Текст книги "Тонкость мысли (Пинской - неизменно Пинской ! - 3)"

Автор книги: Игорь Гергенрёдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Гергенредер Игорь
Тонкость мысли (Пинской – неизменно Пинской ! – 3)

Игорь Гергенредер

Тонкость мысли

Из книги сказов "Пинской – неизменно Пинской!"

Среди воров выдвинулся свердловский бандит Петр Бородастый. Его жестокость смущала даже урок. Раньше между ними и делягами-теневиками было понимание. Деляги платили уркам дань, и те их не трогали. А то даже оберегали от голодной шпанки.

Но Петр Бородастый раскидал этот мостик по бревнышку. Бросил в лицо ворам:

– Вы уверены, что вы – волкодавы при овцах, а вы – бараны при стаде свиней! Щиплете травку, какую они вам оставляют.

То, мол, что дельцы отдают, – только сотая доля их миллионов. Этих хитрюг надо не припугивать, а до косточек пропекать.

У Бородастого в подчинении банда. Они и начали так делать. Шамеха, теневик, пролил слез из-за них... У него особнячок на улице Уральских Партизан. Прямо там и кувыркали. Опрыскают бензином и подожгут, опрыскают и подожгут... Так постепенно и дожгли до смерти. И хотя оказалось у Шамехи не столь уж и много, Бородастый стал еще злее мучать теневиков.

Один лишь Пинской живет без стесненья. Он до того удачлив в махинациях, что от урок ему почет. Играет с ними не только в карты: и свои игры придумал – с участием красоток. За это принимают его на воровских малинах как желанного. Сам Петр Бородастый при встрече говорит первый:

– Кого я вижу? Какая радость!

Ну и живет Пинской поживает и летом собирается, как всегда, в Гагру на месяцок – понаслаждаться морем, вином киндзмараули и хорошо загорелым прекрасным полом. Тут к нему в дверь – тук-тук... Входит знакомый вор по кличке Варежка:

– Константин Павлович, я ради вас, считайте, ложусь под пилораму...

– Ну и что ж такого? Я приветствую. Садись выпей водки.

– Спасибо, мне с колбаской...

Выпил Варежка водки, копченую колбасу жует. Два раза спросил Пинского: он дома один? никто не подслушает? Потом выдал шепотом хриплым и нервным:

– Бородастый хочет вас распушить!

Пинской хоть и жизнерадостный человек, но не наивный. Бородастый ему нисколько не нравился.

– Что ж, Варежка, твоя весточка свою цену стоит! – достал из кармана набитый бумажник: в руках вертит, подбрасывает – гостя кинуло в бодрость.

Рассказал... Бородастый говорил в своей банде: я-де всех дельцов потрошу! А Пинской – какой он ни есть умный да знаменитый – все-таки не рыжий, чтобы от них отличаться. Примет и он страданья из моих рук. Поеду с ним в Гагру, и там, вдали от родного Урала, его будет проедать крыса.

Бандиты окружат Пинского, поплывут с ним вроде кататься по морю на лодке. Возьмут с собой маленькое железное ведерко – в таких дети носят воду на клумбы. В ведерке будет сидеть крыса. Пинского в лодке свяжут, догола разденут. Ведерко с крысой откроют и к пояснице к его прижмут. Крыса, ища выход, станет вгрызаться в живую дрожащую поясницу человека...

В ходе мучений Пинской, мол, откроет все тайники и секреты. Но от кончины не уклонится – качаясь в лодке на теплых волнах курорта. Разве что исхитрится умолить Бородастого – тот сжалится и утопит его, не до конца проеденного крысой.

– Ну как, Константин Павлович, – спрашивает Варежка, – холодно стало душе?

– О чем разговор? – отвечает Пинской. – Согреем на юге и тело, и душу.

– Так вы... как бы сказать не обидеть... не хотите смыться?

– Не хочу, Варежка! И пойду на затейные игралки – позвал меня Бородастый.

