытался отлынивать от учебы, делая все спустя рукава, о чем, вероятно, сильно пожалел, когда унтер Савельев, без долгих разговоров набил ему морду. Как я уже упоминал, мне не нравятся кулачные расправы, и ещё в России я всегда возмущался рукоприкладством царских мордобоев в погонах в отношении безответных нижних чинов. Но это зрелище доставило мне истинное наслаждение, как и всем солдатам в нашей роте. Новые сержанты и третьи лейтенанты тоже смотрели на это одобрительно.

Ричи кричал что он сержант армии Соединённых Штатов и его бить нельзя, на что Савельев с усмешкой заметил:

– Унтер-офицер русской гвардии, опосля двух десятков лет службы, да Лужской шкуродерки, пятерых мериканских сержантов стоит! И вообще, ты сержант, а я здесь цельный мастер-сержант, так что не чирикай и делай что сказано, да не вздумай сачковать а то вдвое получишь!

Ричи, у которого уже оба глаза украсились шикарными фонарями, жалобно косил взглядом в сторону лейтенанта Гамильтона, видимо надеясь на его защиту, но лейтенант делал вид что не замечает его взглядов. После достопамятной выволочки от генерала Першинга, он изменился, выглядел не так самоуверенно, и обучение проходил со всей ротой, хотя, и постоянно ругался. Похоже, самолюбия и упрямства этому южному «джентльмену» не занимать, да и учеба проходит на глазах батальонного командира, а в его отсутствие – батальонного адъютанта, тут особо не посачкуешь.

Глядя на этих двоих, капралы из нашей роты тоже начали тренироваться в полную силу, хотя и с явным недовольством на лицах.

Надо сказать, что Ричи не успокоился, и после занятий отправился на рапорт к командиру батальона. Однако, по словам Шапиро, майор О'Даффи выслушал его без всякого сочувствия, заявив что устав один для всех, что инструкторы утверждены вышестоящим штабом, что весь батальон проходит обучение согласно правилам установленным в флотилии панцер-командора Назгулеску, включая всех офицеров а также и командира в свободное от других обязанностей время, а потому, для какого то сержанта никто исключений делать не будет. Шапиро сообщил, что после этого разговора Ричи выглядел как оплеванный. Зато майор О'Даффи получил в нашей роте репутацию справедливого человека.

Как я и опасался, Ричи и Гамильтон пытались срывать свое плохое настроение на солдатах, но это быстро пресекли батальонный командир, уполномоченный по правам солдат Смит и сам панцер-командор, после общения с которыми эти двое притихли.

Я своими ушами слышал, проходя мимо батальонной канцелярии, как майор орал на Ричи:

– Сержант, вы идиот?! Или нашивки жмут? Так это легко исправить! Вам скоро в бой с этими людьми, так какого вы их достаете? Пули, они ведь не только спереди лететь могут! Чтоб я этого больше не видел!

Несмотря на весь кошмар нашей, с позволения сказать, учебы, у меня тогда мелькнула мысль:

"А жизнь то налаживается!"

Некоторой отдушиной в изматывающей учебе, было обучение подрывному делу. Да, не просто так нам выдали детонаторы и огнепроводным шнуры. Здесь никто, никого, никуда не гнал, все было спокойно, неторопливо, аккуратно. Оно и понятно, взрывчатка торопливых не любит. Не раз я слышал о революционерах, подорвавшихся на своих же бомбах. Мы не спеша учились взрывать двери и проделывать проходы в заборах и стенах домов. В общем, на этих занятиях мы отдыхали. Хотя, излишне расслабляться, в таких делах тоже не стоило, что нам авторитетно разъяснил инструктор, отставной унтер лейб-гвардии Саперного батальона Семён Неморгайло.

– Взрывное дело, оно точность любит. – басил Неморгайло, оглядывая легионеров, – Чуть заторопился, или отвлекся, или ещё что – и сразу летишь к святому Петру на рапорт. А потому, смотрите в оба глаза, запоминайте лучше чем вашего Карлу Маркса с этим чёртом, как его, Бакуниным, да не стесняйтесь спрашивать, прежде чем куда то грабки тянуть.

