Текст книги "Дело командора"

Автор книги: Игорь Росоховатский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

6

Теперь мне известно. Во-первых: асфиксия-Т зарегистрирована у человека, с которым поговорил штурман. И этот человек, и штурман погибли от болезни. Во-вторых: возбудитель асфиксии-Т устойчив к двадцати тысячам сильнейших лекарственных препаратов. Это все, что медики пока успели испробовать. В-третьих: несмотря на применение генхаса, какая-то часть микробов могла уцелеть. В-четвертых: тоска по Земле у экипажа ракеты перешла в ностальгию. Оказавшись опять на родине, космонавты, естественно, думали не о соблюдении карантина, а о том, как поскорее выйти из корабля. Мог ли Кантов сдержать их, заставить выполнить все условия карантина? Кантов такой, каким стал после смерти Семенова? И есть еще несколько вопросов: Почему асфиксия-Т проявилась у штурмана так поздно, спустя почти два года после посещения планеты? Почему приборы в карантинном пункте показали стерильность? / Павел Петрович еще раз перетасовал в памяти все эти факты, расположил их по-иному. Но ничего нового не обнаружил. Он подумал: "Как бы там ни было, чтобы ответить на два последних вопроса, нужно больше знать о возбудителе болезни". На мгновение в его памяти мелькнули контуры здания, в которое предстояло направиться. – Полетим на Медбазу? – спросил Петр. Павел Петрович повернул голову к гиганту, подумал: "Судя по всему, он выключил свои телепатоусилители в комнате Истоцкого, а сейчас включил их. Почему?" – Ты повезешь меня? – Хорошо,-с готовностью сказал Петр.-Вряд ли это будет таким же комфортабельным путешествием, как в аппарате, но тут ведь недалеко. Он поднял Павла Петровича на руки, как поднимают детей, образовал защитную оболочку и включил гравитатор. Этот орган помещался у него в плече и мог служить не только для передвижения. Вдали показался многоэтажный диск, похожий на слоеный пирог из пластмасс, металла и стекла. Диск висел метрах в пятистах над землей, покрытый матовой пленкой. Это и была передвижная база Медцентра. Главный микробиолог никого не принимал. С трудом они пробились к его заместителю. Профессор Мрачек, грузный мужчина с профилем совы, тоже был не особенно доволен визитерами в такое время и готовился их спровадить еще к кому-то, но Павел Петрович категорически заявил: – Э, нет, знаю, я эту кутерьму. Вы передадите нас своему заму, он – своему помощнику, и так бесконечно. Считайте, что я уже воспользовался правами следователя Совета, о которых "стыдливо" не упоминал. Приношу соболезнования, дорогой профессор, но вам придется ответить на наши вопросы. Мрачек издал нечто среднее между воплем и стоном. Его большие глаза нетерпеливо уставились на посетителей. "Глаза расширены от стимуляторов,– подумал Павел Петрович.– Сейчас работникам Медцентра не до сна. Но все мое сочувствие может выразиться лишь в отсутствии лишних вопросов". Он сказал: – Два вопроса к вам, профессор, а потом любой ваш ассистент или даже робот-информатор доскажет остальное. Меня интересует, мог ли человек преспокойно носить в себе эти проклятые бактерии два года и не подозревать, что болен? – Болезнь – состояние уже борющегося организма– быстро проговорил профессор. – Два года,– напомнил Павел Петрович. Профессор понял, что так просто ему не отвязаться. Он спросил: – Какой человек и где? – Космонавт. В ракете. За два года полета. Павел Петрович ожидал, что профессор поспешит ответить, и уже готовился напомнить о важности этого разговора. Но Мрачек молчал, смотрел мимо Павла Петровича и кивал головой в такт своим мыслям. – На ваш вопрос следует все же ответить: "да, мог",– торжественно сказал он и поднял указательный палец кверху.