Текст книги "Солнце обреченных"

Автор книги: Игорь Градов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Немного повеселев от этих мыслей, Мишель принялся с рвением кричать на замешкавшегося корнета. Тот побледнел и изо всех сил хлестнул лошадь. Обиженная кобыла взбрыкнула и выбросила корнета из седла – мальчишка с криком полетел в снег. Стройные ряды гвардейцев смешались, Жемов, матерясь, поскакал разбираться.

За репетицией конногвардейцев наблюдала праздная публика. Среди нескольких дам, гувернанток с детьми и пары стариков из отставных офицеров, были два неприметных господина в добротных зимних пальто. Они тихо переговаривались между собой.

– Итак, дорогой Петр Андреевич, – произнес полковник Геберт, – могу доложить: у наших бомбистов все почти готово. Рысков сообщает, что подкоп скоро завершат, осталось буквально несколько саженей, динамит изготовлен и доставлен в лавку. Вы не поверите – его хранят в бочках из-под острого швейцарского сыра! Представляете, сверху круги, а под ними – взрывчатка. Опасно, конечно, но зато никто не полезет – дух от сыра такой, что не каждый выдержит.

Граф Шуваловский удовлетворенно хмыкнул.

– А что бомбы – тоже готовы?

– Да, и уже испытаны. Кибальчев показал на пустыре Рыскову, как нужно метать бомбы.

– Как вы думаете, Рысков не струсит в самый последний момент?

– Нет. К тому же он боится нас гораздо больше, чем своих товарищей. Впрочем, я ему обещал, что заряд мы ему дадим маленький – никакой опасности ни для него, ни для государя не будет.

– А на самом деле?

– Достаточно сильный, чтобы повредить карету, но при этом не задеть императора. Мы же не хотим, чтобы с ним что-нибудь случилось! На канале и вокруг него будут стоять мои люди, они проследят, чтобы Рыскову никто не помешал. А как только он бросит бомбу, его сразу схватят и доставят в полицейское управление, где и допросят. Формально, конечно – все, что нужно, мы и так уже знаем. Одновременно возьмем Желябина, Кибальчева, Перову, Богданова, Анну и всех остальных, ликвидируем Исполнительный комитет в целом. Полиция рот разинет от удивления, когда узнает, что все преступники уже нами схвачены. Думаю, что государь останется доволен.

– Я опасаюсь, как бы бомбисты не поставили второго метальщика, для подстраховки…

– Не важно, карета достаточно прочная, с металлическим блиндажом, выдержит не одну бомбу. К тому же у государя хорошая охрана, терские казаки, они не позволят второму бомбисту приблизиться.

– Что вы будете делать, если государь все же решит поехать не по каналу, а по Малой Садовой?

– Придется ждать следующего случая…

– Но он может и не представиться. Государь, как мне доложили, назначил заседание кабинета министров и Государственного совета на 3 марта. На нем будут обсуждать проект Лорис-Меликова, после чего Александр Николаевич сразу переберется с семьей в Гатчину.

– Значит, нужно все сделать именно 1 марта, – подвел итог Геберт. – Надо только убедить государя свернуть на Екатерининский канал, ведь обычно он ездит по Садовой и Невскому…

– А мы попросим об этом Мишеля, – Шуваловский кивнул на Романова, который усердно распекал незадачливого корнета. – Пусть поговорит с дядей, тот его любит, глядишь, и прислушается. Мы скажем Мишелю, что Александру Николаевичу угрожает страшная опасность и что необходимо поменять маршрут. Мишель глуп, зато умеет говорить искренне, он, пожалуй, сможет убедить царя.

– Вы думаете, Мишелю можно доверять? – спросил Геберт.

– Мне удалось привлечь его на нашу сторону – именно он сообщил мне о точной дате отъезда императора в Гатчину. Полагаю, можно верить.