С этими словами Пинской наградил Варежку бабками и обещал, что ни под каким видом его не подставит. Отправился по приглашению Бородастого.

В переулке, который выходит на макаронную фабрику и выглядит очень провинциально, стоит пригожий домик с палисадником. За высоким забором, за крепкими ставнями в этом домике сходилась братва. Сюда и шел Пинской.

Петр Бородастый сидел на цветастых пуховых подушках: они горкой положены на пол. Дядя внушительных размеров, толстозадый, с толстыми ногами и руками. Подбородок по-страшному выперт – напоминает колун: дубовые чурбаны колоть им. Его усеивают прыщи – они мешают бриться, однако Бородастый весьма старательно выбрит. От этого его карточка еще противнее. Пасть – словно бритвой по коже полоснули: губ нет. Скулы торчат, нос куцый. А гляделки такие, что после них глаза гадюки покажутся приятными.

Бандит провел ладонью по своему рту и Пинскому:

– Кого я вижу? Какая радость! – протягивает потную руку. Гость пожал с культурным видом.

У окна занавешенного – стол, за ним сидят воры. Другие развалились на полу на ватных одеялах. Варежка виден среди них.

Бородастый говорит Пинскому:

– Завтра утром я тоже качу в Гагру. Погляжу, как отдыхает самый образованный из подпольных советских миллионеров.

На эти слова банда взгоготнула, как на что-то остроумное.

– А сегодня, – говорит главарь, – я даже не обижусь, г-хи, г-хи, если ты обыграешь меня в затейные игралки. Ты их придумал – мы их любим и тебя любим.

Теперь смех раздался не столь громко, но зато с вкрадчивым сипеньем.

Пинской улыбнулся – воспитанный, щегольски одетый мужчина. Выпил с бандой старки чисто янтарной яркости, запил лимонадом, закусывает. А Бородастый уставил на него лютые гляделки помойного цвета, тянет из стакана коньяк и говорит мечтательно:

– Я вижу перрон в лучах рассвета, проводник поднимает флажок не флажок... эту свою палочку обмотанную, не знаю, как ее зовут...

– Х...! – подсказал глупый вор по кличке Ревун и заржал очень довольный.

Начитанный вор Прикиндел презрительно скривил на него лицо:

– Ее зовут жезл! Сигнальный жезл!

Бородастый сосет коньяк, не сводит зенок с Пинского:

– Поднимает... как бы это ни звалось – и поезд трогается и спешит к югу... И едет в спальном вагоне умница, человек именитый... Он думает, какие ждут его радости...

Банда в хаханьки, пьет и жрет. Пинской – челка набок, бакенбарды, усики – сидит на венском стуле и накладывает ножичком икру на ломтик сыра.

– Он думает... – изображает мечтательность Бородастый, – что его ждут нежные, г-хи, персики, созревающие, г-хи, г-хи, арбузики первой свежести...

– Га-га-га! – веселятся бандиты.

Пинской серьезно поглядывает на главаря и произносит:

– Я думаю об одном: как показать Петру Бородастому, выдающемуся из воров... крепкую любовь!

Главарю понравилась похвала: он подставил стакан, и в него долили коньяку. В разгар пирушки Пинской поймал взгляд Варежки. Немного позже Пинскому понадобилось по нужде. Приходит в дощатый нужник, стоящий во дворе. Снаружи к задней стенке прижался Варежка, шепчет в щель:

– Сейчас начнутся игралки – и Бородастому будет самое удовольствие. Он вел такой разговор, чтобы вы почуяли нехорошее, чтобы вас прошиб страх. Эге, мол, к чему Бородастый клонит? Не хочет ли он меня убить?

Вы-де станете в страхе думать: выиграть или проиграть? "Выиграю – а он еще больше обозлится и точно убьет! Лучше проиграю... А вдруг он наоборот задумал? Выиграет-де – пощажу. Проиграет – убью!"

