Текст книги "Тень и источник"

Автор книги: Игорь Гергенрёдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Может, не тот момент и ты не так поймёшь, но... твоя работа меня поразила!

У Вольфганга Тика на миг приподнялась бровь, мелькнуло выражение дружелюбного скепсиса: ты мне льстишь, дабы я сделал для тебя то, чего, собственно, не обещал. Но, желая меня умаслить, ты, вместе с тем, сознаёшь, что моя работа – действительно явление. Истина требовала поделиться обеспокоенностью:

– Сумел ли я добиться, чтобы это не была публицистика, где соль и перец – имя Путина... кое-что я постарался воссоздать художественно.

Вячеслав Никитич, точно проникнувшись важностью услышанного, сказал почтительно и робко:

– Ты шёл к пониманию характера...

Слотов будто провёл пальцем по запотевшему стеклу, и слова Тика о Путине каплями побежали по дорожке: на заре юности он не показал себя сорванцом, хулиганом, хотя щеголяет в интервью признанием, будто бы был настоящей шпаной. Шпана, не имевшая приводов в милицию? в школе не оставившая о себе дурной памяти?.. Это был до безликости ординарный характер, что очень не подходит лицу на его нынешнем месте. Шпана в ранней юности – выделяющий штрих, черта романтической пикантности.

Вольфганг процитировал Есенина: «я разбойник и хам и по крови степной конокрад». Слотов одобрительно рассмеялся и, со своей стороны, вспомнил из того же стихотворения: «Мне бы в ночь в голубой степи где-нибудь с кистенём стоять». Тик вернулся к Путину: кто с детства не знает значений «мочить», «капать», «стучать»? Но выражаться таким манером – это ещё не быть шпаной. Путину, однако же, охотно верят: признаётся-то в не совсем хорошем... откровенность тоже ему на пользу, создаётся что-то вроде обаяния агрессивной прямоты с примесью уголовщины, массе такое импонирует.

– О да! – воскликнул Слотов. Всё его существо, казалось, выражало удовольствие от того, что он слушает Тика.

Тот, входя во вкус, погружался в досконально обжитое. Отрок Путин, серость из серых, по чьему-то примеру пошёл в Спортивную школу молодёжи, как она звалась до шестьдесят четвёртого года, когда её переименовали в Школу высшего спортивного мастерства. Вова жил от неё неподалёку. Если что-то стало его выделять, то не шпанство, а занятия самбо, потом – дзюдо. Но как с умственным ростом? неужели никто не влиял, не согревал вниманием? Некто имелся, но о нём следовало навсегда забыть. Пустота, однако, не красила бы биографию президента, и люди, оформлявшие его жизненный путь, вклеили хрестоматийное и бесподобно умиляющее. Классная руководительница, дабы вырвать ученика Вову из объятий улицы, посещает его на дому. Как трогательна дружба между нею и супругами: заводским охранником и уборщицей! Летом учительница, отправляясь на юг отдыхать, берёт со своими детьми и Вову... какая ...ня! – эмоционально присовокупил Вольфганг. Он назвал политолога-немца, эксперта Германского общества внешней политики. Эксперт уцепился за байку об учительнице и вставил в свой труд, будто та давала Вове бесплатные уроки. С какой это стати она его так отличила? Сколько у неё было подобных учеников! Избирательный интерес, коли принять его за правду, наводил бы на мысли... Ты можешь себе представить – после паузы обратился Тик к Слотову, – чтобы советская классная руководительница, семейная, загруженная работой в школе по макушку, имела желание и время для бесплатных занятий с отдельным учеником? И как это было бы воспринято?

– Но она – живой свидетель и участник, автор мемуаров, – с горловым смешком сказал Вячеслав Никитич.

