Текст книги "Открытая дверь"

Автор книги: Иэн Рэнкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Его зовут Чиб? Это не он – партнер Дейла? «Чиб и Дейл спешат на помощь» и все такое прочее.

Детектив заставил себя улыбнуться незатейливой шутке, но, когда он заговорил, улыбка сползла с его лица.

– Чиб Кэллоуэй – крупный криминальный авторитет, склонный к насилию. Он занимается многими неблаговидными делами и в городе, и за его пределами.

– Он что, пытается отмывать деньги через наш аукцион?

– А почему ты спросила? – Рэнсом прищурился.

Лаура пожала плечами:

– Я знаю, так часто бывает… То есть я слышала, что в других аукционных домах подобное случается, но у нас, слава богу… – Она не договорила.

– Боюсь, мне придется этим заняться. – Рэнсом задумчиво потер подбородок. – Ведь неспроста же приятель Чиба притащил его сегодня сюда.

– Их, кажется, было двое, – поправила Лаура, но Рэнсом отрицательно качнул головой.

– Я имею в виду вовсе не тех дрессированных горилл, которых ты видела в зале, – сказал он. – Их зовут Джонно Спаркс и Гленн Барнс, они исполняют для Чиба всякую грязную работу. Приятель нашего мистера Кэллоуэя выглядит иначе. Он высок, хорошо одевается, волосы русые, средней длины и зачесаны со лба назад. Он вышел отсюда в компании еще с двумя: полным пожилым джентльменом в зеленом вельветовом костюме и худым парнем с черными волосами и в очках.

Услышав его описание, Лаура не сдержала улыбки:

– Три мушкетера – так я их называю. Они довольно близкие друзья, хотя все трое очень разные.

Рэнсом кивнул с таким видом, словно она подтвердила его предположения.

– Только одно: насколько я помню, мушкетеров было четверо… – Он достал блокнот. – Как их зовут?

– Одного из них точно звали Портос, – пошутила Лаура, но детектив – ее приятель и собутыльник еще со времен учебы в колледже – вдруг сделался серьезен, и она почувствовала легкое беспокойство. – Эти трое не могут иметь ничего общего с тем типом, которого ты упоминал. С Чибом… Кэллоуэем, кажется?.. – возразила она.

– Значит, у тебя нет никаких причин не назвать мне их имена.

– Они – потенциальные клиенты, Рэнсом, а это значит, что я просто не имею права ничего тебе сообщать. Профессиональная этика.

– Господи, Лаура, ты же не священник и не психоаналитик… – Рэнсом тяжело вздохнул. – Не забывай, я – полицейский, и если я захочу, то могу остановить их на улице и потребовать документы. Могу даже отвезти их в участок… – Он сделал небольшую паузу, давая Лауре возможность переварить услышанное. – Скорее всего, ты права, и эти трое действительно не имеют никакого отношения к Чибу Кэллоуэю. Именно поэтому я и стараюсь действовать как можно деликатнее. Если ты назовешь мне их имена, я сумею проверить твоих мушкетеров так, что они ничего не узнают. Ведь это лучше, чем действовать официальным путем, не так ли?

Лаура немного подумала.

– Пожалуй… – в конце концов согласилась она, и Рэнсом ободряюще улыбнулся.

– Значит, мы договорились? – уточнил он. – Никому ни слова, о'кей?..

Лаура кивнула, и детектив снова поднял блокнот и взял на изготовку карандаш.

– Да, кстати, как ты поживаешь?.. – как можно непринужденнее спросил он, стараясь рассеять последние сомнения Лауры.

6

Гиссинг, казалось, вовсе не спешил делиться с ними своими планами. Он раскручивал в бокале свое виски, подносил его к носу, словно не решаясь сделать первый ароматный глоток. Майк пить не хотел – для него было еще слишком рано, а Аллану и вовсе предстояло возвращаться в офис (на аукцион он сорвался под предлогом встречи с клиентом). Сейчас он размешивал в чашке горячий капучино и то поглядывал на часы, то проверял сообщения на своем мобильнике.

