Текст книги "Булёмина любовь"

Автор книги: Игорь Кожухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Игорь Кожухов
Булёмина любовь

                        Сын

Лёха с детства был весёлый, здоровый, смекалистый и прыткий пацан. Как все деревенские огольцы, лазил по огородам, дрался, зализывая потом ссадины и раны, любил мамку, уважал батю и воровал у него табак. Малый был дерзким и сильным. Всё хорошо, но в шестнадцать лет, объезжая молодых рысаков, он очень неудачно упал. Врач, выписывая его из больницы, сказал, что Лёхе повезло: была хорошая смена и его хорошо «собрали». А что нога немного неправильно срослась и лицо немного попортил, так на это в деревне никто и не взглянет. Однако взглянули.

Девчонки продолжали с ним общаться, однако близко не подпускали. Кому шибко нужен кривой да хромой хахаль? И Лёха теперь сторонился весёлых вечеринок и шумных посиделок. В армию его не взяли. Почти все друзья его ушли служить, и ему наказали беречь невест от «заезжих». Лёха очень тосковал. Всю свою энергию, смекалку и силу он теперь тратил на хозяйство.

За два года перестроил с отцом все сараи, обновил и подправил старый, ещё дедов, дом родителей и затеял строить свой. Но стройка требует денег, и он стал понемногу рыбачить. Рыбалка его увлекла, уже скоро он знал на своей речке все омутки, где отдыхали жирные сомята, тихие заводи с высоким камышом, полные круглого карася и быстрых щук. Иногда тихими лунными ночами он даже забывался в своей лодчонке, любуясь отражёнными в воде звёздами. Но браконьерить продолжал, рыбу продавал, и когда его годки гуляли свои «положенные» после армии, у него уже стоял ровный, ещё белый сруб.

Жизнь шла. Дом он построил, завёл кой-какой скот и в свои двадцать пять стал хозяином. Но рыбалку не бросал. Друзья его давно кто женился, кто уехал в город искать лучшего, а он был всё один. Отец, видя что Лёха скоро «съедет» от одиночества, без его ведома поехал к другу в соседнюю деревню и сосватал его дочь. Когда Лёха узнал, хотел наорать на отца, но хитрый батя сказал, мол, посмотришь, не понравится – уедут. Лёха согласился.

Лида оказалась не красивой, но хорошо сложённой, здоровой девушкой, с необычайно скромным характером. Они как-то быстро поладили и через месяц сыграли свадьбу. Лёха жену полюбил. А она, разглядев в этом парне настоящего взрослого мужчину, умеющего постоять за себя и за неё, работящего и ласкового, просто к нему приросла. Через девять месяцев у них родился сын. Лёха, держа в огрубевших руках этот комочек, пищащий и дёргающий ручками и ножками, просто плакал от счастья и, захлёбываясь запахом родного тельца, целовал то его, то смеющуюся от счастья Лиду. Сына он назвал Лёхой.

Родители Лёхины незаметно постарели. А однажды, в субботу, попарившись в бане, наигравшись с внуком, отец и дед неожиданно присел и, шатаясь, сделав несколько шагов до лавки, неуклюже упал… Теперь Лёха стал хозяином на два дома, разгородив невысокий заборчик между ними. Он успевал. И рыбалку Лёха не бросал, но всё чаще стал подумывать о том, чтобы показать всё это сыну.

Лида боялась отпускать ребёнка с отцом, но когда ему исполнилось пять лет, согласилась, потеплее одев, взяв поесть и не надолго.

Обласок у Лёхи маленький. Как-то недосуг было сладить новый. Да одному ему и в этом «обкатанном» всегда удобно.

– Мы, мать, скоро, на пару часов. Обойдём с ним по моим местам – и домой. А за рыбой завтра утром сгребу.

Был вечер середины октября, когда днём тепло, как летом, а ночью холодно, как в ноябре днём. Мальцу было всё интересно: и холодная блестящая на солнце вода, которую он мог потрогать руками, и юркие птички, порхающие по камышам, и плавные круги, расходящиеся от рыбьих шлепков. И так было хорошо Лёхе с Лёхой, что увлёкся он и отошёл на самый край своих мест, за большой камыш, к густым плавунам, под которыми нет земли. Наступишь на него, а он плавно, но неумолимо уходит из-под ног. Маленький Лёха сидел аккуратно и серьёзно смотрел по сторонам.