– Представляете ли вы, что такое выживаемость микробов? Слышали ли вы о латентном состоянии? Всю жизнь в нашем теле скрыто, замаскированно находятся сотни штаммов болезнетворных микробов, а мы не знаем о них. И даже такой активный микроб, как возбудитель асфиксии-Т, находясь в неблагоприятных условиях, мог сидеть в подполье, не размножаясь. Кстати, буквально в последние часы мы выяснили, что он способен образовывать споры. А споры микробов в организме обнаружить трудно даже при тщательном анализе. И больше того: микроб мог храниться не в готовом виде, а в "чертежах"-как ошибка или добавка к "записи" в нуклеиновых кислотах клеток. В таком случае обнаружить микроб почти невозможно. Павел Петрович хотел сказать: "Спасибо, профессор, вы уже ответили на оба вопроса с излишком", но Мрачек говорил почти без пауз. – А этот необычный кокк обнаруживает изумительный, бесподобный механизм приспособления. Я бы сказал, что это сравнимо лишь с приспособляемостью разумного существа. – Что? – невольно вырвалось у Павла Петровича. В его памяти зазвучали слова Истоцкого... Профессор Мрачек улыбнулся: – Сравнение, и ничего больше. Но судите сами: разве это не само совершенство? Одноклеточное существо, без сложных систем защиты, и тем не менее защищается против самых сильных средств, известных медицине. Мы начинаем энерготерапию – микроб образует спору. Вводим в кровь тиноазу он вырабатывает особый фермент и расщепляет ее. Обильно омываем горло больного антибиотиками – микроб уходит из поверхностных клеток в те, что расположены под ними: всегда на такую глубину, где его не достанет раствор. Он опускается все глубже и глубже, парализует токсинами местные нервные центры, и они не посылают сигналов. Больной не чувствует никакой боли – организм не включается в борьбу... У каждого штамма есть своя стратегия и тактика, а у этого – особая. Он всегда готов прикрыться щитом, превратиться в спору, он очень быстро "переодевается", настоящий артист! Вспыхнула сигнальная лампочка на календарном стенде, осветив табличку с несколькими словами и расположенные рядом часовые стрелки. Профессор взглянул на стенд, на стрелки – его лицо стало испуганным. – Ох и заговорился же я с вами! А ведь меня ждут, на сегодня назначено совещание отдела. До свидания. В приемной вас ожидает робот из информотдела. Он ответит на остальные вопросы. Будьте здоровы! Они не успели выйти из кабинета, как стены его осветились. Там появились изображения людей, находящихся в разных комнатах. Совещание начиналось. В приемной их встретил робот, похожий на кузнечика, стоящего на задних ножках. На его плоской груди сверкал номер. Усики антенн слегка покачивались. – Я бы хотел заглянуть в клиники,– сказал ему Павел Петрович. – Клиники,– повторил робот мягким женским голосом. Из его груди выдвинулась трубка проектора, метнулся луч – и стена исчезла. Вместо нее – палата. Больной полулежал-полусидел на автоносилках, опираясь на дрожащие руки. Он словно тянулся к чему-то, ему не хватало воздуха, ноздри судорожно раздувались, лицо посинело. Другая палата. Женщина. Глаза вылезли из орбит. Истошный вой – уже не человеческий... А вот юноша хватает воздух ртом, как выброшенная на песок рыба... Павел Петрович почувствовал спазмы в горле. Ему тоже не хватало воздуха. – Довольно,– прохрипел он, и картины исчезли, стена-экран погасла. – Есть ли выздоровевшие? – Есть!-тотчас откликнулся робот.-По сведениям информотдела, три целых и две десятых процента больных выздоравливает. Павел Петрович, а за ним гигант направились к выходу из приемной. Робот побежал было вслед, спросил: – Больше не нужен? – Нет,– спохватился Павел Петрович.– Можешь быть свободен. В коридоре гигант остановился. Спросил у своего спутника: – Вы хотите покинуть Базу? – А разве у тебя есть еще дела?– удивился Павел Петрович,– Я думал, ты полетишь со мной. Ведь из всего экипажа ракеты мы пока беседовали лишь с двумя... – Я остаюсь,– сказал Петр.– Если узнаю что-нибудь новое о болезни, сообщу вам.