– Итак? – сказал Майк уже в третий или в четвертый раз. Сам он выбрал двойной эспрессо, к которому полагалось крошечное миндальное печенье. Пирожное он, впрочем, отложил в сторону. В «Вечерней звезде» было почти пусто, только за дальним столиком сидели две женщины, которые, по-видимому, еще с утра отправились по магазинам и теперь решили передохнуть. Пакеты с покупками лежали под стульями. Из колонок доносилась чуть слышная электронная музыка.

Гиссинг взял Майково печенье и, обмакнув в виски, стал неторопливо посасывать. Его глаза под нависшими бровями лукаво поблескивали.

– Мне, кажется, пора возвращаться, – проговорил Аллан, ерзая на сиденье.

Они сидели в той же кабинке, что и в прошлый раз; официантка тоже была прежней, но она их, похоже, не узнала.

Гиссинг понял намек.

– На самом деле все очень просто, – проговорил он, слегка понизив голос; при этом у него изо рта вылетело несколько крошек печенья. – Если хочешь, Аллан, можешь идти, а я пока расскажу Майку, как украсть картины без особого труда, ровным счетом ничем не рискуя.

Аллан, по-видимому, решил, что может задержаться еще на несколько минут. Профессор доел печенье, поднес бокал к губам и выпил, с наслаждением причмокнув.

– Мы слушаем, – напомнил Майк.

– В нашем прекрасном городе немало художественных галерей и музеев, – начал Гиссинг, подаваясь вперед и облокачиваясь грудью на стол. – Немногие, однако, знают, что у городского департамента культуры не хватает места, чтобы выставить хотя бы десятую часть имеющихся в его распоряжении картин и других произведений искусства. Десятую часть! – подчеркнул он.

– Ну и что? – сухо поинтересовался Майк.

– А то, что десятки, сотни картин годами не выносятся на свет божий, и главное – никто их не видит, никто ими не любуется… – Гиссинг начал загибать пальцы. – Картины, рисунки, наброски, офорты, украшения, скульптура, фарфор, керамика, ковры, гобелены, книги, и все это – начиная с бронзового века и по наши дни…

– И вы утверждаете, что мы могли бы… кое-что присвоить?

Профессор заговорил еще тише:

– Все эти драгоценные артефакты хранятся на огромном складе в Грантоне недалеко от порта. Мне приходилось там бывать, и я заявляю совершенно авторитетно: это настоящая сокровищница.

– Сокровищница, в которой каждый камешек, каждая бусина, несомненно, описаны и имеют соответствующий инвентарный номер, – вставил Аллан.

– Я знаю случаи, когда тот или иной предмет по ошибке клали не на тот стеллаж. Чтобы его потом найти, могут потребоваться месяцы.

– Вы говорите, это склад?.. – сказал Майк, и профессор с готовностью кивнул. – С охраной, камерами наблюдения, сигнализацией, колючей проволокой, так? Может быть, там и сторожевые собаки есть?

– Склад, конечно, охраняется, – признал Гиссинг, и Майк улыбнулся.

Ему начинала нравиться эта небольшая словесная игра. Старый профессор, похоже, тоже наслаждался ею, и даже Аллан заинтересовался.

– Что вы предлагаете? – спросил он. – Переодеться спецназовцами и устроить штурм?

Настал черед Гиссинга улыбнуться.

– Аллан, мальчик мой, сдается мне – мы в состоянии изобрести что-то менее прямолинейное.

Аллан откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди.

– О'кей, вы там бывали. Может быть, вы подскажете, как посторонний человек может попасть на этот склад? И заодно объясните, почему никто не заметит, если этот человек что-то оттуда вынесет.

– Отличные вопросы! – признал Гиссинг. – Отвечаю на первый: попасть внутрь можно через дверь. Больше того, этого человека даже пригласят внутрь.

– А как насчет второго вопроса?

Профессор поднял ладони вверх:

– Никто ничего не хватится, потому что ничего не пропадет.

– Отличный план. – Аллан картинно похлопал в ладоши. – У него только один недостаток: он абсолютно нереален.

Профессор поглядел на него с легким сожалением, словно на тупого, но старательного студента:

– Скажи мне, Аллан, в вашем Первом Каледонском бывают дни открытых дверей?

