Текст книги "Лис"

Автор книги: Игорь Малышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

  – Что, хвост хорьковый, тяжко живется? Хозяина нет, кормить некому?

  Взял его за шиворот и небрежно, словно лист лопуха, понес со двора. Кот принялся извиваться, царапая ему руку.

  – Брось шипеть, – встряхнул его бес.

  Рыжий обвис снулой рыбой, дергаться перестал и только наблюдал за происходящим вокруг.

  Вскоре они добрались до леса. Лес сейчас был мокрый до последней веточки, до последней почки. Деревья только начали просыпаться, открывать свои невидимые глаза, ощупывая воздух и втягивая его в себя настойчиво и осторожно. Оттаяла почва, зашевелилась под прошлогодней сопревшей листвой, взбудораженная приближением весеннего солнца с его теплом и живительной силой. Земля начала забывать неподвижную прозрачность зимних закатов с пурпурным снегом. В ее памяти стиралось холодное солнце, висящее оранжевым карликом над темным кружевом лесов, с трудом пробивающееся сквозь путаницу голых ветвей, тесно чернеющих на его фоне. На солнце больше нельзя было смотреть не щурясь. Оно приближалось день за днем, ночь за ночью. Снег таял на глазах, сохраняясь только под навесами елок, да и там он был уже серый, как посыпанный пеплом.

  По дороге Лис остановился у растущей над ручьем ивы. Сейчас ручей был широким и мутным. Летом вода спадала, очищалась и бежала узкой прозрачной лентой к реке. Погладив тяжелые, будто опухшие, ветви дерева, бес оторвал несколько длинных хворостин, перекинул их через плечо и зашагал дальше. Придя в лес, он дошел до ельника, и, вдруг, размахнувшись, швырнул кота на верхушку самого высокого дерева. Кот закружился в воздухе, распустил когти, но ухватиться за ветки все равно не смог, его лапы лишь скользнули по мокрой хвое. С воем, он поехал вниз, похожий на шапку рыжего снега. У земли его легко поймал за шиворот Лис.

  – Пойди погуляй, голубь, – сказал бес и кинул его на другую ель.

  Кот снова замахал когтями и съехал вниз, где опять был пойман.

  – Упрямый какой, – недовольно пробормотал его мучитель и кинул в третий раз.

  На этот раз, совсем потерявший голову рыжий, вцепился в широкие еловые лапы и вскарабкался на маковку, откуда вскоре начал жалобно и противно орать. Безжалостный Лис на этот раз обрадовался, хлопнул себя по ляжкам и, зажав в зубах ивовые прутья, полез вверх. Прутьями он накрепко привязал отчаянно сопротивляющегося кота к верхушке ели и огляделся. С высоты было далеко видно. Виделась лесная голая чернота с зелеными островками – путаница ветвей и игл. Видны были поля, недавно начавшие оттаивать и потому покрытые легкой дымкой пара. Проглядывала далекая серая река, вышедшая гулять из берегов, бурная и опасная. Лис проверил крепость узлов, пригрозил пальцем сидящей неподалеку вороне – 'смотри не подходи'. Ворона неподвижно оглядела кота и беса черными бусинами влажных глаз.

  Слезши с дерева, бес лег на землю и стал кататься вокруг ствола ели, на вершине которой светилось рыжее орущее пятно.

  Яблочко, яблонько,

  Капелька, градинка,

  Ивовая ножка

  Зрей понемножку.

  Солнышком с неба

  Звездочкой снега

  Зрей-наливайся,

  В руки срывайся.

  Встал, быстро слепил из снега тяжелый снежок, сбил им шишку. Ловко, словно клест, распотрошил ее. Легкие, как пух, семена собрал в ладонь и забросил в рот. Даже не посмотрев на кота, быстрыми шагами скрылся за деревьями.

  Когда рыжий понял, что его бросили одного, между небом и землей, прямо под бездонной синевой, над бесконечным сплетением ветров и веток, неба и жизни, он даже на мгновение замолчал. Но страх и непонимание происходящего перекосили его, схватили за сердце. Он заорал снова, задергался изо всех сил, пытаясь зубами достать до охвативших его пут. Прутья впились в него как пиявки, каждое движение лишь выстригало шерсть с кошачьих боков.