Хотя, упоминание унтером знаменитых революционеров в таком циничном тоне многих коробило, уроки Неморгайло были популярны, особенно у анархистов и многих народников. Сам я не особо верю в террор, и считаю, что победу Революции обеспечит не швыряние бомб в царей и министров, а систематическая и всеобъемлющая агитация среди всех слоев общества, включая и защитников самодержавия, особенно на низовом уровне. Это мое убеждение подтверждает опыт Великой Революции во Франции, Европейской «Весны народов» в 1848 году, и многих других революционных выступлений.

Тем не менее, знания получаемые от Неморгайло, я счел совсем не лишними. Революционеру такое явно пригодится. Тем более, что химия и физика мне в гимназии давались легко, кроме "хорошо" и "отлично" я по этим предметам ничего не получал.

Но все же, уроки подрывного дела были редкими оазисами в пустыне ужасающей муштры. Теперь я окончательно понял, почему матросы Черноморского флота, с которыми мне доводилось общаться в Николаеве, в моей гимназической юности, называли унтеров драконами и шкурами.

Особенно всех возмущали кирасы. Ну зачем таскать эту тяжеленную средневековую архаику в XX веке, когда в небесах идут сражения воздушных кораблей, на полях сражений появились "сухопутные броненосцы", они же бронеходы или tanks, и вообще, технический прогресс идёт вперёд семимильными шагами?

К концу первого дня занятий, многие стали сбрасывать кирасы и шлемы, но инструкторы с матами, пинками и тычками заставляли их надевать.

По окончании занятий на полигоне, батальон построили и появился панцер-командор Назгулеску.

– Я слышал, – обратился к нам Назгулеску, – что тут есть недовольные боевой экипировкой, особенно кирасами, шлемами и штурмовыми бушлатами. Это так?

Батальон ответил согласным гулом.

– Ну что же, – заявил панцер-командор когда гул затих, – дурость лечится только собственным опытом. Кто считает что кираса это «средневековая глупость» – выйти из строя!

Возникла заминка. Считали так практически все рядовые легионеры, и похоже, капралы, сержанты и офицеры приехавшие из Кэмп-Джексона, кроме, может быть, майора О'Даффи. Но отрыто высказать это панцер-командору, крутой нрав которого был уже известен, не решались.

И тут, вперёд протолкался Паша Саксалайнен из нашего взвода. Был он сыном выходца из Финляндии, чистокровного финна, перебравшегося в Петербург и служившего конторщиком в порту, и полурусской-полукарелки. Как требовал закон при браках православных с иноверцами, крещён он был в православной церкви, и получил имя Павел, хотя, отец назвал его Пааво. Сам Павел, точнее тогда ещё Пашка, рос в преимущественно русской среде, и всегда считал себя больше русским чем финном, хотя, финская основательность и некоторая медлительность в нем остались. В революционное движение его привела ненависть к полицейским, которые как то замели его вместе с друзьями за какую то шалость (подробности шалости Паша не рассказывал, буркнув только, что: "Тот гад получил за дело."), и жестоко избили, причем его лучший друг этих побоев не пережил. И никого за это не наказали!

Сначала Паша примкнул к социал-демократам, но после того как РСДРП согласилась на легализацию, в обмен на признание царского режима, он перешёл в Северный Союз Социалистов-Революционеров, к аргуновцам. Был схвачен во время питерских выступлений, за драку с городовыми, отправлен в "Кресты", где тоже участвовал в протестах, после чего оказался на приснопамятной невской посудине, а затем на борту "Кирилла", где мы и познакомились. В САСШ он освоился быстрее других легионеров, так как с юных лет общался в порту с британскими и североамериканскими моряками, худо-бедно выучил язык, в размерах позволявших как то объясниться, наслушался рассказов о североамериканской жизни. Даже свою слишком длинную для местных фамилию, и непривычное американскому уху имя, он изменил на Пол Сакс (американцы к нему так и обращались, это для нас он был по-прежнему Паша или Саксалайнен). Парнем Паша оказался решительным, и если был в чем то убежден, то привык идти до конца.