Как же быть?..

Для кого игралки, а вам – мученье. Бородастый будет наблюдать и балдеть. Он-то знает: вам в любом случае – ужасная смерть.

Рассказал Варежка все это и шепчет:

– Все-таки, Константин Павлович, лучше выиграть. Кто выиграл – того братва уважает. Некоторые замолвят за вас слово, и он облегчит вашу участь.

Пинской сидит в нужнике, помалкивает. Варежка за задней стенкой спрашивает в щелку:

– Чего решили: выиграть или проиграть?

– Я решил, – говорит Пинской, – проиграть и выиграть!

От этих слов Варежка только носом шмурыгнул. А Пинской воротился в дом, и начались затейные игралки. Из комнаты, где гуляли, перешли в другую. Она освещается лампой в мягком абажуре с кистями. Во весь пол ковры, стены в коврах, у стены – широкая кровать. У ее изголовья на пол положили горку подушек – для Бородастого. Для Пинского стул поставлен возле кровати в ногах.

Оба сели – и тут входит полуголая шатенка с высокой прической, покачивается на высоченных каблуках. Это красивейшая из женщин Ася Чайная Роза. На ней только чулки, трусики и лифчик, туфли сверкают черным лаком.

Пинской вскочил, воскликнул:

– А-ах! – и сладко целует Асе ручку.

Пиджак скинул – садится на стул в шелковой пестрой рубашке с галстуком.

Бородастый повернулся на своих подушках и с грязным смехом полапал девушку. Потом он и Пинской расстегнули ширинки, а она встала между ними и покачивается. Поворачиваясь задом то к одному, то к другому, она медленно сняла трусики – и у игроков из ширинок выросло по морковине.

Чайная Роза села посередь кровати, полулегла поперек нее. Правую ножку протянула к Бородастому – стопочкой трогает его рычаг. А левой стопочкой, пальчиками, играет рычагом Пинского.

Один из компании принес две карты: на одной проколы от иголки образуют шпалу, на другой – ромб. Эти карты смешали с гладкими картами, без проколов. Бородастому и Пинскому завязали глаза. Одному, а после другому дали в руки колоду карт. И каждый карты перебрал и определил кончиками пальцев, на какой наколота шпала, а на какой – ромб.

Передают колоду Чайной Розе. Она полулежит поперек кровати, красотка без трусиков, ляжки враскид: томит игроков улыбочкой. Одной ножкой поглаживает торчун Пинского, второй – Бородастого. И, убрав ножку, подвигается к Бородастому, белой ручкой треплет и похлопывает стоячий оголовок потемнел, от туговизны чуть не лопнет. Девушка говорит ласково:

– Будь, детка, прилежным, реши школьную задачку – получишь пирожное эклер...

Достает из колоды карту и к оголовку прикладывает. Обжимает карту по всей шишке. Бородастый сидит на подушках, молчит. Чайная Роза – вторую карту на залупу... третью...

– Вот мы узнаем, чувствительный носик у детки?

Воры:

– Ха-ха-ха! – и подхватывают карты, которые девушка уже приложила. Пока все они гладкие, без наколок...

Вдруг Бородастый рычит:

– Есть! Р-рромб!

Ася посмотрела карту на свет, передала ворам. Те глядят: верняк! Точками проколов изображен ромб.

В чем игра состоит – чтобы память с кончиков пальцев перешла на кончик стоячего. К нему прикладываются карты, а он должен почувствовать: с наколкой карта или без? Если с наколкой, то надо определить – ромб нанесен или шпала?

Игра продолжается, и скоро Бородастый распознал шпалу.

– У-угр-ры, у-угр-ры! – разевает безгубую пасть: аж слюни летят. – Мой кутак в настроении! – сцапал две карты с наколками, то одну, то другую зажимает меж большим и указательным пальцами.

В пальцах у него страшная сила, и, кроме того, они потные. От их давления проколы сглаживаются – самая чуткая залупа войдет в заблуждение.