– А хочешь, сынок, я покажу тебе рыбку, какая сейчас у нас в сетях отдыхает?

– Хочу, папа. – Пацан восторженно улыбался. Лёха подошёл к крайней ставке и аккуратно приподнял сеть. Немного пройдя по поводку, достал крупного карася и подал сыну. Тот взял обеими руками дёргающую хвостом рыбу и во все глаза уставился на неё. А Лёха чуткой рукой уловил тугой удар по поводу.

– Ого, наверное, щука здоровая! – повод тяжело ходил в руке.– Вот здорово! Придём домой с удачным уловом! – хотя он не хотел проверять сети, азарт взял своё. – Не шуми, сынок, тихо. Сейчас щучку возьмём и домой. Хорошо? – пацан молча кивнул. Лёха подтянул полотно и обалдел. Из воды на него смотрела здоровая, килограммов на десять-двенадцать щука. Она закрутилась пастью в ячеях и, тихо шевеля жабрами, смотрела на Лёху.

– Господи, а багор-то не взял, что же делать? – отпустить добычу он уже не мог.

– Сейчас, сейчас милая, я тебя аккуратно… Места у нас хватит. – Щука шевельнулась и потянула в сторону. Лодка потянулась за нею. И, понимая, что она может продавить дель, Лёха плавно, с нажимом, потянул её к себе и навалился на борт. Щука, подняв фонтан брызг, ударила хвостом.

– Уйдёт! – Лёха наклонился, схватил её за жабры и дёрнул на себя. Обласок наклонился, черпанул воду бортом, и Лёха, опомнившись, чтобы не перевернуть его, нырнул за рыбой в воду. Холодная вода обожгла тело.

– Господи! – Лёха вынырнул. Обласок, наполовину начерпанный водой, тихонько отплывал. Пацан заплакал. Лёха уверенно, в два маха доплыл до него. Но, взявшись за борт, понял, что залезть в него не сможет.

– Ножки подними на лавочку, сынок. Не бойся, всё хорошо. Папка сейчас водичку отчерпает и залезет к тебе. – Но черпака не было. Лодка у Лёхи никогда не бежала, и он не возил черпак, как ненужный инструмент.

– Папа, залазь, залазь. Мама будет ругаться.

– Нет, сынок, не будет. – Лёха, одной рукой держась за борт, другой пытался черпать воду из лодки. Но это не приносило пользы. Руки костенели. Тело уже не горело, а ныло. «Минут десять, пятнадцать – подумал Лёха, – и всё…, больше не продержусь. Полезу – сына утоплю».

– Сынок, давай покричим, – и Лёха заорал хрипло и протяжно: – Помогите-е-е! – сын заплакал ещё громче, и эхо крика поскакало в сторону от плавуна. Лёхе стало дико страшно. Его кровинушка сидел на лавочке, подогнув ноги, а он должен или пытаться влезть и, скорее всего, опрокинет лодку, или замерзнуть около неё.

– Слушай, сынок, – Лёха стучал зубами, как кастаньетами – папа сейчас нырнёт. Понимаешь, нырнёт. Это игра. А вынырну потом, через несколько лет. Ты станешь большим и сильным. И мы с тобой потом… потом вместе… пойдём на рыбалку… А маме скажи, что папа её любит… хорошую… господи… всё… – Лёха уже не чувствовал пальцев. Умом он понимал, что надо отцепиться, но пальцы не разжимались.

– Маму… береги… с-ы-н… – слова получались каркающими и хриплыми. – И не бойся. Громче ори… в лодке не ходи… тебя… найдут… Господи…

Вода уже казалось тёплой, а тело костяным. Ноги, обутые в болотники, сильно тянули вниз. Тело разрывали судорога и резкие конвульсии. «Так вот что испытывает рыба, вытащенная из воды, а я думал, просто скачет… скачет… ска…»

– О… р… и… прости… игра… прости… Лида…

Теряя сознанье, Лёха разжал пальцы и сразу пошёл на дно…

Пацана нашли через час. Он уже не орал, а сипел. Лодка была наполовину с водой, и в ней плавал спокойный и гордый карась. Лёху нашли через день. Он улыбался сыну последний раз в жизни. Даже мёртвый.

