Текст книги "Стихи [Сборник]"

Автор книги: Игорь Гергенрёдер

Игорь Гергенредер
СТИХИ

* * *

Наталье Алтынбаевой

 
Аромат жасминовый и дымок от сауны,
Сосны смолкой плакали в полдень дачно-томный.
Селезень и уточки, белки и вся фауна
Нам желали полдничать остро и скоромно.
 
 
Утром были постники. Трепеща стрекозами,
Чувства наши в хрупкости изнывали вздорно.
Но пришло подарочно, банно и берёзово —
Голубиной поступью – то, что так упорно…
 
 
Колесницей сауна понеслась экстазная,
Мчала её молния, царственно блистая.
Правила сиятельно ты, многообразная,
Роскошь грехотворная! Амазонка Мая!
 
 
Детка ли, дикарочка, а то вдруг жеманница:
Ты хотела сумерек вкрадчивых приливов.
Мы страдали жаждою нашим счастьем раниться —
В ненасытном голоде – щедрости игривой.
 
 
Покупали жертвами муку мы полночную,
Пахла ты жасминами, ранила пребольно…
Нас лечило вечностью представленье точное —
Как уходит вечное стёжкою окольной.
 

Бритва Скорпионовых Рос

 
Ты пропала бусинкой росы
В грусти недосказанной левкоев.
Скорпиона жалящей косы
Я бужу влюблённою рукою.
 
 
Девочкой остался Андижан
В памяти с урюком и хурмою.
Плач хмельной какого же рожна
Мушку со щеки твоей не смоет?
 
 
Правый твой был просто бугорок,
Левый я прозвал «килиманджарчик»…
Вызрел распустившийся жарок
В мраком угрожающий пожарчик.
 
 
Не любитель я рисковых драм,
Не кричу слезьми по нежной были:
Мой порыв к нетронутым цветкам
Ваши бы бездумно загубили.
 
 
Задремал зловещий скорпион,
Но упрёк не спит в огне вендеттном:
Не полез тогда я на рожон,
Застеснявшись участи бездетной.
 
 
Бритвой посверк аспидной косы —
Так безгрешно полночь беспокоя! —
Пишет мне в изломинках косых
Долю отцветающих левкоев…
 

Двухчастная баллада

«В 1757 году, перед сражением под Росбахом, командир прусских и английских улан Уве-Ральф Лей (Уверлей – герой народных баллад) произнёс: «Господа, мы имеем честь пойти в атаку!»

 
На жерла мчится эскадрон,
Он не живёт – он в славе млеет.
Штыками щерится заслон,
Платочком машет Доротея…
 
 
Заслон был смят. «Вперёд! Вперёд!»
Сверкают каски, стяги реют.
А конь, отстав, к воде несёт
Отозванного Уверлея.
 
 
Невесте скажут про беду —
И девушка окаменеет,
И вечной статуей в саду
Для слёз и шуток забелеет…
 

«В 1919 году население поволжского села Мариендорф отказалось сдать продразвёрстку и поголовно полегло под пулемётами».

 
Сходилась паства, немо ждали.
Был патер жилистый и властный.
А где-то стыли дали, дали
И остов Дороти несчастной.
 
 
«Кресты нашиты? Ульм косматый,
Пускай жена тебя причешет!» —
Был патер словно в чёрных латах:
Но эскадроны были пеши.
 
 
А на холме вблизи тачанок
Отрядники варили просо.
Им было худо от молчанья —
Хоть топоры бы, вилы, косы!
 
 
Но вожделение напрасно.
«Шульмейстер – хор!». «Ave Maria…»
Старались дети. В мире – ясность.
И бережно пошли прямые.
 
 
…А пулемёты всё стреляли!
О, несознательная масса!
И близко были дали, дали
И Образ Матери прекрасный.
 

Май 1988

* * *

Наталье Алтынбаевой.

 
К концу полёта подали вино.
Урала воздух. Я схожу по трапу.
Авто. Банкет. Томящий саксофон.
Вошедший Россель нежно жмёт мне лапу.
 
 
Сентиментальный пропорхнул часок:
Я про Берлин, а он про доллар с «ойро»…
Предатель хенди[1]1
  Handy – мобильник (нем.).


