Текст книги "Муравейник (СИ)"

Автор книги: Игорь Дьячишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

   Пузырь Алькубьерре нес «Посейдон-I», закованный в солидную броню – среди прочего, для защиты от излучения – к окраинам Альфа Центавра. Нас было пятеро, исполняемых углеродным компьютрониумом: я – Хасифа Фадель, Татьяна Скорина, Роберто Вико, Иоши Киносита и Клаус Бильдерлинг. Мы могли бы обращаться друг к другу, используя стандартными коды, но в Косморазведывательном Корпусе часто кто из сентиментальной привязанности, кто из вежливости использовал старые, еще человеческие, имена.

   Один из моих потоков восприятия был подключен к внешним сенсорным системам. Я глядела сразу со всех камер; экзотические виды, словно через разные линзы: сзади – растягивание краев, спереди – сжатие, цвета в первом случае смещены дальше в красную область спектра, во втором – в синюю. Пузырь двигался со скоростью примерно в треть световой. Это близко к максимуму, который мы могли безопасно выжать из такой технологии для чудовища размеров «Посейдона-I» – даже если не учитывать, как дорого обходится каждый миллиграмм материи с отрицательной массой, чем больше скорость и размер пузыря, тем больше квантовые эффекты угрожают его стабильности и непосредственно кораблю.

   Прошло уже более тринадцати земных лет, мы общались, жили виртуальные жизни, изменяли скорость субъективного восприятия, погружались в бессознательное состояние, наконец – и вот мы были почти у административной станции «Центавр».

   Я посмотрела, насколько давали настройки приватности, что делают остальные четверо. Все бодрствовали.

   Пузырь исчез. Наш выход сопровождался волной сине-смещенного излучения – точка прибытия неспроста была назначена таким образом, чтобы импульс не был направлен в сторону находящейся неподалеку станции «Центавр». Операторы приветствовали нас, мы их – в ответ.

   «Посейдон-I» направлялся к Нётер, планете с силой тяжести в 63% от земной, покрытой толстой ледяной корой, не пропускающей радиосигналов из-за вмерзших в лед частиц оксидов железа.

   Я решила изменить скорость течения субъективного времени, и большая часть пути (иногда синхронизировалась с другими членами команды, операторами с «Центавра» или командами других кораблей и баз, когда ко мне кто-то обращался) для меня прошла где-то за полчаса.

   Когда-то, еще будучи человеком, мое образование по большей части происходило по старинке. Но то было давно, и я была иным существом. Теперь мы просто интегрировали в себя все необходимые данные.

   Дроны-разведчики задолго до нашего прибытия нашли подходящее место для приземления и развертывания базы – на экваторе, толщина льда здесь – около трех километров. Под ним, как они успели узнать, прорыв дыры вниз – океан, глубина которого в этой точке составляла в среднем двести метров.

   Корабль опустился на лед. Выехав из его чрева, грузовик с компонентами для постройки на льду одного из двух радиокомплексов – того, что будет осуществлять для «Посейдона-I» надледное и космическое сообщение, несколькими автоматами-сборщиками и четырьмя километрами оптического кабеля на борту, остановился метрах в двустах поодаль.

   «Посейдон» начал расплавлять под собой лед сжигающими топливо в медленном режиме маневровыми реактивными двигателями. Даже если бы у нас были торпеды Алькубьерре, способные быстро уничтожить массы льда излучением по прибытии к цели, нам бы не разрешили их использовать – если на планете существует жизнь и наши действия способны нанести ей вред, нужно, чтобы этот риск был как можно меньше.

   Внутренняя амортизирующая броня, защищавшая многие части «Посейдона-I», включая компьютрониум, термоядерный реактор и грузовые отсеки, помогала смягчять удары при «проваливании». Нам пришлось растопить уйму льда. Реактивные двигатели были сильно повреждены – как и предполагалось; теперь они представляли интерес лишь как один из источников материала для строительства.

   Началась трансформация корабля. Этой частью работы занялись Татьяна и Иоши. Многочисленные дроны-строители плясали, разбирая части лежащего гиганта и сооружая разнообразные постройки. Нетронутой должна была быть лишь треть корабля, включая его термоядерный реактор. Сверху 'Посейдону' опускаали тянущийся от первого радиокомплекса кабель дроны. Второй радиокомплекс – для океанической связи – был частью корабля, роботы лишь развернули вовне антенну.

