Текст книги "Собачья радость"

Автор оригинальной идеи М.А. Булгаков

1

Двое мужчин в белых медицинских халатах и шапочках удобно расположились перед журнальным столиком в шикарных кожаных креслах приемной. Первый, можно сказать пожилой господин, с французской остроконечной бородкой и усами, седыми, пушистыми и лихими, в очках в золотой оправе, походил бы на доктора Айболита, если бы не длинная кубинская сигара, дымящаяся в его руке, и массивный золотой перстень. Второй, красивый и молодой, с умным лицом, с сильными, но ухоженными руками, перелистывал папку с бумагами. Не молодая, но сохранившая остатки былой красоты, секретарша с идеальной высокой прической и хорошей фигурой, в ослепительно-белом обтягивающем халатике, разливала кофе.

– Как у нас дела, Иван Арнольдович, – спросил пожилой.

– На этой неделе средне, – ответил молодой, – Абортарий и гинекология дают стабильный доход, стоматология в плюсе, а вот салон красоты едва покрывает расходы – клиентов мало, аппаратура дорогая, а зарплата персонала слишком высокая.

– Знаю, знаю. Не точи зубы на зарплату. Зарплата высокая потому, что специалисты первоклассные. А клиентов мало потому, что высокая конкуренция. И что мы можем предложить особенного – липосакция, лазерная коррекция, пластика – так это у всех.

Раздался стук в дверь, в приемную вошел человек средних лет с тонкой синей папкой в руках. На вошедшем мужчине был простой строгий костюм стального цвета, но материал, из которого сшит костюм, был очень дорогой, да и сшит он был безукоризненно – такой костюм можно купить, например, в Лондоне, или сшить у очень дорогого портного. Дорогие часы и сияющие блеском черные ботинки дополняли костюм.

– Чем могу служить? – сказал, поднявшись, пожилой. Молодой остался сидеть, явно не оценив костюма вошедшего.

– Профессор Преображенский, Филипп Филиппович? – с расстановкой спросил вошедший.

– С кем имею честь?

– Швондер, Юрий Михайлович, из комитета городского имущества. Я вам звонил.

– Очень приятно, – сказал профессор, протягивая и пожимая руку. В движениях говоривших людей не было поспешности, но чувствовалась этакая солидность, это насторожило молодого человека, и он тоже встал.

– Позвольте представить – доктор Борменталь, Иван Арнольдович, мой заместитель, – мужчины пожали руки, секретаршу никто представлять не стал.

– Присаживайтесь. Кофе, сигару? – профессор усадил гостя в кресло молодого, тот немного потоптавшись, уселся на диван напротив.

– Спасибо. Кофе.

– Зинаида Павловна, голубушка, ещё чашечку.

Секретарша без спешки подала чашку, налила кофе и улыбнулась гостю. Тот улыбнулся в ответ и благодарно кивнул. Молодой хотел встать и забрать свою чашку, но не решился. На выручку ему пришла секретарша, забрав чашку и передав ее молодому. Гость задержал взгляд на фигуре секретарши. Со спины ее фигура была безупречна, да и двигалась она грациозно.

– Ну те-с, чем могу служить?

– Филипп Филиппович, – начал гость, – По решению городской думы, для пополнения городского бюджета, арендная плата в следующем году будет увеличена в два-пять раз. Комитет не хочет получить марш «несогласных» бизнесменов в следующем году и заранее хочет провести разъяснительную работу, – гость раскрыл папку, – Вот копия решения городской думы.

– В пять раз, да вы нас без скальпеля режете! – вскочил молодой, едва не выронив чашку.

– Не мы, комитет лишь исполняет решения Госдумы города, – грустно сказал гость.

– Да мы и так еле концы с концами сводим!

– Помолчи, Иван Арнольдович. Юрий Михайлович, если комитет сам идет к «предпринимателю», то он что-то предлагает?

– Да, уплотниться, сдать обратно излишки площади.

– И это всё? Мы и сами можем сдать в аренду лишнюю площадь, – влез молодой.