Бородастый сунул две карты в колоду, перетасовал – протягивает Пинскому:

– А ну, браток, выкажи себя!

Гляделки свирепые так и щупают человека. Потребует замены карт? Но тот сидит с убитым видом. Странно при этом видеть, как круто торчит палка.

Чайная Роза стала прикладывать карты. Пинской:

– Есть! Шпала... нет, извиняюсь, ромб.

Глядят: на карте – ни шпалы, ни ромба.

Игрок и дальше ошибается. Так и не распознал ни разу. Полнейший проигрыш. Бородастый огреб огромную ставку, усмехается:

– Что это, Костюша, ты нынче какой-то непохожий? Будто что-то в тебя пробралось и внутри грызет?

Банда разразилась мрачным хиханцом. Пинской вяленько улыбается, весь бледный, челка к мокрому лбу прилипла. Бородастый все это видит и взрыкивает от счастья.

– А ну, Костя, выпей своей старки – обострись! На отжиманцах отыграешься!

Переходят к игре под названием "отжиманцы". Акробатика – ни в каком цирке не осилят. Посреди комнаты постлали круглую белую скатерку: диаметром менее метра. Усыпали ее равномерно бумажными деньгами. Тут один из компании хлопнул в ладоши – и по этому хлопку, покрикивая: "Отжиманцы!", "Отжиманцы!" – Бородастый и Пинской разделись догола.

Ася Чайная Роза, статная шатеночка ослепительной прелести, как взвизгнет:

– Отжи-жи-жи-и!.. Отжима-а-анцы! – хлопц-хлопц-хлопц в ладошки. Скинула чулки, лифчик и танцует голенькая, вертит белыми мячиками тугими.

Бородастый стоит, хряк: ножищи толстые. Зад поздоровее, чем у иной бабищи: две пудовые тыквы. Пушка задрала ствол в потолок. Уложил Асю навзничь – так, чтобы ее окорочок был вплоть к краю скатерки. Улегся на белое тело, кутак задвинул в гнездо, а Чайная Роза – ножками, ручками плотно обхвати напарника.

Компания орет:

– В гору-ууу!!!

Бородастый уперся в ковер ладонями и пальцами ног – поднатужился дядя. И отжался вместе с девушкой. Ее спинка и попочка ковра не касаются. Держится она на весу благодаря своим ручкам-ножкам – и дядиному тормозу. Бородастый морщит красную морду от усилия и переставляет ладони помаленьку вправо. Перемещается со своей ношей дюйм за дюймом... И вот ее зад – над скатеркой, усыпанной деньгами.

Компания сгрудилась вокруг пары – не наглядятся на цирк.

– Давай, отец! – хрипят.

Бородастый стал сгибать руки в локтях – опускаться с голенькой. Ее булочки легли на ассигнации. Она воскликнула звонко:

– Прижалась! Возноси-и!

Он отжался – попочка отделилась от скатерки. Несколько ассигнаций отпали от окорочков, но одна бумажка держится. Ревун кинулся на четвереньки, протянул руку и двумя пальцами взял ее за краешек:

– Трешница!

Бородастый повторил приспуск и отжимку – на заду девушки опять удержалась трешка. Больше у него сил не хватило – настала очередь Пинского...

Суть игры в том, кто больше денег поднимет при помощи девушки? Ты можешь отжаться десять раз, и каждый раз на окорочке будет по рублю. А другой отожмется разок, и – четвертная! Он выиграл.

Пинской всех посрамлял. Никто не мог, как он, достигнуть шести отжимок. К тому же, везло ему на крупность прилипших купюр.

Было! А нынче? Вид у него – словно человек чует боком острие финки. Секунда – и скользнет нож как в масло. В таком чувстве – и игра?..

А фигура у него – залюбуешься. Гимнаст! И рычаг торчит вверх, почти вплотную к плоскому надпашью. Если на лицо не глядеть – победитель!

