Текст книги "Дуэль"

Автор книги: Игорь Кожухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Игорь Кожухов
Дуэль

Вещий сон

Вовка рисовал всегда! И уже совершенно точно – сколько себя помнил. А помнил он себя сызмальства.

– Вот будто не было ничего, буквально. Тут раз, уже сестра журит меня тихонько, чтобы, видать, не испугать, но убедительно: «Я же просила тебя не трогать мой альбом, ну просила! Вон сколько тебе листов подарила со старыми картинками, рисуй, сколько влезет! И краски тоже не жалко… Зачем же суёшься в мой новый альбом?»

Вовка Кузин, сейчас уже взрослый, самостоятельный мужик, живущий один в небольшом опрятном доме на окраине широкой деревни, вспоминал соседу, который пришёл «посидеть»:

– А мне непонятно, рисунок уже есть – на другую сторону не интересно! Больше того, акварели лист насквозь мочили, свою картинку, как хочешь, уже не поместишь…

Сосед, зашедший совсем не за этим, заметно уже тосковал и злился:

– Вот, долдон, сколько время зря тратит, да денег! И на что? На игру детскую… Когда успевает хозяйством заниматься, не понять…

Он округло, из-под склонённой головы осматривал порядок в ограде и дальше, сколько мог, в огороде. Хозяин же не замечал раздражённого невнимания соседа и продолжал, уже тыкая в лист, лежавший на гладком столе под лёгким летним навесом, где они и сидели.

– Смотри. Что может быть красивее, чем жизнь вокруг нас, чем свобода бесконечная, в даль уходящая! И ничего более не надо, только этот момент, когда в душу кольнуло, остановить. Я же рисую вроде долго, целый день, но один запомнившийся миг, один взгляд.

Вовка не говорил о своём хобби – «пишу», хоть и работал красками. Вот рисует – он и всё тут, понятно и доступно.

– Я его, этот момент, меня поразивший, поймал и целый день, а то и два, им живу, его неизменность помню, только в него вкладываюсь. И, гляди, иногда так здорово получается, просто сердце захоластывает, как хорошо!

Восторженный художник совал измазанный лист соседу в руки и, улыбаясь, ждал. Тот, всю жизнь занимающийся свиньями на колхозной ферме, не понимая радости Вовки, смотрел на рисунок, вздыхал и выдавал:

– Ну, красиво… Токо, где жизня здеся, не вижу. Ну вот – земля, дальше, вроде море, тама снова, как бы, серо… Нарисовал бы человека какого с краю или, на крайний случай, бабу цветную вдалеке. А то можно и свинью! Тоже ведь какая ни есть, а жизнь, не отнять…

Вовка, закипая глазами и сдерживая крик, уже в сотый раз, как было почти всегда, объяснял:

– Зачем сюда баба, объясни мне, глупому? Или ещё хлеще – свинья живая? Тут же и так, без этого всего, жизни полно, свободы, воли… Красок, в конце концов!

Сосед нервно вскакивал, часто ступая пробегал до калитки и уже оттуда выкрикивал:

– Да пошёл ты, художник! Волю он рисует, свободу… А жрать ты чего будешь, когда приспичит? Вот и я про тоже… А то душа-а!.. Да кишки прижмёт, ты и не вспомнишь, где она у тебя живёт… душа.

Он не оборачиваясь убегал домой, забыв, что навещал «художника» с предложением всего лишь съездить в выходной по дрова: вдвоём-то оно сподручнее…

Вовка не обижался. Все в деревне знали, что Кузин рисует. И этот факт ни у кого уже не вызывал удивления или, ещё больше, каких претензий. Дело своё – а работал он плотником в колхозной бригаде – мужик знал, был лёгок на подъём, не ленив и к тому же не пил! А то, что рисует свои картинки в любую свободную минуту – его дело, хозяйское. К тому же иногда, как отзывались «компетентные» люди из числа местной интеллигенции, картины получались действительно красивыми и понятными. Такие он дарил односельчанам или даже в клуб, а то и в школу, где тоже брали и вывешивали в длинных серых коридорах, заодно закрывая ими облупленные стены.