Улыбка коллеги. Дама-пенсионерка, при выпавшем ей счастье, вспомнит, если скажут: Вова однажды поделился с ней, что ему во сне голос поведал о великом предназначении... Слотову тотчас припомнилось пророчество Вещего Авеля. Тик спросил: тебе не попадался в немецких журналах снимок Путина и учительницы? Увы, нет. «Под деревом на скамье сидят рядышком старенькая наставница и как бы исполненный задушевного благолепия Путин», – пояснил Вольфганг, добавив, до чего любят российские политумельцы подкидывать Западу свои поделки. Упомянутый немец-эксперт, дабы удобоваримо преподнести приём своего героя на юрфак, подхватил товарец: в школе Вова дружил с учеником, которого звали Александр Николаев и чей отец работал в КГБ. Какой из этого сделан вывод!.. ты не читал труд политолога? – уточнил Тик. Коллега не читал, и Вольфганг передал вывод, каковой запомнился наизусть: «так что Путин получил контакт с КГБ».

– Чудненько! – Вячеслав Никитич хихикнул, искренне вторя насмешке приятеля над глупостью фразы.

Тот посмотрел выразительно: что за контакт мог возникнуть у сотрудника КГБ с подростком?.. Можно бы предположить, но не будем увлекаться... – Тик нахмурился и проговорил: благодетель его тёзки был руководителем и из крупных. У него оказалось достаточно власти, чтобы вознести любимого до синекуры: местечка чиновника КГБ в братской ГДР. Если же говорить об отце его школьного друга, допуская, что тут не миф, то каковы у человека мотивы – заниматься Вовиной судьбой? Их не видно!

Слотов, не забывая о работающем приборе, был само внимание к словам Вольфганга: эксперт пишет, будто летом семидесятого, то есть окончив школу, Путин пришёл в КГБ и осведомился, как он может стать агентом. Но ведь он уже в контакте с КГБ! И не знает?.. «Не-а!» – подыгрывая, бросил Слотов. Мы-то с тобой, сказал Тик, представляем, что Комитет не испытывал недостатка в желающих попасть туда на работу. Досточтимая структура власти, блага и выгоды... ты знаешь, как туда принимали? «Слышал кое-что», – обронил приятель как бы в готовности вобрать любопытное. Вольфганг пояснил: он интересовался вопросом, в перестройку беседовал с бывшими сотрудниками ведомства. Оно само предпочитало делать предложение, предварительно изучив кандидатуру. Непременное условие – высшее образование. На службу мог быть приглашён и выпускник финансово-экономического института, и парень с дипломом инженера-пищевика. Но вчерашний школьник, который ещё никуда не поступил, нигде не работает, не попал бы и в стукачи, ежели слова политолога «стать агентом» прочесть: «стать стукачом».

Вячеслав Никитич, отмечая, что приятель верно информирован, помнил далёкое: «К нам приходят, просятся в помощники – мы отвечаем отказом». Посмеиваясь, Слотов отпил из рюмки.

– И что ответили в КГБ?

– Если верить эксперту Германского общества внешней политики, то Путину настоятельно рекомендовали – настоятельно, а не как-нибудь! – сначала закончить юридический факультет. Тут же распознали человека с будущим! Большому кораблю... хм.

У Тика вызывала восторг следующая фраза эксперта: «Путин привёл в движение все рычаги, чтобы поступить на элитный юридический факультет Ленинградского университета». Поистине сногсшибательно. Не один даже рычаг, а – «все рычаги»! Сколько же их было к услугам паренька с его происхождением, который школу окончил далеко не медалистом? Конечно же, он попросил похлопотать отца своего школьного друга, и отец, подобно учительнице с её бесплатными уроками, поспешил Вове на помощь. Так, а другие рычаги?.. Вольфганг удовлетворённо наблюдал за Слотовым, чьё отношение к эксперту выразил предел чистосердечности: «В сих случаях говорят – это даже не анти-юмор». – «Сарказм навыворот!» – впечатал Тик. Политолог, заметил он, забыл сказать, что Путин поступил на отделение международного права юрфака: элитней некуда. Видимо, сделать это ему особенно настоятельно рекомендовали в КГБ...

Несколько минут устройство в кармане Слотова фиксировало сдерживаемый сливающийся хохоток двоих писателей. Тик не хотел расставаться с изысканиями германского учёного.