  Стемнело, небо напоследок прояснилось, высыпали ледяным зерном первые звезды. Колесом телеги кочевника покатила по небу луна. Рыжий замолчал от усталости. Теперь можно было посмотреть вокруг.

  Рассвет застал луну где-то на середине пути, она побледнела, но исчезать не собиралась. В небе до полудня был виден ее белый лик. Подул холодный жалящий ветер, пробрал кота, укусил за вытертую прутьями голую кожу. Рыжий поежился и сглотнул голодный ком. Лис все не возвращался. Пошел дождь, сильный и холодный, как снег. Ветер стал плотным, как ладонь он хлестал каплями по голове, глазам, обвисшим усам животного, словно пробуя на прочность его продрогшее и голодное тельце. Кот вымок до шерстинки. Ему хотелось сжаться, чтобы не было так больно и холодно, но прочные путы не пускали, он мог только дрожать. Дождь бил его жгучими плетками воды, привязывая к боли, от которой щипало глаза. От своего бессилия и жестокости мира рыжий заскулил слепым котенком. Мир от этого не изменился, не сжалился над бедным, ведь вселенная могла быть только такой и никакой другой. Ей никого не было жалко, и никому она не хотела сделать больно. Непогода продолжалась весь день и всю ночь.

  На утро дождь прекратился. Кот открыл глаза. С востока наползали тяжелые серые тучи. Полетел мокрый снег. Бес все не возвращался, наверное, забыл про пленника. Скоро снег облепил рыжего со всех сторон, охотно цепляясь за мокрую шерсть. Несчастный кот превратился в белый кокон. Он ослеп и оглох в этой жестокой белизне, снег не давал открыть глаз и забил уши до звона. К ночи он перестал ощущать себя, свое тело, ему показалось, что он уже умер и превратился в облачко, висящее в темной пустоте. Он не чувствовал ни головы, ни хвоста, ни лап, только пустоту внутри и снаружи. Ему вдруг стало не интересно, жив он и жил ли когда-нибудь вообще, есть ли вокруг что-то и было ли что-нибудь. Так прошел еще один день его заточения посреди бескрайнего мира.

  К вечеру небо расчистилось, и появились набросанные в непонятном, но красивом порядке, звезды. Луна покатилась, как клубок шерсти – забава котенка. Рыжий не видел ничего этого, окутанный снегом. Он только почувствовал бесконечность и тишину, открывающиеся во все стороны. Они начинались внутри него, и он висел в них, нечувствительный к происходящему. Он понял, что его нет, и уже никогда не будет. С этим он и встретил утро.

  Солнце взошло молодое и теплое. Оно взяло его в свои красивые руки и бережно, словно яйцо от скорлупы, очистило от снега. Рыжий приоткрыл глаза и сощурился от нестерпимого блеска – мокрый лес сверкал. Ему показалось, что он видит все в первый раз. В мире же ничего не изменилось, кроме самого кота. Что-то ненужное отслоилось от него вместе со снегом. Прошло ровно три дня, как он здесь оказался.

  Верхушка ели чуть закачалась, и перед пленником появился Лис. Он бережно отвязал его, подул на вытертые прутьями полоски на боках, осторожно слез и поставил на землю. Освобожденный кот сделал два неуверенных шага и упал на живот. Полизал снег, отдышался, с трудом поднялся на слабые лапы. Ходьба давалась с трудом, но надо было идти, потому что хотелось жить. Ветки цеплялись за него, он старался не замечать их. Вскоре Лис потерял его из вида.

  С тех пор в лесу стало на одного охотника больше. Это был поджарый быстрый зверь с темными полосками на боках. Он охотился на зайцев, птиц, белок. Подкрадывался очень тихо, как падающий лист, добычу хватал быстро, намертво. Когда наедался, ложился спать на толстых ветках деревьев, готовый вскочить в любую секунду, чтобы броситься на врага или жертву. В лунные ночи забирался на верхушки высоких деревьев и удивленно смотрел на небо, под которым спала земля. Наглядевшись, бросался вниз, едва цепляясь за ветки, падал на упругие лапы и растворялся в темноте.