Статья

Артём, двадцатипятилетний студент, наконец-то закончил институт. И, хотя ещё во время учебы он писал статьи в разные газеты, теперь встал вопрос о настоящей работе. Иван Силантьевич, главный редактор газеты, где его чаще всего печатали, просто и внятно сказал: «Вот неделя сроку, молодой человек. Вот командировка, как начинающему специалисту, если сразишь репортажем наповал, беру. А если нет, возьму на полставки, пока не вырастешь».

Всё было правильно: Артём решил уехать из города подальше, может, что и придёт в голову.

Деревня

Артём вышел из автобуса на мокрый асфальт и, дождавшись, когда развеется дым, вдохнул полной грудью. Влажный и свежий воздух раскрыл слежавшиеся лёгкие, от нескольких вдохов закружилась голова. Закрыв глаза, хотел сказать что-нибудь возвышенное, но ничего не вспомнил. Пришло на ум только глупое: «Лепота».

Парень стоял на обочине дороги перед синей табличкой с надписью: «Деревня Задел». Почти за четыреста вёрст от областного центра.

Начало дороги было насыпано щебёнкой, дальше – среднерусский чернозём.

С новым вздохом, надломив неуверенность, Артём быстро пошёл навстречу, как был почти уверен, судьбе. Дорога не разбита, следовательно, техника здесь бывает редко. Наверняка, был совхоз или колхоз, но распался, сейчас дворов тридцать, а то и меньше. Шёл быстро, то мечтая о славе, то боясь неудачи, то напевая в такт шагам песни, то читая стихи. Дорога, сделав плавный полукруг, спрятала за лесом трассу, сузилась до двойной колеи. Лес приблизился и навис тяжёлыми кронами над дорогой, а сама дорога, уйдя в сторону от основной, только не накатанной, а значит, брошенной, приобретала просто сказочный вид. Он всё больше радовался, что сошёл именно здесь, почему-то уверяясь в будущей удаче. И, когда лес с дорогой вдруг оборвались большим лугом к деревне и реке, от неожиданности и радости закричал, что было мочи. Сказка, действительно, сказка!

До небольшой реки было с километр, деревня начиналась метров на триста ближе и располагалась будто в большой ложбине. Насчитал почти сорок дворов и пошёл к самому большому, догадываясь, что это магазин.

На входе, обозначенном двумя толстыми столбами-воротами, его облаяли похожие друг на друга собаки. Поняв, что вреда им не принесут, снова завалились в пыль, набивая ей шерсть и затрудняя жизнь блохам. Деревня, на удивление, не пустая. Почти за каждым палисадом видны бабы и мужики, работающие в своих огородах. Стайка голоногих пацанов на велосипедах, юноша на неизвестной технике с двигателем внутреннего сгорания и, конечно же, красивенькие, живые девчушки в сарафанах и сандалиях. Он сразу решил: «Деревня, а-ля прошлый век».

Магазин был закрыт на обед, зато в стороне – ларёк, небольшой, но ухоженный, с открытым окном. В ларьке приятная женщина лет тридцати-тридцати пяти, с яркими губами, тонкими подкрашенными ресницами и с черными, вдруг, ногтями.

«Ба! Да здесь тоже телевизор смотрят!» – мелькнуло в голове парня.

Женщина, выказав интерес, грудным, мягким голосом почти пропела:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте, у вас здесь, как в сказке, красиво. Прям сердце радуется!

– Это вы правильно заметили, красиво. Жить только не совсем просто, но народ старается. А вы, собственно, зачем к нам?

Артём решил себя не выдавать, сказал, что просто в отпуске, путешествует.

– Везёт, – сделала вывод женщина, уютно шевельнув плечиком и улыбнувшись, – а то оставайтесь. У нас пустые дома есть, живите. И невесту найдём.

Она пристально посмотрела в глаза незнакомцу и, теребя рукой лямочку на голом плече, задевала пальчиком мочку уха и завиток волос.

– Не пожалеете!

– Хорошо, только где переночевать можно?

– Да хоть у матери моей, возле речки домик стоит, красивый, с башенкой. Давайте, покажу, – и она, повернувшись к нему в пол-оборота и немного наклонив голову, рукой показала направление.

– А там спросишь бабу Лиду, не обманут, – легонько толкнула в спину, – если понравится, может, вечерком встретимся, – и улыбнулась, уверенная, что ему понравится.