– На втором курсе студент Путин познакомился с преподавателем Собчаком. Собчак знал, чья рука имеет касательство к тому, что мы называем «рычагами»... Наш политолог об этом без понятия и пишет о смерти Собчака, настигшей его в новую изменчивую эпоху: «Умер от инфаркта. И унёс – как некоторые утверждают – „тайну“ Путина навсегда с собой в могилу». Ох, не нравится аналитику слово «тайна» – даёт его в кавычках.

Вольфганг остановился на не совсем верном «от инфаркта». В своё время газеты в России и за рубежом привели подробности, какие политолог предпочёл опустить. Анатолий Собчак приехал в Светлогорск Калининградской области, и 18 февраля 2000 года служащие гостиницы «Русь» обнаружили его в номере мёртвым. Предположительной причиной смерти стал или острый инфаркт или отёк лёгкого. Само собой разумеется, точно установить причину должно было вскрытие. «Но здесь и начинаются загадки», – писала выходившая в Германии газета «Восточный экспресс» (N 5, 2000). Вдова категорически запретила вскрытие. «Почему?» – задавался вопросом автор публикации. Ведь по свидетельствам тех, кто тесно общался с Собчаком в последние месяцы, бывший питерский мэр на самочувствие не жаловался, излучал энергию. 26 марта ожидалось избрание Путина президентом, и Собчак рассчитывал возглавить его администрацию или занять пост генерального прокурора. Ранее проиграв на выборах в Госдуму, он отнюдь не потерял куража и стремился к роли в большой политике. Ему было многое, если не всё, известно о делах Путина в питерский период (газета не касалась осведомлённости бывшего преподавателя о жизни его студента в Ленинграде семидесятых). Таким образом, представление о секретах, какими владел Собчак, оставалось односторонним. Автор статьи Андреас Кройцберг, и не он один, не упустили, однако, главного: информация, которой располагал экс-мэр, позволяла бы ему оказывать серьёзнейшее давление на Путина. Устойчивое увлечение Собчака интригами и политическими разоблачениями было известно. Как, между прочим, и то, что спецслужбы умеют «искусственно стимулировать» инфаркт.

Вольфганг Тик сказал обо всём этом лаконично (Слотов читал о смерти Собчака), и оба занялись поступком вдовы.

– Ей-то не понять, кто убрал супруга? Его не воротишь, а чего добьёшься? – рассуждал Тик. – Сделать заявление? А кто бы дал что-то доказать? И уплыло бы из рук нажитое мужем: ясно же, как оно наживалось... Сама в нищете, дочь нищая... Потому женщина последовала совету: власти было удобнее, чтобы запрет на вскрытие исходил от вдовы.

– Разум выиграл вчистую! – произнёс от души Слотов. – Но начни кому-то объяснять – тебе тут же: предательство обелять?! и пошло-поехало, честные то же мне...

* * *

Розовый отблеск на облаках угас, сумрак неспешно облекал деревья, подкрадывался к столику у входа в кафе. Два человека слегка навеселе толковали о молодой женщине, которая, благодаря разумной маме, прославилась в качестве светской львицы на российский манер. Улыбчивый мужчина с лысиной ото лба, с бачками, ввернул в размышления приятеля о женской сексапильности:

– Чего нет, того нет – ты прав. Хотя – кому что, про тех же гомиков сказать...

Вольфганг неосознанно послушался шпоры:

– Я знал парней, один попросту отталкивающей внешности, но их любили партнёры высокого ранга и какие заботливые! Мой тёзка не был красавчиком с лучистыми глазами – а вызвал любовь, пережившую годы.

Вячеслав Никитич глубокомысленно повторил:

– Годы... – и ненавязчиво адресовал Тику вопрос: – Представляю, чем может возбудить некрасивая женщина... но и тут было что-то...

– Разумеется, было! И эти чёрточки я даю.

«Чёрточки...» – весело думал Слотов, слушая, как может мужчину соответствующей ориентации взбудоражить по-особенному щеголеватая походка, поигрывание ягодицами. А рот – подвижный, сочный, сохранивший как бы детскую припухлость и память соски... видел же школьный портрет? Ну конечно (эти выпяченные губы...)! Кивок Вольфганга. «Один понимающий мужчина, – пауза, и он продолжил: – обзавёлся копией портрета». Вячеслав Никитич шутливо заметил:

– Впечатлительные у тебя консультанты.

