Текст книги "Постное масло
(Рассказы)"

Автор книги: Ицик Кипнис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Ицик Кипнис
ПОСТНОЕ МАСЛО
Рассказы

Постное масло

У Мейерки не было отца, у него была только мать и старый дедушка.

Мейеркины мать и дедушка были очень бедны и у них никогда не было ничего вкусного. Раньше бывало мать на праздники покупала бутылочку постного или прованского масла. Она его жарила на сковороде, над огнем, иногда с луком, иногда без лука, и ели его с хлебом.

Мейка очень любил поджаренное масло. После каждого праздничного обеда он облизывал пальчики, пока наконец мать ему раз сказала, что некрасиво облизывать пальцы, и он должен был это оставить.

Однажды, когда мать и дедушка окончательно обеднели, наступил праздничный день, когда все затопили свои печки и из всех труб повалил дым. По улице носился запах жирных, вкусных кушаний. На дворе была весна. Мейерке прибежал с улицы. На душе у него было скверно.

– Не надо тереть нос, – говорит мать.

Тогда Мейка оставляет в покое нос и начинает тереть глаза.

– Нельзя тереть глаза! – сердится мать.

Тут уж Мейка не может больше сдерживаться и начинает реветь.

Он хочет, чтоб подали белые тарелки к столу…

– Куда годятся белые тарелки, когда не на что купить масла.

Мейка продолжает реветь. Ревет, ревет, чем дальше, тем сильней и во весь голос.

Тут отзывается дедушка из-за печки:

– Как ты полагаешь Брохе (так звали Мейкину маму), что делают, когда хотят иметь масло на весь год?

– Его покупают! – отзывается мать.

– Покупают? А мне кажется, что постное масло можно приготовить.

– Нет, нужно купить, – говорит мать.

– Нет, постное масло можно приготовить, – говорит дед.

Они спорят, а Мейерке тем временем перестает плакать и прислушивается.

– Вот увидишь, – говорит дед: – если мы с Мейеркой примемся за работу, у нас будет постное масло на весь год, и ребенок перестанет плакать и завидовать всем.

У Мейерки начинают блестеть глаза. Он уже не плачет, он только всхлипывает.

– Давай… давай, дедушка, делать на целый год постное масло… как это делать?.. Чем это делают?..

– Только не спешить, – говорит дедушка – возьми лопатку и пойдем со мной в сад.

На дворе весна. Земля, пригретая солнцем, начала подсыхать. От снега и воды уже не осталось никакого следа. Мейерке и другие мальчишки уже давно забросили башмаки и бегают босиком.

Придя в сад, дедушка сбрасывает свой длинный кафтан на плетень и начинает раскапывать грядки. Глядя на него, Мейка тоже сбрасывает свою курточку и начинает копать. Дедушка копает большой лопатой, а Мейка маленькой.

Во время работы Мейка вдруг задает деду вопрос:

– Дедушка, мы выкопаем яму из постного масла?

– Э, нет. Ям из постного масла не бывает. Надо посеять, тогда вырастет.

Дедушка взял немного табачных листьев и понес к соседу, а оттуда принес взамен немножко семян.

– Мы посадили подсолнухи, – говорит дедушка.

– А постное масло?

– Постное масло тоже, ты только не спеши.

Прокопали, посеяли, полили грядки водой.

Сперва появились маленькие листочки. Потом они стали побольше. Прошел месяц. Стебли начали расти и становиться все выше и крепче.

– Не мешает оторвать кой-где листочки, тогда сами подсолнухи будут больше.

– Так оторвать?

– Нет, так можно испортить, надо осторожно отщипнуть или отрезать острым ножом, снизу вверх. Да. И спроси соседку, возьмет ли она листья на корм для коровы, она нам сможет отплатить молоком.

Дни идут и сад цветет. Подсолнухи зацвели большими желтыми кругами. Они поворачивались всегда к солнцу. Где бы ни находилось солнце, туда они поворачивают свои круглые головки.

На некоторых стеблях вокруг большого подсолнуха вырастают маленькие и тоже поворачивают свои головки, всегда за большими, к солнцу. Так и цветут: большие подсолнухи и маленькие.

Однажды Мейерке подполз и провел рукой по цветку, – вдруг желтые фонарики, и Мейерке увидел белые еще не созревшие зернышки, покрытые желтыми пупырышками.

– Дедушка, зерна! – кричит Мейерка, – белые зерна!