[Закрыть] твой зажал звонок,
И нить звенит в руке богини Мойры.
 
 
Официант, подав со льда токай,
Мне с миной важной: «Тут о вас спросили».
Огненноокий в красных брючках Май
В мой вплёл венок белейшую из лилий
 
 
И улыбнулся, чёлочкой тряхнув.
Глядела ты прекрасной хищной птицей —
Я взревновал к тебе твою весну,
Загадочная властная зарница!
 
 
А жизни нить легла на ножниц сталь,
Игорный стол отдал очко алькову.
Мы разбивали старую скрижаль —
Безумел Май, даря снежка обнову.
 
 
Припрыжка круглых, и души бедлам,
Намёк на рай познавшую фалангу…
Я розой подносить к сухим губам
Беру твои прелестные string-tanga.
 

Лейли и Меджнун

Его голос:

 
Говорят, он тебя заласкал,
Он с тобою так нежен…
Но точу и точу я кинжал
И однажды зарежу!
 
 
Изрублю его в мелкий шашлык,
Кабардинцу дам шпоры!
Натяну на глаза мой башлык
И умчу тебя в горы…
 

Она:

 
Под окном поёт чувак,
А я танцую мамбурак.
Эй, мамбо! ай, Адам-зад!
Муж приплясывает в лад.
Говорит: «Снеси чурек.
Что там просит человек?»
Я снесла, а он с гитарой,
Говорит мне: «Муж твой старый».
Эй, мамбо! ой, Адам-зад,
Вороти меня назад!
«Он глухой», – сказал чувак
И как спляшет мамбурак!
Эй, мамбо! ой, Адам-зад!
Я приплясываю в лад…
Съели вместе мы чурек —
Был доволен человек.
«Эй, мамбо!» – я и чувак
Снова пляшем мамбурак…
 

Опубликовано под псевдонимом «Зейнаб»

* * *

 
Лес Булонский и Монмартр,
Для меня вы – грустный театр.
Синих глазок обещанья
Не встречают пониманья.
Грациозный поворотик,
Приоткрытый влажный ротик
Не возьмут меня в полон —
Я люблю Ким Зелигзон!
Против скрипки – мой смычок.
Десять евро – на сантим…
Подведи меня толчок —
Никого нет ярче Ким!
Иронична, комильфотна!
Я в иных объятьях плотных
Покупной случайной связи
Повторю опять в экстазе,
Выжимая мой лимон:
Я люблю Ким Зелигзон.
 

* * *

 
Море пурпурной пеной
Намечает дорогу,
Манит сказка восхода
Загулявший челнок.
 
 
Парус полнит измена,
И насмешливо-строго
Просит всё без остатка
Глаз дразнящий упрёк.
 
 
Прихотливые розы,
Стон признаний и клятвы —
Вы подарены ночи,
Где не видно ни зги.
 
 
Виноградные лозы.
Хмель полуденный жатвы…
Словно лезвие, точен
Ножки вкрадчивый сгиб.
 
 
Я сражён прямо в сердце
Поцелуем Нептуна —
Ветроногий кораблик,
Тонкой горечи мёд!
 
 
Стать навек отщепенцем —
Подаянья Фортуны —
Я молю ради полдня,
Мой полночный восход!
 

* * *

 
Мяч в аут улетел,
Устали спать ресницы.
Жгут двух бессонных тел,
И невредим и цел,
В тщете – когда-то свиться…
Записан на скрижаль
Волчонка трепет в мае.
Сиреневая даль
В нём сердца дрожь питает.
Жгут разлучённых тел —
Неотразимо бел!
И тяжело-темны
Двух далей злые сны.
Мы пишем на скрижаль
Избитую печаль…
Не казнь таят ресницы
Волчицы-чаровницы?
 

Надземные струны

Наталье Алтынбаевой

 
На каблучке высоком туфелька,
Дрожливой ножки нагота.
Коснулась вызревшая пуфика —
Белее лилии – мечта.
 
 
И оттеняет пуфик бархатный
Мечты лелеемой атлас.
Я – твой всецело и безропотно,
Таинственно звучащий саз[2]2
  Саз (перс.) – струнный щипковый музыкальный инструмент, распространённый у народов Закавказья, Ирана и других.