Баба Лида

Баба Лида была совсем не старой. Плотная, аппетитная женщина, сразу располагающая к себе. Улыбнувшись красиво и открыто, по-мужски протянула руку.

– Дочь послала? Что ж, хорошо, комната есть. Надолго?

– Да на недельку, может, больше, если понравится. Хочу хорошо отдохнуть, выспаться. Специально уехал подальше, где и телефон не берёт, чтобы забыть всё и всех. Походить, помечтать, полюбоваться вашими красотами. Ещё хочу на людей посмотреть, может, пригодится что в работе.

Она посмотрела внимательно на гостя и, улыбнувшись, спросила:

– Не жену ищешь? Говорят, сейчас модно из деревень далёких не избалованных брать для жизни… А то горожане всё больше для форсу.

Он засмеялся.

– Нет, жениться мне ещё рано! Для себя надо пожить.

– Да ну вас, для себя, себе, о себе… А потом не знаете, куда деваться… Хватит разговаривать, пойдём, покажу комнату.

Она пошла впереди, уверенно ступая и плавно отводя руку.

Ночью, вкусно накормленный, долго лежал, глядя в белый потолок. За ужином много разговаривали с тётей Лидой. Узнал много интересного о местной жизни, о людях и судьбах.

– А дочка моя, Оленька, красивая и добрая, хорошей могла бы быть женой. Вот только не повезло ей в жизни, – тётя Лида погрустнела, стараясь улыбкой скрыть настроение, но на его вопрос уклончиво ответила, – ладно, давай, улаживайся. Если поживешь недельку, всё узнаешь, не торопись.

«…Жизнь! А что я о ней знаю?» – думал Артём, родившийся и выросший почти без проблем и забот. Девяностые, когда всё вставало, падало и снова вставало, были для него ещё не осознанными. И боязнь родителей за его жизнь казалась тогда чрезмерной и утомительной. Это сейчас, узнав о бедах и испытаниях, выпавших в то время на плечи отцов и матерей, он почти всё понимал. Но, наверное, не так остро…

Он вдруг подумал об Ольге. Что же она не пришла? Красивая и уверенная, с ясными, блестящими глазами, с легкой, почти детской, понятной улыбкой. И с запахом уютной женщины, который засел в его сознании.

«Я ей скажу, что она красивая… Или очень красивая…» – засыпая, он был уверен, что этого ей никто не говорил.

День

Проснулся Артём поздно. В недоумении долго смотрел на листья черёмухи и не мог понять, откуда на шестом этаже черёмуха. Пришёл в себя от голоса, как сначала показалось, тёти Лиды, но это был голос Ольги. То же спокойствие и с легкой иронией красивое, чуть тягучее:

– Со-о-ня, – она приоткрыла дверь и посмотрела, улыбаясь, ослепляя свежестью и чистотой, – как спалось, нежданный гость? Что снилось?

– Хорошо, очень! А снилась ты… – сказал он и застеснялся, она ведь явно старше лет на десять, мелькнуло в голове.

Но Ольга вдруг, успокаивая, засмеялась и, сверкая зубами, задорно проговорила:

– Считово, сон в руку. А сейчас вставай, умойся и айда завтракать на веранду.

Гость быстро вскочил и, немного рисуясь мышцами, надел джинсы.

– Можно рубаху не надевать, хочу по пояс водой холодной, а?

Она игриво махнула рукой.

– Давай, по-военному, семь минут.

Он выскользнул мимо, вдохнув украдкой аромат весны, идущий от неё, и побежал в сторону реки. Берег немного с камышом и со следами жизни крупного рогатого скота, плавно уходил в тихо струившуюся воду. Разделся и потихоньку, зайдя в воду по пояс, оттолкнулся и поплыл от берега. Ближе к середине течение было довольно сильное и, немножко поборовшись с ним, вернулся назад. Выйдя, размялся, поприседал и, немного отжавшись, пошёл обратно.

Деревня уже жила своей полновесной жизнью. Совершенно ясно, что здесь есть какое-то производство. На лошади проехал мужик, с тяпками прошла кучка женщин, за деревней видны тракторы. Но как-то всё не по-настоящему, неторопливо, и коровы чёрными жуками пасутся вдалеке на берегу. Артём понял, что почти всё проспал, по крайней мере, утреннюю деревенскую побудку.