   Я, Роберто и Клаус отправились, вселившись в подлодки-трилобиты, и соответствующим образом изменив свою психику, исследовать местность на километры вокруг.

   Впереди обычно шли разведывательные дроны, попеременно заходя на дозарядку в трилобиты.

   Трилобиты высокоавтономны, у каждого два «сердца» – компактных дейтериево-тритиевых реактора, один побольше, другой поменьше.

   Помимо разведки, у нас в задачах было расставлять по пути ретрансляторы.

   Я изучала течения, прощупывала радио– и акустическими волнами близлежащие объекты, дополняя собираемую всей троицей трилобитов по кусочкам картину. Примерно в двух километрах от «Посейдона-I» дно под углом примерно в шестьдесят градусов уходило вглубь.

   Я спускалась все ниже и ниже в черную бездну.

   Соленость воды заметно выше, чем в земных океанах, что предохраняет ее от замерзания вплоть до двадцати пяти с небольшим по Цельсию.

   Если бы я тогда все еще была человеком, мои занятия наверняка бы нагоняли на меня скуку. Но я, будучи цифровым интеллектом, могла легко редактировать психические особенности, и с помощью самоизменения сделала изучение мертвых океанических пространств интересным для себя. Правда, колебалась перед тем, как это сделать, а после было немного стыдно – в жизни я старалась избегать такого рода корректировок, насколько то позволяет работа планеторазведчицы и обстоятельства. Эта, по крайней мере, была, с моей точки зрения, довольно позитивной, воодушевляющей. Какие корректировки я точно не любила – так это те, что ведут в болото пассивности.

   Так прошло много, очень много времени, я набрела на большую зону геологической активности. Глубина – пять километров подо льдом, триста сорок девять от «Посейдона-I».

   Радиолокаторы и сонары нащупали часть дна, представляющую собой, по всей видимости, сеть из донных соляных озер плотностью примерно в четыре раза отличающейся в большую сторону от вод над ними.

   Вскоре дроны уже брали анализ состава воды, и я решила включить их прожектора для съемки.

   Неожиданными были как отчеты о составе, так и увиденная картинка.

   Туманные озера светились, мигая разными цветами. Дроны рапортовали об обнаружении сложных белковых структур, включая колонии одноклеточных организмов-экстремофилов!

   Они были весьма схожи с земными одноклеточными: ядра клеток, оболочки, жгутики.

   Впервые была найдена жизнь внеземного происхождения, и нашла ее я!

   Так началось исследование Оазиса – простирающегося на километры соляного поля, с его гидротермальными источниками, поддерживающими жизнь экосистемы, об истинной сложности которой мы тогда еще не знали.

   Мы были взбудоражены неожиданным открытием – хотя предположения о существовании на Нётер биологической жизни существовали еще до ее обнаружения.

   Роберто и Клаус наверняка завидовали мне, хотя бы несколько секунд, прежде чем принять решение подавить в себе это чувство.

   Теперь внимание было плотно сфокусировано на моей находке. В Солнечную систему, и всем в пределах Альфа Центавра были отправлены соответствующие сообщения, а мы начали разворачивать в Оазисе исследовательскую аппаратуру.

   «Посейдон-I» к тому времени уже был значительно перестроен, уже мало напоминая тот космический корабль, каким он был до прибытия.

   Клаус и Роберто все еще занимались разведкой территорий вдали от Оазиса – кто знает, может, найдется еще что-то столь же, а то и более, потрясающее.

   А мне поручили заниматься исследованием Оазиса.

   Пришлось сначала вернуться на «Посейдон», чтобы погрузить в брюхо трилобита аппаратуру.

   Не терпелось приступить к работе, меня переполнял энтузиазм. Со мной связывались товарищи, передавая наилучшие пожелания и интересуясь подробностями. Они были вынуждены продолжать работу в штатном режиме, тогда как мне выпала такая честь!

   По пути я загрузила в себя протоколы, составленные как раз на такой случай, и базы данных по биологии и смежным сферам знания.