В глазах Тика скользнула досада:

– Намекнёшь – а сам я не?.. Нет! – он мотнул головой. – Чем обязан доверию? У меня нет ни малейшего предубеждения, это чувствуют. Такие люди очень воприимчивы – отдают должное... Я не боюсь представить себя мужиком, кому нужно не то, что мне.

Слотов изобразил человека, который не без зависти обнаружил плюс, приносящий выгоды коллеге. Глаза у Вольфганга были на месте, и он сохранил словоохотливость:

– Не собираюсь злословить о любви, какой предавался мой тёзка. Хотелось, нравилось – его дело. Но я за то, чтобы по жизни продвигались благодаря мозгам и труду, а не... – фраза оборвалась.

– Ты воссоздаёшь эпизоды?

– Не без того... – с лукавой ноткой ответил Тик и сменил тон: – Страсть была нешуточная! Охладей друг – и это сказалось бы на успеваемости студента. Но заботливость не ослабевала, а кто её проявляет – не могло быть тайной за семью печатями... Однажды студент Путин подъехал к университету на новеньком «запорожце». И как объяснил сей нонсенс? Бесхитростно. Папа выиграл машину в лотерею.

Слотов не забыл мечту отца о хотя бы подержанном «запорожце» и выдохнул через нос воздух медленно и печально. В мысли об этажах власти, на каких будут знакомиться с записью, Вячеслав Никитич опасался, учитывая щекотливость темы, оскорбить главную фигуру. За невозможностью молчать он прибегнул к помощи Бернарда Шоу, сказав о бессмертии его «Пигмалиона» и запоздало спохватившись, что сравнение с дочкой мусорщика Элизой Дулитл кого-то не порадует. Зато Вольфганг поймал на лету удачу:

– Вова – моя Прекрасная Леди! Чарующе!

Он тотчас напомнил разговор у миссис Хигинс, слова Элизы Дулитл «пришили старуху» и прибавил к ним классическое: «в сортире мочить». Слотов между тем молча наслаждался ещё одним фактом своего превосходства: «Ты положил столько старания, гордишься достигнутым, а на воплощение Прекрасной Леди вышел-то я!»

– Пигмалион моего тёзки воспитывал его не в одном сугубо узком плане, но и внушил запросы: отделение международного права, восхождение в КГБ. Новая Элиза Дулитл явила способности к манерам, правда, её иной раз прорывает, но ведь и с той случалось подобное – высшее общество перенимало её словечки. Чего же удивляться на российскую публику? Просто она больше умиляется, – писатель умолк, представляя умилённые лица.

Вячеслав Никитич проговорил, как бы собираясь поразмышлять:

– Чувства масс... Элиза Дулитл...

– Дочка мусорщика – леди! – включился Тик. – Наш Пигмалион выполнил свою роль с неменьшим успехом. Это было и творческое единение, полнота близости, женщина предельно долго не входила в жизнь возлюбленного. Он женился только в тридцать один год. Ты же помнишь, тогда редко бывало, чтобы мужик впервые надевал кольцо в таком возрасте.

Слотов сообщил, что стал женатым двадцати двух лет. Вольфганг сказал: его тёзку принудили к женитьбе порядки. За границу, где было так выгодно работать, неженатых не пускали. Беседа повелась об изломе судьбы, подсёкшем гэбэшника с концом ГДР. Пигмалион уже был не при власти.

– Но интимная тайна оказала действие, когда мой герой вернулся в Ленинград, – произнёс Вольфганг Тик. – Набиравший очки демократ Собчак понял, какой надёжный помощник выйдет из человека, знающего, что о нём кое-что знают. Был май девяностого. Едва став председателем Ленсовета, Собчак назначил Путина своим советником по международным связям, но тот вёл и другие дела: самое доверенное лицо, человек по особым поручениям. Босс и подручный стоили друг друга. Но меня занимают не махинации, не все эти способы, какими урывались жирные куши. – Тик сказал с ударением: – Мне важна определяющая черта портрета.