Но всё чаще и чаще, с большим для себя удовлетворением, стал он выдавать художества, ранее земляками невиданные: то дали какие-то необъятные, моря, в небо уходящие, или вообще полосы слоями цветными, словно матрасы китайские. И самое интересное, что картинка, когда он вкладывал её в собственноручно подтемнённую дубовой морилкой рамку, приобретала желаемую законченность. Эта «мазня», как смеялись многие, видевшие его за самодельным мольбертом вечером в лесу или на низком берегу их тихой речки, становилась картиной, чем-то более серьёзным, не легкомысленным, требующим внимания.

Поэтому однажды Татьяна Ивановна, заведующая местным клубом, влекомая лучшими намерениями, отправила одну из его работ на областной смотр-конкурс. И, чтобы сделать приятное, написала обратный его, Вовкин, адрес.

…Совсем уже осенью, в цветном и торопливом октябре, в субботу с утра Вовка Кузин прикатил на реку. В этом месте она разливалась широкой и довольно глубокой заводью, проросшей по заберегам густым камышом. За камышом – полукруглым озерцом тёмная вода, с редкими, не утонувшими ещё на зиму островками ряски. Вчера он проезжал здесь вечером и так засмотрелся на красное, закатное солнце, собирающееся нырнуть в уходящую за жёлто-серые мётлы камыша воду, что едва не свалился с мотоцикла. Промучившись в творческом нетерпении ночь, с утра управившись по хозяйству, к одиннадцати дня он был именно на этом месте. Но, странно, сейчас тут всё было совершенно по-другому: без той, поразившей его недавно, неизбежности движения времени – как-то очень уж просто, даже игриво… Солнце, словно опомнившись, палило по-летнему, насекомые, отогревшись от прохладной ночи, прыгали вокруг, шелестели и суетились по опавшей листве. А деревья за речкой – цветные и радостные, будто деревенские бабы в цветных сарафанах на весёлом празднике!

Вовка постоял, растерянно осматривая местность, и, разочаровавшись в натуре, решил приехать ещё раз – вечером…

У дома его ждала местная почтальонка тётя Люба, только что выскочившая из его же ограды. Говорливая почтальонка заулыбалась навстречу:

– Уже, думала, пойду. Ящика нет у тебя, и приходится вот так мучиться. Раньше-то они у всех были. Не письма, так газеты обязательно выписывал народ, и читал. Сейчас нет того – телевизор всё, радио… Только я всё одно, если приходится, почту в руки получателю отдаю. Отвыкли люди от бумажных новостей: сунешь газету, а может, письмо в ящик или между штакетин в заборе заткнёшь, и, считай, выбросил. Хозяин даже не заметит. А раньше каждый вечер обязательно почту проверяли, ждали! – она, разговаривая, нашла в худой сумке письмо и, отдав его Вовке, быстро пошла вдоль заборов, до следующего счастливого адресата.

Парень, удивлённо перепроверив адрес, привалил мотоцикл к забору и, не снимая с шеи ремня от запакованного самодельного мольберта, стал читать казённый напечатанный текст:

«Здравствуйте, Владимир (отчество Вы не сообщили). Жюри нашего конкурса, состоящее из… – Вовка быстро перескочил глазами чужие ему имена и регалии членов жюри, – ознакомилось с Вашей работой и единодушно отметило: Ваша работа стилистически и художественно не соответствует заданным условиям. В связи с вышеуказанным, работа в конкурсе представлена не будет. По возврату произведения звоните по телефону…»

Вовка, не дочитав до конца, сел на крыльцо. Немного посидел отстранённо, вздохнув, снова развернул листки. И только перечитав письмо ещё раз, а затем уже внимательно в третий, он уяснил: одна из его работ оказалась на конкурсе, и ему сообщают, что его картина не имеет художественной ценности.

Парень, посидев немного, бросил на ступеньку письмо, снял мольберт и, повесив его на привычное место, зашёл в дом.

Не испытываемая раньше обида или, скорее, чувство, похожее на стыд, защемило душу, а вслед за этим – отчаянный, до боли в скулах, протест: «Да что они там увидели, если так говорят… и главное, как увидели? Я же никуда не посылал, зачем мне?..»