– Что ж, пусть будет так, – согласился полковник, – но остается еще один нерешенный вопрос: что делать с Желябиным? Он регулярно встречается с Иваницкой, а она любовница Мишеля. Если после покушения откроется невольная причастность Алины к заговору…

– Желябина нужно взять раньше, чем остальных, – решил Шуваловский, – и по возможности тихо, чтобы не вызвать у заговорщиков подозрения. Пусть думают, что Желябин попался случайно или его кто-то выдал. Кстати, вам удалось найти предателя в вашем управлении?

– Пока нет, но я этим занимаюсь, – поморщился, как от зубной боли, полковник. – У нас много служащих, трудно проверить каждого за столь короткое время.

– Каждого и не надо, – заметил Шуваловский, – ищите тех, кто меньше всего заметен, но больше всех знает.

– Кого же это? – поинтересовался полковник.

– Переписчики, делопроизводители, все те, кто имеет доступ к секретным бумагам. Я думаю, что утечка тайных сведений происходит именно из канцелярии.

– Хорошо, я проверю, – пообещал Геберт, – а теперь извините, Петр Андреевич, мне пора – дела ждут.

– До свидания, – попрощался Шуваловский, – увидимся послезавтра, на вечере у графини Палле. Вы, надеюсь, там будете?

– Куда же я денусь, – усмехнулся полковник, – у графини будет государь, значит, буду и я.

Геберт и Шуваловский раскланялись и разошлись в разные стороны.

Между тем Павлу Жемову удалось наконец навести на плацу порядок и выстроить гвардейцев в линию. Репетиция развода продолжалась.

20 февраля, пятница

Трактир "Копейка"

На улице мела метель. Всего два дня прошло, как в город вернулась зима, а от прежней отепли не осталось и следа. Вдоль тротуаров выросли сугробы, дворники едва успевали расчищать улицы и переулки. Снегу за сутки нанесло столько, сколько не было за все предыдущие месяцы. Петербуржцы зябко кутались в шинели и шубы, мелкий чиновный люд старался как можно быстрее добежать от квартиры до присутствия и там отогреться у казенной печки.

Из дверей трактира "Копейка" вырывались клубы пара. В него то и дело входили замерзшие ямщики или помещение покидали изрядно пьяные мастеровые да приказчики. В "Копейке" и так всегда было многолюдно, а сегодня, в связи с морозами, народу набилось, как сельдей в бочку.

Николаю Рыскову пришлось занять место в самом углу, довольно далеко от прилавка. Впрочем, это было даже хорошо – на него мало кто обращал внимания. Перед Николаем стоял графинчик с водкой, который он уже заканчивал, и нехитрая закуска. В последнее время он стал выпивать все чаще – от страха, наверное. Рысков панически боялся, что о его предательстве узнают товарищи по Исполнительному комитету (чем это для него кончится, он прекрасно себе представлял), но еще больше боялся полковника Геберта. А ну как не выполнит своего обещания и отдаст на растерзание толпе?

Николай с детства боялся боли и, чтобы избежать ее, был готов буквально на все. Однажды отец хотел выпороть его за какую-то мальчишескую шалость, так он полчаса валялся у папаши в ногах, обнимая сапоги, но вымолил-таки прощение. За этот страх перед физической болью товарищи по детским играм его презирали и называли не иначе, как Тютя-Матютя.

Николай налил себе полрюмки водки и разом выпил. По телу потекла приятная теплота, страхи стали постепенно отступать куда-то глубь, в подсознание. К сожалению, вырваться из лавки в кабак и пропустить рюмку-другую в последнее время удавалось все реже – Анна бдительно следила за ним, требовала, чтобы он как можно реже отлучался из дома.

Но сегодня выпал особенный случай. Утром в лавку зашел Желябин и сказал, что нужно встретится с человеком – информатором из Третьего отделения, который снабжает их важными сведениями. Сам он пойти на встречу не сможет – вчера ему показалось, что за ним следят. А рисковать таким человеком нельзя… Поэтому на встречу пойдет Рысков – он незаметный и в случае чего сумеет затеряться в толпе.