[Закрыть]!
 
 
На саза звон восточной грацией
Неупиваемо влеком —
Я пью в возвышенной прострации
Твоей поэзии «Клико»…
 
 
Белорояльно утончённое
В тебе, как с пряным сыром мёд:
Твоя изменчивость кручёная
И брови смелые вразлёт.
 
 
Мне баловство блеснёт лодыжками,
И сладко дастся нам двоим
Несхожесть горькая с излишками,
Греха неистовый интим.
 
 
И, созидая культ космический,
Даря свободу злому рту,
Я изрумяню еретически
Мечты крутую круглоту.
 

* * *

Любимой Kim Seligsohn

 
Нет страшней, чем надежды ручонка —
Нанося на лицо моё грим,
Детоокого гладит волчонка,
Что издёрганно-тайно любим.
 
 
На щеках пламенеют румяна,
Жизни часиков ёжится круг.
Волчья ягода сделала пьяным
И к стреле пламенеющий лук.
 
 
Мчи, стрела, к заколдованной дверце,
За которой игрушки и луг, —
Чтоб волчонок играл моим сердцем
И Земля опьянела бы вдруг,
 
 
Став, как ты, озорной, детоокой
И, любя нашей боли цветок,
Без усмешки бесстыже-жестокой
Осторожно ушла из-под ног…
 

Ода светлых скорбей

 
На московской улице Стромынке
Я родился жолтым сентябрём,
И плясали гости под «Калинку»,
И играл шарманщик под окном.
Лай собачий счастье мне пророчил,
Пьяный дворник жарил трепака,
Только вдруг среди разгульной ночи
Сорвалася люстра с потолка…
Сорвалась, хрустальная, разбилась,
В моё детство коршун залетел,
Жизнь моя, как рана, загноилась —
Будь ты проклят, чёрный передел!
Не Москвы родные переулки —
А безбрежья тёмно-серый мат.
Кукуруза вместо сдобной булки
И судьбы экстазной камнепад.
Моё тело жалили недуги —
Без движенья я лежал, хохмач…
Господи, я звал Тебя ворюгой
Моей юности, запоев и удач!..
Проститутка-счастье, выкобенясь,
Видела – мне нечем заплатить:
Не умел тогда ещё за ересь
Я рублей колоду заломить.
С костылём ступил на сцену жизни:
Шаток был театр первых драм —
Словно падший небоскрёб стриптизный,
Он холерным посвящён ветрам.
 
 
…Глад микробный! С изглоданной площади —
Всюду тление, люди и глушь!
Провонявшие потом, как лошади,
Тащат хлюпики трупики душ.
Позаброшенный глупый ребёнок,
Как и все, я за сказкой пошёл…
Неподобный, искал самородок
И, единственный, может, нашёл.
Мне змеиная мудрость досталась,
Милолюбых обрёл я врагов.
Жизнь моя из кусочков собралась
В изумрудную сталь топоров.
Се, грядёт он во имя Господне —
Свет небесный к темнице земной…
По космическим огненным сходням
Скоро спустится Боженька мой!
Губ коснётся пурпур Иеговы,
В жабу грянет луны вещество,
Луч сольётся с шумерской коровой:
Ну так что же – житьё таково!
Ну так что же – нельзя нам без драки
И вина златопенной игры —
Не вкусны в «Метрополе» раки
Без пивца, как первач без икры.
Потому призывал я в Сорбонне,
Чуя Хроноса вызнанный глас:
Вдохновляясь набатным звоном —
Бейте ближних дубьём между глаз!
 
 
Может, это, а может, иное
Мой двойник – сквозь волынки надрыв —
Перед скальным вещал аналоем,
Пиктов к Чаше Грааля склонив.
Может, был он, а может, и не был —
Как тот мальчик в пробоине льда…
Только тени Бориса и Глеба
Мне зачем же являлись тогда?..
Есть привязчивость скорбная «надо»
И высокопылание «долг» —
Уж не в них ли обрящет отраду
Души истомлённой волк?..
 