Вячеслав Никитич взглядом указал ему на рюмку и взял свою. Приятель говорил о тёзке: он всегда помнил, что против него могут использовать информацию о его интимном, и был обострённо предупредителен к тем, кто имел доступ к этой информации. Молчаливо выраженное признание того, в каких ты тисках, нравилось хозяевам. От моего героя исходило обаяние специалиста по услугам любого рода, заменявшее ему обаяние Прекрасной Леди. Выгодное качество, которое учли в Белокаменной, помогло продвижению наверх... Вольфганг обратился к лету 1999. Путин – секретарь Совета безопасности и директор ФСБ. К нему пристально приглядывается семья недужного господина, которому, судя по всему, уже не удержать долго скипетр.

– Встречи с членами семьи на природе, партии в гольф, всё по-домашнему: грибы, жаренные в сметане, пирог с земляникой... – произносил немного нараспев, смакуя, Тик, поощряемый тем вкусным выражением, с каким Слотов кивал ему. – Его прощупали, – сказал Тик о тёзке, мрачно добавив: – и он это принял – устроить взрывы домов.

– Извини, – Вячеслав Никитич проронил участливо, – не упрекнули бы в повторе...

Вольфганг ответил: то, что давно не секрет, не прояснено до конца. К взрывам прибегли, чтобы развязать войну против Чечни и привести намеченного наследника к власти, всё так, но эта очевидность неполна. Акты явились, прежде всего, средством страховки. Слыхано ли, чтобы люди дела, передавая такой капиталец, как верховная власть, не заимели твёрдых гарантий?.. Тик напомнил известную истину: новому хозяину выгодно не утаивать, а, наоборот, выставлять напоказ сомнительные действия предшественника. Народ окажется отвлечён прошлым, узнавая, какие авгиевы конюшни достались наследнику. Тем легче будет внушить, что при нём положение поправляется. Целесообразность укажет ему на неудобство – охранять от любознательных имущество прежнего лидера и его семейства. Отчего и тут не извлечь пользу?.. Он вроде и ни при чём, инициатива проявлена не им, а закон есть закон: обвинения, дознание... Так неужели ничего этого не взяли в голову, готовясь отдать ему власть? О, детская наивность, позволившая поверить обещанию! Договор на чувстве благодарности. В самом деле, какие, к ...ям, подозрения между честными людьми!

Писатель проговорил, сменив слог:

– Трогали его гибкую гладкую выю: почему тебе не склонить её? Он склонил и взял на выю три ночи братских крестов.

Слотов, слушая, не шелохнулся, мысленно ощупывал в кармане плоскую коробочку.

Девятого августа, сказал Тик, сделали премьером, а девятого сентября произошло на улице Гурьянова, тринадцатого – на Каширском шоссе, а шестнадцатого рвануло в Волгодонске. Позже по случайности не удался взрыв в Рязани... Семейству хватило необходимого: доказательств, кто организатор трёх актов, на ком прямая ответственность. Под этот заклад и передали ему пост. Крещённому кровью клятвы не нарушить. Первым применением власти стал указ о неприкосновенности ушедшего главы. Прошли годы, преемник сидит крепко – но не было попытки указ подкорректировать, подзабыть. Предшественник и все члены семьи неприкосновенны. Заклад!

Слотову думалось о проведённой Тиком черте: взрывы – указ. Её не перечеркнуть. Можно твердить: наследник оказался верен слову и сохранил верность (освоившись с огромной властью...) Скрепя сердце, зажмурившись – допустим. Но допустить, что заранее, не позаботясь о закладе, верности доверились и кто? Смех!

Я написал, говорил коллега, о социальной знаковости взрывов. В самом выборе жертв выражена сущность новоэлитарного государства. Дома выбраны что ни на есть обыкновенные, с простым людом. Учтено: при подозрении, что сама власть и взрывает, люди небедные отметят – кого обрекли пострадать. Бедноту! То есть имущим интимно дали понять: власть эта их и при ней они в безопасности. «В яблочко!» – подумал Слотов и успокоил себя: пиши он о взрывах, высветил бы то же самое не хуже.