7

Стрелка-индикатор инерциальной системы дрогнула и метнулась ввысь. Голубовато светилось и мерцало контрольное окно пульта. Казалось, что в нем перекатывается хрустальный шар и по его поверхности беспрерывно бегут тени. Павел Петрович опустил тяжелые веки, под них проникала узенькая мигающая полоска. Но он уже видел иное – то, что лучше было бы забыть: человек приподнялся на дрожащих руках, ноздри раздуваются так, что вот-вот лопнут от напряжения. Рот юноши – рот рыбы, выброшенной на песок. Синие лица – такие бывают у утопленников, струйки пота стекают по ним, как вода. Кто-то когда-то сумел предвидеть это. И в Кодексе появились два жестких, как подошвы, слова: "Карантинный недосмотр". Ими кончалась глава "Тягчайшие преступления против человечества". Павел Петрович вспоминает фразу профессора: "Сравнимо с приспособляемостью разумного существа". И затем: "Это только сравнение". Для него. Но для того, кто слышал рассказ Истоцкого, это не только сравнение. "Хорошо, что Кантов не был на Базе и не видел того, что видели мы". "Я думаю так, как будто его виновность доказана". Он понял, что хитрит с собственной логикой. "Да, его виновность можно уже считать почти доказанной. Но как я ему скажу об этом? Как ему скажет об этом Совет? "Вы виновны по статье семнадцатой, параграфы седьмой и восьмой". А он слушает информсводки и знает, сколько людей погибло от асфиксии-Т... Что он сделает, узнав о своей вине? После такого нельзя ни жить, ни умереть. Нужно сделать что-то огромное, чтобы искупить вину. Нет, это абсурд! Чем можно искупить смерть людей? Даже если принести человечеству новое знание или новое умение, это не снимет вины перед мертвыми и перед теми, кому они были дороги. Искупления нет. И все же ему придется жить. Он мог бы и не запрашивать Совет, притвориться, что не подозревает ни о чем или не знает законов. Но он воспользуется своим правом знать. И тогда..." Павел Петрович принял срочный вызов по видеофону. Он ответил позывными и включил прием. На экране возникло лицо доктора Лусерского. Павел Петрович понял все еще до того, как доктор успел раскрыть рот. И доктор увидел, что он все понял. Сказал поспешно: – Она жива. Слова больше не имели смысла для Павла Петровича. Доктору следовало сказать "еще жива". – У нее асфиксия-Т?– спросил Павел Петрович. – Да,– ответил доктор, не глядя на него, думая: "Никакие утешения тут не помогут. Ни к чему. Он знает, что это за болезнь". – Я хочу ее видеть. Врач понял, чего он хочет, но притворился, будто не понимает: – Разрешаю вызов. – Я хочу к ней. – Это исключено. Постановление Совета. Павел Петрович помнит. Он сам голосовал за это. Меры, предложенные Медцентром: полная изоляция больных, кремация трупов. "Иначе асфиксию-Т не остановить",– сказал представитель Медцентра, и Павел Петрович согласно кивнул головой. "Карантинный недосмотр..." Боль и злость туманят голову. – Разрешите вызов,– говорит он врачу. Павел Петрович видит палату, синее, искаженное страданием незнакомое лицо. "Смотри, смотри!"-приказывает он себе. Он знает, что это она, и не может ее узнать. И женщина на экране отчужденно смотрит на него, мимо него. Он понимает: она не видит его, она не может ни о чем думать, кроме боли. Она прислушивается к своему горлу, сквозь которое с таким трудом проходят тонкие, иссякающие струйки воздуха. Ей не хватает воздуха. У него в голове мелькают ненужные сейчас обрывки воспоминаний. Она говорила: "Ты мне необходим как воздух". Но воздух необходимее. Кто-то сказал о любви: "Сильна, как смерть". Но слабее боли. Такими нас устроила природа, будь она проклята!" Он позвал: – Надя! Она посмотрела на него, узнала, кивнула: дескать, видишь, какая я сейчас... И снова ее лицо стало иным – она забыла о нем, она могла думать лишь о своем горле и о воздухе. Он закричал: – Надя! Надя! Ты