– Субаренда городского имущества запрещена законом, – укоризненно сказал гость.

– А что, склад номер два уже как год пустует – отдать его, – не унимался молодой.

– Ну, вот видите! – радостно воскликнул гость, – а у нас есть заявка от Адвентистов Седьмого Дня – им как раз нужен «молельный дом».

– Боже сохрани, ко второму складу примыкает абортарий, зачем нам религиозный погром после первой же молитвы, – возразил профессор.

– Ну не знаю, не знаю, есть и другие варианты…

– Юрий Михайлович, вы сказали, что арендная плата будет увеличена в два-пять раз – от чего это зависит?

– Да, это будет зависеть от социальной значимости объекта и его положения относительно центра города. Вот, например, ваша «Новая клиника» – коммерческая организация…

– Ну, я бы не стал бы делать упор на слове «Коммерческая», прежде всего – «Клиника»! – сказал профессор.

– Но всё же – коммерческая!

– Подождите, Юрий Михайлович, а кто будет определять размер арендной платы?

– Совместная комиссия комитета имущества и горкомзема.

– Уважаемый Юрий Михайлович, пройдемте в кабинет, я бы хотел уточнить у вас кое-какие детали.

Гость встал вслед за профессором, профессор широким жестом открыл дверь кабинета: – Прошу.

Спустя полчаса дверь кабинета раскрылась, из неё под ручку вышли гость и профессор. Синяя папка гостя не была уже такой тощей, в ней появилась некоторая округлость.

– И горкомзем! – сказал гость, поднимая указательный палец.

– Я понял, понял, дорогой Юрий Михайлович, и горкомзем.

Гость и профессор, не замечая присутствующих, проследовали до двери приемной, где тепло распрощались.

– «Дорогой Юрий Михайлович», – передразнил с дивана молодой, отбросив журнал, который бессмысленно листал в течение получаса.

– Действительно – дорогой! – устало сказал профессор и плюхнулся в кресло. – Поганые дерьмократы. Сначала разворуют бюджет, а потом пополняют его за счет пролетариев.

– Это вы-то, пролетарий?

– Представьте себе, я – пролетарий умственного труда. Я работаю почти без выходных с утра до вечера. У меня через день операции и каждую неделю – лекции в медакадемии. Всё, что я имею, я заработал вот этими руками и своим умом. Если хотите знать, вот только сейчас наступает социализм – от каждого по способностям, каждому по уму.

– И ещё этих «Швондеров» приходится подкармливать, – сказал профессор, раскурив сигару.

– Дурацкая у него какая-то фамилия – Швондер!

– Надо же, а Борменталь – лучше?

– Лучше! Я сам её себе выбрал и сменил фамилию. Услышал где-то, понравилось.

– И отчество – Арнольдович – тоже сам?

– Нет. У нас в детском доме почти у всех были вычурные фамилии и отчества – сплошь тезки великих писателей. Один я был с простой фамилией – Булгаков, – ударение он поставил на последнем слоге, – Отчество сначала мне не нравилось, а потом привык, да и звучит как-то интеллигентно – Арнольдович.

– А имя?

– Имя мне всегда нравилось.

– Потому что…

– Нет! Потому что Царевич! – с вызовом ответил молодой, – И кличка у меня была – Царек. А кто называл иначе – я тому морду бил!

– Ваня, вы меня порой поражаете, но не будем о грустном. С лишними площадями действительно надо что-то делать.

– А может, во втором складе фитнес-клуб для беременных организовать – сейчас это модно.

– Иван Арнольдович, вы соображаете, что говорите – фитнес-клуб для беременных возле абортария! Впрочем, абортарий – это действительно золотое дно!

– Не понял?

– Инъекции молодости, стволовые клетки!

– И при чём тут абортарий?

– Сырье для стволовых клеток – зародыши, околоплодная жидкость. Я где-то читал, что научились извлекать стволовые клетки из жировой ткани после липосакции. Только вот аппаратура по очистке нужна первоклассная.