Вот и теперь, выйдя из строя, он остановился перед Назгулеску, и высказал все наши претензии к экипировке.

Панцер-командор, не говоря ни слова, достал из кобуры автоматический пистолет Mauser, и выпустил в Пашу десять пуль! Саксалайнен рухнул как подкошенный.

Я с ужасом смотрел на труп нашего товарища, и на стоявшего рядом убийцу, чувствуя, как в душе поднимается ярость и ненависть…Думаю то же чувствовали и все легионеры. Да этот тип хуже Гамильтона и Ричи! Те хоть формальными пунктами устава прикрыться могут! Да что там, даже царские "благородия" так не поступают, самое большее в зубы дадут! А этот негодяй…

Тут убитый вдруг завозился, и начал кряхтя подниматься. Встав на ноги, Саксалайнен принялся ощупывать себя, но не нашел никаких повреждений, кроме небольших царапин от пуль на кирасе. Мы ошеломленно наблюдали это зрелище, а тем временем Назгулеску снова заговорил:

– Надеюсь, по кирасам вопросов больше нет? – и не дождавшись вопросов, продолжил:

– Объясняю для особо умных, первый и последний раз. Кираса и шлем держат револьверные и пистолетные пули, с определенной дистанции также винтовочные и пулеметные. Защищают от осколков гранат и мелких снарядных. Конечно, если граната или снаряд взорвется рядом, выжить вряд ли удастся, скорее загнешься от потери крови или болевого шока. Стёганый на вате бушлат, держит удары штыком, ножом и прочим холодным оружием, на излёте, или вскользь, револьверные и пистолетные пули, хотя, от винтовочной и пулеметной не спасет, защищает от мелких осколков гранат и снарядов, особенно небольшого калибра и не вблизи. Экипировке проверена, защитное действие доказано. Все это нужно, потому что я не хочу попусту терять людей убитыми и ранеными, там где они могли бы остаться живыми и невредимыми.

После этих слов панцер-командор развернулся и ушел, а мы в задумчивости двинулись к казармам. Возражений против кирас и прочей экипировки больше не было, хотя любви к ним особо не прибавилось. Общее настроение выразил Саксалайнен:

"Лучше уж потаскать всю эту тяжесть, чем получить пулю в башку или штык в живот!"

Несмотря на такое здравомыслие, учеба в "Ист-Пойнтской шкуродерне" оставалась ужасно тяжёлой, и многие из нас всерьез подумывали том что сделали неправильный выбор, отказавшись от конголезский каторги. Там, по крайней мере, были большие шансы сдохнуть быстро и не особо мучаясь. Вряд ли хищные африканские звери и дикари-людоеды смогли бы сравниться с этими шкуродерами-инструкторами! Поддерживала нас только мысль о том, что этот кошмар не навсегда, и все же закончится через такие долгие ДВЕ НЕДЕЛИ, а ещё нам не давали сломаться, дезертировать, взбунтоваться, наложить на себя руки, неизвестно откуда взявшиеся злость и упорное желание доказать и камраду панцер-командору, и этим царским сатрапам, что "телегенты" и "люцинеры" не такие хлюпики и слизняки, как считают романовские реакционеры!

Впрочем, унтера-инструкторы лютовали только во время обучения, а в свободное от службы время это оказались довольно душевные дядьки, устраивавшие с легионерами чаепития, угощая местной выпечкой, и жалуясь что: "В ентой Америке бубликов и баранок ни за какие деньги не купить, а о калачах никто и слыхом не слыхивал!"

Мы пытались их агитировать на тему земли и воли, но должен признать, без какого-то заметного успеха, зато сами узнали от них немало интересного о жизни в деревне, да и в городах, в кварталах бедноты.