Вовка, не разуваясь, проскочил в спальню, где хранились, уже готовые к жизни, как он сам считал, его картины, в самодельных штакетных рамках. Ещё раз оглядев расставленные на полу вдоль стен «художества», неожиданно для себя открыл окно и стал выбрасывать всё в палисадник. Картины игриво планировали и падали на сухую серую траву цветными пятнами, словно карнавальными лампочками оживляя осенний огород.

Он, ничего этого не замечая, схватил уже кисточки, собранные вверх хвостами в банке, и, вытряхнув их за подоконник, захлопнул окно.

– А ну и не надо, если не хотите! Мне суеты меньше и хлопот. И пыли… – парень облегчённо вздохнул, осмотрел враз опустевшую комнату и, уже не сдерживая себя, упав лицом на кровать, затих.

                  ***

…Дед будил Вовку осторожно, стараясь не растревожить спящую с ним в комнате сестру. Пятилетний внук вчера слёзно просился с ним на рыбалку, увлечённый дедовым рассказом об утренних карасях. И даже то, что встать нужно до зари, ещё по темноте, внука не пугало.

– Я одёжу с вечера соберу, ты меня немного ткни, я быстро встану, как солдат, – малец неотступно ходил за стариком, – удочку мне папка уже давно приготовил, а червяков сейчас накопаю в огороде!

Утром, на удивление деда, мальчишка проснулся быстро, и уже через несколько минут они, взявшись за руки, шли в сторону пахнущего тиной и прохладой озера.

Старый рыбак ловко размотал леску и, наживив крючки, забросил в воду. Затем, подстелил свёрнутую овечью шкуру на прилаженную в берег дощатую лавочку и они уселись напротив торчащих штырьками из воды поплавков.

– Сиди тихо, карась с солнцем придёт.

И Вовка смотрел слезящимися от сна глазами на чёрное в темноте гусиное перо.

Он, прислонившись к тёплому дедову плечу головой, уже стал засыпать, как вдруг тихое озеро вздохнуло. По гладкой воде с востока зашевелились мелкие, чешуйчатой рябью, волны и лёгонький ветер, первыми шевельнув поплавки, следом разбудил спящий камыш. Мальчишка вздрогнул, но дед, успокаивая, прошептал:

– Нет ещё, не торопись. Сейчас время солнышку вставать, а потом уж всем его детям!

С дальней стороны озера, у тёмной стены леса осветились верхушки деревьев. В мутном сумраке длинные стрелы света пробили, как в решете, дыры, заиграли цветными бликами по воде, по камышу, по лицам рыбаков и лесу на другой стороне озера.

Тонкая полоска солнца, вынырнувшая над горизонтом, резанула по глазам нестерпимым светом и теплом.

Лес вокруг словно ждал этого момента и, осязаемо задышав, проснулся!

Вовка охнул, неосознанно подавшись вперёд, навстречу невиданному раньше действу.

– Вот, внук, вот что важнее и правильнее всего! Вижу, ты это увидел и понял. Так не забудь, и детям своим обязательно покажи! – и дед уютно прижал его к себе.

…Парень открыл глаза. Малюсенький китайский будильник, тикая тихо и торопливо, тонкими стрелками показывал четыре часа. В сознании чётко стояли слова деда, услышанные очень давно: «И детям своим покажи».

Вовка, больше не колеблясь, вскочил, громко хлопнув дверью, и, накинув на шею ремень мольберта, побежал к мотоциклу.

Через двадцать минут он был на берегу. Бросив мотоцикл, подбежал к небольшому пригорку, где вчера ногой вскопнул борозду, отмечая точку наблюдения.

Ещё несколько минут – и вот нетерпеливый художник уже готов к работе, забыв обо всём и глядя туда, где обязательно должно произойти то, что вчера так поразило его.

Тяжёлое, совсем не горячее, краснощёкое солнце уже склонилось к приходящей с запада воде. Там, далеко в горах, река, собрав в своё русло тысячи речушек и ручейков, теперь несла себя людям. И именно туда, в устье, хочет нырнуть солнце, чтобы за ночь, проплыв по течению, вынырнуть на востоке ярким и умытым!