 
Небо брагою красною скисло,
И сукровицей вытек восход,
Песьим черепом солнце повисло,
Кровяной источая мёд.
Его лижут шакальи капеллы
В алых венчиках, с ядом в клыках:
Я за светлой приплыл королевой
В ту страну на багровых китах.
Белокурая спящая мама
К моей тройке не выслала слуг —
Из вокзального пьяного гама
Я повлёкся тропою ворюг.
Черноликий Малюта Скуратов
Кобелиный свой лижет хвост —
Изрубить изготовясь булатом
Мою русскую белую кость.
Только ангел дыханьем белесым
Укрывает мой рысий ход —
Как колодник из лунного леса,
Я неузнан стою у ворот.
Снегопад – кисеёю печали!
Фонарей полуночный рассвет!..
Лица встречных зелёными стали —
Жаль: шарманщиков больше нет.
Только есть на окне занавески,
Спирт в корчаге на жарком столе,
Щи клокочут жирком деревенским,
И лебёдушка – на вертеле…
Эта тризна шальная – от Бога!
Мне удачу пророчит гульба.
Видно, снова поманит в дорогу
Девой нервной моя борьба.
Растревожен той шишкой под носом,
Меня встретит алжирский бей —
И вопрос обернётся вопросом:
Одой каверз и светлых скорбей.
 

Москва, 1970 – Казань, 1976

Пагода наива

 
Я кротко разбужен надсолнечной гаммой,
Чтоб раниться вашим касаньем атласным.
Вы – терпкая прелесть безоблачной драмы,
С повадкой игривой, с капризом неясным.
 
 
Из странного чувства я пагоду выстроил,
Где мёдом пребудет смола недоверия.
Вы для меня упоительней выстрела,
Что кровью обрызжет обивки материю.
 
 
Изменчивый взгляд непутёвого принца!
Лилейный наив озорных провокаций!
Я – подданный ножки строптивой мизинца —
В молитвенной неге сердечных оваций!
 
 
Я, вызванный вами к интиму терзаний,
Ласкаю жемчужину вздохом опальным…
Растленьем заверчены детских лобзаний —
О, станем ли плотью вертячки обвальной?..
 

Песнь пастуха

 
Рассвет встречаю я в моих холщовых,
Кончаю ночь ленивыми я щами.
Гремит ведра неломаная дужка,
И жажды нецелованой устами
Вкушаю молока парного кружку.
 
 
Усердно дятел сыплет дробь пристуков
По ветхому стволу плакучей ивы.
Рыбачка-бабушка влачит в раздумье невод,
Где ни пескарика, а только тины горсть.
Прощание с коровами хозяек…
Иду пасти!
И клич беспечный петел
Мне шлёт вослед.
 

Опубликовано под псевдонимом «Никон».

Песнь пилигрима

 
Коряковка – мусор да семечки.
Застойное помнится времечко.
Набор суповой и коровий язык,
Талоны давались на импортный шпик.
 
 
Мне нравилась женщина-повар
В столовой, где матерный говор.
Две порции жидкой сметаны,
А я ей за то – комплиманы…
 
 
У ней на замужество виды —
А я будь доволен ставридой,
Варёной, несвежей, с подливкой.
Коряковка – пенка и сливки
 
 
Твои обернулися лажей.
Я в новый костюмчик обряжен,
По чести озлясь за опивки,
Уехал с её саквояжем.
 

Опубликовано под псевдонимом «Никон»

Песнь Живых Бомб

 
Играли в кости, свой меря час,
Когда нам старший дослал приказ:
«Спешите к боингам! Пять и шесть!
В девятый входит Ислама месть!»
 
 
Большие деньги, коммерц-расчёт:
Нам биржа тайно открыла взлёт.
Банкиры Штатов на каждый цент
Под наши жизни возьмут процент.
 
 
С Ислама братством вошли в союз:
Живые бомбы – валюты груз!
World Trade Center – в трубе кредит!
Тебя пришили на Wall Street.
 
 
В Коране суры под знаком плюс —
И суммы, суммы! А жизней груз
Полезен таинствам векселей…
Бросок наш выгоден CIA!
 
 
Играют в кости, а ставка – ад.
Банкиры Штатов стригут джихад!
В приходов книжице – сам Коран,
Война, наркота, Афганистан.
 