Они постояльца уже ждали, очень похожие дочь и мать. Парень сел и, маскируя смущение, громко поздоровался.

– Да не кричи, родной, все же свои, – тётя Лида, не спрашивая, налила в большую кружку молока. – Чай мы не приветствуем, молоко – вот мужицкое питье!

Он кивнул, стараясь успокоиться, стал с аппетитом есть. Все было красиво и вкусно. И тёплые шанежки со сметаной и печёная булочка, покрытая вареньем, которую тётя Лида называла почему-то «коврижка».

Поднял глаза на хозяек. Старшая улыбается, а Ольга смотрит внимательно и оценивающе. Правая ладонь под щекой, левая указательным пальцем ездит по краю пустого стакана:

– Так что ты хотел здесь найти, милый?

Его глупое волнение итак не отпускало, а здесь вообще заволновался.

«Что ж такое? Ольга меня прям завораживает!» – он собрался с мыслями и, стараясь быть спокойным, всё объяснил.

– Мне нужно найти нечто яркое, нетривиальное, выдающееся, написать об этом, и меня возьмут на хорошую работу.

– А странное можно?

– И странное можно, только ничего странного уже в мире нет. Обо всём сказано.

– А вот и нет, – Ольга по-школьному подняла руку, – я знаю странное!

– Расскажи!

– Я тебе суть расскажу, а уж ты сам потом подумай. Есть у нас в деревне дед Саня, живёт один. Только каждую субботу с утра растопляет он баню, в магазине покупает бутылку водки, а потом целый день стоит у забора один, до вечера. Вечером парится в бане, приходит домой и… всё.

– Что же здесь странного?

– А я не знаю, может, и ничего, вот ты и узнай. Тем более, сегодня суббота, его день. Пойдём со мной, поможешь мне ларёк открыть, а я тебе его покажу, когда за водкой придёт.

– Так вдруг не придёт? – засомневался Артём.

– Придёт, обязательно. Это повторяется уже третий год.

Парень не увидел ничего странного, но предложение помочь сыграло главную роль. Они пошли.

Женщина взяла Артёма под руку, как-то незаметно подстроилась под его шаг и идти с ней было легко и просто.

– Ты, получается, коммерсант местный? – он не знал, как начать разговор, но понимал, что надо что-то говорить.

– Можно и так сказать, только коммерсант – так себе. У нас здесь народ не слишком денежный. В основном все на подножном корме живут. Зарабатывают маленько только у фермера местного, Миши. Батрачат на него и ещё спасибо говорят. Кто недоволен – тот свободен. Поэтому довольны все…

Пришли. Её ларёк стоял напротив магазина.

– Конкуренция не давит?

– Нет, нормально. Мне хватает.

Она открыла широкие заставы на окнах, метлой махнула перед ларьком и, иронично вздохнув, сказала:

– Вот и всё, теперь ждать.

Он сел в ларьке за прилавок и, не зная что делать, задавал вопросы. Всякие глупости безразличные, и незаметно добрался до личного:

– Оля, прости, а почему одна?

Словно ожидая этого вопроса, она, внимательно посмотрев парню в глаза, наклонилась, показывая ровные груди в разрезе платья, и приблизила своё лицо к нему.

– Потому. Если хочешь знать, потерпи. Узнаешь.

И, улыбнувшись, пальчиком тихонько задела по кончику носа. Поймав её за руку, поднялся, оказавшись лицом к лицу. Она смотрела ему в глаза, не пытаясь освободить руку, но подождав несколько секунд, вздохнув, отошла к окну.

– А вон и дед Саня, – прерывая неудобное молчание, кивком показала в окно.

Просто пожилой человек: седой, невысокий, даже больше кряжистый, неторопливый, явно уверенный в себе. Простая светлая рубашка с узким воротом и длинными рукавами. Широкие серые штаны, заправленные в короткие яловые сапоги.

Дед подошёл к магазину, остановился, внимательно посмотрел в сторону Ольгиного ларька, кивком поздоровался.

– Он же нас не видит, – сумничал парень.

– Не видит, но знает, что я смотрю.

Через пять минут он вышел из магазина с авоськой, в которой лежали булка хлеба, пакет сахара или соли и бутылка водки.

Вечер

У него топилась баня, бело дымя чистым берёзовым дымом, блестело окно на дорогу, и сам он, как обычно, уже сидел у калитки. Когда Артём с тётей Лидой подошли к его ограде, он привстал, цыкнув на маленькую собачонку, которая их облаяла.