Главное о рукописи, по-видимому, было рассказано, и Вячеслав Никитич спросил: «Кому предложишь?» В ответ прозвучало название самого популярного в Зарубежье литературного журнала. Слотов, как и коллега, знал его главного редактора. «Ты уже говорил с ним?» – «Передал суть», – скупо ответил Вольфганг. «Но острого много! Напечатает?» – «Другие – нет, а он напечатает», – произнёс Тик уверенно. «Когда это будет?» – «Я пока не поставил точку». Вячеслав Никитич промолвил, добродушно шутя:

– Имя Пигмалиона... источник подводит?

– Молчит что-то, – вырвалось у приятеля.

Каковы, спросил Слотов, отзывы на рукопись? «Ты что же, думаешь – я её рассылал?» – Тик полон недоумения. «Мне казалось, – виновато начал коллега, – ты общаешься с кем-то, кто на тех же позициях...» Он хотел бы, объяснил Вольфганг, чтобы те, кто не на них, оказывались на этих позициях – прочитав опубликованную вещь. А совать рукопись – ради советов, похвал? Хм. «Я читал бы без отрыва!» – заверил Вячеслав Никитич. «Ну, теперь ты уже всё знаешь», – сказал приятель так, будто развёл руками. Слотов задал ему естественные для писателя вопросы и услышал: вещь будет предложена германскому издательству, как только выйдет в журнале. О пьесе. Когда публика её увидит, ответить непросто: обстоятельства...

Вячеслав Никитич изобразил колебания, после чего доверился другу: я сам пьеску кропаю... но с театральной кухней, к стыду своему, мало знаком.

Откровения, на какие расщедрился Тик, порождали инерцию, и он добросердечно пообещал:

– Режиссёру будет любопытно ещё с одним русским поговорить о герое... Я тебя представлю. Это Детлеф Хютер.

– Так он из геев, я слышал! – встрепенулся Слотов, подумав: уж не ему ли пришёлся по вкусу снимок пухлогубого школьника?

Вольфганг, казалось, выражал улыбкой, несколько таинственной: не будем забегать вперёд... Выпили по последней рюмке, Вячеслав Никитич проводил приятеля до метро. Сам он жил в двадцати минутах ходьбы.

* * *

Днём отдав Бортникову прибор, он вновь получил его накануне собрания литераторов. К украшенному лепкой дому на Шёнхаузер Аллее подходил неспокойным. Вдруг, вопреки предпринятым усилиям, Ульяну обидят? Несколько членов ассоциации, придя раньше него, беседовали в зале. Слотов особенно дружески поприветствовал Фуршета, человека тучного, но подвижного, – надо похвалить его недавно напечатанный в газете юмористический рассказ... Фуршет рад потрепаться о своём творчестве. Терпение. Любезно здороваемся с проходящей мимо Майей Стрепетовой: седеющая подтянутая дама ответила – и вновь губы плотно сжаты. Народу прибавляется. Можно присесть, держа в поле зрения вход.

Ульяна! И не одна. С нею статная брюнетка: худое лицо, высокие скулы, задумчивые, без искорки любопытства, глаза. Ей лет двадцать пять. Одета в красно-зелёный блузон с ажурными вставками, с оборками, с защипами на рукавах; светлая узкая юбка, сбоку разрез до середины бедра. «Сразит!» – догадка слилась с отчаянным голосом чувств, в то время как Вячеслав Никитич устремился к дамам. Ульяна уведомила: её спутнице Виолетте интересно побыть на обсуждении новеллы... Вошёл Тик и, обменявшись приветствием с Ульяной, посмотрел на незнакомку. Та, словно изучая его лицо, представилась чуть запоздало. Автор новеллы обратилась к нему:

– Прототип моей героини...

– Ах, вот как! – и Вольфганг, будто теперь призванный это сделать, окинул Виолетту тёплым взглядом.

Слотов, поскольку он вводил Ульяну в круг собравшихся, пригласил её расположиться за столом и остался подле. Она успела шепнуть Тику: можно её спутнице сесть рядом с ним? «Будем надеяться!» – с ироничной важностью произнёс Вольфганг. Он и Виолетта заняли места в первом ряду.