Опубликовано под псевдонимом «Никон»

15 ноября 2001

* * *

 
Почему я не просто влюблён?
Почему всё безвылазно хуже?
Инфернальностью Ким Зелигзон
И принижен я, и обужен.
Стало сердце моё, как желе,
Где томится куриная ножка.
Я с горчинкою пью бужоле,
А другого хочу хоть немножко…
Уж не стану широким вовек,
Сколько б устриц с сотерном ни пробовал —
Остроты Вашей пламенный снег
И глинтвейн обращает в хлёбово…
Может, внешне я тот же Фанфан,
Заедаю рокфором шабли —
Но сердечных побед чемодан
Унесло, будто лодку в отлив.
Что мне вкрадчивость тайн Тюильри,
Что мне бархатный лоск Фонтенбло —
Если бликом смущённой зари
Ким не тронет Тюльпану стебло?
 

Сердоликовые бусы

Любимой Kim Seligsohn.

 
Быть царём не по мне – даю слово я.
Шансонье не в ладах с Валуа.
Я – иной! – вас одел бы в лиловое,
Из нарциссов бы сплёл вам боа.
 
 
Вы мне нравитесь трепетно-дикою,
Вашей шейке пошёл бы янтарь.
На серёжки бы дал сердолики я.
Не тушуйтесь: я всё-таки царь.
 
 
Я сравню вас с весеннею вишнею
И, цветя, обовью гладкий стан…
Объяснять дале вроде излишне:
Вы же видите – не истукан.
 
 
Мои кольца и впрямь как опасны.
Снисходительный дарите вздох?
Ваши губки в усмешке прекрасны!
Царь я, царь без подколки – Горох.
 

Соловьиное подворье

 
Где базар у дороги железной,
Где редиска и в бочке квас,
По ночам где палят из обрезов,
Там баллада моя началась.
 
 
Это место зовётся баном —
Не деревня, не город, не стан…
Весь в бараках, сараях и ямах,
Мой непонято-выспренний бан.
 
 
У помойки на сваленных шпалах
В будний вечер, в воскресный день
Гомонится народ бывалый,
Огурцом заедает портвейн.
 
 
Там селёдочный хвост и картошка
Обессмертили праздничный стол,
В самогонной страде суматошной
Облегчает похмелье рассол.
 
 
Там мазутом подёрнуты лужи,
Свищут камни в глаза поездам…
Никому ты на свете не нужен,
Мой обвенчанный с вечностью бан!
 
 
Как и ты, я без роду и племени,
Не начала творю, не концы…
Мне поют о раздробленном времени
Паровозы – твои гонцы.
 
 
И когда выйду в жители палубы
В океан сеять пепел за борт,
Мне проглянет в закате опаловом
Несравненный банской натюрморт.
 

Бугуруслан, 1973

* * *

 
В умильной юности любил я чемоданы,
Вино картлинское и к плову крепкий чай.
Вели знакомства из вагона-ресторана
В сады восточные, где зрела алыча.
 
 
Барашек жареный, халва, медовый финик,
Зурна и вычурность экстазных лебедей!
Играл я в шахматы не хуже, чем Ботвинник,
И побеждал всегда в погонах дупелей.
 
 
Но только сказочной в нетронутой печали
Осталась юная на ложе из цветов…
Бакланы толпами послушно припадали
К стопам неслыханно преступной из бабцов.
 

Тарту, 1979

* * *

 
В винный я бочонок
Сок налью алоэ:
Явится волчонок
Горечь пить со мною.
Мой невинноокий,
Томный и лукавый!
Уж неодинокий —
Я сосу отраву…
Не желаю – грубо,
Не хочу и лада.
Блещущие губы —
О, как вас мне надо!
Поведи на царство,
Где цветёт алоэ,
Где таятся яства
Ветреного зноя.
Пусть бы ландыш чистый
Ножка попирала!
Хищник бархатистый —
Дар для пъедестала.
Я склонюсь по-рабски —
Прикажи, волчонок! —
Выпью без опаски
Пустоты бочонок…
 

Вино дельфинов

 
Ты помнишь джанкойский кагор?
Песочка горячую соль,
молочно-парную волну,
банан изо рта и ко рту?
Как ты обращалась в блесну,
а я был ловцом, и от дна
взмывали мы к нежному дну?
Ты сказки плела про Баку —
по-детски наивно-дерзка —
дала мне корму величать
капризной и вёрткой княжной.
Я трогал нескромный кунжут,
и бросила ты свысока,
что может напруженный жгут
не выдюжить злого рывка…
Мы пьяно удили стихи,
возвышенно-тонко княжна
вводила в грехи и грехи…
Была ты – поэт и дельфин
и быстролётно, как стих,
поила безвинным из вин.
 