слышишь?! И опять лишь на миг ее глаза остановились на нем и покатились дальше... Лицо врача: – Вы только мучаете ее. Павел Петрович выключил видеофон. Его руки висели как плети. "Ничего сделать нельзя". Он впервые осознал полное значение этой фразы. Можешь умолять, любить, ненавидеть, ломать все, что попадется под руку, можешь проклинать или звать на помощь – ничего не изменится. Какие-то микроскопические твари... Какой-то человек, забывший о долге... Карантинный недосмотр – и вот... Контрольный пульт лихорадочно мигал. Прозвучал резкий звонок, и бесстрастный голос произнес: – Вы прибыли в пункт назначения. Павел Петрович наконец-то вспомнил, куда и зачем он летел. Надо выходить. Выполнять свой долг. Пусть даже кто-то не выполнил своего. Он вышел из аппарата и оказался на плоской крыше дома. Эскалатор опустил его к подъезду, пронес в оранжерею. Там следователя встретил робот и провел к своему временному хозяину. Павел Петрович увидел полного широкоплечего мужчину, очень добродушного с виду и какого-то удивительно устаревшего, будто явившегося из двадцатого или даже девятнадцатого столетия. Ему бы очень пошли висячие усы. – Здравствуйте,– поздоровался Павел Петрович. Ему показалось, что доктор должен ответить: "К вашим услугам". Но доктор просто кивнул в ответ и взглядом указал на кресло. В комнате присутствовал слабый аромат, и, хоть он показался следователю знакомым, Павел Петрович не смог определить, чем пахнет. – Я знаю, зачем вы прилетели,– сказал доктор.– Но вряд ли смогу быть полезен. Павел Петрович заметил, что у него огромные руки, наверное, очень сильные, и на пальцах – кустики рыжеватых волос. – Всего несколько вопросов по фактам, Кир Николаевич,– попросил он и словно между прочим обронил:– Меня не интересуют ваши взаимоотношения с Кантовым. Доктор облегченно вздохнул. Следователь обвел взглядом комнату, заметил, что она обставлена нестандартно и очень уютно. Как видно, доктор любит комфорт. Но чем же все-таки пахнет? Похоже на венерианские цветы. – После смерти Семенова командор сильно изменился? Его приказы, действия резко отличались от прежних? Павел Петрович спрашивал, а сам напрягал память; "Нет, это не запах цветов..." – Пожалуй, он сильно изменился,– неторопливо и не очень уверенно сказал доктор. Он словно взвешивал каждое слово перед тем, как его произнести, и следователю показалось, что он уже знает одно из главных качеств доктора. Павел Петрович подумал: "Если моя догадка верна, то он должен часто употреблять такие слова, как "пожалуй", "может быть", "в основном"... – Но его приказы и действия в основном остались такими же, как прежде. Он изменился внутренне, но не внешне. Семенов шутил: дескать, если бы точно не было известно, что он – человек, то я заподозрил бы, что он переодетый робот. "Он неуловим, и слова его скользят, как рыбы,– подумал о докторе Павел Петрович.– Но там, где он не употребляет "кажется" и "может быть", ему можно верить на все сто процентов". Доктор помолчал, пожевал губами, затем медленно произнес: – И все же, пожалуй, его действия не могли оставаться точно такими же. Это скорее теоретически: когда человек меняется душевно, когда наступает психический перелом, это не может не сказаться на поведении. "Произнося слова, он все еще обдумывает их. Его речь похожа на мысли вслух". Павел Петрович вспомнил о том, что рассказывал Истоцкий о поведении командора. Итак, кое-что можно считать установленным. И он спросил: – Вы не замечали во время прохождения карантина какой-нибудь небрежности? Ослабил ли командор требования, не упустил ли чего-нибудь? Доктор взял со столика красивую костяную безделушку и, вертя ее в пальцах, посмотрел на следователя снизу вверх, исподлобья. – Может быть, он ослабил требования. Во всяком случае, это можно предположить. Но предупреждаю вас, я всегда плохо понимал командора. Слишком мы разные люди. "Это я понял и без твоих слов",– подумал следователь, рассматривая этикетки на винных бутылках, выстроившихся в стенном шкафчике. Теперь лишь он определил, чем так пахнет в комнате – женскими духами "Галактика". Он произнес, предварительно загадав, что должен ответить доктор: – Сегодня повторно передают балет "Вега". Скоро начало. Не буду вам мешать. – Что ж, посмотрю его вторично,-улыбнулся доктор.