Чайная Роза встала с ковра. Бородастый:

– Кралечка! Не подвела! – и ну лапать окорочки. – Хваткие они у тя, притягательные... правильно гордишься.

Лапал, лапал – и вдруг:

– Что делаю-то? Руки у меня вспотели, и я ее – мокрыми руками... У нее теперь ж... липкая.

К такой, мол, конечно, с полсотни налипнет. Нет, так негоже. Надо попудрить.

Вмиг создалась напряженность. Слышно, как маятник в тишине отсчитывает секунды. Бородастый, Чайная Роза и вся банда глядят на Пинского: будет протест? Но он мнется пришибленно, без нужды трогает стоячий и не возражает. Чайная Роза чуть не плюнула.

Принесли пудреницу и так окорочки напудрили – банный лист не пристанет. Пинской забил забубенный в расселину, отжался, как положено, с девушкой на тормозе. Переместился с ней – чтобы ее зад оказался над скатеркой. Четыре раза опустил и вознес – ни рублевки на пудреных окорочках не задержалось.

Полный выигрыш Петра Бородастого! Банда в пляс:

– Отцу нашему, Бородочке, – сла-а-ва!!!

Все видали его махинации, но к ним – без внимания. Ведь Пинской проглотил! Петр взял характером. Обхезался перед ним ловкий умник. И воры ширяют его локтями, а Ревун даже ущипнул за ляжку, как бабу. Кто за себя не пытается на дыбки встать, того урки не считают за человека.

Что Пинской вздыбится – этого Бородастый боялся и ожидал. Думал: коли будет так – пускай проиграю! Тем слаще потешу душеньку в Гагре, когда крыса станет проедать победителя... Но к нему будет сочувствие у братвы, и она не даст отмерить все желательные мученья.

Потому Бородастый и сбивал Пинского перед игрой. Строил расчет на сомнении и страхе. И, как видим, оказался прав. Его душит восторг, и он кричит:

– Все бабки, какие у Кости выиграл, – на гульбу!

Воры побежали за марочным коньяком. Выдержанный высшего качества ящиками прут. Чайную Розу искупали в нем. Черная и красная икра по всему дому разбросаны. А сколько хрусталя разбито!..

Наутро Пинской, Бородастый и окружение валят на вокзал. В десять пятнадцать отправляется на юг скорый поезд. Смотрят – время у них еще есть. Пинской позвал в ресторан вокзала. Пьют вино, а он покорно говорит главарю:

– Я вижу, Петр, ты что-то стал меня не очень любить. А я так хочу угодить тебе! Пожалуйста, убей за мой счет "белого медведя"!

У Бородастого зенки, как у тухлой селедки, помоями политой. Сальной лапой взлохматил Пинскому челку:

– Угожда-ашь? Пра-а-вильно! – Из безгубой пасти от радости язык вылазит. Перегаром разит – конь скопытится. – Умница ты из умниц и еще боле умнеешь, Костюша, г-хи, г-хи... – хвать из рук Пинского пивную кружку. А в ней водка пополам с шампанским – "белый медведь".

Бородастый влил в себя всю кружку. До этого он сколько ни пил, а был в памяти. Но "белый медведь" – зверь полярной ночи. Его убить – это подвиг с накладкой.

Пошли к поезду, а главарь, как дурачок, хихикает, не желает в вагон садиться. Тычется по перрону туда-сюда, пристает к пассажирам. Бандиты его насилу уламывают. Пинской говорит:

– Петр, поезд без нас уйдет! Смотри – проводник уже поднимает свой... как называется-то?

Ревун брякни:

– Х...!

Бородастый как загогочет и к проводнику:

– Свой х... поднял в руке? Отниму-уу!

Бандиты еле-еле оттащили – сунули проводнику на лапу, чтоб не шумел. На ходу уже подсадили в тамбур пьяного. В купе развезло и Пинского приваливается к Петру и бормочет ему в ухо:

– Зачем ты отнимал у проводника х...? Ты мог его сломать! Если б ты его сломал – поезд бы не поехал.