– Конечно.

– Расскажи-ка о них поподробнее.

Аллан пожал плечами:

– День открытых дверей и есть день открытых дверей. Раз в году большинство учреждений открывает доступ для всех желающих, чтобы люди могли своими глазами увидеть то, что их интересует. В прошлом году я был на дне открытых дверей в обсерватории, в позапрошлом – в Масонской ложе.

– Превосходно, – сказал профессор с такой интонацией, словно Аллану удалось правильно ответить на сложный экзаменационный вопрос, и повернулся к Майку: – А что тебе известно о подобной практике?

– Почти ничего, – признался тот.

– Так вот, – пояснил Гиссинг, – склад в Грантоне тоже участвует в этой программе, и я точно знаю, что день открытых дверей там состоится в конце текущего месяца.

– О'кей, – нетерпеливо перебил Майк. – Вы хотите сказать, что мы войдем на склад как обычные посетители. Боюсь только, что выйти оттуда с добычей будет трудновато.

– Это верно, – согласился Гиссинг. – К сожалению, такие вещи, как видеокамеры и посты наблюдения, вне моей компетенции. Но, как говорят мои студенты, фишка в том, что все картины останутся на своем месте. Все будет выглядеть точно так же, как прежде.

– Что-то я ничего не понимаю, – проговорил Аллан, играя с браслетом часов. Достав мобильник, он начал набирать сообщение для своей секретарши.

– У меня есть один знакомый художник… – начал Гиссинг и осекся, когда на их столик упала чья-то тень.

– Похоже, наши встречи уже становятся традицией, – проговорил Чиб Кэллоуэй, обращаясь к замолчавшим мужчинам. Он протянул руку Майку, и Аллан поморщился, словно боясь, что сейчас начнется драка. – Разве Майк не говорил вам, что мы когда-то учились в одной школе? – продолжал Кэллоуэй, опуская ладонь Майку на плечо. – Мы с ним недавно встретились, вспомнили школьные годы. Кстати, я что-то не видел тебя на торгах, дружище…

– Я стоял сзади.

– Напрасно ты ко мне не подошел. Быть может, тогда я не стал бы задавать глупые вопросы и выставлять себя на посмешище. – Гангстер хохотнул. – Что будете пить, джентльмены? Я угощаю.

– Мы здесь не для того, чтобы пить, – отрезал Гиссинг. – Мы пришли, чтобы обсудить свои дела.

Чиб окинул его тяжелым взглядом.

– Не очень-то вы дружелюбно настроены, – сказал он, качая головой.

– Все в порядке, Чиб, – вмешался Майк, стремясь предотвратить назревающий скандал. – Профессор просто… Видишь ли, он мне кое-что рассказывал.

– Значит, у вас здесь что-то вроде деловой встречи. – Чиб медленно кивнул и выпрямился. – Ладно, когда закончите, подходи к бару, Майк. Я хочу поговорить с тобой насчет аукционов. Я правда пытался расспросить ту симпатичную аукционисточку, но она была слишком увлечена подсчетом своих сребреников. – Он шагнул было прочь, но снова остановился. – Надеюсь, бизнес, который привел вас сюда, вполне законный, – добавил Чиб. – У стен есть уши, как вы знаете.

И он вернулся к бару, где ждали его оба телохранителя.

– Майк!.. – проговорил Аллан с легким осуждением в голосе. – Вы с ним действительно знакомы? Почему ты ничего нам не сказал?

– Да забудьте вы о Чибе, – негромко отозвался Майк и снова взглянул на Гиссинга. – Вы, кажется, говорили что-то насчет художника…

– Прежде чем я продолжу… – Гиссинг полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда сложенный листок бумаги. – Взгляните на это и скажите, что вы думаете…

Майк развернул бумагу. Это оказалась страница, вырванная из какого-то каталога.

– Прошлогодняя выставка в Национальной галерее, – напомнил Гиссинг. – Ретроспективный показ картин Монбоддо. Именно там, если помнишь, Аллан нас познакомил.