  Поп не пропал. Он убежал от своего старого дома, от разбитого колокола, оскверненной церкви и людей, предавших его. Он бежал по ночным лугам с невидящими глазами, пока не заблудился в лесу.

  Когда очнулся, сел на землю, сгреб пальцами палые сосновые иголки, прижал колкие кулаки к лицу и заплакал. Он плакал долго, в голос, заходясь и захлебываясь, как маленький. Ревел безнадежно, понимая, что что-то отныне и навсегда оборвалось в его отношении к вере. Все для него рухнуло. Храм, который он столько лет строил внутри, развалился, построенный на зыбучем песке замкнутости на себе, людях и их делах. Люди и Бог были для него двумя осями, на которых балансировало все сущее. Он всю жизнь стремился сблизить эти оси, соединить их в одну. Увидеть в человеке Бога и человека в Боге. Когда он лишился веры в людей, мир рухнул. Вера в Бога не смогла удержать его от падения. Может быть, он вообще перестал верить, он еще не понимал. Потому он не мог найти утешения и продолжал рыдать, даже когда кончились слезы. Потом он впал в какое-то оцепенение, жизнь в нем сжалась в угрюмый темный комочек, не больше паучка, и затаилась где-то в глубине тела. Дело было летом, и потому он не замерз, пролежав так три дня.

  Поп пришел в себя, словно вынырнув из-под толщи вод, но первый вдох делать не торопился, опасаясь чего-то. Присел, повел головой, не замечая ничего. Встал на четвереньки и осторожно, как слепой, побрел вперед. Наткнулся на дерево, ощупал шершавый ствол, медленно поднялся по нему. Долго стоял, открыв глаза и качаясь от слабости. Когда взгляд его прояснился и стал осмысленным, он двинулся дальше. Через час набрел на заросли дикой малины, стал есть ее, жадно хватая ртом и урча, как медведь. Наевшись, забился в гущу кустов, где и заснул тяжелым сном.

  Ему снились темные облака, катящиеся по низкому небу, откуда то и дело прорывались кривые, изломанные молнии. Черные птицы метались между ними, не зная, куда деваться, потому что земля тоже пропала. Ее залило горячей водой, под которой не осталось ничего живого. Птицы пытались улететь, но, куда бы они ни летели, их везде встречало бурное море с огромными, до облаков, черно-смоляными волнами, огненные горы и кровавое небо в ржавых тучах. Молнии попадали в птиц, и они, даже не успев вскрикнуть, комочками обугленных перьев падали в водяную бездну.

  Человек проснулся оттого, что кто-то переступал костлявыми лапами по его груди, приближаясь к голове. Он не подал вида, что проснулся, и, стараясь унять бешено колотящееся сердце, стал прислушиваться к своим ощущениям от поступи, пытаясь понять, кто к нему пришел. Тяжесть показалась неожиданно большой, и он испугался. Медленно открыл глаза. Он едва успел заметить большой черный клюв, бьющий его в лицо. Если бы он отдернул голову чуть позже, то остался бы без глаза. Из рассеченной брови полилась кровь. Он замахал руками, закричал от ужаса. Ворон не испугался и продолжал бить своим крепким носом в лицо едва очнувшегося ото сна человека, ослепленного прямыми солнечными лучами. Птица вцепилась когтями в одежду на его груди, била крыльями и пронзительно каркала. Ее удары приходились рядом с глазами. Человек попытался отнять руки от лица, чтобы оторвать ворона от одежды, но тот словно врос в нее и продолжал долбить. Наконец, наверное потеряв веру в успех своего дела, ворон последний раз увернулся от рук, ударил, попав в переносицу, не спеша спрыгнул с груди и полетел над самой землей, почти задевая крыльями верхушки высокой травы и отливая черной сталью на солнце. Человек посмотрел на свои руки в крови. Он редко видел кровь, и только сейчас увидал, как она красива. Она текла по белым ладоням, капала на траву, бежала вниз по стеблям к земле и там терялась. Он неожиданно забыл обо всем. Забыл, что у него больше нет ничего: ни людей, ни церкви, даже Бога, может быть, тоже нет. Человек сидел и смотрел на капли, масляно падавшие с его бровей, лба, подбородка. Незаметно он уснул.