– Не шуми, Валтуз. Давай людей послушаем.

Он поздоровался, кивнув женщине и пожав руку парню.

– Саня, позволь моему постояльцу в баньке твоей попариться. Нам свою топить сегодня несподручно, а ему с дороги надо обмыться.

– Пускай идёт, пару не жалко, да и вода не куплена.

Дед ещё раз посмотрел мимо них в конец улицы, вздохнув, встал и направился в дом. Артём за ним, тётя Лида – домой.

Дед разлаписто шёл впереди, разводя полукруг левой рукой и, не останавливаясь, легко заскочил на крыльцо из пяти ступенек. В доме обдало прохладой.

– По жаре так лучше, спится спокойней и голове легче.

Он сел, показав ему рукой на лавку у окна, и несколько минут молчал.

– Жар терпишь? – вопрос с нескрываемой иронией.

– Да, люблю. У меня самого старики в деревне, так у них банька хороша.

– Хороша, говоришь? А ну, айда мою ценить!

Разделись в предбаннике. Артёма поразило тело деда. Иногда ходишь по лесу и встречаешь деревья, невысокие, но дико крепкие, словно витые вокруг ствола верёвками. Вот так и у него. По костям, под кожей наплетены мышцы, а по мышцам, как связующие верёвки – жилы.

Когда разделся, Артём даже растерялся контрасту. Ведь никогда он не был слабым, любит спорт и даже занимался в институте боксом, но… По деду можно было просто читать его жизнь, где каждая удача, добытая тяжёлым трудом, вплетала в тело победную мышцу, а тяжесть этого труда, порой беспощадного и единственно возможного – упрямую стальную жилу. Однако дед, посмотрев на гостя, одобрительно хмыкнул и, хлопнув по плечу, сказал:

– Молодец.

Он явно понимал, что парень, как обитатель «каменных джунглей», должен тратить больше времени только на то, чтобы быть похожим на мужчину.

– Пару боишься?

И хотя вопрос был прост и конкретен, он, понадеявшись на свой городской банно-саунный опыт, слукавил:

– Нет.

После предбанника парилка показалась маленькой и очень компактной. И, хотя слишком жарко не было, Артём понял: жарко будет. Веник лежал в глубоком железном тазу, в чуть зеленоватой, настоявшейся воде, а сверху плавали листочки, словно островки камыша в лесном озере. Баня натомилась.

Это сейчас всё чаще молодые да скорые могут затопить баню после работы и через час-два уже мыться. И всё больше именно поэтому не чувствуют всей прелести банного тепла, прогревающего человека насквозь, до костей, до расслабляющей все мышцы истомы. И не понять молодому, нахлеставши себя «холодного» веником, того блаженства и радости, которую испытывает по-настоящему прогретый и правильно пропаренный человек, упавший в предбаннике без сил на лавку. Не понять, ибо в спешке своей теряет он, непротомлённый до нутра, единство с сутью бани. В сыром пару, лишь обжигающем кожу, не очистишь душу и тело.

У деда баня была настоящая. Он не спеша вынул веник из таза, легонько похлопал по руке, хмыкнул и сказал себе понятную оценку:

– Дошёл!

Артём уселся на верхний полок поглубже, спиной к осиновым стенам, и сразу почувствовал тепло бревна и полка, именно тепло, а не обжигающий накал. Дед взял железный, с деревянной ручкой ковш и, ещё раз взглянув, спросил:

– Готов?

Компаньон мотнул головой. Он подчерпнул полковшичка настоя и плеснул на камни. В бане ухнуло! Вода, казалось, не долетела до камней, а испарилась над ними. В тело ударил жар, пугающе горячий, но быстро отступивший, превратившийся просто в жаркую, ароматную массу. Уши зажгло, парень закрыл их руками и машинально нагнул голову.

– Не суетись, милок, отступит. Грейся и дыши ртом, нутро тоже тепло любит, – дед навалился на деревянную подставку на полке и закрыл глаза, с шумом вдыхая полной грудью тепло, заполнившее пространство. Минут через пять он привстал, и, уже не спрашивая, плеснул ещё полковша. И хотя казалось, что тело привыкло, уши снова вспыхнули, и гость опять, закрыв их, наклонился.