– Точно, закупить аппаратуру и установить во втором складе, – оживился молодой.

– Да, аппаратура нужна первоклассная, – задумчиво сказал профессор, – А то будет как с оранжевым президентом.

– Каким президентом?

– Да был такой в одной незалежной республике. Незадолго до выборов захотел омолодиться, но поехал не в Швейцарию или Германию, а в Венгрию – там это дешевле. Ну, тамошние цыгане и вкололи ему – в результате на выборы он пришел с лицом молодого упыря, весь в бурых пятнах и шишках.

– И что, проиграл?

– Наоборот – выиграл, он обвинил своих конкурентов, что те пытались отравить его красной ртутью.

– Красной ртутью?

– Забудь. Где сейчас Альбина?

– Сейчас в Швейцарских Альпах.

– Вот и позвони ей, пусть подберет, что надо.

– А она справится?

– Доктор, у Альбины два высших образования – юридическое и медицинское, свободно говорит на трех европейских языках. Она и здесь бы была нужна, но экологический оздоровительный туризм клинике приносит хороший доход, причем в валюте.

– Профессор, может не стоит тревожить Альбинку? Сейчас, по Интернету можно заказать, что угодно. И привезут и смонтируют – были бы деньги.

– Ты закажешь, как же! Как в прошлый раз – вместо центрифуги получили стиральную машину для прачечных.

– Так мы теперь всю клинику обстирываем – сами.

– Все же позвони Альбине!

– Хорошо, – хмуро согласился молодой.

– И вот ещё что, надо съездить в горкомзем к … Нет, это, пожалуй, я сам.

Профессор, потягиваясь, поднялся и, перехватив по дороге секретаршу за талию, попросил: – Зиночка, позвони шоферу, пусть подает машину.

– Санитарный козлик?

– Умница! Конечно, в горкомзем не следует ездить в «Мерседесе», – рука профессора переместилась на её бедро.

Секретарша не отстранилась, лишь скосила глаза в сторону молодого. Доктор сделал вид, что ничего не заметил.

2

В коридор из своей спальни вышел профессор, на ходу завязывая пояс дорогого английского халата. Сразу за поворотом, посередь небольшого холла, он увидел стройную девушку в одной мужской сорочке и на босу ногу. Девушка стояла к нему спиной с поднятыми руками, из которых на спину струились длинные русые волосы. Девушка потянулась, из-под сорочки показались ягодицы, самый краешек.

– Елена, ты доиграешься – Альбина тебя прибьет.

Девушка ойкнула и обернулась, запахивая сорочку.

– Это ещё за шо? – Девушка невольно скосила глаза на портрет, висевший в холле. На портрете была изображена дородная дама во весь рост с пухлым властным лицом – ни дать ни взять Екатерина Великая, только крой платья современный.

– За Ивана – сорочка-то его!

– Стыдно вам должно быть, Филипп Филиппович! Обижаете намеками честную девушку.

Девушка приблизилась к профессору вплотную, как бы случайно коснулась его пышной тугой грудью и затараторила:

– Иван Арнольдович посадили пятно на рубашку, говорят мне – выбрось. Я говорю – я отстираю. А они – порви на тряпки. Какие тряпки из шелковой рубахи, ну и взяла себе.

Халатов и пеньюаров у меня ведь нету! А вы такие намеки строите, срамно слушать.

– Лучше порвать на тряпки – Альбина намеков строить не будет!

– Тогда рвите сами, а я не могу такую гарную вещь портить, – девушка скинула рубаху и, прикрывшись только длинными волосами, протянула ее профессору.

Теперь ойкнул профессор, воровато оглядевшись, обнял девушку и крепко прижал.

– Хулиганка ты Ленка, – чмокнул девушку в носик, – За то и люблю!

Развернув девушку за плечи, профессор шлепнул ее по голому заду.

– А ну марш одеваться и это… накрывай стол к завтраку.

Девушка звонко засмеялась и скрылась в боковом проходе. Профессор обалдело постоял немного, ещё раз вспоминая стройную фигуру девушки.