Когда Николай услышал, что встреча должна пройти в трактире "Копейка", то только удивился превратности судьбы – совсем недавно он встречался там с полковником Гебертом, теперь же приходилось идти на свидание с тайным осведомителем подпольщиков. Впрочем, место было известное, и Рысков не возражал, выпросил себе только пару целковых на ужин с водкой. Анна, впрочем, не хотела отпускать Рыскова одного. Она о чем-то долго шепталась в Желябиным на кухне, но Андрей настоял на своем.

И вот Николай поджидает таинственного ангела-спасителя, который уже не раз выручал их всех из беды – предупреждал об обысках и арестах. Вначале Рысков хотел сбегать и доложить полковнику Геберту, но потом понял, что не успеет. Придется выкручиваться самому.

Задание у Николая было простое – таинственный незнакомец устно передаст кое-какую информацию, а, он, Рысков запомнит ее и по возможности дословно передаст Желябину. И непременно – еще и полковнику Геберту, решил про себя Николай.

Встреча должна была состояться ровно в семь пополудни. Незнакомец, как предупредил Желябин, придет один, в синей шинели, с папкой. Поэтому Николай часто поглядывал на входную дверь.

Часы за трактирной стойкой пробили семь раз, и в то же мгновение в морозном тумане у дверей появилась долговязая фигура в форменной шинели. Рысков бросился ей навстречу.

– Вы, наверное, Петра Ивановича ищете? – спросил он у молодого человека, пока тот протирал пенсне и оглядывал зал. – Так он прийти не смог. Заболел-с. Вот прислал меня вместо себя. Не угодно ли пройти за мой столик? Вот здесь, в углу, нам никто не помешает…

Молодой человек кивнул головой и, не раздеваясь, прошел за Рысковым в глубь зала. Николай нашел свободный стул, пододвинул. Если внимательно присмотреться, незнакомец был не так уж и молод – лет около тридцати, лицо как будто после тяжелой болезни. Усы, бородка, внимательный взгляд серых глаз… Очень напоминает сельского учителя или врача, подумал Николай. Вслух же произнес:

– На улице холод-то какой! Не желаете согреться? – и указал на графинчик с остатками водки.

Гость отрицательно покачал головой.

– Тогда, может быть, чаю? – спросил Рысков и повернулся к половому, чтобы сделать заказ.

– Не, благодарю вас, я ничего не буду, – ответил незнакомец.

Голос у него был тихий и глухой, приходилось перегибаться почти через весь стол, чтобы расслышать, что он говорит.

– У меня срочное сообщение для Петра Ивановича, прошу вас передать в самое короткое время. По моим сведениям, в ближайшие дни будут проведены обыски на некоторых квартирах. Запомните, пожалуйста…

Гость назвал несколько улиц, домов и квартир, и Рысков повторил их про себя несколько раз. Потом кивнул – запомнил.

– Также сообщите, – продолжал незнакомец, – что полиция собирается проверить все торговые заведения, расположенные вдоль Невского проспекта, Малой Садовой улицы, Инженерной и Итальянских улиц. Когда точно произведут обыски – сказать не могу, пока сам не знаю.

– А какие именно лавки? – заволновался Рысков.

– К следующей встрече с Петром Ивановичем постараюсь узнать. Передайте, что мы встретимся с ним как обычно, в условленном месте. А сейчас – прощайте.

Незнакомец поднялся из-за стола и через минуту покинул трактир. Рысков остался за столиком один. Вначале он хотел броситься следом за незнакомцем, вызнать, где живет (вот был бы подарок полковнику Геберту!), но потом здраво рассудил, что его быстро заметят (не филер же!), и это только испортит дело. К тому же на улице мела такая метель, что выходить из трактира не хотелось…

Поэтому Николай остался сидеть. Он не спеша допил водку, доел скромный ужин и лишь потом, как следует закутавшись в шинель, отправился в лавку. По дороге Рысков размышлял, как бы быстрее передать столь важную информацию полковнику. Наверняка она его заинтересует…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

20 февраля, пятница

Зимний дворец

За окнами Зимнего дворца дул холодный, пронизывающий ветер, а в комнатах было тепло и уютно. Весело потрескивали дрова в камине, мягкий свет лился из настольных ламп, но по углам и под портьерами прятались глубокие, темные тени.