– Я отлично помню, как вы мне все уши прожужжали, какие у Монбоддо сильные и слабые стороны…

Майк осекся, сообразив, что он держит в руках.

– Если не ошибаюсь, эта картина понравилась тебе больше других, – сказал Гиссинг, и Майк рассеянно кивнул.

Речь шла о портрете жены художника, который его действительно околдовал – с такой страстью и нежностью он был написан. Кроме того, женщина на портрете была до странности похожа на Лауру Стэнтон (в тот день он тоже встретил ее впервые). До сих пор Майк думал, что никогда больше не увидит этой картины.

– И это… тоже хранится в Грантоне? – проговорил он внезапно пересохшим горлом.

– Прошу прощения, – вмешался Аллан, вставая, – но мне действительно пора. Майк… Кэллоуэй – часть твоего прошлого, и будет лучше, если он там и останется. – Он украдкой покосился в сторону барной стойки.

– Я в состоянии сам о себе позаботиться, Аллан.

– Для тебя у меня тоже кое-что есть, – сказал профессор, передавая Аллану еще одну выдранную из каталога страницу.

Аллан ничего не сказал, но у него отвисла челюсть.

– Эта вещица будет получше, чем любой из Култонов, которые только есть в собрании вашего банка, – проговорил Гиссинг, с легкостью читая его мысли. – Я знаю, это твой любимый художник. В Грантоне хранится пять или шесть его работ; есть из чего выбирать, если эта тебе не подходит.

Аллан, все еще ошеломленный, снова опустился на место.

– А теперь, – сказал профессор, явно довольный произведенным эффектом, – я расскажу вам о своем знакомом художнике. Это молодой парень по фамилии Уэстуотер…

7

Хью Уэстуотер (для друзей – Уэсти) с удобством расположился среди царившего в гостиной беспорядка с очередным косяком в зубах. Гостиная с огромным эркером служила студией, в которой Уэстуотер работал. Старая софа и диван, которые он притащил с помойки, были задрапированы грязными простынями. У стен стояли натянутые на подрамники холсты, пол был засыпан жирными картонками из-под пиццы и смятыми пивными жестянками; некоторые жестянки были разрезаны пополам, и из них торчали окурки.

Просто поразительно, размышлял Уэсти, как «им» до сих пор не пришло в голову запретить людям курить у себя дома. В пабах дымить давно нельзя, в ресторанах и клубах тоже, на работе – боже упаси. Даже на некоторых автобусных остановках и то висят соответствующие объявления. А в прошлом году, когда «Роллинги» играли на стадионе в Глазго и Кит закурил на сцене, «они» всерьез собирались его оштрафовать!

«Им», «они» – так Уэсти называл официальные власти.

Одним из его первых художественных произведений был манифест, написанный черными печатными буквами на кроваво-красном глянцевом фоне:

ОНИ следят за тобой.

ОНИ знают, чем ты занят каждую минуту твоей жизни.

ОНИ считают тебя источником беспокойства.

И так далее…

В самом низу Уэсти написал белой краской:

ЗАТО Я ЛУЧШЕ ИХ РАЗБИРАЮСЬ В ИСКУССТВЕ!

Преподавателю-куратору манифест, впрочем, не понравился: он поставил за него «посредственно с двумя минусами». Зная, что куратор обожает Уорхолла, свой следующий шаг Уэстуотер тщательно рассчитал, изобразив стилизованную бутылку «Айрн-брю» на кремово-желтом фоне. В этот раз оценка оказалась много выше. Она во многом определила дальнейшую судьбу Уэсти, хотя он об этом еще не знал.

Сейчас Уэстуотер учился на последнем курсе, и его дипломный проект был почти готов. Буквально несколько дней назад ему вдруг пришло в голову, что художественные училища сильно отличаются от большинства колледжей. В самом деле, тех, кто изучает политику или экономику, никто не заставляет развешивать по стенкам свои доклады и эссе, чтобы их читали посторонние люди. Ветеринарам не приходится публично вскрывать кошек и собак или засовывать руку в задний проход захворавшей лошади. Пожалуй, только выпускники художественных и дизайнерских училищ вынуждены выставлять свои ошибки и промахи на всеобщее обозрение. Что это такое, как не дискриминация? Или просто попытка подготовить тонкие художественные натуры к грубой реальности обмещанившейся, филистерской Британии?..