– Тьфу ты, чертовка! – выругался профессор, обнаружив в руках сорочку, – Куда теперь ее девать?

* * *

На разрисованных райскими цветами тарелках с золотой широкой каймой лежала тонкими ломтиками нарезанная семга, маринованные угри, черная и красная икра, прочая деликатесная снедь. Меж тарелками несколько тоненьких рюмочек и три хрустальных графинчика с разноцветными водками. Все эти предметы размещались на длинном и тяжелом, как гробница, столе, накрытом белой скатертью. Стол украшали два массивных подсвечника. Напротив друг друга, с дальних концов, обедали двое мужчин. Профессор вальяжно восседал в английском халате, слегка облокотившись на стол. Доктор, наоборот, в приличном черном костюме и при галстуке, сидел прямо, как истинный джентльмен. В столовую вошла Лена, в белом фартучке и кружевной наколке, внесла серебряное крытое блюдо. Волосы ее были свернуты в тугое кольцо на затылке.

– Иван Арнольдович, умоляю вас, оставьте икру в покое. Икра перед ростбифом – дурной тон. Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, а представьте себе – большинство людей есть вовсе не умеют. Нужно не только знать что есть, но и когда и как. Представьте себе, я встречал людей, которые не знают, как правильно надо есть омаров (Филипп Филиппович многозначительно потряс вилкой). И что при этом говорить. Да-с. Если вы заботитесь о своем пищеварении, мой добрый совет – не говорите за обедом о работе, политике и медицине.

– Альбинка прислала прайс на линию по очистке, – ни с того ни с сего, произнес Иван Арнольдович.

– Ну те-с, ну те-с! Интересно!

– Да ничего интересного, я бы сказал, что всё очень плохо. Цена – фантастическая, срок поставки – три месяца. Монтаж – специалистами фирмы, оплачивается отдельно.

– Да, обидно. Значит, ничего не выйдет?

– Ну почему не выйдет? Я нашел прямо в Москве представительство английской фирмы. Оборудование уже на складе. Патентованная линия – пять степеней очистки, плюс антибактериальная. Медицинские сертификаты, английский и наш. Цена – втрое ниже Альбинкиной. Предоплата – пятьдесят процентов. После предоплаты – монтаж специалистами фирмы – неделя, входит в стоимость.

– Что-то гладко всё получается. Не нравится мне это! Ты это оборудование видел?

– Можно съездить!

– Вот-вот, съезди! Проверь всё, лично! И возьми с собой юриста – без его подписи ничего оплачивать не буду.

– Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп Филиппович!

* * *

Кабинет профессора. За массивным письменным столом в шикарном кожаном кресле восседает Филипп Филиппович. Взгляд – мрачнее черной тучи. Одна рука сжимает дужку очков, другая барабанит пальцами по крышке стола.

– Вызывали, Филипп Филиппович?

– Вызывал, Иван Арнольдович! Вызывал! Что это такое? – профессор ткнул очками в бумаги, лежащие у него на столе.

– Контракт?!

– Что здесь написано? – профессор развернул бумагу и ткнул очками в лист.

– Ах, это?! Урсин Джус – волшебник такой был, ну, название линии.

– Урфин Джус такой же «волшебник», как вы «доктор»! Тут же ясным английским языком написано «Ursine Juice» – «Медвежий сок». Вы что купили? Это же линия по очистке фруктовых соков!

– Пять степеней очистки…

– Засуньте их себе в… Деньги выброшены на ветер!

Наступила пауза. Иван Арнольдович молчит, Филипп Филиппович барабанит костяшками пальцев по столу.

– Вызываю юриста, – снова взорвался профессор, – Спрашиваю, вы зачем подписали, зачем нам линия по очистке соков. А он мне, нагло так, – а я почем знаю, зачем вам с Иваном Арнольдовичем линия по очистке соков. Мое дело юридическая сторона. Фирму, мол, я проверил – солидная фирма. Линия высококачественная, рекламаций нет.