Екатерина Михайловна только что уложила девочек спать и вернулась в гостиную за Гогой. Малыш и не думал отправляться в постель – он ловко оседлал лошадку, подаренную дядей, Константином Николаевичем, и теперь воинственно размахивал игрушечной сабелькой, изображая играя в улана. За ним с одобрением наблюдал Александр Николаевич.

– Саша, Гоге давно пора спать, – строго сказала Екатерина Михайловна.

– Но, дорогая, еще только девять часов, пусть мальчик немного поиграет.

– Ты балуешь ребенка, – с напускной строгостью сказала княгиня Юрьевская, – у детей должен быть режим.

– Ерунда, – отмахнулся Александр Николаевич, – пятнадцать минут вреда не принесут. Скажи, Гога, с кем ты сейчас воюешь? – спросил государь у мальчика.

– С турками, папа, и сейчас возьму Плевну, – ответил Гога и пришпорил лошадку. – Но, вперед, на город!

– Вот видишь, – с укоризной сказала Екатерина Михайловна, – теперь его и через час не уложишь!

– Ну и пусть побудет немного с нами, что в этом плохого? – пожал плечами Александр Николаевич. – В конце концов, нам так редко удается посидеть всем вместе.

– Но режим… – начала было княгиня Юрьевская, однако, заметив, с каким умилением отец смотрит на маленького сына, передумала возражать. – Хорошо, пусть побудет с нами. Ты прав, Саша, мы так редко бываем в последнее время вместе. Мне иногда кажется, что ты специально находишь себе дела, чтобы только не проводить со мной вечера…

– Дорогая, ты говоришь полную ерунду! – Александр Николаевич сердито отбросил бумаги, которые до этого просматривал. – Ты прекрасно знаешь, что я ищу каждое мгновение, чтобы быть почаще быть с тобой и детьми, но вот дела… Ты же понимаешь, что сейчас готовятся новые предложения, и их необходимо прочитать, обсудить. Я же не могу прийти на Государственный совет, не ознакомившись со всеми документами…

– Кстати, Лорис-Меликов вчера еще раз просил меня поговорить с тобой, – заметила княгиня Юрьевская, – по поводу твоего присутствия на гвардейских разводах. Он очень просит отложить хотя бы на пару месяцев твои воскресные поездки.

– Ну вот, ты опять взялась за свое! – рассердился Александр Николаевич. – Я же не раз говорил и тебе, и Михаилу Тариеловичу, что не изменю традиции, которая поддерживается уже более ста лет. Император должен присутствовать на воскресном разводе своей гвардии в Михайловском манеже. И я буду там, чтобы ни случилось! В конце концов, риск – это одна из особенностей той деятельности, которой я занимаюсь. Во все времена находились сумасшедшие, которые считали, что цареубийством можно что-либо изменить. Но история нас рассудит…

– Саша, я так больше не могу! – всхлипнула Екатерина Михайловна и бросила на кресло вязанье. – Я боюсь за тебя, за себя, за детей. Что будет с нами, если с тобой, не приведи Господь, что-нибудь случится? В каком положении мы останемся? Жалкие приживалки при дворе! Я не хочу ждать суда истории, я хочу жить сейчас, сию же минуту. Я ждала целых шестнадцать лет, разве этого мало? Сколько мне еще нужно ждать? Десять лет, двадцать? Пока я не превращусь в старуху и ты меня не разлюбишь? К тому же я не хочу остаться с детьми нищей…

– Ну, скажем, нищими вы не останетесь, – сказал Александр Николаевич.

Он поднялся с кресла и нервно заходил по комнате. Государь терпеть не мог выяснения отношений и домашних сцен, поэтому встал у окна и сделал вид, что рассматривает что-то за замерзшим стеклом.