Оно красным блином плавно подкатилось к воде, секунду задержалось у края и, выдохнув, стало неумолимо погружаться, мерцая вокруг испаряющимся паром. Оно уходило! Уходило, озаряя даль и небо последним красным, обреченно тонуло, ещё немного светясь в воде, и наконец погасло. Вечер без солнца померк, став серым, сохраняя ещё на несколько минут рассеянный свет и позволяя каждому завершить своё сегодняшнее дело.

Вовка, восхищённый увиденным, отбросил сомнения и нанёс первый уверенный мазок.

Ночь на 2 мая 2017 г.

Платный сыр

Яков Олегович Бажанский ехал домой из армейки. Он лежал на верхней полке, уже выспавшийся за двое суток, сытый и, подстроившись под еле ощущаемые удары колёс, думал.

Год прошёл. И если честно, он ничего не понял. Когда год назад проставлялся перед уходом, сосед Шурка-Моряк, гордый, что его слушают, шепелявил дырявым ртом:

– А я вот три тарабанил, и даже с небольшим, потому что из автономки опоздали! Конвой вражеский сопровождали, тайком под водой шли, – и он убедительно плавно показывал это движением руки. – Шли на малых, чтобы не шуметь шибко. А то услышали бы нас, и хоп – конфликт. А так мы его сопроводили, корабли посчитали и потом домой, героями… Благодарность была от контр-адмирала лично, фамилию не помню, мне и ещё нескольким. Так вот за три года я всё узнал, всё испытал, всему научился. А тебе – год! Это – уснул на шконке, и проснулся дома! Вот так служба нынче – радость!

Но всё равно, Яшка, проживший до восемнадцати лет вольной птицей с дедом и бабкой, а потом и с одной бабкой, немножко нервничал или, правильней сказать, побаивался.

За всю жизнь он уезжал из родной деревни, стоящей за сто километров от райцентра, один раз – опять же в райцентр, в больничку. Но, отлежав там две недели с приступом жесточайшей дизентерии от соседской виктории, съеденной тайно ночью, райцентр невзлюбил из-за массы ограничений, в основном свободы, которая дома, у бабки, не контролировалась. Понять, что это всё-таки была больница, он не мог, или не хотел.

Ко второй вылазке в большой мир он подготовился тщательней. Знакомые мужики, рассказывали о нём по-разному, но суть Яшка понял.

Армия, то, что ему предложила армия – его разочаровало: жесточайшие мозоли от неудобной лопаты он мог бы и дома заработать. Одно хорошо – новые люди!

За короткое временя он перезнакомился и даже сдружился с такой массой молодых, разных по статусу, амбициям и понятиям парней, наслушался столько рассказов о незнакомых местах России, столько жизненных историй, включая и о неведомой пока ему любви, что был даже несколько благодарен этой «святой» обязанности служить.

***

Любимая бабушка встретила его спокойно. Она, погладив его голову и глядя в улыбающиеся глаза, помолчав минуту, утвердительно спросила:

– Пришёл?!

Яшка кивнул и обнял её, так знакомо и радостно пахнущую молоком, булочками и всем домом сразу. Он не был летуном, бегающим «без дела по делу», не любил молодежные сборы, бесцельные, с пивом, порой со злыми разборами. Основное время проводил дома или на разных работах. Во всяком случае, так было до армии. Теперь бабуля, угощая его специально приготовленными вкусностями, спросила:

– Как, внучок, жить собираешься?

Яшка ответил не сразу, не торопясь наедаясь домашней готовкой.

– Работать буду, пойду в тайгу, денег хочу накопить и… купить машину!

– Господи! – она ожидала всего, что угодно, даже «женюсь», но такой ответ обескуражил. – Это зачем, Яшенька, машина? У нас тут ведь и дорог-то нет почти, одни направления. Ты что с ней делать собираешься?

– Да дел гора, а машина для престижу ещё. Мне в армейке один кореш рассказал, что пока у него машины не было, его и не замечали. А тут машину ему батя подарил. Бывает же такое! Не игрушечную, настоящую! Так щас его все привечают, советуются с ним. Девчонок сразу много новых появилось. А что? Сиди, газуй да бензин подливай, а люди на тебя смотрят с уважением.

– Ой ли? – теперь бабка заулыбалась. – По-моему, к людям относятся по делам их, а не за то, что у них лошадь в сарае сено ест!