  Утром он не смог открыть глаз, глазницы были залиты запекшейся кровью. Он ощупал лицо, покрытое сплошь грубой, шершавой коркой, не понимая ничего, и от этого пугаясь еще сильнее. Ему захотелось смыть это, но он не знал, где ближайший ручей или озеро. Он был один посреди огромного и неизвестного леса. Затерялся в его просторе и ослеп. Скуля и рыча, он принялся сцарапывать с себя бурые комья, затвердевшие за ночь. Он катался по земле от бессилия и боли, проклинал кого-то, бил руками о землю, царапаясь о колючки, вгоняя под кожу целые гребни заноз, и продолжал сдирать с себя слепоту вместе с кожей.

  Когда он снова открыл глаза, у него не было ни бровей, ни ресниц. Лицо стало по-детски голым и беззащитным.

  В избушке было тихо, лишь потрескивали в каменной печке дрова да кто-то шуршал в углу. Ночь выдалась темная – ни луны, ни звезд. Небо закуталось тучами, как теплым овчиным тулупом, и не желало являть себя земле. От углей в печи на стену ложилось пятно, красное и слегка дрожащее от переливающегося света. Яркое в центре, оно размывалось по краям, где, не боясь потеряться, свет смешивался с тьмой.

  Поп лежал без сна, глядел в центр пятна, мысли шли, цепляясь друг за друга, как малые дети. Тянулись бесконечной цепочкой, потом вдруг разбегались, перепутываясь, и снова выстраивались в некое подобие порядка. Ему думалось о сотне вещей сразу. О том, что надо заготовить побольше дров, пока нет снега; что клюквы в этом году совсем мало, а грибов хватит до следующего лета; о том, кто быстрее устанет вставать – солнце или луна; что Синее болото разрастается; что сосны вытесняют березы; что ряса прохудилась; что бесы злые; что надо спать... Пятно света на стене переливалось красным и дрожало, как вода в колодце. Он закрыл на минуту глаза, пытаясь уснуть, но не вышло, и он снова уставился на стену. В пятне откуда-то появились тени. Поп увидел два четких профиля. Один был с крючковатым носом, козлиной бородкой и взлохмаченными волосами. Он все время ерзал и суетливо смеялся. Другой был толстый, с неторопливыми манерами, нос картошкой. На голове его была шапочка, напоминающая картуз. Он был бы похож на зажиточного мужика, если бы не ветки, густо торчащие из-под шапочки. Тот, что с бороденкой, что-то беззвучно рассказывал степенному, показывая на попа и мелко смеясь. Степенный качал головой, соглашаясь. Потом повернул к человеку голову и так застыл. Суетливый продолжал что-то ему объяснять, но он, казалось, больше не обращал на него внимания, заинтересовавшись только лежащим у другой стены человеком. Поп не видел его лица, только темную тень, но почувствовал на себе его взгляд, тяжелый, как кошка, идущая по телу спящего. Взгляд прошелся по нему изучающе, затем солидный снова повернулся к своему собеседнику для продолжения разговора. Поп лежал ни жив ни мертв. В избе стояла гробовая тишина, даже в углу все стихло, и лишь дрова чуть трещали, рассыпаясь в пепел. А на стене шла оживленная беседа: тени резво шевелили губами, размахивали руками, соглашаясь и противореча друг другу. Человек огляделся – вокруг никого, в окне темно, словно тряпками завесили. Дом замер, и лишь на стене, в круге мерцающего света, продолжался разговор. Священник завороженно наблюдал за ними, боясь пошевелиться, пока, неожиданно для себя, не заснул. Потом он сам не верил, что смог спокойно уснуть, в то время, как на стене, в двух шагах от него, жили тени. Он спал, а тени все говорили и говорили свои беззвучные слова, поглядывая на спящего и смеясь.

  Это случилось зимой, когда ни один шаг по земле не остается незаметным для острого глаза. Лис, блуждая по лесу, случайно встретился с бездельничающим Коростелем. Коростель – это не оборотень, не бес и не леший. Это большая серая птица, ростом чуть не с Лиса, совсем не похожая на коростеля, так что даже не ясно, почему его так называли. С ним вообще было много неясностей. Вроде и не птица, но и лесному народцу не близкий родственник. Так и живет посерединке.