– Спрашиваю юриста, – можем ли отказаться? Что вы, что вы, говорит! Фирма, мол, солидная – засудят, себе дороже. Линия смонтирована, все бумаги подписаны. Уволить бы гада, да не за что.

– Ну, вот же, линия высококачественная …

– Все Альбина, папа, ну возьми зятя на работу. Кем, санитаром? Нет, санитаром ее не устраивает. Ну купили мы корочки. Кто вы там у нас – доктор нетрадиционной изотерической медицины? Можете вправлять чакру и прочищать карму? Такое умное лицо, а дурак дураком. И где только Альбина тебя нашла?

– В морге, Папа. Я там санитаром работал, а она практику проходила. Любовь зла…

– Вот-вот, полюбишь и козла! – в сердцах выпалил Филипп Филиппович.

Снова пауза.

– «Папа»! – с издевкой передразнил профессор. И уже тише, – Делать-то, что будем?

– Может быть, линия на что сгодится?

– Например?

– Я в Интернете нашел предложение – красная ртуть, не очищенная, недорого.

– О-о-о-о-о! – застонал профессор, – Я же говорил, забудь – красная ртуть это лохотрон!

– Можно, например, гнать настойку боярышника.

– Да, пожалуй, это можно, – задумавшись, сказал профессор, – Только вот все бумаги надо выправить, ну там, лицензию и прочее.

– А может, пока оформляем бумаги, всё же попытаться сделать вытяжку стволовых клеток?

– Пойми же, Ваня, с таким же успехом, вместо этой линии, для ловли стволовых клеток, можно воспользоваться ситом или дуршлагом.

– Но попробовать-то можно?

– Попробуйте, Иван Арнольдович, попробуйте! Только вот что: зверюшек не мучить. Ну там, мышек, собачек – вколите сразу себе! Мы с Альбиной, конечно, погорюем, поплачем – погибло мировое светило, доктор Борменталь, добровольно пал жертвой науки! А какой я вам памятник отгрохаю, м-м-м – братки обзавидуются!

– Мышки, собачки, – задумчиво бормотал доктор, не слушая профессора, – А как колют-то, вытяжку – внутримышечно или внутривенно?

– Колите прямо в мозжечок, Иван Арнольдович! Чтобы наверняка!

3

Спальня доктора. Иван Арнольдович лежит на кровати, наполовину укрытый тонким одеялом, так что виден только его красивый мощный торс. Руки заброшены за голову, глаза полуприкрыты. Рядом, на кровати, сложив ноги по-турецки, сидит Елена. На ней короткий свободный топик красного шелка, который едва прикрывает соски груди и широкие, как юбочка, красные трусики. В одной руке Елена держит пепельницу, в другой – длинную тонкую дымящуюся сигарету. Волосы стянуты в два хвоста двумя бантами, как у школьницы.

– Ванечка, у меня, кажется, проблемы, – выпустив дым, не глядя на Ивана, сказала Елена.

– ??? – Иван открыл глаза и повернул голову в сторону Елены.

– Я, кажется, залетела.

– Постой, Альбина говорила… – Иван резко сел и уставился на Елену.

– Я тоже была уверена.

– Послушай, Альбина подложила тебя под Папика для того, чтобы он не таскал в дом молоденьких санитарок и студенток, и только потому, что была совершенно уверена, что…

– Да знаю я, знаю! – скривившись, сказала Елена.

– Ты понимаешь, что с нами будет? Ну, меня, положим, Альбина всё же возьмет на поруки, а тебя она точно сдаст в иммиграционную службу, и покатишь ты прямиком в свою Нахопетовку. Или хуже, выставит на панель.

– На панель меня не возьмут, – также не глядя на Ивана, грустно сказала Елена.

– Это почему же?

– Я всегда кончаю, иногда даже раньше… и к тому же я кричу – некоторым это не нравится.

– Послушай, а почему ты решила, что от меня, может…?

– Да какая разница, – зло выкрикнула Елена, повернув лицо к Ивану.