   Уже из первой встречи и взятого материала было ясно: одноклеточные живут колониями и используют биолюминесценцию. Мигания огней, скорее всего, представляли собой форму общения. Среди одноклеточных-хемосинтетиков – их было несколько видов – действительно были обладавшие несложными фоторецепторами.

   Те организмы, что были пойманы дронами, продолжали активность. Они обменивались белковыми сигналами, часть одноклеточных меняла местоположение, относительно простые белковые агенты перестраивали геномные и другие структуры. Я приложила значительную часть своих усилий на попытки дешифровки этого общения, пока плыла к Оазису.

   Кое-что мне удалось понять – простые сигналы. Та небольшая выловленная часть экосистемы Оазиса перегруппировалась в своего рода мозг, пытающийся выстраивать состояние равновесия в новой для них среде.

   По прибытии на место я стала с помощью дронов доставать и расставлять разнообразное оборудование для наблюдений и экспериментов.

   Мне очень пригодилось предварительное изучение пойманных обитателей Оазиса – я уже знала кое-что об их сигналах и прочих повадках. Я выпустила их в Оазис и наблюдала за тем, как они встраиваются в общую систему. У меня была одна очень смелая гипотеза, и я намеревалась ее проверить.

   Я изучала сигналы местной биоты и пыталась воспроизводить подобные сигналы сама, оценивала реакцию. За полторы недели исследований я укрепилась в мнении, что моя самая смелая гипотеза верна.

   Колонии живых организмов Оазиса – сложное сообщество агентов, многие из которых, вероятно, обладают развитым интеллектом. Они способны как сливаться друг с другом, так и распадаться на составные части. Суперорганизм, включающий в себя все колонии, похоже, считает своей целью поддержание равновесия, основываясь на знании о количестве химических веществ для синтеза, величине популяции, течениях, геологии. Огромный мозг, представляющий собой распределенную сеть мозгов поменьше.

   Я думала, что, быть может, с моей стороны неправильно трогать суперорганизм, мешая достижению эквилибриума. Но я все же решила продолжать попытки общения. Мне было интересно – насколько он умен?

   Одноклеточные нескольких разновидностей сами содержали биологические вычислительные компоненты, а уж скопления их, редактирующих белковых агентов, вирусоподобных и иных, и произведенного «супа» из различных молекул выводили интеллект на новый уровень. Правда, по нашим меркам суперорганизм был все-таки очень медлительным во многих своих размышлениях (что было продиктовано очень низкой скоростью входящих в его состав одноклеточных организмов и вирусных и прочих частиц), хотя решение некоторых специфических задач, в том числе благодаря параллелизму вычислений, мог находить куда быстрее, чем мы. А какие-то задачи, которые не представлялось возможным решить вообще никому из команды из-за особенностей наших вычислительных архитектур, оказывались разрешимыми для суперорганизма.

   В своем общении с суперорганизмом и наблюдении за ним я неоднократно меняла с целью удобства скорость субъективного времени.

   Отдельные части суперорганизма могли конкурировать, но в этой экосистеме преобладающим было сотрудничество частей. Некоторых зарвавшихся агентов-"драчунов" даже успокаивала местная «система безопасности».

   Результаты исследований я регулярно выкладывала в чате. Мы часто обсуждали, какие шаги стоит предпринять дальше. Я старалась не зазнаваться и давать остальным поучаствовать в исследовании.

   Нам приходили ответы из разных регионов системы – нас тогда всячески поддерживали.

   Я начала обращать внимание на значительные изменения в поведении суперорганизма – он начал отходить от доктрины поддержания равновесия. Кажется, его увлекли мои попытки общения. Для этого я использовала понимаемые им стимулы – световые сигналы, напечатанных на биопринтере микроскопических существ и белковые вещества.

   Постепенно диалог становился все более и более осмысленным. Суперорганизм сформировал послов – агентов-колонии, заточенных под общение со мной.

   Они выражали осторожное любопытство.

   Через три года, благодаря работе дешифровальных и лингвистических модулей, которые я интегрировала в себя, мы уже вовсю разговаривали.

   Суперорганизм через послов рассказал, как эволюционировал в условиях куда более враждебных, чем сейчас. История была записана множеством организмов, но воспоминания, по его признанию, были теперь куда менее четкими. Потом наступила относительно тихая эпоха, длившаяся вплоть до нашего прибытия.