– То лошадь, а то – машина! Возьму, вот увидишь, а потом и женюсь, на какой захочу!

Бабушка с удивлением взглянула на него и, улыбаясь, согласилась:

– Давай, давай, дело нужное.

…Отец бросил их с матерью, когда ему был месяц. Просто он был калымщик, про таких говорят: «шестак». Но Яшкина мать очень его полюбила, надеясь, что взаимно. И когда тот ушёл, оставила сына родителям и двинулась по России по следам любимого. Писала письма раз в год, иногда денег присылала, а последний раз звонила, когда умер дед Яшки, её отец. Бабка сказала, что она дура, но простит, когда та приедет: «Ведь за любовью пошла, не просто…»

А что дочь вернётся, она не сомневалась.

***

Всё оказалось серьёзнее, чем предполагала бабушка. Яшка упёрся и начал превращать задуманное в жизнь. А по упёртости он был в мать – это бабка знала!

Тайга, окружившая деревню, давала людям возможность сытно кормиться. В тайге можно взять почти всё, что нужно человеку для жизни. Зимой – мясо, шкуры; летом-осенью – травы, ягоды, шишки, грибы. Яшка хотел устроится в артель, но ему показалось, что там многие кормятся даром. В частности, приёмщики, бригадиры, посредники.

«Даже врач зря там получает деньги, – рассуждал он, – я, может, за сезон ни разу и не упаду, не порежусь. И все так, возможно. А ему – доля от общака, и неплохая! А повариха? Что сами не сварили бы, да вообще…»

В общем, он решил работать сам, один.

Мужики смеялись, но приёмщик на лабазе сказал: «Давай, добычу буду принимать по нормальной цене!»

И Яшка начал. Он брал ягоды, которые сменяя друг друга, зрели в тайге, собирал разные травы: некоторые стоили дороже ягод. С конца июля и почти весь август – грибы. Ближе к холоду – ягоды с болот, тоже в изобилии. После ветро̀в, часто налетающих осенью, собирал шишки и молотил их прямо в лесу, в мешке. Было, конечно, неудобно, но не хотелось никого просить. Хотя иногда приходилось. И что неожиданно неудобно – именно дома, в хозяйстве!

Во-первых, бабушка. Оказалось, она переселенка. Её, малолетней, с родителями выселили в тайгу из большого города. Почему? В это Яшка не вникал – дела давно минувших дней. Но бабке вдруг дали путёвку на курорт в Краснодар на сорок дней! И она поехала.

– А когда я ещё отдохну, – улыбалась она, довольная, – может, уже и никогда. И ещё, можить, деда кокого там подыщу, на курортах!

Она смеялась, собирая старый чемодан. В общем, уехала. И Яшка стало ясно, что даже такая «мелочь», как приготовление еды – это ужасно нервное, отнимающее уйму времени, занятие.

Он пробовал сам, но через два дня понял, что долго не протянет. Помочь ему взялась соседка тётя Лиза, шестидесятилетняя весёлая женщина.

– Ты мне тащи, что можно варить, а я тебе так сварю, пальцы сглотишь.

Но когда встал вопрос о цене за эти услуги, тётя Лиза узнала, что денег у Яшки нет! Она не верила, зная, как он работает, поэтому сначала возмутилась:

– Ты что, как жлоб, я же не прошу миллион, а бесплатно на тебя работать половину лета не хочу.

Пришлось ей сознаться, на что он копит. Она неожиданно согласилась:

– Ну, это дело! Говоришь, машину пригонишь сюда? И ещё даже меня когда куда покатаешь? Ну ладно, годится! Только тогда с тобой ещё мой внук Толик есть будет. Он хоть и совсем ещё шкет, но кормить его надо.

Яшка согласился. Но тут хозяйство! У бабки остались коза, куры, пятнистая свинья. Попросил деда Петю, односельчанина с конца улицы помочь, когда в лесу будет. Тот, выслушав, восхитился:

– Машину, говоришь? Я тоже всегда хотел технику себе в помощь. Но мне сразу с ней не везло. В восьмидесятом, олимпийском, купил «Урал» с коляской, красивый, сильный. Страсть! Лето поездил, порадовался, а осенью утопил в болоте: хотел за морошкой проскочить. Сам вылез из грязи, а он утоп. С тех пор мне бабка, тогда ещё довольно молодая баба, не разрешат ничего, кроме лисопеда.