– Если хотите, оставайтесь с нами. "Он сказал "с нами",– отметил следователь. Ответ почти полностью совпадал с задуманным, и Павел Петрович с удовлетворением подумал, что все же он научился понимать людей. – Всего вам доброго,– сказал он, прощаясь, и мысленно ответил себе вместо доктора: "Будьте здоровы". – Будьте здоровы,-произнес доктор, вставая, чтобы проводить гостя. Павел Петрович представил, как вот так же просто, вопреки приказу командира, этот жизнелюбивый эпикуреец вошел в каюту Семенова, чтобы лечить его или умереть с ним. Осветился пульт управления гравилета. Поплыли на нем полосы, пятна. А Павел Петрович все еще думал о докторе, снова и слова вспоминая его сильные добрые руки и запах духов, пытаясь заглушить этими воспоминаниями нарастающую боль в сердце. И он уже зная, что ему не удастся надолго оттянуть ее, что придется думать о двух людях, с которыми она связывала,с женой и командором Кантовым, чью вину можно считать установленной. И если остальные семь следователей не представят Совету никаких фактов, которые бы по-новому осветили это дело, то Совет должен будет принять решение...

8

Получив разрешение у главврача, Петр покинул Базу Медцентра и устремился к медгородку, расположенному на земле. Он полетел над крышами клиник, где умирали больные; его острый слух ловил их стоны и крики. Ему показалось, что и ветер здесь стонет, как больной. Петр опустился у прозрачного параллелепипеда центральной наземной лаборатории, прошел через несколько дверей-фильтров и оказался в первом зале. Сюда по автоматическим линиям из клиник поступали культуры микробов для анализов, сортировались, производились по– севы. Блестели усики-термометры на термостатах, тихо жужжали ультрацентрифуги, щелкали ножи автомикро– томов, нарезая тончайшие пленки на еще более тонкие. Во втором зале у микроскопов и установок для энергофореза хозяйничали роботы. В третьем мигали индикато– рами вычислительные машины узких профилей. Они подсчитывали результаты анализов, сводили их, сравнивали, многократно проверяли. Петр понял, что тот, кто ему нужен, находится в следующем зале. Открыв дверь, он увидел гиганта – такого же, как сам. Внешне их можно было различить лишь по цвету глаз, по форме верхней части лица, по одежде. Но Петр своими энергоанализаторами, расположенными над глазами, уловил существенное различие – излучение гиганта было более интенсивным и разнообразным. Оно создавало вокруг его тела обширный ореол с полной гаммой красок. Петр включил рентгеновское и нейтрозрение и увидел у гиганта новые органы, о которых ничего не знал. Все это отняло у него доли секунды. – Здравствуй, брат,– поздоровался Петр и назвал себя. – Здравствуй,– откликнулся гигант.– Меня зовут Зевс. Петр улыбнулся: – Так называли своего главного бога древние греки. – Но я не бог, а такой же человек, как ты,– ответил Зевс. – Ты обиделся. Но разве называться богом позорно? В конце концов, слово "бог" у древних означало "создатель", "творец". Такой же, как природа или человек. – Из всех создателей я выше всего ставлю человека,– заметил Зевс.– Бог это выдумка слабых, а природа рядом с человеком – это... Представь себе двух скульпторов. У одного из них уйма времени для работы, но он слеп и безумен. У другого – мало времени, но он зряч и мудр. – Я согласен с тобой,– сказал Петр.