  – Ох, – воскликнул Лис, столкнувшись с ним в заснеженном орешнике. – Ну и страшон же ты, птенчик!

  Нынешний Коростель как-то странно, не ко времени, линял, отчего в его сером перьевом одеянии зияли большие проплешины, из которых во все стороны торчал белесый пух. Услышав такое приветствие, он тяжело вздохнул.

  – И ты здравствуй, бес.

  Потом помолчал и, сокрушенно качая головой, произнес:

  – Ну что же это такое? Кого ни встретишь, любой хорек, только завидит и сразу в лоб: 'ну и страшон же ты'! Как сговорились!

  Он грустно копнул ногой. Поглядел, копнул еще. Лис тоже заглянул любопытным глазом в получившуюся ямку.

  – Что ж, извини, раз такое дело. Кто ж знал? Если б я наперед был уверен, что тебя сейчас встречу, я, может быть, и смолчал бы. А так, уж больно неожиданно ты появился. Я что думал, то и сказал.

  Коростель замахал растрепанными крыльями.

  – Да от тебя другого и не дождешься. Болтаешь вечно невесть что.

  – Ничего я зря не болтаю. Просто, что думаю, то и говорю.

  Лис даже немного обиделся. Они постояли, надувшись друг на друга.

  – Ладно, – буркнул Лис, – пойдем побродим. Глядишь, может, и найдем чего интересного по дороге.

  – Уху, – согласился Коростель.

  Лес бы погружен в густой мрак. Небо еще с прошлого утра было затянуто тучами и ни малейшего просвета в небе. Идти приходилось чуть осторожнее, чтобы не зацепиться за незаметную под снегом корягу, не провалиться в засыпанную под завязку яму, не рухнуть в берлогу или барсучью нору. Разбуженный барсук мог больно укусить за пятку, не говоря уж о том, как мог разъяриться сонный медведь. Вообще-то лесной народец не особо боялся разного зверья, у них хватало резвости и сноровки, чтобы избежать любой опасности, но рисковать все же не хотелось. Да и будить ни в чем не повинных сонь было тоже нехорошо.

  Так они шли и вдруг на шею Лису шлепнулся холодный комочек. Бес сгреб его, только глянул и тут же отбросил подальше от себя.

  – Рю-рю-юх, – удивленно заверещал Коростель. – Ахтыть-кудахтыть! Чего это ты, бес, никак снега испугался? Сердечко зашлось?

  – Сам ты, линялый, снега боишься, – неохотно отозвался тот.

  – Нет, нет, постой, – продолжала приставать огромная птица, радуясь, что может уколоть беспокойного беса. – Я ж не слепой, видел, как ты его подальше откинул, будто он укусил тебя.

  – Ну, откинул, ну и что с того?

  – Холодно стало?

  – Тебе самому-то не холодно? В дырки не дует? А то давай сейчас мхом заткнем, погреешься.

  – Лаешься, значит, испугался, – как о чем-то решенном заявил Коростель. – Все ясно. Трусишка ты, Лис.

  – Нет, ну вот ведь привязался! – не выдержал бес. – Сам страшнее страшного, а все других укусить норовит. Другой бы молчал, пока перья не вырастут, а этот, гляди-ка – ехидничает! У-у, мухоед!

  Потом стал объяснять.

  – Жук это был. Ледяной. Из тех, что только зимой в снегу живут. Ясно? Я не за себя, а за него испугался: что мое тепло убить его может.

  Лис зачерпнул снега, слепил небольшой, но очень крепкий снежок и кинул вверх. Он улетел куда-то очень высоко, вскоре скрывшись из вида.

  – А ты сразу кудахтать! Эх ты, птица нелетающая...

  Коростель пристыженный замолчал.

  – Я думал ты от холода, а ты жука...

  Ледяные жуки действительно встречаются очень редко и жить могут только среди снега и льда. Они и сами похожи на кусочек льда, поскольку покрыты голубым панцирем, делающим их почти невидимыми зимой. Питаются корой, осиновыми и дубовыми почками. Ближе к весне зарываются глубоко под землю, где похолоднее. Там и дожидаются новых холодов. Если подольше подержать их в руках, они начинают таять, как самые настоящие льдинки, превращаясь в воду. Найти такого жука большая редкость и везение. Говорят, что если найдешь его, то будь настороже: где-то рядом может быть твоя самая большая удача, о которой только можешь подумать. Но растопить его большое несчастье.