Яшка объяснил ему, что в лес на машине не поедет, но деда Петю покатает. Но тут коза – привереда не согласилась, чтобы её доил дед Петя. И всё. Пришлось просить жену деда Пети, и ей рассказать о Яшкиной мечте! Она, конечно, тоже согласилась. В общем, Яшка бросил дом со всеми животными на селян, а сам зарабатывал деньги…

Через месяц позвонила бабка в контору, и Яшку вызвали вечером к телефону. Довольная бабуся рассказала удивлённому Яшке, что остаётся на курорте до зимы.

– Мне здесь очень понравилось, а тут нянечек не хватает, и я попросилась. В общем, меня на сезон взяли, на работу. И жить буду, и работать, и подлечусь ещё. Яшка разозлился, но что делать – смирился.

К осени дела пошли лучше. Год оказался очень урожайным, и всякого лесного наросло много. Только торопись, бери. И Яшка торопился. Домой приходил редко, раза два в неделю. В выходные дни до слёз парился в бане, прокаляя изъеденное насекомыми тело, и вечером, валяясь «без ног» на диване, слушал отчёт деда Пети, как самого заинтересованного в процессе земляка. Старый был въедлив и даже немного записывал для памяти в блокнот.

– Огурцы и помидоры мы с бабушкой моей собрали, и она их у вас посолила в двух кадушках. Посолила хорошо, зимой увидишь. Картоху выкопаем к концу сентября, не переживай, сена козе – Мишка тракторист обещал центнеров пять-шесть, ей хватит. Мы ему рассказали о твоей мечте, он согласился бесплатно привезть и заскирдовать. Муки для порося подкинул Васька Окунь, просто так. Интересно ему, сколько ты денег накопишь, ни за что не заплатив. Если, говорит, много, то он на следующий год тоже что-нибудь такое затеет.

И дед долго ещё бормотал в полутёмной комнате о делах, попивая сладкую бабушкину настойку, «достанную» для него Яшкой, а сам Яшка уже сладко кемарил, видя счастливый сон с красивой машиной в главной роли.

Утром, когда он уже вышел из дома, дед Петя вдруг вспомнил:

– Ещё дров нет, друг ситный. Я поговорю с Витькой Боровы̀м, он дровами занимается плотно. Может, войдёт в положение с пониманием проблемы.

Яшка, махнув рукой, пошёл в лес.

***

Витька вдруг заартачился:

– На кой мне его машина, у меня своя, мне хватит. Пускай деньгу гонит, привезу дров. А то бесплатный сыр только в мышеловке бывает.

Еле уговорил его старый хитрец за пять литров самогона, настоянного на кедровом орехе, и за обещание к зиме насадить сети-дели для зимней рыбалки. Уж очень хотелось деду на старости лет покататься на машине. Согласный, но злой Витька уже на следующий день привёз машину дров и вывалил перед оградой. Живший у Яшки уже как дома, дед выскочил с выпученными глазами:

– Витя, а кто рубить будет?

Тот, теперь вдруг улыбаясь с подвохом, проорал в приоткрытое окно машины:

– Медведь-шатун, или ты сам руби, – и, газанув, уехал.

Пришлось добровольному помощнику ещё за три литра нанимать мужиков-кольщиков, которые, узнав о Яшкиной затее, оставили деду недопитых пол-литра.

***

Как-то в пятницу, в середине октября, Яшка пришёл домой, пересчитал деньги и вечером перед баней сказал:

– Завтра последний выход, и поеду в город. У меня там друг живёт, он машины с востока гоняет с братом старшим. У него и куплю.

– А денег-то сколько набил, если не секрет? – дед полуоткрыл рот.

– Секрет пока. Куплю, скажу. – И Яшка пошёл париться.

Утром он ушёл в тайгу. Сказал, что попробует корня накопать. Золотого. Место хорошее нашёл. Дед перекрестился и сказал в пустой угол дома:

– А это браконьерство, прости, Господи!