А колеса учащенно постукивают на стыках, поезд летит по бескрайней России. Сутки сменяются сутками – Бородастый пьет без просыху. Распирает балдежка Петра: у него в руках – виднейший подпольный миллионер.

Проследовали Армавир. Урки кайфуют в вагоне-ресторане. За окнами пейзажи Кавказа. Бородастый опрокидывает рюмку за рюмкой, жрет чахохбили, порыгивает. Огромный выпирающий подбородок – ну, колун и колун! – залит соусом. Прыщи лоснятся и выглядят еще отвратительнее. Бандит глядит на Пинского с ухмылом:

– Думаешь о курорте, о загорелой молодочке... а надо думать, г-хи, г-хи, о лодочке...

Урки знают суть намека – посмеиваются. А Пинской – ниже травы, тише воды. Куда лоск и ум делись? Знай кивает с подобострастьем.

Но притом думает вот о чем. Скоро поезд побежит по черноморскому берегу. А там, от Туапсе до Сухуми, – владения кавказских мужеложцев. Курорт лепится к курорту: и на каждом полустанке жопники караулят приезжих...

Раньше насиловали. Местные менты, прокуроры – купленные. Да многие из них и сами обожают мужчину в позе раком. В этой связи стало столько случаев, до того насильники обнаглели: средь бела дня за первый же куст заведут и отдрают – и хоть осипни от крика. Тогда вмешался преступный мир Центральной России. Под угрозой большого кровопролития был принят уговор: к мужчинам силу не применять. Вдувать только по согласию, а его записывать на магнитофон.

Если кавказец пошел на уговор, он его держит железно и трепетно. Отзвучали жалобные мужские крики. Но чувства жопников, конечно, не остыли. Голодные стаи рыскают от станции к станции: чтобы соблазнить курортника, несут с собой выпивку, фрукты. И прут магнитофоны*.

Пинской думает об этом не сказать чтобы с сочувствием. Услужливо сыплет хиханьку на подначки Бородастого. А колеса постукивают на стыках – скорый мчится по побережью. Все ближе конец пути – Гагра. Блекнут дневные краски юга, настает вечер.

Бородастый высказывает Пинскому уже без всякого стеснения:

– Что, сучка, чуешь нехорошее? Угождай – не теряй дорогое время.

Банда:

– Ха-ха-ха!

Пинской поеживается и объясняет с виноватым видом:

– Да я вот все думаю – чем угодить...

Главарь в рык:

– Ну, пр-ридумал?

Пинской помялся, как девочка, и с ужимкой вякает:

– Могу... в туалет проводить тебя...

Хохот громыхнул на весь вагон-ресторан. И вот уже урки смотрят на дельца как на последнюю падаль. До чего изговнялся от страха! Экая пакость. А недавно встречали его почти с поклоном...

Главарь наслаждается: плюнул на два пальца, пригладил Пинскому челку:

– Веди-и!..

Пошли вдвоем в нужник. И хотя Бородастый пьян, воры не опасаются, что спутник ему что-нибудь сделает. Если б он посмел в нынешнем положении – весь Закон встал бы против него. Всюду найдут: с живого будут кожу сдирать узенькими лентами. И он это знает.

Ввалился Петр в нужник – Пинской за ним. Глянул на часы: через две минуты – станция. Бородастый икает, сопит, усмехается:

– Ну-у... сымешь с меня брюки?

Спутник говорит:

– Немного позже. – Его рука в кармане, а там – кастет. Бандюгу кастетом – бамц в висок. И – с хорошим размахом – по лбу.

Петр в отключке привалился к стенке, бряк на задницу. Поезд тем временем встал. Пинской выждал, когда он тронется, опустил окно. Он обладал силой гимнаста – и хотя и с немалым напряжением, но поднял Бородастого и сбросил на придорожные кусты. Тут же выпрыгнул и сам: поезд еще не набрал скорость.