  – Что, укусил? Ага! – захохотал бес и вырвал у Коростеля из хвоста пучок перьев. Это было не больно, но тот подскочил на месте чуть не выше Лиса и шарахнулся в сторону.

  – Ты что? Ежей объелся?

  – Ничего, ничего, им все равно выпадать скоро.

  Бес подбросил перья в воздух, поймал одно зубами и станцевал какой-то танец, высоко взмахивая руками и ногами.

  – Так что ж с того, что выпадать? Сами бы и выпали. Нечего тебе своими корявками тут размахивать!

  – А, так ты еще и обзываешься, скорлупа? – и вырвал с этими словами еще пучок из-под крыла у бедной птицы.

  – Спасите! – завопил Коростель и бросился не разбирая дороги прямо в чащу, сбивая на ходу снег с прогнувшихся кустов и маленьких елочек, почти до самых верхушек укрытых белым легким покровом.

  – Сейчас я тебя спасу! – крикнул Лис, смеясь, как заведенный, летя следом. – Ощиплю дочиста. Вспомнишь, как голеньким в гнезде под мамкой сидел.

  А сам при этом подумал, что это еще неизвестно, что за птица такая, у которой такие птенцы, как Коростель могут появляться.

  Падающий с потревоженных веток снег осыпал Лиса серебрящейся в темноте паутиной. Коростель, продолжая вопить и смеяться одновременно, бежал впереди, оставляя глубокие следы и вспаханную полосу, петляющую меж стволов. Если б бес захотел, он бы шустренько поймал его, но бегать и вопить было гораздо интересней.

  Они бы долго еще могли носиться по лесу, тревожа его торжественную тишину, даже после того, как Коростель один раз чуть не провалился в медвежью берлогу. По счастью хозяин жилища не проснулся, а они быстро закидав дыру ветками и снегом помчались дальше. Только что кричать снова начали отбежав подальше. Так вот, неизвестно, сколько бы все это безобразие еще продолжалось, если бы с неба прямо на голову Коростелю не упал тот самый крепкий снежок, что Лис довольно давно запустил вверх. Маленький шарик звонко раскололся на макушке птицы, Коростель от неожиданности споткнулся и кубарем полетел в снег, следом за ним рухнул Лис. Несколько минут вокруг ничего не было видно из-за плотной снежной завесы, что подняли два барахтающихся приятеля. Слышались только неясные крики да обещания 'перья повыдергать' и 'уши склевать'. Когда все успокоилось и пыль осела, они оба лежали на снегу, глядя вверх, усталые и тяжело дышащие. Понемногу разговор вернулся к едва не разбуженному медведю.

  – А если б он проснулся?

  – Да, жалко. Он ведь потом, может, и не заснул бы даже. Пошел бы по лесу шататься. Голодный, тощий, злой.

  – Да уж... Хорошо, что все так кончилось.

  – Это все ты, Коростель, виноват.

  – Я? – изумилась птица. – Да ведь ты ж первый из меня перья драть начал!

  – Да брось ты, клюватый, я вырвал-то всего ничего, а ты уж и давай на весь лес орать: 'спасите, да помогите, меня злой бес ощипать хочет'.

  – Так ты ж сам обещал, что ощипешь меня.

  – Уж и пошутить нельзя, – Лис засмеялся, Коростель тоже.

  В этот момент широкий месяц сквозь разрыв в тучах осветил лес, и все вокруг озарилось и заиграло блестками. Лес стал прозрачным и каждая снежинка на его ветвях горела крохотной свечой. В воздухе тоже висели, не падая, снежинки, крупные, как звезды. Коростель поглядел на Лиса и тихонько присвистнул от удивления: на груди, плечах и голове беса, не тая, лежал снег, отражая свет месяца. Лис сиял и переливался, словно был осыпан алмазной пылью. Бес засмеялся от радости и тут увидел следы.