– Но все же тебя не зря назвали Зевсом-громовержцем. Когда я родился, отец и его помощники только задумывали тебя. И я вижу в твоем теле новью органы, которых у меня нет. – Это дополнительные энергоприемники,– объяснил Зевс.– С их помощью я могу высылать зонды в космос, к самому Солнцу, и черпать оттуда в минуту такие колоссальные запасы энергии, что их не могли бы создать за год все энергостанции Земли. Я помогу и тебе и другим братьям создать такие же органы. Жаль, что у всех людей нельзя сконструировать подобного,проговорил Зевс и вздохнул. – Сейчас я бы хотел принести им хотя бы избавление от асфиксии-Т,– сказал Петр. Он увидел вспышку красок вокруг головы Зевса и понял, что она означает ликование. – Кажется, решение найдено,– сказал тот, и его радость передалась Петру.Я ставлю контрольные опыты. А за это время не хочешь ли проверить путь моих размышлений? – Хорошо,– сказал Петр.– Я самостоятельно пройду его от начала до конца, если ты мне предоставишь исходные данные. И посмотрим, сойдутся ли наши выводы, – Исходные данные – культура возбудителя и полные сведения по микробиологии. Пробирки с культурой микробов тебе сейчас принесут роботы, а Шлем Микробиологической Памяти – вот он, возьми. Я буду время от времени проверять ход твоих размышлений. Зевс помог Петру надеть Шлем и закрепить контакты с мозгом. В ячейках Шлема, как в микробиблиотеке, хранились все сведения о микробах, которые получили люди за свою историю. Теперь Петр мог извлекать эти сведения так же легко, как собственные воспоминания. Зевс занялся колонкой для энергофореза. Петр окрасил культуры микробов разными красками. Затем он ввел наиболее вирулентный штамм в белковую часть своего горла и стал наблюдать за развитием болезни в ограниченном участке клеток. В отличие от людей, он мог не только чувствовать, но и видеть любой участок своего тела, проектируя импульсы из него на зрительные участки мозга. Он наблюдал, как кокки начали расползаться оранжевым пятном, захватывая новые клетки и межклеточное пространство. Первый отряд кокков спустился к мелкому кровеносному сосуду, проник в него... Петр одновременно наблюдал, запоминал увиденное и думал: Организм человека каждую секунду подвергается атакам со стороны вирусов и микробов. Каждую секунду – смертельный риск. Сутки человеческой жизни это 86 400 рисков. А есть еще землетрясения и обвалы, цунами и бураны, скользкие тропы и слабые мышцы, наследственные и нервные болезни, есть слепые дети и дети-паралитики. Естественный отбор от амебы привел живые существа к вирусам и... Человеку. Они равны перед природой в ее мире маленьких радостей и больших страданий, разбитых надежд и бессмысленного конца. Выжить в таком мире и оставить потомство – уже невероятное чудо, один шанс на тысячу. А люди сумели не только выжить – они остались оптимистами. Вопреки природе, вложившей в них одну программу: убивай, чтобы выжить,– они сумели объединиться для борьбы. Они поднялись над природой, перешагнув через ее законы о смертности всего живущего, об ограниченности памяти и возможностей личности, создав меня и моих братьев. Что же является главным алгоритмом их поведения? У Зевса одна цель, а у меня – две. Нужно выяснить, не имеется ли у возбудителя асфиксии-Т земных родственников? Если доказать земное, а не "небесное" происхождение асфиксии-Т, то этим самым будет доказана невиновность Кантова. Не мешало бы мне поучиться у него мужеству и верности. Столько лет вдали от Родины, столько жертв ради того, чтобы заполнить новый крохотный участок Шлема Космической Памяти, а по возвращении быть обвиненным в тягчайшем преступлении против человечества. И все же он не озлобился, не впал в отчаяние. Больше того, он хочет, чтобы его дело расследовали такие же люди, как он сам,– те, кто может заболеть асфиксией-Т. Что сравнится с подобной верностью?