– Да, ты права, – обалдело согласился с ней Иван, – Что так, что этак – результат один и тот же. Альбина все равно учинит следствие с пристрастием, достанется всем, кроме Папика. Надо что-то делать. Сегодня среда, одиннадцатое. Альбина приезжает семнадцатого. Слушай, я завтра позвоню Семену Карловичу…

– А паспорт у Альбины в сейфе, – перебила его Елена.

– Дался тебе этот украинский паспорт, и без регистрации? Пойдешь инкогнито, ну, скажем, как Олеся Украинская, – девушка даже улыбнулась, – Подойдешь к Семену Карловичу …. Впрочем, мне светиться не следует!

Девушка заплакала. Иван обнял ее.

– Ну-ну. Я тебя в беде не брошу. Просто мы поступим по-другому. Я дам тебе денег. Ты завтра позвони в регистратуру клиники, узнай, когда дежурит санитарка Мария Кузьминична. И завтра-послезавтра сунешь ей деньги, та всё устроит. Она с Семеном Карловичем на короткой ноге.

Девушка подняла голову и заулыбалась сквозь слезы. Иван вытер ей слезы и поцеловал. Девушка, игриво улыбаясь, высвободилась из объятий Ивана. Соскочила с кровати. Загасив сигарету в пепельнице, поставила ее на пол, и с пола, как кошка, прыгнула в кровать и, повалив, крепко обняла Ивана за шею.

– Красавчик ты мой, любый, – стала шептать Елена, нежно целуя Ивана в плечи, шею, грудь.

* * *

Столовая, обед, за столом все те же. Филипп Филиппович разглагольствует.

– Сен-жюльен – приличное вино, а вот водка должна быть в 40 градусов, а не в 30 или в 45. Или вот возьмём, например, коньяк. Хороший коньяк должен обладать букетом и послевкусием как… – Филипп Филиппович замолчал, подбирая подходящее слово.

– Хороший коньяк, плохой коньяк – я после второго стакана вообще не чувствую – ни вкуса, ни послевкусия, – доктор скривил лицо.

– А не надо коньяк жрать стаканами. Хотя, не в коня корм, я заметил, вы можете выпить много и не пьянеете, и это почти при полном равнодушии к спиртному. Должно быть, какой-то особый фермент в желудке. Вас надо изучать, голубчик!

– Профессор «Павлов», давайте оставим мой желудок в покое.

Замолчали. Слышно только поскрипывание ножей по стеклу, да постукивание вилок.

– Иван Альбертович, я всё хотел спросить, что вас сподвигло поступить на работу в морг, любовь к медицине?

– Случай, Филипп Филиппович, случай. Я до морга на скорой работал.

– Кем это? – изумился профессор.

– Водителем!? – в свою очередь изумился доктор, удивляясь глупости вопроса.

– И что, платили плохо?

– Я же говорю, случай. Остановился я это как-то раз прямо у подъезда. Надо было забрать инвалида. Вдруг, объезжает меня «хаммер», и из него выкатывается какой-то колобок с золотой цепочкой в палец толщиной на шее, вразвалочку подходит и давай орать – убирайся, мол, это моё место. Я спокойно, даже вежливо – «хаммер» всё-таки – мол, инвалида заберу и уеду. Колобок полез в «хаммер», ну, думаю – успокоился. Вдруг, вижу, вылезает, а в руках какая-то палка. Думаю, пора доставать монтировку. Нагнулся я за монтировкой, а тут – Бах-Бах, передние стекла на меня и обсыпались. И так – Клац-Клац. Выглянул я из-за приборной доски, а колобок пытается перезарядить помповое ружье – заклинило у него что-то. Ну, выскочил я из скорой, в руках монтировка, а колобок, и откуда у него такая прыть взялась, буквально впорхнул по лесенке в «хаммер» и по газам. Я только и успел задний фонарь ему разбить. Вызвали милицию, и началась тягомотина: допрос, протокол, поиск свидетелей, следствие.

– И что, его не нашли?