Выделенная Уэсти выставочная комната-стенд находилась в здании Художественного училища на Лористон-плейс – аккурат между скульптором, ваявшим нетленку из крашеной соломы, и видеоавангардистом, главный шедевр которого представлял собой закольцованную последовательность стоп-кадров с изображением медленно сочащейся молоком женской груди.

– Я свое место знаю, – только и сказал на это Уэсти.

Вдохновленный успехом с бутылкой «Айрн-брю» (а также под ретроспективным влиянием Бэнкси), Уэстуотер избрал своей специализацией пастиш, или, проще говоря, пародийную стилизацию. К примеру, он мог в точности скопировать задумчивый пейзаж Констебля, а потом добавить к нему какой-нибудь анахронизм – мелкую деталь, резко контрастирующую с эпохой или самим духом оригинала: раздавленную пивную банку, запутавшийся в траве использованный презерватив (как утверждали другие студенты, этот последний стал фактически его подписью), несомый ветром пакет из-под картофельных чипсов или полиэтиленовую сумку с логотипом «Теско». На выполненном «под Стаббса» изображении породистого жеребца мог появиться летящий высоко в небе реактивный истребитель, а копия реберновского «Преподобного Уокера на катке» отличалась от подлинника лишь тем, что на ней у почтенного англиканского священника был подбит глаз и наложено несколько швов на рассеченную скулу. К несчастью, лишь один из преподавателей считал подобный анахронизм в искусстве весьма оригинальным и перспективным, большинство же обвиняли Уэсти в простом копировании, которое не имеет к искусству никакого отношения.

Уэсти, однако, не особенно расстраивался. Собственное прозвище казалось ему достаточно звучным с коммерческой точки зрения (чем Уэсти хуже того же Бэнкси?), да и до защиты диплома оставалось всего несколько недель. Это, правда, означало, что уже очень скоро ему придется либо подавать заявление на действующие при училище курсы усовершенствования (своего рода аспирантура), либо искать хорошо оплачиваемую работу, однако сейчас Уэсти было не до этого. Полночи он проработал над проектом в стиле граффити: трафареты с лицом художника Бэнкси были у него уже готовы. Над портретом Уэсти изобразил несколько долларовых купюр и сделал надпись: «Доверьте ваши сбережения Банкси». Трафареты он раздавал друзьям и знакомым, которые с помощью баллончиков с краской должны были наносить рисунок на стены, заборы и столбы. Уэсти надеялся, что местная пресса напишет о его проекте, закрепив сочетание «шотландский Бэнкси» в общественном сознании, но до этого было пока далеко.

Подружка Уэстуотера Элис хотела, чтобы он стал «графическим дизайнером», имея в виду исключительно комиксы. Сама она работала младшим администратором в претендующем на художественность кинотеатре на Лотиан-роуд и была абсолютно уверена: чтобы сделаться знаменитым голливудским продюсером, Уэсти должен начать с комиксов и мультипликации, а потом перейти к съемке клипов для альтернативных рок-групп. Оттуда, считала она, уже рукой подать до большого кино. Единственный недостаток этого плана – и Уэсти уже не раз ей на это указывал – заключался в том, что карьера продюсера его нисколько не интересовала. «Это ты хочешь, чтобы я стал знаменитым режиссером и снимал супермегаблок-бастеры», – говорил он.

«Но ведь у тебя талант!» – возражала Элис и топала ногой.

Этот жест характеризовал ее достаточно красноречиво. Элис происходила из среднего класса и была единственной дочерью пожилых родителей, которые были без ума от любых ее начинаний. Когда она решила брать уроки игры на фортепиано, они ни на секунду не усомнились, что из нее вырастет вторая Ванесса Мэй (с поправкой на инструмент), а композиторские потуги Элис ставили ее в представлениях родителей на одну доску с Джони Митчелл или на худой конец с К. Т. Тонстелл. Занималась она и живописью, совершенно искренне считая себя гениальной художницей, пока преподаватель в средней школе (платной) не открыл ей горькую правду. Некоторое время Элис училась в университете (по специальности «Киноведение и творческое письмо»), но бросила, и теперь все ее надежды были связаны с Уэсти.