– Ты пойми! – отхлебывая чай, и прикусывая имбирным пряником, купленным в заведении бойкой ирландки Меган, открывшей свою торговлю в рыбацкой деревушке неподалеку, торгуя всем, от выпечки до выпивки на любой вкус, говорил Архип Савельев, – Раньше ведь как было? Ну отслужил бы я беспорочно, вернулся бы в наше село на Смоленщине с деньгами, лычками да медалями, построился бы, нашел себе вдову али девку работящую. Да только все равно жил бы не хозяином у себя на селе, а холуем при панском дворе. Куда ни плюнь, везде пана аль чиновника спрашивать надо!

Нынче не так. Как Государь объявил самоуправление народное, так жизнь в деревне пошла совсем другая. Старост на селе да в волости народ сами выбирает, а не кого становой аль исправник велит. Так же и сотских с десятскими сами выбирают, и судей сельских да волостных, с заседателями. Сами и скидывают. Собрались на сход, проголосовали, и коленом под зад! Особенно бабы, случается, лютуют. У них теперь тоже голос. Уж не огреешь вожжами, как раньше. Там же, на сходе, сами решают, кого в земство послать, в уезд да губернию, ни на кого не глядят. Я вон, на побывку ездил, так мне братья с сестрами все обсказали, да и сам насмотрелся.

Сами и судят, чиновника али пана не спрашивают, как в прежние времена. Конокрадов да скотокрадов в округе не осталось, всех извели! Да что там, теперь и куренка никто не украдет.

Самосуд, говоришь? Может и так, а только порядку стало больше и народу живётся спокойнее. Чего это, "беззаконие"? Все по царскому закону, У кажного старосты да судьи, на селе и в волости, тот закон есть, на видном месте висит! Как там прописано, так и судят. Да и люди себе не враги – за нарушения, известно, на каторгу в Сибирь, али на север, куда адмирал Макаров телят не гонял. А насчёт самосуда, я тебе так скажу: лучше с нынешним самосудом, чем как раньше, гнида какая сведёт лошадь, али корову, и тогда с голоду подыхай со всей семьёй, аль по миру иди, а то к кулаку-мироеду в кабалу. Нынче на селе о таком уж забывать начали.

В городе конечно, другой разговор. Поедешь на торг али ещё по каким делам, гляди в оба. Мазуриков всяких там ещё хватает. Правда, коли попадется, тут уж пришибают всем опчеством, ежели до городового добежать не успеет. И в ответе не будут. Неправильно, говоришь? Нужно в суд? Может оно и так, да ворье это, людишки тёртые и скользкие. Того гляди откупятся, и снова за прежнее возьмутся. Так то надежнее. Ты, я вижу, никогда с ярмарки пустым не возвращался, без товара и без денег. И голодным старикам да ребятишкам в глаза не смотрел. От того что твои кровные, горбом заработанные, какая то тварь вытащила, и шикует на них. А вот у нас с батькой как то было. Бедовали тогда… Вспоминать не хочется! Нет уж, лучше честных людей пожалеть, а не сволоту всякую!

Вот и выходит, что воли у мужика теперь много, больше нельзя, а то люди друг дружку перережут. Ну и зачем нам против Царя бунтовать?

Земля? Оно конечно, какому мужику ещё землицы не хочется? У панов ее забрать, да между крестьянами поделить неплохо будет. Так ведь и забирают. Паны ж в долгах чуть не все, и землицу заложили давно в казну да по банкам. Это нам учитель новый объяснил, из этих, народных социалистов. Хороший человек. Раньше в ссылке в Сибири был, а как Царь объявил вольности, к нам попросился. Детишков учит, ну и взрослых, которые хотят грамоте научиться. Так вот, крестьянский банк ту землю что в банки заложена, выкупает, да мужикам раздает, и казна тоже. Да только, невелика радость с того.