– Хорошо, – говорит дедушка, – маленькие пупырышки ты можешь взять, а подсолнечники пускай остаются.

– Дедушка! – опять кричит Мейерке, – птицы клюют зерна, вот посмотри, в этом колесе они выклевали большой кусок.

– Они тоже хотят кушать, – говорит дед, – они и клюют. Надо только так сделать, чтоб и нам немного осталось. Пойди, Мейерке, принеси мой старый порванный кафтан, он висит в сенях, и посмотри, не завалялась ли где старая порванная шапка.

Дедушка связал две палки крест-накрест, всунул длинным концом в землю, надел рукава кафтана на обе палки, а на верхушку посадил шапку. И получился человек – пугало. Повеет ветерок и пугало завертится, а птички думают, что человек их гонит, и бросаются прочь.

Когда зерна созрели и подсолнухи опустили свои головки, Мейерке с дедушкой срезали их и разложили на крыше, чтоб они еще лучше подсохли.

После этого они разложили мешки на землю и вылущили семечки.

– А теперь мы будем сеять постное масло? – спрашивает Мейерке.

– Нет, – отвечает дедушка: – теперь мы будем приготовлять постное масло.

– Но, как же?

– Уж погоди, сам увидишь.

И вот дедушка взял большой мешок с семечками, дал Мейерке маленький, и они вместе отправились к сбивальщику масла. Маслобойня помещалась на большом дворе на краю города. Там собралось много телег. Мужики привозили семечки и семена из деревень.

– Шолем алейхем (здравствуйте), – говорит хозяин с засученными рукавами и жирными руками, – вы привезли сбивать масло?

– Да, – говорит дед, – привезли один мешок.

– Хорошо, сейчас.

Живо бросили семена под пресc и скоро пришла мать и принесла пустой бочонок. А через час они все шли домой с полным бочонком масла, в котором было добрых десять фунтов.

Всю зиму Мейеркина мать жарила и шкварила всякие вкусные кушанья на постном масле и Мейерке незачем было облизывать пальцы. Только иногда он, смеясь, обращался к матери:

– Ну, что скажешь, мама, постное масло покупают?

– Да, да, постное масло приготовляют, – говорит дедушка, очень довольный и улыбается.

Мама тоже улыбается.

А Мейерке не улыбается, а прыгает, как козленок.

– Масло не покупают! Масло приготовляют!

И скачет он так, что пыль столбом подымается.

Двоська

Кто знает, кто знает, как нашу коровушку зовут?

Ее зовут Двоська.

Родилась, прижилась у нас коровушка. Гинда сказала, чтобы ее назвали Хамкой, а я сказал – Двоськой. И вот Гиндины товарищи звали ее Хамкой, а мои товарищи звали ее Двоськой. Когда мать пошла звать шойхета[1]1
  У набожных евреев специальное лицо для убоя скота.


[Закрыть], чтобы отдать ему Двоську, я с Гиндой уже заранее обо всем сговорился.

Взяли Двоську, ввели в сарай, зарыли в сено и на ухо шепнули:

– Лежи смирно, Двоська, а не то будет плохо.

Мы только вышли из сарая, а уж идет шойхет в своем длинном засаленном лапсердаке.

Гинда и я, мы сердиты на шойхета, мы его видеть не можем, а мать на нас кричит.

Лежит Гинда на траве у сада и смотрит, что-то будет. Лежу я на траве, немного поодаль, и смотрю, что-то будет.

Приводит мать шойхета в сарай к нашей телке – глядит нету телки.

Тут уж мать знает – сорванцы куда-нибудь запрятали телку.

Идет мать ее искать, а шойхет садится возле забора на бревно и ждет.

Гинда говорит: – Надо его облить водой из насоса, так он живо уйдет отсюда.

А я говорю, – постой, я знаю лучшее средство: я его привяжу за «цицес»[2]2
  «Цицес» – священные нитки, прикрепленные к специальной одежде, которые носили в старину набожные евреи.


[Закрыть] к забору, веревок у меня в кармане достаточно.

Я крадусь за бревно, а Гинда идет к шойхету, занимать его разговором:

– Реб шойхет, есть у вас дома девочки?

– Есть.

– Какого возраста, такие как я?

– Такие.

– Как зовут старшую?

– Старшую зовут Цирл.

– Как зовут младшую?

– Младшую зовут Мирл.

– Почему они не приходят ко мне поиграть?

– Я им скажу, и они…

Тем временем я перевязал и затянул покрепче «цицес» к веревочке и веревочку к забору, а мать уж ведет Двоську из сарая.