Студия, собственно, принадлежала ей – Уэсти никогда бы не смог позволить себе столь высокую квартирную плату. Если точнее, то официальными владельцами квартиры были родители Элис, которые навещали дочь достаточно регулярно. Своего неодобрения ее выбором они не скрывали. Однажды Уэсти слышал, как мать спрашивает Элис: «Ты вполне уверена, дорогая?..» Шестым чувством он понял, что речь идет о нем, о бойфренде, – о тупом куске мяса, который ни на что больше не годен. На мгновение ему даже захотелось ворваться в комнату, где шел этот неприятный разговор, и объяснить этим снобам, что он – простой парень из шахтерского Файфа – никогда и ничего не получал на блюдечке с золотой каемочкой и что лишь собственные усилия и талант позволили ему чего-то добиться. Увы, Уэсти прекрасно знал, как воспримут эти слова ее родители-кретины.

Как-то он рассказал Элис о киношколе, которая открывалась в Эдинбурге. Даже учась на вечернем отделении, она могла бы узнать все о производстве фильмов и получить специальность продюсера. Элис была в восторге, но ее радость сразу померкла, когда в интернете она узнала, сколько это может стоить.

– Я думаю, мама и папа будут только рады возможности что-то для тебя сделать, – намекнул Уэсти, но Элис неожиданно разозлилась, обвинив его в том, будто он считает ее никчемной паразиткой, которая только и умеет, что тянуть деньги из родителей. Топнув на прощание ногой, она вылетела из студии, с такой силой захлопнув за собой дверь, что сохнущая на мольберте готовая картина свалилась на пол.

Уэсти нашел любимую на кухне и попытался успокоить с помощью объятий и нескольких чашек чая.

– Мне придется вкалывать еще лет десять, прежде чем я сумею собрать достаточно денег! – всхлипывала Элис.

– Я попробую что-нибудь, придумать, – туманно пообещал Уэсти. – Быть может, кто-то предложит хорошую цену за мои дипломные работы…

Увы, оба знали, что это весьма маловероятно и что продать что-либо Уэсти вряд ли удастся.

Какими бы талантливыми ни были сделанные им копии, в области настоящего искусства он по-прежнему оставался все той же «посредственностью с двумя минусами» – по крайней мере в глазах тех, кому предстояло решать его дальнейшую судьбу. Тот же ректор училища – старый профессор Гиссинг – относился к его новаторским идеям с нескрываемым скептицизмом. Однажды Уэсти «пробил» его по интернету и выяснил, что старый козел отложил кисть еще в семидесятых годах прошлого века. В последние три десятка лет этот субъект занимался только тем, что писал занудные статейки и читал скучные лекции, однако именно от таких, как он, зависело будущее Уэсти как художника. И это было чудовищно несправедливо! Уэсти готов был даже поверить в существование негласной установки, отказывавшей выходцам из низших сословий (сам он был сыном почтальона и продавщицы) в наличии любых творческих потенций.

Докурив косяк, Уэсти затолкал его в ближайшую пепельницу и, сложив руки на груди, пару раз прошелся по студии. В последнее время Элис заходила сюда все реже и реже, предпочитая кухню или спальню. Царящий в комнате беспорядок действовал ей на нервы, однако прибираться в студии она не спешила, боясь «спугнуть вдохновение». В подтверждение своих слов Элис рассказывала о поэте, с которым была знакома еще в годы учебы в университете. Однажды друзья, вместе с которыми он снимал квартиру, решили сделать ему сюрприз, устроив в его комнате генеральную уборку Поэт был застигнут врасплох; друзей он поблагодарил, однако впоследствии еще долгое время не мог написать ни строчки.

Уэсти немного поразмыслил над услышанным, потом спросил, насколько близко Элис была знакома с этим поэтом.

Слово за слово, дело кончилось очередной ссорой.