  Они проходили чуть в стороне от них с Коростелем. Шли тоненькой цепочкой. Следы маленьких босых ног. Пальчики на стопе, как и у Лиса, были немного врозь, значит ноги не знали обуви. Бес уже очень давно не видел в лесу следов босых человеческих ног. Девушка, а это, скорее всего, были следы девушки или девочки, шла спокойно, без спешки, будто прогуливаясь. Обычные люди так по снегу ходить не могли. Можно было предположить, что это была ведьма, но они обычно зимой сюда не ходили – незачем.

  Смотреть на следы было почему-то удивительно приятно, почти так же, как на огонь или бегущую воду. Бес залюбовался, совсем забыв про стоящего рядом Коростеля.

  – Ты чего задумался? – окликнул тот.

  – Следы, – рассеянно улыбаясь, сказал бес.

  – Где? – заворочал он головой, стараясь поймать направление взгляда друга. – Да где же?

  Зрение у птицы было не хуже, чем у беса, а меж тем он все рыскал глазами, не понимая, что за следы такие разглядывает его спутник. А тот стоял, улыбался, прослеживая цепочку, и вдруг понял, что следы во всем мире есть только для него, и никто другой их никогда не увидит, хоть тыкай его в них носом. Откуда-то издалека прилетел отголосок теплого смеха, заметался бестелесной звонкой бабочкой на прозрачном свете, согрел щеки. И Лис все понял – это Тайна. Она прошла где-то совсем рядом и если пойти по следам, то, может быть, можно будет ее увидеть.

  – Я погуляю, – сказал он Коростелю, не отрываясь от следов.

  – Что ж, пойдем, – покладисто согласился тот, не понимая, что за перемена произошла с бесом, но чувствуя, что во время прогулки все может разъясниться. Лиса было не узнать: ни задиристости в голосе, ни веселого бесовского безобразия. И глаза странные, смотрят пристально, а куда – не понять, прозрачные какие-то, как вода в роднике или небо в солнечном октябре.

  Они шли через буреломы, выгоревшие места, поросшие молодым осинником, чистый сосновый лес, густой орешник. Иногда Лису казалось, что он видит впереди мелькание чего-то белого прозрачного, иногда до него доносились отзвуки смеха или отрывки песенки, напеваемой тонким, словно детским голоском.

  ...В синем небе

  Нету ни тени.

  Елки да ели

  Позолотели...

  ...Белые пчелы

  В лес прилетели.

  Облепили

  Елки да ели...

  На одной поляне, залитой загадочным лунным светом и переливающейся свежим снегом, Тайна танцевала. Следы кружились по поляне, как стая голубых птичек, скакали на одной ножке, в нескольких местах виднелись отпечатки рук. Казалось, она провела здесь не менее часа, а меж тем все следы были такими свежими, словно снег еще не успел остыть от тепла маленькой, почти детской ступни. Дальше Лис и плетущийся за ним Коростель снова нырнули в лес и странное преследование продолжилось. Несколько раз Коростель пытался выяснить, куда они идут, но Лис лишь уклончиво бормотал:

  – Гуляю я...

  А сам ни на минуту не мог оторваться от отпечатков ножек, которых Коростель, как ни старался, разглядеть не мог.

  Некоторое время птица терпела, но потом начала проявлять беспокойство.

  – Бес, слышь, мне надоело. Иду с тобой сам не знаю куда. Да и ты, видно, тоже не знаешь, куда тебя ноги несут.

  Лис на такие речи не отвечал, лишь однажды, тихо, как сквозь сон, обронил:

  – Что?..

  Коростель долго еще бубнил себе под нос, но не отстал.

  Меж тем, преследуемая была уже где-то близко. Лис это чувствовал. Его влекло все сильнее и сильнее туда, вперед, куда уходила цепочка синеющих на ночном снегу следов, теряясь в лесной чащобе. Он шел и читал их, как древнюю и вечную книгу, с каждым шагом ему открывалось что-то новое о себе, о мире вокруг, о жизни и смерти. Порой он впадал от узнанного в неожиданную радость, порой сердце его щемило от одиночества в этой бескрайней Вселенной, начинающейся прямо там, где кончается он, проходящей сквозь него и его омывающей, иногда его словно сковывало льдом вечности, иногда он приходил в трепет от обломанного луча какой-нибудь мельчайшей снежинки. Тысячи разных, самых противоречивых чувств охватывали его, когда он смотрел туда, где прошла Тайна. Он покорно принимал их и шел дальше, не в силах ни оторваться от следов, ни остановиться. Да и кто бы смог остановиться, идя по следу Тайны? Занятие поглотило его целиком, он уже почти не помнил кто он и зачем он идет. Он просто шел и не мог остановиться.