– На твое имя в банк положен миллион рублей, – произнес он. – Этого хватит, чтобы дать нашим детям вполне достойное воспитание и образование. К тому же и у тебя, и у них уже есть титул, который откроет двери лучших домов Европы. Я обо всем давно позаботился и, честно говоря, не понимаю твоего беспокойства…

– Я хочу, чтобы Гога был объявлен наследником, – твердо заявила Екатерина Михайловна. – Ты не раз говорил, что недоволен тем, как Александр Александрович подготовлен к управлению государством. У нас есть время, мы могли бы сделать Георгия достойный наследником твоих великих дел…

– Катя, – поморщился Александр Николаевич, – ты же знаешь, что это не так просто сделать. Требуется заручиться согласием Государственного совета, а там далеко не все поддерживают идею смену наследника престола.

– Если ты, как обещал, возведешь меня на трон, то сделать это будет гораздо легче, – заметила княгиня Юрьевская, – тогда точно никто не станет возражать.

– Да я и сам этого хочу, – решительно заявил Александр Николаевич, – по крайней мере, впервые за последние сто лет в России появятся по-настоящему русская царица и наследник, больше чем наполовину русский. Но есть, как я сказал, некоторые препятствия. Однако, думаю, я их преодолею.

– Тогда давай объявим точную дату моей коронации, – предложила Юрьевская, – и пока твои сановники будут над этим размышлять, все успеет завершиться. Им останется только принять мое восшествие на престол как факт. Да и всем остальным при дворе тоже… И тогда я буду полностью уверена, что будущее наших детей обеспечено.

– Хорошо, – слегка поморщившись, согласился Александр Николаевич, – пусть это будет конец марта. Я отдам распоряжение, чтобы издали соответствующий указ и начали подготовку к церемонии. Наверное, так действительно будет для нас всех лучше, – вздохнул он.

Решение было принято, и государь почувствовал, как с его плеч упал тяжелый груз – от него, по сути, теперь ничего не зависело. Судьба все брала в свои руки. Княгиня Юрьевская подхватила сына и подлетела к Александру Николаевичу:

– Георгий, целуй папеньку, он сделает тебя наследником! Ты будешь править целой империей!

Малыш обнял отца за шею и строго спросил:

– Папа, а мне дадут коня и настоящую саблю?

– Конечно, милый, дадут, – растроганно ответил Александр Николаевич, целуя сына в пухлую щеку. – И коня, и саблю, а еще и корону, и скипетр, и державу в придачу.

"И шапку Мономаха, – подумал по себя Александр Николаевич, – вот только не была бы она для тебя, малыш, слишком тяжела, как для некоторых из твоих предков…"

– Ну, тогда я согласен! – серьезно произнес Гога.

– Вот и отлично, а теперь – спать, – вновь взяла на руки сына Екатерина Михайловна, – а то ты сегодня уже заигрался. Пожелай папеньке спокойной ночи и отправляйся в свою комнату, тебя там, наверное, уже заждались, чтобы умыть перед сном. А мы с твоим отцом еще немного побудем вместе, – сказала княгиня Юрьевская, многообещающе глядя на Александра Николаевича. 21 февраля, суббота

Малая Садовая

Полковник Мезенцев был очень недоволен: его заставили обследовать какие-то лавки и подвалы, да еще в субботний день! Для такой работы, как справедливо полагал Степан Федорович, существовали околоточные и квартальные, но никак не полицейские полковники. К тому же ему, между прочим, исполнилось уже пятьдесят, возраст почтенный, да и комплекция, прямо скажем, была не та, чтобы бегать вверх-вниз по бесконечным лестницам. За последние несколько лет Мезенцев очень располнел, стал одышлив и с трудом поднимался к себе на третий этаж в управлении полиции…

Нет, такая работа была решительно не для него! Но, с другой стороны, существовал личный приказ генерал-губернатора – проверить все заведения по маршруту следования царского кортежа. Главное – выяснить, не ведется ли где-нибудь подкоп с целью заложить мину и взорвать карету государя-императора. Вот и приходится выполнять распоряжение начальства в субботний день, хотя с его, полковника, точки зрения, только сумасшедший рискнул бы устроить подземную галерею прямо в центре города, на глазах у всей петербургской полиции.