Тот учитель показывал нам книжку, с картами всех губерний и уездов, там показано, где сколько пахатной и прочей земли, сколь под мужиками, а сколь под панами, да сколь где крестьянских хозяйств и душ сельского народа. И про наш уезд там есть, и про волость. Стали считать, сколько выйдет на каждое хозяйство панской, церковной и прочей земли, оказалось, чистые слезы! Проверили на наших панах – все сходится. Было, скажем, семь десятин, с панской землёй будет десять. На кота широко, а на собаку узко. Ни жнейку там прикупить, али молотилку, али ещё какую вещь по хозяйству, али скотины племенной, да зерна доброго на посев, чтоб кулаку не кланяться, да саженцев каких. Так и будешь горб гнуть, только чтоб с голоду не помереть. А ведь этой землицей потом сынов наделить надо, да каждому поровну. Не выгонишь же родную кровь, куски по дворам клянчить. Сейчас ведь переделы отменили. Один у тебя сын – все ему. А как десяток? И сколь кажному той земли достанется? А внукам? Только чтоб похоронили.

О правнуках уж молчу. Вроде и большая Расея, и земли до черта, а в наших местах не хватает, и взять негде.

Можно, конечно, за Урал переселиться, там земли много, доброй, целинной, дают каждому, не жадничает. Обратно, власть с переселением помогает, налоги с переселенцев первые годы вовсе не берут, а потом ещё сколько то лет половину. В нашем селе, некоторые мужики, помоложе, да побойчее, подались в те места. Кто то аж на Дальний Восток отважился. Вот где земли, говорят!.. А уж рыба в реках и зверь в лесу, не переводятся…Правда, добираться туда… Хороше ещё, что теперь чугунку построили, а не как раньше, пароходом по морям-окиянам вокруг всего света. Но все одно, без казны не осилить. Можно в город, на работы уйти. Которые и уходят, на заводы, фабрики, аль ещё куда. Но большую часть трудно сдвинуть, известно, тяжел мужик на подъем, да на всякое новое. Однако, и делать что то все равно надо, так не прожить.

У нас в волости, скотский дохтур из земства, как его, да, ветеринар. Молодой ещё парень, а уж головастый! Скотину лечит прям как волшебник! Сам он тоже социалист, только христианский. Говорит, что Христос был первым социалистом, чтоб, значит, все по справедливости, и никто никого не обирал да не гнул, и апостолы так же, и первые христиане жили артельно, и во всем друг дружке помогали.

Вот он и подбивает наших мужиков объединиться, да вскладчину хозяйство вести. Колхоз, значить. Все считает, и на пальцах показывает, что тогда и землю обиходить будет быстрее, и косилки всякие, с сеялками да сноповязалками и прочим, прикупить получится, и скотину породистую завести, и на посев чего получше закупить, и удобрений, да много чего. И доход делить по справедливости, да помогать, кому надо, по Христовым заповедям, и мироедам не кланяться, урожай сбывать самим, за настоящую цену, без перекупов.

Наши то пока мнутся, раздумывают, а вот петровские решились. Земли стоящей у них мало, неудобь, зато луга хороши. Так они вскладчину маслобойку купили, теперь масло делают, в уезде продают, и в Смоленске, и даже в самую Москву! А потом сыроварню поставили, наняли одного литвина, он их научил, сыры делать стали. Тоже в город продают, и говорят неплохую деньгу имеют. Опять же, озера рядом. Купили новые лодки, сети, коптильню построили, рыбу ловят, коптят и тоже продают. И зажили теперь получше нашего, а ведь голота была! Брат пишет, у нас в селе как узнали, так бабы на наших мужиков и насели! Уж больно им завидно, что в Петровке бабы да девки в новых платьях ходят, платки да шали в городе покупают. И ведь не переорешь их, антихристов, дороже связываться. Так что, видно, на будущий год, и у нас начнут артельно хозяйствовать. Тогда глядишь, и землицы без революций ваших хватит, хорошо жить. А все прочее мужику не больно интересно.