В воскресенье вдруг приехала бабка. Зайдя в дом, она «сменилась лицом», как жаловался потом дед Петя. Он в это самое время, выпив «большую рюмку» самогона, ел вкусную яичницу, с салом, малосольным и с прослоечкой, найденным в холодном погребе, когда таскал туда соленья. И как он ни старался ей объяснить, что сало «встретил» случайно, она слушать его не хотела и достала его своей правой «моталкой» – «слегка»! Этого «слегка» деду хватило, чтобы выпасть через дверь на порог и разутым убежать за забор. Оттуда он уже в течение получаса уговаривал её, но уговорил лишь тогда, когда пришла его жена и всё объяснила про их дела с Яшкой. Бабка извинилась перед соседом, но как-то неискренне, и тот, обоснованно не доверяя, ушёл домой босиком, «стыдя ноги»,крикнув, чтобы она «зажралась яичницей и сапогами в придачу».

– Я ведь ей порядок за пять месяцов навёл. Она же без мужика там всё запустила, думал, оценит, а она… – и дед плевал под босые ноги.

Жена же его, наоборот, пришла домой поздно и навеселе. Когда муж хотел высказать ей претензию, она вдруг прикрикнула на него, обозвав обидным словом «нейтральный». Предвидя его возмущение, добавила, что если он «полезет», уедет с соседкой в санаторий, на вольные хлеба… Страдалец, конечно, занервничал, но «умно» промолчал, до утра, которое, как известно, мудренее вечера.

***

Интересно, есть ли в народе у месяца "октябрь" женское название? То есть имя этому месяцу надо женское, потому что погода в октябре, как настроение у скандальной бабы – непредсказуемо!

Вчера Яшка накопал золотого корня, хорошего качества и серьёзного веса. Уже по тёмной тайге подновил костёр и поставил воду в небольшом, служившем ему давно, солдатском котелке. Погуще заварил сухую лапшу и, пока она не остыла, замешал в ней маленькую баночку мясного паштета. Получилась вполне съедобно.

Ему очень нравилась осень! Гнуса, к которому он приравнивал всех насекомых, мешающих жить в тайге, уже не так много. По крайней мере, мошки нет, клещом ни разу не был еден в это время, и только ночные холода мешали. Но у него была маленькая одноместная палатка, купленная в городе на рынке, и лёгкий надувной матрасик, тоже китайский, но очень удобный и прямо по ширине палатки. Этот уютный переносной дом он собирал за минуты, если холодно, а ночами уже была и минусовая температура. Но для организации тепла в палатке было тоже простое средство. Достаточно всего одной таблетки сухого горючего, которую он периодически разжигал ночью: две-три минуты – и два-три часа вполне комфортного сна. Что очень важно, когда много ходишь, весит всё это чудо – всего ничего, килограмма три!

Небольшой костёр на обожжённом заранее месте отрезал его от всего мира, как сказочной чёрной стеной, за которой – другая, возможно, опасная, и в любом случае незнакомая и непонятная жизнь. Узнать её до конца не сможет никто, и только смиряясь с ней и принимая её условия, можно существовать здесь относительно безопасно.

Когда был совсем «зелёный», боялся ночной тайги, старался далеко не отходить от дома, чтобы вечером вернуться. Сейчас же совершенно спокойно мог жить в лесу несколько дней, не скучая по внешнему миру. Однажды пробовал с собой взять собаку, но, обалдевшая от запахов и звуков, молодая лайка чуть не свела его с ума, постоянно лая и нарушая и без того тонкую связь с жизнью тайги. Больше он не брал с собой вообще никого. Из оружия у него был только облегчённый обрез старой двустволки – совершенно бесполезное, с точки зрения огневой мощи, но удобное для шумового эффекта, приспособление. Проще говоря, убить из него почти невозможно – если не в упор, но шуму и огня много.

Однажды он вышел на молодую медведицу с медвежонком-первогодком, которая так увлеклась, лакомясь дикой смородиной, что не учуяла его, зашедшего по ветру. И когда, почти столкнувшись с человеком, она решилась на атаку и встала в дыбы, Яшка успел выхватить обрез из кармана рюкзака и выстрелить в её направлении. Медведица, взрыв когтями землю, развернулась и, ломая как танк кустарник, убежала в тайгу, догоняемая визжащим медвежонком. Тогда Яшка полдня не мог идти, и долго приходил в себя, унимая дрожь в ногах и страх в душе. А вообще, звери уважают человека и не мешают ему находиться здесь, наблюдая издалека.