– Вот, возьми, шапку надень, а то облезут.

Артём напялил на себя треух и поинтересовался:

– А ты?

– А мне не надо, я так привычный. Шапку на случай держу, вишь пригодилась. – Дед снова шумно задышал.

Так продолжалось ещё минут десять. С каждой поддачей «новичок» наклонялся всё ниже и ниже и, наконец, сполз с полка на лавку, не задыхаясь, нет, а прокалившись насквозь. Видя такое состояние, дед спрыгнул:

– Пойдём, отдышимся.

Парень еле выполз. Казалось, что он летит на ковре-самолёте, то падая вниз с замиранием сердца, то взлетая вверх, а сердце, наоборот, заходится в бешеном ритме.

Хозяин налил ковш кваса и, как больному, поднёс гостю. С жадностью выпив, парень снова упал, закрыв глаза. Через минуту покрылся мелким бисером пота, как после дождя.

«Наверное, всё внутри раскалилось, квас даже до желудка не дошёл», – думал Артём, не чувствуя мышц.

Дед, сидя напротив, с улыбкой повторил:

– Молодец.

Через несколько минут он поднялся и позвал:

– Ну что, пойдем?

Парень не понял.

– Куда?

– Париться!

– Так, а что мы делали?

– Мы мышцы прогревали, – он смотрел иронично и лукаво, – а сейчас будем душу прогревать веником. Лихо из неё выгонять, чистить, так сказать. Вот потом ты всё и почувствуешь.

– Можно, я попозже?

И дед, засмеявшись, согласился.

Что было дальше, «новичок» не видел. Но в парилке ухала каменка, свистел веник и крякал дед:

– А вот так, а вот сюда, а вот ещё чуть-чуть…

И снова ухала каменка и свистел веник.

– Да не может быть, – Артём поднялся минут через десять, думая, что старый наверняка хлещет полок, смеясь над ним, и открыл дверь.

В лицо ударил теперь уже, действительно, жар, словно горячей вспышкой. Дед сидел на полке и, хлеща себя веником, прокричал:

– Не выстуживай, заходи быстрей!

Парень, обалдевший от увиденного и почувствованного, крикнул внутрь этого горна:

– Нет, хорош! Я пас, – и выпал из бани, теперь уже на улицу.

День подбирался. Солнце зашло за край деревни и светило теперь оттуда вверх, а сам горизонт давал уже прохладную тень, ласковую и успокаивающую. Дед сидел напротив Артёма, чистый и побритый, по-старинному в мужских хлопчатобумажных кальсонах, с подтянутым веревочкой животом. Парень уже долго отдыхал в сенях на вмятом диване, дед много меньше, но восстановился он явно быстрей. Непонятно, закалка это старая или привычка, но Артём первый раз в жизни видел такого пожилого человека, так парившегося в бане и сохраняющего при этом ясность во всём.

– Ну что, теперь ужин, – он подмигнул, и сильно, и сухо, но без замаха, хлопнул в ладоши.

Дед сам накрыл на стол. Артём вызвался помочь, но старик не позволил. Получилось, что пришлось просто сидеть и наблюдать. Хозяин пронёс мимо кастрюлю, из которой парило, слазил в погребок, открыв незаметную дверцу в кухне под лоскутным, ручного плетения ковриком или, скорее, ковром. От дыры по ногам пронесло прохладой, а в нос ударил далекий, ностальгический запах детства, запах бабушкиного деревенского погреба, который она ласково называла «голбец». Дед ещё несколько минут поколдовал и пригласил к столу.

Артём не ожидал! Глядя на стол у него возникла куча реплик, самой скромной из которых было – гениально.

В центре на широкой тарелке парила крупная, чуть распадающаяся картошка. Вокруг непредсказуемо живописно – солонина! В цветастой тарелочке наложены пирамидкой, присыпанные накрошенным луком и приваленные, именно приваленные густой сметаной, лениво сползающей в тарелку, чуть лохматые и ровные, как один, грузди! По другую сторону, уже в небольшой, немного меньше половины тазика, железной тарелке – красивые, чуть пупырчатые, огурцы с прилипшими к ним листьями смородины и хрена. И на них же наложенные, в полкулака, ровные, тёмно-розовые, наполненные соком помидоры. На широкой деревянной доске толсто, в два пальца, нарезанное сало с мясной, в полсантиметра, полоской, с каплями подвальных слёз. В плетеной старинной соломенной вазочке, с одной стороны – полумесяцы черного, с другой – кубики белого хлеба. Около сала ровная половинка луковицы. Завершала картину запотевшая бутылка водки с содранной этикеткой.