Бородастый очнулся в траве под деревьями, куда его откатил спутник. В башке от боли треск; все перемешалось-спуталось. Слышит голос Пинского:

– Петр, ты живой? А ведь с верхней полки упал!

Кругом темно: уже наступила ночь. Туша лежит – ничего не понимает.

– Где мы?

– В поезде. Но он не может ехать. Ты бросился на проводника, вырвал у него... ну, то, что он поднимает... х...! И сломал! Ему нечего поднять. Ты хоть помнишь, как отнимал у проводника это самое?

Петр вспомнил: и бросался, и отнимал...

– По пьянке это... а я не хотел. Ехать надо! Чего теперь-то?

Пинской сует ему в пасть горлышко фляжки, а в ней – "белый медведь".

– На-ка попей, пока проводник новый х... достанет.

Бородастый пососал, отрубился. Пинской стащил с него брюки. А между деревьями мелькает луч фонарика: подходит стая мужеложцев. Осветили: вот это да-аа! какой товар выставлен! Два эдаких толстенных окорока – еще и жестким волосом поросли.

Стая вмиг впала в страшную нервность. К Пинскому:

– Та-а-ргуешь, друг?

– Никогда! Приятель попросил снять с него брюки – я снял. Больше ничего.

– А зачэм он просил? Он хочэт?

Пинской видит при стае магнитофон "Романтика", который так любили туристы и геологи.

– Спросите – не немой: ответит!

Жопники включили маг, треплют Бородастого по загривку, а по заду жадно – хлоп-хлоп-хлоп!.. У всех наружу торчат.

– Дарагой, хароший, нэ малчи!

А он мычит и только ветры пускает. Жопники в экстазе. Гляди, начнут друг через дружку прыгать. Один прилег к Петру на траву, сует ему в ладонь залупу:

– Хочешь рукой попробовать – попробуй! Что скажешь?

Бородастый руку сжал:

– А-а... нашелся х...! Не бойся, я его ломать не буду. Давай поехали!

В ту же секунду ему и вперли. Какая понеслась дрючка! Один вздрогнул его уже очередной оттолкнул и влупляет...

А все вопли, мыки-рыки Бородастого – то, мол, от удовольствия.

Пинской стоит в сторонке, наблюдает ажиотаж и поджидает банду. Знает она, спохватившись, сорвала стоп-кран и мчится вдоль линии назад. Главарь, живой или мертвый, должен быть вблизи насыпи. И Пинской не успел уйти далеко...

Несутся бандиты, на бегу представляют процесс пыток... Кусты трещат, топот – будто от табуна.

Как открылось им зрелище многолюдное – впору заржать. Луна озарила

перекошенные лица урок, финки сверкают. Но и у кавказцев ножи, а не прутики. Очередь к Бородастому собралась такая – на каждого урку придется по дюжине.

Бандиты беснуются: как вырвать поруганного? Их к нему не подпускают, и поругание идет полным ходом. Самый старший жопник, пожилой, с золотыми зубами, потребовал от банды минуту молчания. Как врубит "Романтику" на предельную громкость!

Вот они: явственные слова главаря... К тому же, различимо, что голос довольный.

Языки и прикусились. Стоят воры ошалелые, баранами зырят, как с их паханом занимаются... Но, наконец, маленько очухались, стали переглядываться. Виден в глазах вопрос: что это значит?..

А значит оно то, что вместо Петра Бородастого есть гадственный петюнчик. Все его прошлое теперь – противная харкотина. Ни у одного вора не может к нему быть ничего, кроме презрения. Ни один не сядет на тот стул, на котором сидел петюнчик.

Выходит из-за дерева Пинской:

– Эй, Варежка, ты где? А ну вспомни! Говорил я тебе насчет игры с этим козлищей, что я проиграю и выиграю?