"Кажется, я делаю ошибку. Отец учил меня избегать формальных упрощений, не пытаться втиснуть в одну оболочку разные явления. Там, где нельзя найти одной линии, не надо обманываться. Главных алгоритмов человеческого поведения несколько. О двух из них я уже знаю: труд и забота о потомстве, стремление сделать так, чтобы дети жили лучше родителей. Может быть, следующий алгоритм – любопытство, жажда познания и продиктованная этим рискованность действий. Я должен знать обо всех этих алгоритмах, с каждым из них связано дополнительное умение...". Между тем колония кокков разрослась, начала закупоривать капилляры. Но вот – Петр это хорошо видел,– учуяв неладное, к месту вторжения спешат белые тельца с мелкими ядрами внутри. Они вытягивают отростки, словно жаждут поскорее схватить врага... Петр подумал, что подобная картина была описана Ильей Мечниковым, и вспомнил, что этот человек ставил на себе десятки опасных опытов. Спросил себя: "Как я? Нет, не так. Каждый из них мог закончиться его гибелью. Он это знал. Но что-то в нем было сильнее страха перед смертью. Смелость? Не только. Любопытство? Не только. Чувство долга? Не только. Любовь к людям? Не только... То, чему я не могу придумать названия, побудило его жениться на женщине, больной туберкулезом. Если не пойму этого, то не пойму и того, как он мог делать замечательные выводы из фактов, известных всем... Вот и сейчас... Как понять: что нового вот в этих кокках? Что, кроме жгутиков, помогающих им быстрее продвигаться, отличает этих кокков от всех уязвимых собратьев, известных раньше? Ага! Вот оно..." Кокки внезапно перестали размножаться, выделять яды. Вместо этого каждый начал выделять слипающиеся атомы, из них, как из мозаичных камушков, он образовал вокруг себя молекулу-панцирь, наглухо замуровался в ней... Но стоило отрядам фагоцитов разойтись с поля битвы, как кокки сняли панцири, начали размножаться, захватывать новые области... "А сейчас я попробую ввести один из древних антибиотиков". Петр вспомнил о создателе пенициллина Александре Флеминге. Это был человек, умевший не пропускать случайности, разобрать и оценить их. Важное качество – уметь выбрать из случайностей ту, над которой стоит поразмыслить. Петр думал: "Странно, что люди во времена Флеминга помнили и чтили не таких, как он, не своих спасителей, а, наоборот, убийц, всяких там полководцев и преступников. Флеминга тогда мало кто знал, а вот о каком-то Наполеоне слышали все..." Думая, гигант зорко наблюдал за ходом опыта. Он заметил, что часть кокков прячется в панцири, а остальные никак не реагируют на антибиотик, словно это и не яд. Петр попробовал применить токи высокой частоты, излучение – все, чем можно было лечить и людей, но ничто не помогало. Кокки продолжали быстро размножаться. Такая колония бактерий уже погубила бы человека. Но в теле гиганта токсины могли отравить лишь небольшие зоны. Пожалуй, это было равносильно нескольким прыщикам на теле человека. А дальше у гиганта начинались пластмассы, пластбелки, эндиоткани, непроницаемые для микробных ядов. Петр подумал о тех, кто создал эти ткани. Из тысяч людей он знал поименно лишь нескольких: Петров, Куни, Мей. Куни умер в тридцать четыре года... "Он знал, что безнадежно болен, и спешил, работая по восемнадцать часов в сутки. Этим он, вероятно, ускорил свою смерть. Но Куни успел завершить создание ткани, которая безотказно служит мне". Гигант опять вспомнил Кантова и подумал: "Командор ждет. Он верит не мне, а людям, созданным природой,– таким же, как сам. Но ведь это они создали меня, отдав мне все лучшее, что имели, и лишив своих недостатков. Они сделали для меня больше, чем для своих кровных детей, воплотив во мне свою мечту о бессмертии и всемогуществе. И выходит, что, веря людям, командор верит мне, даже не подозревая об этом". Петр продолжал опыт. Он включил регеностимуляторы И за несколько секунд восстановил пораженную ткань. Одновременно он просматривал память Шлема, сравнивая эти сведения с тем, что видел в ходе опыта. Так он обнаружил очень интересное упоминание об опытах доктора Вайнера. "Постой, постой,сказал он себе,– кажется, то, что мне нужно". Вайнер выращивал колонии стафилококков на питательном бульоне, а затем действовал на них различными антибиотиками. Всякий раз