– Нашли, только оказалось, что я всё неправильно запомнил. Помпового ружья не было, а было охотничье. И не стрелял он вовсе, а произошел самопроизвольный выстрел. Да, он виноват – перевозил ружье без чехла. А его задний галогенный фонарь, разбитый мной, стоит, чуть ли не столько же, сколько стоит целиком скорая помощь. Следак, по-дружески, посоветовал мне не доводить дело до суда, забрать заявление и оплатить ремонт «хаммера». А где такие деньги взять? Не знаю, говорит, где хочешь, возьми кредит, продай почку. Суда можно и не дождаться – братки крутые, и до суда еще дожить надо.

– И что?

– Что? Заявление я забрал, слезно просил прощения, пообещал этому козлу, что оплачу ремонт, только вот продам теткину квартиру под Питером.

– У тебя была тетка?

– Нет. Про то, что я детдомовский он уже знал, а вот про то, была ли у меня тетка или нет, он знать не мог. Пока он с братками это проверял, я уволился c работы и подался в Москву. У меня в Москве друган есть ещё с армии, вот так я оказался в морге – он в морге работает. Здесь в Москве я фамилию и сменил – чтобы не нашли.

– Ну да, будут разыскивать по всей стране человека, разбившего фару.

– Точно, за фару не будут, – и, помолчав, добавил: – Только вот, перед отъездом, я этот «хаммер» сжег.

* * *

Спальня профессора. Филипп Филиппович в халате на голое тело, сидит в кресле и блаженно курит сигару. На коленях у него устроилась Елена. Из одежды у нее только белая медицинская шапочка с красным крестом и пояс с черными чулками в крупную сетку, да черные туфли на высоком каблуке. Волосы стянуты в одну тугую косу.

– «Люби меня по-французски…», – мурлычет она в стетоскоп слова, какой-то популярной песенки, устроив голову у профессора на плече.

– Ленчик, а у меня для тебя подарок, – отложив сигару, Филипп Филиппович взял со столика плоскую коробку и передал ее девушке.

Елена быстро открыла коробку и замерла, раскрыв глаза и рот.

– Вау, пеньюар, это мне?

– Тебе.

Глаза девушки заблестели, она выхватила пеньюар и прижала его к груди, лицо девушки засветилось от счастья. Вдруг улыбка сошла с ее лица, глаза наполнились слезами.

– Ну что такое, что случилось?

– Папик, ты такой добрый, такой добрый. Мне никто, никогда … а у меня беда! – выпалила она и разрыдалась в пеньюар.

– Ну-ну, какая у тебя может быть беда?

Елена приподняла лицо все в слезах: – Я, кажется, залетела!

– Ну, как же ты так неаккуратно? Не реви, не реви, никакая это не беда, мы это поправим. Так, сегодня у нас четверг, двенадцатое. Значит, Семен Карлович заступает завтра. Завтра подойдешь к нам в гинекологию к Семену Карловичу, я ему позвоню. И все!

– А может, инкогнито?

– А ты и так пойдешь инкогнито, представишься, скажем, так: Леся Украинка.

Девушка прыснула в пеньюар.

– Ты чего?

– Так, вспомнилось – свое, девичье. Папик, ты такой добрый, такой добрый, – голова девушки снова улеглась на плечо профессора, рука девушки с красивыми длинными ногтями медленно полезла за полу халата.

– Ладно, ладно – щекотно! Иди, примерь, – раздался шлепок по голой попке.

4

«У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! О, гляньте на меня, я погибаю. Пропал я, пропал. У-у-у-у-у…

Начиналось все плохо, а кончилось и совсем уж скверно. С утра налетела вьюга, сухая метель. Снег сечет глаза – в двух метрах ничего не видно. И согреться негде. Было бы чего поесть – было бы не так холодно. Сейчас бы хоть корочку хлеба выпросить у какого-нибудь прохожего. Но вьюга разогнала всех прохожих, и даже дворников».