Варежка:

– Вот так та-ак! Вон оно к чему было... Конечно, помню. Замечательная у вас тонкость мысли, Константин Павлович!

Пинской бросает банде:

– Помните мои слова – я думаю, дескать, о том, как показать Бородастому крепкую любовь? Вот ему ее и показывают!

Варежка так и покатился в ржачке. Другие опомнились от ужаса – и на всю окрестность:

– Хо-хо-хо-оо!!!

Одни жопники на это – ноль внимания. Захвачены своим.

Прикиндел, начитанный вор, выражает Пинскому:

– Вы, Константин Павлович, провели игру, которой нет примера в мировой истории. Разрешите от имени всех...

Тут глупый вор Ревун рванул на груди рубашку:

– А-а-а! Так это он подстроил? Р-режь его, братва!

Крики пресек голос небрежный и строгий, какой может быть только у умнейшего из подпольных миллионеров:

– Дайте ему в морду!

Варежка и Прикиндел съездили Ревуна по карточке.

– Вот кто виноват! – Пинской показал на него пальцем. – А ну вспомним, как один бывший человек в пьяной приятности говорил про перрон, про отъезд... про то, как проводник поднимает – что?

Ревун выплюнул изо рта кровь и, как и раньше, орет:

– Х...!

– Вот, вот, – брезгливо морщится Пинской. – Ты это слово крикнул, и оно застряло в башке бывшего человека. За то его теперь и любят.

Банда сбилась в гурт, хавает умную мысль. Варежка принес от жопников "Романтику", снова включил запись...

– Из-за одного дурака, – говорит Пинской, – с каждым из вас могло и может случиться то же.

Воры всхрапели, хвать Ревуна:

– Отрезать язык!

Распластали на земле, на грудь наступили коленом. У кого-то перчатка нашлась – рукой в перчатке потянули язык из пасти... лезвие финки от него уже в сантиметре... Пинской:

– Стоп! Что он напоследок-то скажет?

Ревун во все горло:

– Братва! Вы меня хуже наказываете, чем Бородастый наказан! Несправедливо...

Шепотки побежали. Кто-то задумался: а и в самом-то деле? Прикиндел с Варежкой пошептались и:

– Уважим, Константин Павлович?

– А почему бы и нет?

Ревуна подняли с земли, встряхнули, отряхнули и передали жопникам. Те благодарить...

Еле от них оторвались. Пинской взошел на первый попавшийся пригорок и говорит ворам:

– Ревун решил – лучше быть козликом, чем безъязыким! Мы пошли ему навстречу. Но остается другая забота. Каждый из вас боится, чтобы и его не подвел язык. Что же – отрезать его себе? Конечно же, нет – если мы обратимся к мысли. Мысль говорит нам: надо взять и записать, как называется то, что поднимает в руке проводник.

– Сигнальный жезл! – подсказал Прикиндел.

– Нет! Сигнальный жезл – у мента-регулировщика. А у проводника флажок, как поначалу и сказал ваш бывший главарь, но его сбили. Флажок в свернутом виде! – Пинской достал из бумажника химический карандаш в медном футлярчике и бросил ворам: – Записывайте!

Урки слюнявили карандаш и записывали на клочках бумаги: "Не х..., а флажок".

Позднее, когда они попадались, эти клочки находили у них зашитыми под подкладку пиджака или в ворот рубашки. Из бандитов жестоко выбивали суть пароля. Но одни молчали – хоть убей! А другие врали какую-то чушь про игралки, перрон и магнитофон "Романтика", пытаясь заморочить следствие.

Слова: "Не х..., а флажок" – так и остались загадкой для уголовного розыска.

*Известный в шестидесятые годы переносной магнитофон "Романтика" весил шесть килограммов (Прим. автора).

Сказ "Тонкость мысли" следует третьим, после сказа "Карликовый хобот по-тюменски", в книге "Пинской – неизменно Пинской!" (1989-93).