Сегодня ночью его разбудил дождь. Над тайгой с диким ветром, а здесь, под деревьями, – плотный, сплошной стеной. Он решил пересидеть его в палатке, не желая мокнуть. Разжёг таблетку на подставке: нагрев палатку, погасил её и опять уснул. Дождь лил до обеда, и желание ещё копать, пропало. Быстро всё собрав, проверил направление и пошёл в сторону дома. Из тайги вышел к вечеру следующего дня, как обычно, нисколько не плутая и искренне радуясь родному жилью.

Подойдя к дому, он увидел бабку, всегда чувствующую его приход. Она была очень рада внуку, но начала не с этого.

– Ты пошто этого лапотника в дом жить пустил? Мне теперь неделю надо дом проветривать – прокурил всё, пень старый. От него – один ущерб, начиная с сала и кончая… сколь электричества сжёг… Он же по ночам спит с включённым светом, темноты боится! – и она с облегчением обняла любимого внука. – Ты какой-то за это время взрослый стал, заматеревший, – она с удовольствием облапывала его, трогая плечи и грудь, чувствуя в нём мужицкую настоящую силу.

Яшка, смущаясь, приобнял её и повлёк в дом. А «пугливый лапотник» в это время томился на другом конце улицы, наблюдая прибытие Яшки и надеясь на скорые новости…

***

Пропарившись в бане и вкусно поужинав любимым борщом, приготовленным бабкой, Яшка начал разговор, которого остерегался:

– Я собираюсь в город, баба. Поеду к другу, пускай машину мне гонит. По деньгам определю его и…

– Яша, да Бог с тобой, ты что? Какая машина? На дворе зима, холод, снег. Всё переметёт, и стоять ей под снегом, ржаветь. Ты уж потерпи до весны, а там видно будет. По правде говоря, он и сам понимал, что зимой здесь не поездишь. Дорогу чистили только по центру, до магазина. Поэтому, у кого была техника, садились за руль только летом или оставляли машину в центре деревни, недалеко от дороги, чтобы в случае чего подкопать и ехать. Но Яшка почему-то хотел уже увидеть свою машину и, возможно, поехать на ней.

– Да я к Вовке, служили вместе, поеду, может, просто приценюсь или проплачу заранее – там видно будет.

Бабка согласилась, но, приписывая себе знание города и его страстей, настоятельно стала объяснять:

– Город – это тебе не тайга! Там пропасть – раз-два и готово. И обкрадут, и обпоят, и разденут. Деньги раздели на несколько частей и в разные карманы зашей, а на проезд уже в один, будто всего-то, вот, маленько. И ни с кем мыслями своими не делись: не к чему распространять, зачем в город едешь, что там хочешь.

Бабка убедительно водила рукой, надеясь, что этот жест досконально убедит Яшку в её правильном ходе мыслей. В любом случае не согласиться он не мог: просто не был бы отпущен, поэтому деньги были разделены, но не зашиты, а защёлкнуты потайными булавками.

Путешествие в город – целое дело. Сначала нужно убедить того, у кого есть машина, что нужно обязательно на станцию, за чем-нибудь очень полезным.

На этот раз местному мужику по фамилии Шкаруба вдруг понадобились финские зимние валенки. Он их увидел в рекламной газете, подобранной на дороге, и просто влюбился.

– До минус сорока держат, чуешь! Это тебе не какой-то калош, а обувь финнов, народа северного! – повторял он рекламный слог. – На станции в коммерческом «Рыбалка, охота» стоят, и по деньгам.

В общем, Яшка ехал на станцию почти попутно, за малую сумму из кармана «на дорогу».

***

Армейский друг Вовка встретил его с поезда, широко улыбаясь и, как обычно, громко крича скороговоркой о дружбе. В разговоре он торопился, и потому понимать его нужно было учиться. Яшка в армии понимал, сейчас немного отвык. Обнявшись, решили зайти в кафе, по-братски посидеть и постараться договориться.