В обходе по лавкам Степана Федоровича сопровождали квартальный надзиратель Беляев и околоточный Семченко. Последний прекрасно знал все заведения в округе и всех обитателей Малой Садовой улицы, поэтому без труда находил входы в многочисленные подвалы и погреба. Дело в принципе шло споро. "Еще час, – подумал Степан Федорович, – и можно будет завершать обход". Осталось всего несколько лавок, в том числе недавно открывшаяся сырная лавка купца Кабазова. С нее Мезенцев и решил начать осмотр Малой Садовой улицы.

Хозяин заведения, увидав у себя на пороге не только хорошо знакомого Семченко, но и высокое полицейское начальство, похоже, слегка струхнул. Он залебезил перед полковником, попутно пытаясь выяснить, с чем связан столь неожиданный визит. Но Мезенцев сохранял важное молчание и лишь строго таращил глаза.

– Любезный, – небрежно произнес Семченко, – поступило распоряжение проверить все лавки, расположенные в центре Петербурга. Так что показывай свое заведение.

– Сейчас, один момент, ваше благородие, – засеменил Богданов, изображавший купца Кабазова, – только скажу жене, чтобы за товаром приглядела. А то ведь покупатель пошел такой, что, того и гляди, сопрет что-нибудь…

Семченко поморщился, но возражать не стал. Через полминуты Богданов услужливо открыл дверь в подвал, и проверяющие спустились в полутемное помещение. В нос сразу ударил резкий запах сыра – Мезенцев даже достал надушенный платок и приложил к носу. Вдоль стен стояли пузатые бочки, прикрытые рогожами.

– Что это здесь у тебя? – небрежно спросил полковник.

– Лучшие сорта швейцарского сыра, – подобострастно ответил Богданов, откидывая одну из рогож.

Под ней действительно оказались круги пахучего сыра.

– Не изволите ли попробовать? – поинтересовался он. – Наисвежайший продукт, полученный недавно прямо из Швейцарии. Есть также прекрасное сливочное масло…

Полковник отрицательно замотал головой и еще плотнее прижал платок к носу. Околоточный и квартальный лицо закрыть не посмели, поэтому старались дышать исключительно через рот, отчего походили на рыб, неожиданно выброшенных на берег.

– Ладно, закрывай, – махнул рукой полковник. – В остальных бочках то же?

– Так точно, ваше высокоблагородие, – поспешно ответил Богданов, – отличный сыр, пикантный, острый, с душком – на любой вкус и кошелек. Покупатели берут очень охотно, недавно даже пришлось новую партию заказывать…

– А это что такое? – неожиданно спросил Семченко, показывая на деревянный пол, – почему доски мокрые?

– Так это жена сметану разлила, – не моргнув глазом, солгал Богданов, – такая, знаете ли, неловкая, почти целую крынку разбила. Одни убытки, прости господи…

– Ладно, пошли наверх, – решил Мезенцев, – здесь нам делать нечего.

Через пару минут полковник и его свита покинули лавку. Богданов перевел дух. Все-таки это была отличная идея – складывать землю в бочки и прикрывать сверху настоящими кругами швейцарского сыра.

Через десять минут после ухода Мезенцева Рысков спустился в подвал, отодвинул одну из бочек, стоящих у самой стены, вынул несколько досок и полез в образовавшийся лаз. До окончания подкопа оставалось совсем немного – буквально несколько дней работы.

23 февраля, понедельник

Пантелеевская улица

– Значит, все-таки это Клеточкин, – то ли спросил, то ли констатировал начальник Третьего отделения генерал Дубельский. – Ошибки быть не может? Вы в этом абсолютно уверены, Владимир Александрович?

– Абсолютно, – четко ответил полковник Геберт, – кое-какие подозрения у меня имелись и раньше, а теперь, после сообщения Рыскова, все сомнения окончательно отпали. Это именно он.

– Каков наглец! – Дубельский возмущенно стукнул кулаком по столу. – Устроиться служить в наше Третье отделение, чтобы передавать своим товарищам-бомбистам наисекретнейшие сведения.