* * *

 
Волчонок с короткою стрижкой —
Певунья средь солнечных кос!
Наверно, мной выпито слишком
Вина, что до рта не донёс.
 
 
Внезапность твоя так стыдлива,
Насмешка – лизнувший укус!
Волчонок, ты страшно красива —
Как тьмы белоснежной искус.
 
 
Упрямство тропы нашей зыбкой
В бараний ли скрутится рог?
Волчонок, ты – молний улыбка
И грома ночной шепоток.
 
 
Наверно, пригублено слишком
От маково-рдеющих грёз.
Певунья с короткою стрижкой —
И немо кричащий вопрос…
 

* * *

Любимой Kim Seligsohn.

 
Всё мишура: но солнцем смотрят двое…
Лазурь и ты – разнообразный сон.
Проснуться в нём и в явь пропасть с тобою
Мне не дано – лазоревый chanson!
 
 
Значенье нам принесено вне знака:
Ты мне бела сквозь пурпурный виссон!
Укусы чувств, как кляксочки краплака,
Сроднили нас в пестреющий chanson.
 
 
«Весна идёт…» – поёшь с акцентом дивным,
Твоим восторгом странно я раним —
Пьянящий стон пью в жажде неизбывной
Из глуби глаз, блистательная Ким!
 
 
Плоть-луноцвет я раздеваю взглядом —
Как одуванчик – жёлт лучей мотив.
Сапфиров-слёз задымленным каскадом
Осыплю я пикантный твой извив.
 
 
Мы вопреки волшбе враждебной – пара!
В твоём «люблю» ты для меня нага.
Чужой кумир – родней родного кара, —
Что мне так жгуче-больно дорога…
 

* * *

Любимой Kim Seligsohn.

 
Я в час мой солнечный ослеп
И, нищетою призван,
Слезами украшаю склеп —
Благословляя тризну.
 
 
Отныне я – ночной ходок
И знаю свет на ощупь.
Осенний бросит мотылёк
Меня с рассветом тощим.
 
 
Я чту предательства обет,
Но – извращённо-жгучий —
Мне дал порыв увидеть свет
Земной звезды падучей.
 
 
Снежнобородая зима,
Согрей нас тройки ржаньем!
Тепло сошедшему с ума —
Кому стал свет дыханьем.
 
 
Оставим молнии внизу,
В несбыточном ликуя…
Как возносящую слезу —
Твой свет смертельный пью я.
 

* * *

 
Я в расточительстве с любимыми
Истрачусь вёснами и зимами.
Потом к весне приду от осени,
Лицом сгорая в нежной просини.
 
 
Я раздарю моё веселие —
Меня положат в гроб напудренным,
И будет грусть над недолюбленным:
Как будто мочатся с похмелья.
 
 
В мечте лежать на чём-то греющем,
Застыну мёртвый и нерадостный,
Настигнутый бессильем благостным —
Но по-живому вожделеющий!
 
 
Тебе зашепчется: «Подонок…
Неуж и впрямь ушёл безвременно?
Но жребий мой в проклятье тонок:
Похоже, я тобой беременна».
 

* * *

 
Я загрустил на Плас Пигаль,
Мечтами улетая вдаль:
Туда, где Бремен благодушный
Сумел взрастить свой Сад Нескучный.
И в том саду, в беззвёздной сини,
Ночной лиризм, как плавность линий,
Как заповедные кораллы
Незримой жрицы из Вальгаллы,
Рождает образов игривых
Прелестный холодок учтивый,
И под томительные стоны
Неосязаемо жамбоны[3]3
  Le jambon – бедро (фр.).


[Закрыть]
Наносят сладкий мне урон
По имени – Ким Зелигзон.