– Вот бесы, – говорит она, – засунули телку в сено, ведь так и задохнуться может бессловесное животное, – кричит мать.

– А резать бессловесное животное разве можно? – говорит Гинда и начинает реветь.

А я говорю:

– Двоську никто не зарежет!

– Глупые дети! – говорит мать. – Идемте, реб шойхет.

Шойхет подымается с места и… трах через бревно, только ножки в воздухе замелькали.

Мать бежит спасать шойхета, а я с Гиндой к Двоське; отвязали веревку и «катай» с Двоськой по улице, к маленькой тюрьме, а оттуда прямо в поле. Двоська прыгает, а мы за ней.

Я обхватил Двоськину шею своим ремнем и остановился. Мы немножко отдохнули, Гинда и говорит:

– Куда мы пойдем?

– Домой?

– Мать будет ругаться.

– К Двойре?

– К Двойре неловко.

И мы остаемся в поле. Поле нам знакомо, мы тут когда-то собирали дикие груши.

Наступила ночь. Стало темно. Гинда говорит:

– Ты не боишься?

– Я не боюсь, а ты?

– Я тоже нет.

Двоська тихонько замычала. Мы хотим, чтоб она молчала, а она опять замычала. Вдруг мы слышим «Хаська» наша мычит (наша красная корова мычит грубым голосом, а Хаська с писком, как трубный звук в день Нового Года). Двоська мычит, а Хаська отзывается. И что же мы видим? Хаська наша бежит, выставив рога, ни жива, ни мертва и прямо на нас. Голодная Двоська кинулась к ней сосать, а нам стало веселей. Мы привязали веревочку к дереву, сами стали под дерево, а ночь идет и идет.

– Тут нет волков? – спрашивает Гинда.

(Я не знаю есть ли тут волки.)

– Нет, – говорю я.

– Ты хочешь кушать?

– Нет. А ты?

– А я-таки хочу.

Гинда умеет доить коров. Красная корова брыкается, а Хаська нет. Но во что доить?

У меня есть маленькая жестяная мисочка, совсем маленькая.

Гинда глядит, глядит на нее и все-таки начинает доить. Темно. Одно только дерево возле нас. Надоили мы полную мисочку молока. Гинда говорит: «пей ты». Я говорю: «пей ты». Мы говорим шепотом. Я пью капельку и Гинда пьет капельку, Гинда хочет рассмеяться, но она сдерживается, она боится громко смеяться. Еще надоили мисочку молока, молоко теплое, и мы пьем.

– Ты хочешь спать? – спрашивает Гинда шепотом.

– Нет, а ты?

– Я тоже не хочу.

Мы стоим прислонившись к дереву.

Мне снится: воры ходят вокруг, носят мешки в руках и хотят нас потащить на чердак. Мы держимся за ножки стола и не хотим их отпустить, а воры бегают вокруг, зовут своих товарищей и кричат нам:

– Идемте в тюрьму!

– Только в тюрьму вы пойдете!

– Вы испугали шойхета, обе девочки его померли, идемте в тюрьму!

Мы просыпаемся, на дворе уже день, мы стоим под деревом, кругом поле. Мать, отец и сосед Ноте стоят возле нас. Мама и смеется и плачет, а мы боимся, что сейчас нам влетит.

– Домой, сорванцы! – говорит отец, а мама и плачет и смеется.

– Ты понимаешь, какова наша «красавица?» – говорит она (мать зовет «Хаську» – «красавицей»).

И мы все идем домой. Гинда ведет Двоську за веревочку. Хаська уже опоздала в стадо. Все соседи выходят нам навстречу. Как мне и Гинде неловко перед ними! А я думаю, как у нас теперь дома, когда я и Гинда не ночевали там? Гинда говорит, что все так, как было. Пожалуй у нас никто в постели и не спал, только кошку мы нашли в ней.

А шойхет к нам больше не пришел.

Двоська уже большая, ей уже год.

– Летом – говорит отец – Двоська пойдет уже с пастухом пастись в лес, на все лето. Мы поедем туда на нашей собственной телеге и будем там ночевать. Рано утром пойдем искать грибы, а днем будем собирать ягоды. Мы навестим Двоську и привезем целую телегу ягод домой.

Мои товарищи тоже поедут. Я хочу упросить отца, и если он позволит, мы все поедем, а обратно пойдем пешком, так как телега будет полна корзинок с ягодами.