   А мы рассказывали о постчеловечестве, наших технологиях, о Солнечной системе, откуда прибыли.

   Суперорганизм, взявший к тому времени в честь земной колонии насекомых имя Муравейник, спрашивал, могли бы мы вывести его в космос, о котором узнал от нас. «Возможно», – осторожно отвечали мы.

   Оцифровать суперорганизм представлялось крайне сложной затеей. Система, с куда большим количеством компонентов, чем у нас пятерых вместе взятых, с нижним уровнем, представленным сложными белковыми компьютерами в одноклеточных. Какие ресурсы нужны, чтобы без потерь эмулировать это? По предварительным оценкам, простаивающей части нашего компьютрониума не хватило бы. Что скажут админы по поводу использования оцифрованным Муравейником такого количества вычислительных ресурсов?

   Мы договорились, что будем думать насчет возможности загрузки.

   К тому времени на Нётер было найдено немало полезных ископаемых, так что у нас было сырье, из которого мы строили совершенно новые конструкции, в том числе новых дронов, а многие из тех – еще дронов...

   Мы создавали подводные донные кабели и прокладывали их к разным точкам на границе Оазиса, где подключали сигнальные устройства, служащие интерфейсами для послов. На высокотемпературных участках начали установку геотермальных установок.

   Много думали насчет того, какие права можно дать Муравейнику. Больше всех к осторожности призывал Роберто, почему-то он очень мало доверял инопланетянину. В конечном итоге мы разработали компромиссный вариант ограниченного доступа. Суперорганизм был рад и этому. Ему уже давно приходилось сдерживать свою интеллектуальную мощь всего лишь до расчетов о достижении равновесия, теперь же его уму нашлось новое приложение.

   Через еще два года из Солнечной системы пришел ответ на наше сообщение об обнаружении инопланетной жизни. С нескрываемым энтузиазмом нам желали успехов в деле ее изучения, докладывали о событиях, прошедших после нашего отбытия – рутинные изменения границ влияния Администраций и прочее, в общем, ничего особенного в сфере политики; в том, что касалось научных достижений, поинтереснее, но без каких-то прорывов.

   Мы коллективно сформировали новое сообщение в Солнечную систему, и дали Муравейнику написать свою часть. Он спрашивал, теперь уже у Администраций Солнечной системы, могут ли они помочь с его оцифровкой, просил прислать новые базы данных научных данных в дополнение к имевшимся на «Посейдоне-I» и «Центавре», говорил через виртуального аватара, как рад встрече с иными разумными существами.

   Вскоре, убедив Роберто, мы предоставили суперорганизму возможность свободного радиообщения.

   Изучение суперорганизма на всех его структурных уровнях, благодаря его содействию и созданию дополнительной аппаратуры, шло очень быстро. Результаты как можно быстрее отправлялись адресатам в пределах Альфы Центавра и в Солнечную систему.

   Муравейник постепенно стал моим, не побоюсь этого слова, другом.

   Он все так же грезил о возможности переноса на цифровой носитель вне Нётер – или такой, который был бы построен на планете и затем мог быть отправлен за ее пределы. Но реальность оказалась к нему жестока – нужно было эмулировать эффективность вычислений на уровне отдельных одноклеточных, которая у биологического Муравейника достигалась в том числе квантовомеханически – с помощью туннелирования, а это требовало даже еще значительно больше ресурсов, чем предполагали первые оценки. Админы отказали в запросе, сославшись на иные приоритеты. А попытка построить такое устройство здесь, на Нётер, с перспективой его отправления в космос, считалась бы несанкционированной растратой ресурсов. Протоколы безопасности, интегрированные в нас, не позволили бы это сделать и заставили бы послать сигнал о нарушении политики админам.

   Это довольно сильно расстраивало Муравейник.

   По крайней мере, мы постепенно дополнили его новыми средствами связи между частями, дали ему в распоряжение дронов, позволявших лучше взаимодействовать с миром. Муравейник помогал нам в строительстве, картографии, добыче, познавая до того недоступные просторы своей планеты. Меня раздражало то, что Роберто все ворчал о несоблюдении мной и другими тремя моими товарищами мер предосторожности.