  Меж тем отпечатки босых ножек становились все мельче и мельче, как будто оставившая их с каждым шагом становилась все более и более невесомой. Лису приходилось мучительно напрягать зрение, чтобы разглядеть что-то на снегу. Постепенно от них остались только легкие штрихи, да и те вскоре исчезли.

  Бес остановился, завертел головой. Глядя на него было похоже, как будто ему приснилось что-то очень хорошее, а теперь его разбудили и он рассматривает спросонья все вокруг, желая найти остатки своих снов.

  – Уху, – ухнул над ухом Коростель, – смотри, Лис, следы чьи-то.

  Он наклонился, всматриваясь. Лис пригляделся следом.

  – Да ведь это наши следы! – захохотала птица. – Выходит мы с тобой круга дали. Будто люди. Эти тоже, когда заблудятся по своим следам ходят.

  Верно перед ними были отпечатки босых ног беса и четырехпалые с большими когтями – Коростеля. Птица воззрилась на спутника.

  – Слушай, бесеночек, зачем это мы кругами по лесу ходили? А?

  Лис протер глаза, будто прогоняя последние капли видения. Утер лицо снегом, тряхнул головой, полетели холодные брызги.

  – Я ж говорил тебе, мы просто гуляли.

  – И все?

  – А что же ты, по-твоему, делал?

  – Эх, Лис, пустоголовый, если б я знал. Наверное, за тобой таскался.

  – Вот видишь, ты и сам все знаешь.

  Потом они еще побродили, а когда небо за кромкой леса стало красным от нарождающегося солнца, Коростель еще раз спросил:

  – Так что ж ты, все-таки, искал?

  Лис вздохнул, и еще раз подумал, что никто на свете, никогда, не смог бы объяснить другому, что такое Тайна.

  Прошло много лет. Изменился лес. Поляны поменялись местами с болотами, пожарища заросли густым молодняком, появились новые пепелища. Поп превратился в мощного старика с густыми нависающими бровями, тяжелой поступью и крепостью старого дерева в теле. Руки стали узловатыми, словно ветви дуба. Глаза поменяли цвет: из младенчески голубых они превратились в ярко-зеленые, как у большинства жителей леса. Видом он был суров, но когда чему-то радовался, его лицо озарялось светлой улыбкой, а в глазах пробегали золотистые искры. Теперь он уже не ощупывал при ходьбе каждое дерево, проверяя реальность мира, сейчас он ходил твердо, опираясь на тяжелый посох, доходящий ему до плеча. Он выломал его из векового дуба, на который сам стал похож в зрелости. На плече у него сидел ворон, когда-то чуть не лишивший его зрения. Он сидел нахохлившийся и спокойный, слишком старый, чтобы чему-то удивляться. У священника отросла длинная борода по грудь и волосы до середины спины. И волосы его, и борода, и усы – все было с проседью, под цвет его выгоревшей от долгой носки рясы, которую он снимал только когда купался в ручьях или выходил из избенки под летние дожди, хлопая себя при этом по плечам и приговаривая:

  – Слава тебе, Господи, вода. Жизнь течет.

  На шее его висел тяжелый священнический крест. Когда он появился в лесу, то поначалу спрятал его в ветвях березы, не считая себя вправе носить. Он понимал, что тяжко согрешил, попытавшись повеситься, а значит недостоин носить крест богослужителя. Поп сделал себе простой крестик из веточек ивы и носил только его. Когда прошли годы поста, молитв и размышлений, он снова одел его на шею, чтобы больше не снимать до самой смерти.

  Из бывших прихожан никто не узнал бы в нем того робкого и легко красневшего батюшку, каким он был, живя с людьми. Он и сам начал забывать людей и все больше разговаривал с деревьями, камнями птицами.