Парень сглотнул слюну и спросил, совершенно без интереса:

– Послушай, деда, а что, свежего-то ничего нет? У тебя же полный огород всего.

Дед, махнув рукой, с обидой спросил:

– А это кому? Да и кто водку свежим закусывает, это что, квас на хрену?

Артём, понимая, насколько хозяин прав, уже пристраивался на высокий стул. Дед сел напротив. Он внимательно, чуть прищурив глаза, посмотрел на гостя и непонятно спросил:

– По половину? – и, увидев в глазах вопрос, улыбнувшись, показал на стакан.

Артём с готовностью согласился, накладывая парящий картофель и давя его ложкой, пытаясь размешать со сметаной. Но не тут-то было! Сметана, как кусок белого масла, прочно держалась на ложке, немного стекая на горячий картофель.

– Ты не мешай, ешь вприкус.

Дед подал полстакана водки и, приподняв свой стакан над столом, просто сказал:

– С лёгким паром! – не закрывая глаз, неторопливо выпил и, уколов вилкой лохматый груздь, откусил меньше половины.

Артём тоже выпил. Не по-мальчишески, бравируя и хыкнув, залпом, а стараясь неторопливо, как бы с толком. Непривычный для него алкоголь обжёг гортань и сразу желудок, поэтому стал быстро есть. Сочетание горячего картофеля, вкуснейшей, хрустящей на все лады солонины, холодного ароматного сала и вдобавок совсем не кислой, а масляной сметаны, вызывало вполне определённый, обоснованный восторг. Парень ел всё подряд, повинуясь только зрению.

Наконец, сбив первый азарт голода и запив немного рассолом, поднял глаза на деда. Он внимательно смотрел и по-хорошему изрёк:

– Молодец.

Налил ещё по половине гранёных и опять, подняв над столом, сказал:

– За жисть!

Кивнув, уже не смотря на него, Артём выпил, непроизвольно передёрнувшись, как от холода.

Теперь он уже ел со вкусом. Например, огурец, надкушенный чуть не наполовину, заполнял рот терпко-солёной свежестью, а опухший помидор, легонько надкушенный сбоку – сладковато-кисловатой пряностью с чуть бьющей в нос горчинкой.

Дед ел мало и улыбался, радуясь аппетиту гостя. Артём, оторвавшись от еды, откинулся на спинку стула.

– Знаешь, дедусь, вот сейчас понимаю, насколько вы счастливее здесь, со своей настоящей едой, которую делаете сами, с совершенно нерешаемыми трудностями, которые решаете, с болезнями почти неизлечимыми, но с которыми вы упрямо живёте! Насколько вы счастливее нас, всего лишь с одной нашей городской суетой. Всего лишь с суетой, не говоря о других трудностях.

– А не суетиться нельзя?

– Вот нельзя, хоть верь, хоть нет – затягивает, не отпускает. Потом уже и не думаешь, смотришь – бежишь вприпрыжку за трамваем; не хочешь, а подталкиваешь впереди стоящего; даже не думал, а грызёшься с кем-то просто так! Спать падаешь и дела на завтра по очереди расставляешь, потом боишься, что всё за день не успеешь, и не спишь всю ночь. Утром встал и поскакал суетиться, чаще всего, зря. Ведь всё терпит, остановись, осмотрись – но нет! Нельзя! А почему? Да потому, что все бегут…

Он замолчал, задохнувшись словами. Дед молча доразлил водку и, подняв снова первым, внятно сказал:

– Теперь давай за тех, кого нет… пока. Но которых надо ждать.

Артём не понял, но, уже не ощущая вкуса, выпил.

Разговор

Дед смотрел на парня и молчал. Какие-то мысли морщили его лоб и не давали сейчас покоя.

– Послушай, – он привстал над столом, – а как ты, как мужик?

Вот те на! А как всё хорошо было… Гость сначала растерялся, а потом вдруг разозлился:

– А, вон тебе что надо! Какими же путями в вашу чистоту эта гадость попала? Порнухи насмотрелся на старости лет, решил ориентацию сменить?