Вот ты говоришь, конституция, парламент, чтоб значить, заместо Царя править, да министров и прочее начальство в столицах выбирать. А кто в том парламенте сидеть будет? Мужик? Мужик не будет. Ему хозяйством заниматься надо. Тут с сельскими да волостными делами бы управиться, а земство в уезде да в губернии, и вовсе только с Божьей помощью. А уж вся Расея! Выбирать бобыля али лентяя какого, у которого и хозяйства своего считай нет, тоже не с руки. Ежели он на своем дворе управиться не смог, где ему с чем побольше совладать? Вот и выйдет, что пойдет от нас в твой парламент кулак-мироед, али какой краснобай из города, и думать они там будут не о народе, а о своем кармане, как вон, сенаторы здешние. Мы хоть в аглицкои и не особо сильны, но нашлись добрые люди из наших, русских, что в Америку перебрались, газетки нам читают.

Да и сколько всего знать надо, чтоб таким огроменным государством управлять! Я вот, взводом командовать смогу, дело привычное. Случись нужда – могу и ротой, особливо ежели не долго. А вот за батальон, вместо майора вашего, уже не возьмусь, образования не хватает, положу вас всех в первом бою. Ну и зачем мне грех на душу брать? Пусть майор командует, его этому учили. Так и с государством. Цари этим тыщу лет занимаются, поди, лучше всех прочих наловчились.

Савельева поддерживал Семён Неморгайло, только он говорил не о деревенской жизни, а о городской:

– Сам я питерский, с Выборгской стороны. Нас у батьки и мамкой одиннадцать родилось, да четверо выжило. Я, старший брательник, да сеструхи погодки. На Путиловском работал с малолетства. Сначала на подхвате, конечно, принеси, подай, подержи, убери… Как немного подрос – к станку приставили. Работали по двенадцать часов в сутки, когда гудок услышишь, на ногах уже не стоишь. Это нам, по малолетству и слабосильности ещё послабление было, взрослые то по шестнадцать часов уродовались.

Уж и работа, я вам скажу, была собачья! В масле, да в пыли металлической, или угольной, так извозюкаешься – последний босяк чище выглядит. Хотя мать с сеструшками и стирала каждый день. Да ещё и рвалась одёжка о всякие острые железки, или искрой прожжет. Зашивали да штопали без конца, на улицу выйти стыдно. Поесть в обед – только если что из дома принес. Или у торговки перед проходной пирожок перехватить. Но это когда деньги есть. Чуть зазеваешься, машиной покалечит, а то и вовсе убьет. Коли номер, так похоронят и забудут, а если покалечился, лечись как знаешь. А не вылечился, так пошел вон, без руки, или ноги, ты на заводе не нужен. Иди на паперть, милостыню просить. Да и платили гроши, всю жизнь углы снимали, иная собачья конура получше будет. Чтоб какую вещь в хозяйство купить, или обновку – голодать приходилось. Ещё и штрафами последнюю шкуру сдирали!

Да и обращение сволочное. Мастер, начальник цеха, конторский, да любая мелкая сошка, норовит в рыло заехать по любому поводу, а то и без него. Терпи… Не нравится – коленом под зад! На твое место охотников – десять. А ты иди куда хочешь, свисти в кулак, пока с голоду не сдохнешь.

Я, когда в армию призвали, радешенек был. Хоть голодать не буду! Да и крыша с одежкой казённые, платить не надо. Решил – наизнанку вывернуть, а останусь на сверхсрочную! Повезло, рост у меня что надо, силой Бог тоже не обидел. Когда в воинском присутствии узнали что я грамоте выучился, да с машинерией всякой умею, назначили в гвардию, в Саперный батальон. Там я к взрывному делу добровольно вызвался, всю подрывную науку превзошел. Лычки получил, медаль за беспорочную службу, деньги какие-никакие пошли, даже своим смог помогать немного, сам то на казенном коште. Моим то, и батьке с мамкой, пока живы были, и брательнику, и сеструхам с мужьями, куда хуже жилось.