– Я впервые читаю публично что-то своё... – начала Ульяна и запнулась, разыграв, не очень натурально, взволнованность.

После расхожей просьбы не быть строгими приступила к чтению, а у Слотова мелькнуло соображение, не раз уже его посещавшее. Вполне вероятно, новелла не написана его партнёршей, а была кому-то заказана шефами. В таком случае, нападки не должны бы уколоть самолюбие Ульяны, но, при всём том, ей нужно, чтобы литераторы признали её своей.

Первой высказалась Майя Стрепетова:

– Героиня буквально одержима памятью об отечестве, будто туда съездить немыслимо, не буду говорить о возвращении... И второе. Она всей душой то у озера Селигер, то в часовне – а нищих на каждом углу не помнит? порядки в отечестве её не беспокоят?

Слотову, сидевшему за столом около Ульяны, не удавалось перехватить взгляд выступающей, в груди билось: «Как я просил тебя – отнесись помягче!..» Едва она смолкла, он воззвал: не видеть в упор состояние героини?! она в конфликте с мужем-немцем, и этим оправдано, что окружающее кажется ей чуждым. Зато прежнее, родные места предстают в понятном ореоле, память отбирает лишь задушевное, преобразует... в такой ситуации – и помыслы о политике?!

Ульяна, поблагодарив кивком, обратилась к залу:

– Я написала о личных отношениях. Героиня искала счастья женщины, она любит родину, любила мужа. Счастье не состоялось, и в постигшем её разочаровании будет она думать о том, о чём тут сказали?.. Это было бы притянуто за уши.

Стрепетова собиралась вновь атаковать, но её опередил Максим Надеин – по обыкновению, торжественный и скорбный, будто сейчас сообщит людям о понесённой ими утрате. Он попросил не обижаться на замечание.

– Мне очень жаль, но немец – ходячая картинка. Приелся.

– Кочующий немец! – с ёрнической миной вставил Фуршет. – Но что делать, если они такие? – он обласкал улыбкой Ульяну. – Нарисован острым пером, с подколкой.

– Так уж и с подколкой? – зацепила Майя, и завязался обмен репликами, в каком принял живое участие и Вячеслав Никитич.

Вольфганг Тик, пройдя к столу, взял слово.

– Мы обсуждаем произведение дебютанта, – произнёс словно в удивлении, что забыто о том, о чём ему приходится сказать. – Недостатками грешат и большие мастера, а тут – первая вещь... Хорош портрет героини, – он глянул на Виолетту, чей взгляд впивался в него, – этот образ делает вещь литературой! Видна интересная эмоциональная натура, созданная для исканий, для развития... – Тик поворачивается к Ульяне, после чего высказывает собранию: – У автора несомненный талант!

Тишина. Один, второй голос: я того же мнения. Затем выступает Вячеслав Никитич. В кармане включённое устройство – речь останется в анналах засекреченной истории. Пусть кто-нибудь поучится подавать кукурузную кашу как тонкое блюдо – и с какой подливкой! Взгляд на Ульяну. Удовлетворена! Воображается – неподвластно-прихотливо! – то, что мы заслужили...

Другой автор читает своё творение, вы с Ульяной теперь сидите рядом с Тиком и Виолеттой. Тебе шепнули «пасиб, Славочка» – и ты заходишься воодушевлением... Чувствуешь, Ульяне хочется приподняться со стула и усесться к тебе на колени (ну разве ж оно не так?..), снова и снова пусть проделает это... Автор за столом отбивается от нападок. Конечно, ему досталось от Стрепетовой. А от Фуршета – так даже больше.

Кажется, завершилось. Теперь, по традиции, выпивончик. Из ресторана доставили заказанную по телефону пиццу, а питьём литераторы запаслись и сами. В смежной с залом комнате быстренько накрыли столы. Четверо расположились вместе, и Ульяна проливает свет на историю Виолетты: с год назад переехала в Берлин из Хайдельберга. В Москве у нас оказались общие знакомые, попросили меня: можно, в случае чего, она к тебе обратится? Встретились, и она мне о себе рассказала... Я спросила потом: ничего, если я попробую новеллу написать?..

Виолетта смущена; признание Тику:

– Она так хорошо написала!