Резкий звонок в дверь заставил Уэсти вздрогнуть. Оказывается, он почти заснул, глядя в окно на проносящиеся по улице машины. Неплохо было бы лечь в постель, но вечером Элис непременно спросит, что он сделал за день…

Снова задребезжал звонок, и Уэсти задумался, кто бы это мог быть. Разве он кому-то должен?.. Или это родители Элис решили поговорить с ним втайне от дочери и, быть может, подкинуть ему деньжат, чтобы он как можно скорее исчез? А может, это потрясающий жестяной кружкой сборщик пожертвований или волонтер из статистического бюро, желающий задать ему несколько вопросов о его политических пристрастиях? Кто бы это ни был, Уэсти вовсе не желал, чтобы его постоянно отвлекали от дела. В конце концов, ему нужно работать – накладывать последние мазки… или шнырять по помойкам или лавкам старьевщиков в поисках недорогих позолоченных рам, чтобы вставить в них своих Стаббсов, Констеблей и Ребернов.

Он все же открыл дверь и увидел на пороге человека, от мнения которого зависело многое, если не все. Это было вовсе не привидение, а сам профессор Гиссинг, который к тому же вежливо извинился за поздний визит:

– …Я искал вас сначала в мастерских, потом у вашего выставочного стенда, но…

– Я предпочитаю работать ночью, поэтому большую часть своих картин я держу здесь, – объяснил Уэсти.

– Бледное лицо и красные глаза – это ведь следствие ночных бдений, я угадал? – Профессор улыбнулся. – Вы не возражаете, мистер Уэстуотер, если мы зайдем? Не волнуйтесь, мы не отнимем у вас много времени.

Гиссинг сказал «мы», потому что был не один. С ним было еще двое – профессор представил их просто как своих друзей, не называя имен. Их лица были Уэсти незнакомы. Торговцы картинами или коллекционеры пришли прицениться к его работам еще до начала дипломной выставки? Это было маловероятно, но Уэсти все же провел всю компанию в гостиную-студию. Здесь Гиссинг взял бразды правления в свои руки и жестом предложил всем садиться. Один из гостей попытался снять покрывающую софу простыню, но Уэсти поспешил его остановить.

– Я бы на вашем месте этого не делал, – быстро сказал он. – Я нашел этот диван на помо… на свалке. Там, на обивке, есть несколько любопытных пятен…

– Несомненно, от пива… – определил гость, потянув носом.

– И любопытных запахов, конечно…

Профессор тоже принюхался:

– Я чувствую не только пиво. Похоже, здесь пахнет старой доброй канабис сатива. Не так ли, мистер Уэстуотер?

– Виновен, ваша честь, – отозвался Уэсти. – Хороший косяк стимулирует работу творческих центров мозга.

Все трое гостей поочередно кивнули, и в гостиной воцарилась тишина. Уэсти первым нарушил молчание. Слегка откашлявшись, он сказал:

– Я бы предложил вам чаю, но у нас, к сожалению, кончилось молоко.

Гиссинг отмахнулся от его предложения. Потирая руки, он бросил быстрый взгляд на одного из своих друзей – хорошо одетого, сравнительно молодого мужчину. Уэсти дал бы ему лет тридцать пять, возможно – чуть больше.

– Мы пришли, мистер Уэстуотер, – произнес мужчина приятным баритоном, – чтобы предложить вам заработать на новый диван и на… на все остальное.

Безымянный гость так и не сел. Вместо этого он остановился у стены, разглядывая прислоненные к ней картины. Выговор у него был чисто городской, без всяких таких штучек, которые дает привилегированная частная школа, и Уэсти подумал, что парень, скорее всего, всю жизнь прожил в Эдинбурге.

– Вы хотите купить мою картину? – осторожно поинтересовался он. – Вот не думал, что профессор столь высокого мнения о моих талантах…

– Способности у вас, безусловно, есть, – отозвался Гиссинг с улыбкой. – Что касается моего мнения, то… Я могу устроить так, что курс вы закончите с отличием. Это означает, в частности, что после выпуска у вас появятся определенные преимущества.