колонии погибали, бульон становился прозрачным. Но где-то все же оставалось едва заметное в оптический микроскоп пятнышко. Это уцелели жалкие остатки колонии. Они приобрели устойчивость к данному антибиотику и передали ее потомству. Так доктор Вайнер получил в конце концов штамм золотистого стафилококка, устойчивый ко всем известным в то время антибиотикам. А затем, действуя на него нагреванием, высушиванием, вакуумом, Вайнер вывел стафилококков, способных образовывать споры. Петр увидел диаграммы и фото. На одном из них что-то очень знакомое... Ну конечно же, они похожи! Именно таким путем из обычного возбудителя ангин и образовался этот неуязвимый возбудитель асфиксии-Т. Много столетий медицина боролась против ангин, изобретая все более действенные средства,и... вывела возбудителя асфиксии-Т! "Значит, первый случай этой болезни и прилет ракеты – простое совпадение. Микробы с планеты, о которой рассказывал Истоцкий, и возбудитель асфиксии-Т, не имеют ничего общего,– думает Петр.– Штурман не заразил кого-то на Земле, а сам заразился от него. Командор Кантов не нарушил своего долга, воплощенного на этот раз в суровых параграфах о карантине. Первая часть вопроса решена. Но есть и вторая – как бороться против асфиксии-Т? Если ее возбудитель был "выведен" таким необычным путем, то он защищен только против тех лекарств, которыми пытались уничтожить его ближайших предков. Но в его генетической памяти не могут храниться сведения о первых лекарствах, применявшихся несколько столетий назад. Против них у него не должно быть защиты. Надо попробовать древние средства. Например, раствор соды с солью..." – Уже сделано, Петр,– сказал Зевс, подходя к нему.– Я пришел к таким же выводам и проверил их. Возбудитель образовывает споры лишь в ответ на известные ему яды. А с содосолевым раствором он не знаком и не прикрывается "щитом". Несколько полосканий горла раствором – и больной здоров. "Я смогу уплатить часть своего долга людям,– думает Петр.– Маленькую часть огромного долга..."

9

Павел Петрович все еще не мог решиться... "Как мы скажем ему? Нет ничего больнее этого наказания. "Карантинный недосмотр". А он знает, что стоит за этими словами..." Павел Петрович хочет представить лицо Кантова, но перед ним всплывает лицо умершей жены. Теперь только удивительным свойством памяти можно вызвать его из небытия. Следователь укладывает пленки с показаниями свидетелей: на случай, если обвиняемый захочет познакомиться с ходом следствия, с логикой людей, которые вели его. Но Кантов не захочет – в этом Павел Петрович уверен. "Лучше бы он захотел. А вдруг там можно найти какое-то отклонение от логики, неточность? Тем более, что из-за его ошибки..." Вспыхивает сигнал "разрешите войти". Павел Петрович машинально нажимает кнопку телеэкрана и видит гиганта. "Не ко времени",– думает Павел Петрович, но приглашает войти. – Здравствуйте,– говорит Петр. – Здравствуй,– отвечает Павел Петрович.– Вот собираюсь в Совет по делу Кантова... Он готовится сказать, что оно уже закончено, что командор виновен, но неожиданно Петр перебивает его: – И я к вам по тому же делу. "Даже если он выяснил что-то новое, очень важное, сигом не имеет права перебивать меня. Он нарушает правила поведения для сигомов. Но почему?" – Возбудитель асфиксии-Т – мутировавший стафилококк. "Несколько деловых слов, сказанных нарочито небрежно... Что понадобилось Петру, чтобы добыть их? Этого он все равно не скажет". И Павел Петрович невольно произносит то, что можно уже не говорить и что звучит просто, как вздох облегчения: – Значит, он не виновен. Петр словно не замечает его слов, словно не понимает, что они – признание: "Раньше я пришел к иному выводу". – Уже известно и радикальное средство против асфиксии-Т. Лицо жены, искаженное страданием... "Радикальное средство... Если бы пять дней тому назад... Пять дней – целая вечность..." Петр продолжает: – Доложите о своих выводах Совету. Я там буду завтра. "Вот почему он перебил меня. Все получается так, как будто он сообщил мне лишь факт, а вывод о невиновности сделал я. Впрочем, если бы этот факт был мне известен, то... Но что лежит в основе его поступка? Почему он отказывается от славы, от благодарности человека, который обидел его недоверием? Узнаю ли я это когда-нибудь?"