– Я бы сказал – каков храбрец, – уточнил Геберт, – каждый день рисковать жизнью ради идеи, пусть даже ложной. Это могут далеко не все наши агенты. К тому же, заметьте, у Клеточкина прекрасная выдержка, хладнокровие, исполнительность, аккуратность. Мы даже хотели повысить его в должности – сделать старшим делопроизводителем. Хорошо, что не успели…

– Вы, Владимир Александрович, как будто к награде его представляете, – с укоризной произнес Дубельский.

– Я с большим бы удовольствием имел Клеточкина среди своих агентов, чем среди своих врагов, – ответил Геберт, – таких людей очень мало, не больше, чем один на тысячу. Но, к сожалению, Клеточкин оказался нашим противником, и нам теперь придется поломать голову над тем, как лучше его обезвредить.

– А что тут думать-то? – пожал плечами Дубельский. – Арестовать – и дело с концом, а потом допросить по полной форме. Вот он нам все и расскажет…

– Боюсь, что он ничего нам не расскажет, – с сомнением произнес полковник, – я знаю этот тип людей. Это фанатики, и за свою идею они с радостью пожертвуют жизнью. Его не испугаешь и не купишь…

– Что же тогда нам делать?

– Установим пока за ним слежку, очень осторожную, попытаемся выяснить круг его знакомых. Может быть, выйдем на тех бомбистов, кого мы еще не знаем. А там видно будет…

– А если Клеточкин попытается скрыться?

– Тогда мы будем действовать быстро и решительно – нельзя допустить, чтобы он предупредил своих товарищей, – ответил Геберт.

– Кстати, – напомнил Дубельский, – я вспомнил, что этого Клеточкина рекомендовала нам вдова Анна Прокофьевна Кутузова. Вы помните, наверное, ее мужа, жандармского полковника, трагически погибшего пять лет назад? Мне бы очень не хотелось, чтобы ее имя как-то фигурировало в протоколах допросов. Она ведь не знала, кого пускала к себе на квартиру. Всякий может ошибиться в человеке… Вот даже мы почти два года не подозревали, что это за тип. Не стоит, наверное, беспокоить лишний раз старушку…

– Хорошо, я учту ваши пожелания, – деликатно заметил Геберт. – По возможности, мы не будем упоминать этот факт вообще.

– Благодарю вас, – произнес генерал Дубельский, – и желаю как можно скорее взять Клеточкина. Все-таки для нашего отделения это такое пятно на репутации…

Полковник Геберт откланялся и покинул кабинет генерала. Затем он велел вызвать своих лучших филеров – начиналась большая игра, ставки в которой были очень высоки.

24 февраля, вторник

Дворцовый мост

Николай Клеточкин шел в сторону Васильевского острова, где была назначена очередная встреча с Петром Ивановичем. Под мышкой, как всегда, он держал кожаную папку с документами, в том числе весьма секретными и важными.

На душе у Николая было неспокойно: уже два дня, как он чувствовал за собой слежку. Клеточкин буквально затылком ощущал – за ним наблюдают, буквально не спускают глаз, сопровождают повсюду, куда бы он ни шел.

Николай знал, что рано или поздно это должно было случиться, и внутренне был готов к этому. И так почти два года удавалось обманывать всех в Третьем отделении… Главное сейчас – не подвести товарищей, тех, ради кого он, собственно, и пошел служить в канцелярию. Следовало принять очень неприятное, но, очевидно, неизбежное решение.

Клеточкин вступил на Дворцовый мост. В обычных условиях, чтобы попасть на Васильевский остров, он воспользовался бы конкой, но сегодня специально пошел пешком. Краем глаза Николай наблюдал, как с обеих сторон моста за ним безотрывно следуют два неприметных господина в темных зимних шинелях.

Клеточкин неторопливо дошел до середины моста, остановился на самой его высокой части. Под ней внизу чернела вода – в этом месте во льду был пробит узкий фарватер, чтобы баржи могли беспрепятственно проходить в город. Некоторое время Клеточкин смотрел на холодные, неприветливые волны Невы, нагоняемые ветром с Финского залива. До воды было довольно далеко, а Николай всегда боялся высоты. Это была, пожалуй, единственная его слабость.