– Сдается мне, ваше предложение очень похоже на… забыл, как это называется…

– Сделку с дьяволом?.. – подсказал профессор. – Ни в малейшей степени!

– Что вовсе не отменяет финансовых стимулов, – добавил незнакомец.

– В качестве ректора Художественного училища, – прогудел Гиссинг, – я позволил себе заглянуть в ваше личное дело, мистер Уэстуотер. Вы много раз подавали заявление на выплату вам стипендии и материальной помощи…

– И каждый раз получал отказ, – напомнил Уэсти.

– Вы, вероятно, много задолжали. Речь идет о десятках тысяч… Мы предлагаем вам шанс освободиться от долгов и начать все сначала, с чистого листа, так сказать…

– Что ж, я с удовольствием покажу вам мои работы.

– Я на них смотрю, мистер Уэстуотер, – сказал разговорчивый незнакомец. – И они мне нравятся.

– Зовите меня просто Уэсти и на «ты» – мне так привычнее.

– Хорошо, Уэсти. – Мужчина кивнул и взял в руки коня Стаббса. Шкура животного переливалась и играла, как только что очищенный каштан. – У тебя прекрасное чувство цвета. Кроме того, профессор сказал, что ты превосходный копиист, а у нас нет оснований ему не доверять. Дело, однако, в том, что мы не хотим приобретать готовые картины…

– Работа на заказ? – От нетерпения Уэсти заерзал на стуле, хотя многое ему было непонятно. И почему второй незнакомец все время молчит – только проверяет сообщения на своем мобильнике?

– Секретная работа, – поправил Гиссинг. – Никому ни слова, а главное – никаких вопросов!

Молодой мужчина повернулся к профессору.

– Мне кажется, – медленно сказал он, – Уэсти вовсе не глуп. Кое-что уже сейчас вызывает у него подозрения, и я его отлично понимаю. Мне кажется, нет никакого смысла скрывать от него наш… наш проект. В конце концов он все равно догадается… – Держа в руках Стаббса, мужчина сделал несколько шагов и остановился прямо напротив Уэсти, однако обращался он по-прежнему к Гиссингу. – Если мы хотим, чтобы Уэсти выполнил для нас эту важную работу, мы должны ему доверять. – Тут он улыбнулся молодому художнику. – Профессор говорил мне, что в тебе есть бунтарская жилка: ты любишь шокировать снобов и консерваторов от искусства. Это правда?

Не зная, какой ответ будет для него предпочтительнее, Уэсти лишь неопределенно пожал плечами. Второй мужчина неожиданно откашлялся, очевидно собираясь заговорить. Мобильник он убрал и теперь держал в руках использованный трафарет, который, очевидно, вытащил из-под софы.

– Я видел такие рисунки в городе, – проговорил он. Его выговор был несомненно эдинбургским – и, несомненно, аристократическим. Слова он произносил мягко и очень негромко, словно боясь, что его одернут.

Первый мужчина внимательно рассмотрел трафарет и улыбнулся еще шире:

– Хочешь быть вторым Бэнкси?

Второй мужчина покачал головой:

– В газетах была статья: полиция не прочь побеседовать с художником, который изготовил эти трафареты.

– Это и есть проявление того самого бунтарского духа, о котором я говорил. – Первый незнакомец снова повернулся к Уэсти. Он словно ждал, что художник что-нибудь скажет, и Уэсти не стал отмалчиваться.

– Так вы хотите, чтобы я скопировал для вас картину? – выпалил он.

– Не картину, а картины, – поправил Гиссинг. – Нам нужны копии шести работ из собрания Национальной галереи.

– И это надо сделать так, чтобы никто ничего не знал?! – воскликнул Уэсти, которому вдруг показалось, что все происходящее – просто навеянный косяком наркотический глюк. – Что же с ними стряслось? Должно быть, их украли, и администрация галереи не хочет, чтобы об этом стало известно?

– Я же говорил вам, что он умен. – Первый мужчина снова прислонил Стаббса к стенной панели. – Ну что ж, Уэсти, если ты действительно заинтересовался этой работой, давай съездим к профессору. Там ты своими глазами увидишь, что именно нам от тебя нужно…