Вольфганг прост и мило-любезен:

– Видимо, вы – превосходная рассказчица.

– Прямо уж! В новелле гораздо ярче.

Сама она не пишет? Стихи! – брошено небрежно. Пикантно-комичная мольба о пощаде на лице: дерзнула на драму в стихах... знаю цену таким упражнениям, моя специальность – редактор, я окончила московский универ печати. «Бывший полиграфический институт, – пристёгивает Вольфганг, – давным-давно как-то я был у здания на Садовом кольце, при царе дом принадлежал Морозову». Тогда там пел Шаляпин, охотно добавляет Виолетта, в том самом корпусе я и училась. «Вы москвичка?» – «До семнадцати, до поступления, жила в Вязьме...» На последнем курсе поехала, как всегда, на Первое Мая в Вязьму к родителям. Возвращаюсь – билеты, что обычно, были только купейные. В купе застала пассажира из-за границы, по виду очень общительный – она, вспоминая, улыбнулась – свойский такой! Объяснялся с помощью немецко-русского разговорника. У меня в школе и в вузе был немецкий язык: короче, друг друга поняли. Он – наладчик печатных машин, фирма послала его в Москву на предприятие. Спрашивал меня, как добраться до гостиницы «Ленинград». В Москве пошли с ним в метро, мне нужно было до Войковской, но я поехала с ним до Комсомольской, проводила к гостинице...

Вячеслав Никитич мысленно воскликнул: «Какая похвальная доброта к иностранцу!» Виолетта произнесла отчуждённо:

– Он очень просил номер моего мобильника.

– Вас с ним объединило то, что вы – редактор, а он – спец по печатным машинам, – важно изрёк Вольфганг, вызвав улыбки у обеих дам и Слотова.

– В новелле встреча занимательнее, – Виолетта хотела бы переключить внимание на Ульяну, но Тику интересна реальная история рассказчицы.

Встречалась с ним – звучит продолжение – подружились... Командировка у него кончилась, уехал, потом прислал вызов. Улетела к нему в Хайдельберг. Пожили... В конце концов стало невмоготу – ушла. Спасибо Ульяне: помогла работу найти. Хозяин – русский, снимает помещение внизу телебашни, куда туристы идут. Предлагаю им расписаться на листке, закладываю в компьютер – и он выдаёт анализ характера. Стоит это четыре евро. Самой мне платят пять евро в час, в месяц выходит восемьсот – плюс пять процентов от выручки за проданные, хи-хи-хи, характеры. «Обаяние! – отпускает комплимент Тик. – Иначе туристы бы не раскошеливались... Я к вам зайду», – заключает тоном светского трёпа. Её глаза задорно-пристальны: «Заходите!»

Вячеслав Никитич, при неослабном влечении к Ульяне, не прочь быть и на месте приятеля, которому Виолетта говорит: у неё есть его книги. Тик, умеющий, разумеется, вести себя в таких случаях, с галантным видом держит паузу. «Я слышала о вас ещё в Москве. А тут зашла в „Геликон“, – назвала она русский книжный магазин на Кантштрассе, – смотрю – „Расписной лёд“, переиздание...» Умолкает. Слотов мысленно подтрунивает: «Застенчивость, ах!» Вольфганг Тик ждёт.

– Там досадные опечатки, – говорит Виолетта неожиданно, – в издательстве плохие корректора.

– Бездельники! – игривый отзыв Тика.

Ульяна не остаётся безучастной и выдаёт подругу:

– Об опечатках ты мне не говорила, ты сказала – он так пишет, что по силе воздействия не с кем сравнить.

Писатель протестующе вскинул руки. «О, наслаждение!» – беззвучно комментирует Слотов, а вслух предлагает выпить. Ульяна: ей капельку, она нынче за рулём. Виолетта Тику: когда можно будет прочесть что-то новое?.. Слотов, чувствуя, что ясному ответу не быть, заговорщицки смотрит в глаза приятелю, а затем обращается к дамам: если девушка соблазнительных данных, но из крайне простой семьи, поступила в элитный вуз при конкурсе сорок человек на место... чем это объясните?