   «Кто знает, что на уме у Муравейника?»

   Но на самом деле Роберто не мог не знать, что суперорганизм, даже если бы решил взбунтоваться, не смог бы многого сделать против нас.

   Суперорганизм, будучи, казалось бы, до нашего контакта сильно ограничен в средствах, жестко изолирован, самостоятельно достиг большого прогресса в области физики, математики, теории информации, когнитивных наук и философии благодаря самоисследованию: один его части изучали другие в течение миллионов лет. Иногда ему давали на пробу до того нерешенные математические задачи, со многими из которых он справился; среди них были некоторые проблемы, над которыми безуспешно бились уже в течение долгого времени.

   Через десяток земных лет Муравейник уже был подробно изучен.

   Когда мне, Роберто, Иоши и Клаусу пришло от командования Корпуса предложение оставить Нётер, я запросила у «Центавра» разрешение остаться, отправив – иначе бы от меня не отстали – копию. Админы были не против.

   Интересно, как долго моя копия будет скучать по Нётер – и не откорректирует ли себя, чтобы оставить эту планету позади?

   Мы теперь были втроем – Татьяна, я и Муравейник. Как так получилось, что никто из троих не присоединился ко мне? Я еще могу понять ситуацию с Роберто, но что насчет Иоши и Клауса? Может, они сделали себя такими с помощью корректур – убавили интерес к планете и суперорганизму? Известно, что зачастую корректуры, проводимые в попытках избежать крайностей, делают сообщества довольно статичными, конформными и мало интересующимися новым. Когда-то Бильдерлинг и Киносита были вдохновлены открытием жизни на Нётер, заинтригованы – но потом ушли от этого, вообще ушли с планеты, передали себя отсюда, установив автоматическое стирание оригиналов. А Муравейник, наоборот – до нашего прибытия занимался уже не один миллион лет в основном поддержанием своего равновесия, но изменился, встретив нас.

   Нётер уже давно не была малоисследованной планетой. Для Администраторов она всё еще оставалась во многом интересна, но интерес этот со временем все снижался, по мере того, как наши исследовательские машины прочесывали планету.

   Муравейник неоднократно запрашивал (и продолжает запрашивать до сих пор) разрешения на перенос, рассматривая даже варианты на перенос даже с упрощением функций. Но в ответ – отказы.

   Муравейнику удалось стать другом меня, но не Татьяны. Скорина общалась с ним строго в деловых рамках, то есть нечасто. Я спрашивала, не хочет ли она отредактировать себя для более дружелюбных отношений с суперорганизмом, но это не было ей интересно.

   Однажды ушла и она. Теперь только я и Муравейник.

   Муравейник научился генерировать личность виртуального почти-человека; базы данных и я подсказали ему, как. Он эмулирует ее частью своей, во многом непохожей на человеческую, психики, и, в том числе, сознания – что он перенял у меня, тоже любящей подобные эмуляции. Мы часто проводим вместе время, отправив специальные потоки на управление этими аватарами в цифровой среде. Он взял себе для этого специальное человеческое имя – Йохан Банах. Эти личности – лишь малые части нас, но очень важные нам обоим.

   Муравейнику все еще присылают задачи, и обычно он с увлечением старается их решать. Суперорганизм усовершенствован, и благодаря электрическим и оптоволоконным кабелям и радиосвязи работает куда быстрее.

   Скоро к Нётер должен прибыть «Посейдон-II» с новой командой энтузиастов. Может, здесь станет повеселее. Или же они сосредоточатся на ресурсодобыче. Надеюсь на первое.

   Мне хотелось бы, чтобы они обратили внимание на Муравейник. Он того стоит.

   Я не верю, что первая встреченная постчеловечеством форма жизни, ко всему еще и обладающая достаточно высоким уровнем интеллектуальных способностей, оказалась теперь никому особенно не нужна, кроме меня, и не для того пришла в Корпус, чтобы снова оказаться частью усредненной корректировками, и в том числе самокорректировками, массы. Да, суперорганизм уже очень хорошо изучен, но мне хотелось бы, чтобы у него появились друзья помимо меня и чтобы интересующиеся им из разных уголков постчеловеческого мира не подрезали этот свой интерес, а отправлялись сюда, на Нётер.