«Дворники из всех людей – самая гнусная мразь. Человечьи очистки, самая низшая категория. Э, нет, позвольте. Хуже только швейцары. Во много раз опаснее дворника. Совершенно ненавистная порода. Гаже котов. С утра, когда я пытался проскочить в подъезд, чтобы погреться, один такой живодер в позументе шибанул в морду щеткой, аж искры из глаз посыпались».

«Вьюга все же хуже швейцара. Вьюга укрыла всё снегом, стёрла все запахи, скрыла все звуки. Если б не вьюга, разве б я приблизился к повару. Чем я ему помешал? Неужели я обожру его, если в помойке пороюсь? Какая гадина – плеснул в меня кипятком. Эх, люди, люди»!

«Я людей по запаху различаю. Этот добрый, ему можно разрешить себя погладить, а за это он не поленится залезть в сумку и отломит кусок хлеба. Этот боится, что ты его тяпнешь, от него волнами пахнет страхом. А этот равнодушен, но пнет, если под ноги подвернешься. У повара был запах садиста – эти люди испытывают радость от предвкушения чужой боли. Только из-за вьюги я его поздно почувствовал. В память врезались его большие волосатые пальцы, казавшиеся синими из-за татуировок, и ещё его смех».

Стало темнеть. «Хана мне, до утра не доживу. Шерсть на боку слезла, сплошной волдырь. Живот пустой, прилипает к хребту. Всё, останусь в подворотне и больше отсюда никуда не пойду – тут и сдохну. Эх, поганая мне выпала смерть, вот бы вцепиться зубами в горло повара – за это и умереть не жалко». Навалилось отчаяние. На душе собаки было до того больно и горько, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слезы, как горошины, вылезали из глаз и тут же застывали.

В подворотню вошел гражданин, вернее господин – судя по добротному пальто, да и всё прочее у него было добротное. От господина пахло больницей и … Колбасой! «Ливерная – я узнал ее по запаху. Её ещё называют – собачья радость. Спрашивается, если это собачья радость, то зачем её портить перцем и чесноком. И зачем такому господину такая колбаса. Отдайте ее мне». Собака даже заскулила. Господин остановился и с интересом посмотрел на неё.

«Натурально, чудо возможно. Запах омолодил меня, поднял с брюха, запах, победивший больницу, райский запах ливерной кобылы. Я чувствую, я знаю – в правом кармане пальто у него колбаса. Он надо мной. О, мой властитель! Глянь на меня. Я умоляю». Я пополз на брюхе к господину, обливаясь слезами, поскуливая и виляя хвостом. «Господин ведь даст мне колбасы. А в сущности – зачем она вам? Для чего вам гнилая лошадь»?

Загадочный молодой господин наклонился к псу и вытащил из правого кармана белый продолговатый пакет. Не снимая коричневых перчаток, раскрыл пакет и отломил кусок колбасы. И псу этот кусок. «О, бескорыстная личность!»: – У-у-у!

«Вот оно собачье счастье – мечтал о куске хлеба, а тут колбаса! – пес замер – Нужто правда, это мне, можно взять?»

– Фить-фить, – посвистал господин и добавил строгим голосом: – Бери! Шарик, бери!

«Какой я к черту "Шарик"? Шарик – это значит круглый и упитанный, а я лохматый, долговязый и рваный, шлейка поджарая, бездомный пес. Впрочем, называйте, как хотите, за такой исключительный ваш поступок».

Пёс со всхлипыванием вгрызся в колбасу и сожрал её в два счета. При этом подавился колбасой и снегом до слез. «Ещё, ещё, лижу вам руку, целую штаны, мой благодетель»!

– Будет, пока что… – господин говорил так отрывисто, точно командовал. Он наклонился к собаке, пытливо глянул в глаза и неожиданно провел рукой в перчатке по загривку.

– А-га, – многозначительно молвил он, – Ошейника нету, вот и прекрасно, тебя-то мне и надо. Ступай за мной. Фить-фить!

«За вами идти? Да хоть на край света! Гладьте меня по загривку, и даже заглядывайте мне в глаза. Чем выразить вам любовь и преданность – поцеловать в ботинок или лизнуть перчатку?»