Клеточкин оглянулся: господа в шинелях, видимо, почувствовали что-то неладное и стали быстро приближаться к нему с двух сторон. Медлить было нельзя. Николай широко размахнулся и бросил далеко в воду папку с документами – еще проследил, как красиво разлетаются по воздуху белые листы и ложатся на темную воду. Потом он вскочил на широкий парапет и кинулся головой вниз, прямо в воду.

Плавать Клеточкин не умел, к тому же тяжелая шинель и сапоги должны были быстро утянуть его на дно. Смерть ожидалась быстрая, хотя и довольно неприятная. Холод обжег лицо и руки, Николай погрузился под воду, над головой сомкнулись темные воды Невы.

На мосту пронзительно закричала какая-то женщина, засуетились люди, раздались полицейские свистки – но всего этого Клеточкин уже не слышал: сильное течение увлекло его под лед. Николай выдохнул оставшийся воздух, зарыл глаза и погрузился в бессмертие. 24 февраля, вторник

Аничков дворец

– Как он мог так поступить? – цесаревич Александр Александрович возмущенно мерил большими шагами свой кабинет. – Чем я ему не угодил? Или я уже не сын ему?

– Саша, тебе вредно волноваться, – пробовала немного успокоить супруга Мария Федоровна, – при твоей комплекции может случиться апоплексический удар. К тому же не кричи так громко – Никки может услышать, подумай о его будущем…

– Так я именно о нем и думаю, – парировал Александр Александрович, – о его будущем, о будущем нашей семьи, о будущем всей России. Разве можно доверять управление империей этой… этой… (наследник запнулся, подбирая подходящее слово) авантюристке? Мы же не в восемнадцатом веке живем, когда судьбу страны решали фавориты и фаворитки. Разумеется, я с самого начала знал, что престол предназначен не для меня, но судьбе угодно было распорядиться, что после кончины моего любимого старшего брата Николая наследником стал именно я. Значит, это промысел Божий… И вот теперь снова наступает неясность. А вместе с ней – и хаос, брожение. И это при нынешних социалистах, давно мечтающих о свержении престола! Неужели отец этого не понимает?

– Что толку пенять на судьбу, над которой мы не властны, – философски заметила Мария Федоровна, – император вправе сам назначать своего наследника. Дай Бог, чтобы государь прожил достаточно долго, чтобы успеть воспитать из Георгия достойного правителя. Но страшно представить, что случится, если жизнь Александра Николаевича оборвется внезапно. Что тогда будет?

– Если отец не успеет объявить наследником Гогу, то править буду я, – пожал плачами Александр Александрович, – если же произойдет коронация княгини Юрьевской, а потом и законное провозглашение нового наследника, то царем станет Георгий. Георгий Первый…

– Малолетний правитель при регентше-матери и всесильном тайном правителе – Лорис-Меликове, – едко заметила Мария Федоровна. – По-моему, в России это называется бироновщиной…

– Посмотрим, что еще скажет гвардия, – помрачив лицом, произнес Александр Александрович, – многим не нравятся те порядки, которые собирается ввести Михаил Тариелович, и у него немало противников в кабинете министров. Мне недавно предавали, что Государственный совет будет против принятия его проекта, поскольку большинство министров понимает, что этот шаг прямо ведет к конституции, которая нам сейчас совсем не нужна…

– Я тоже слышала, что у министра внутренних дел много врагов. Есть даже весьма влиятельная группа людей, готовая открыто противодействовать его необдуманным реформам. Почему бы тебе с ними не встретиться, не поговорить? Они могут оказаться весьма полезными…

– Но это же напоминает государственный заговор, – ужаснулся Александр Александрович, – я на такое пойти не имею права!

– Вовсе нет, – возразила Мария Федоровна. – Что такого, если наследник престола пригласит к себе во дворец на небольшой бал несколько десятков высших сановников и генералов? Пусть они пообщаются, потанцуют и, как говорится, "между делом и обедом" обсудят кое-какие важные государственные вопросы. Одно другому не помеха.