Текст книги "Барышни и крестьянки (СИ)"

Автор книги: И. Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Маша.

Среди многих историй Александра Павловича старожилам долго был памятен случай с однодворкой Машей Беднаго. Старинный дворянский род Беднаго обладал когда-то большими поместьями и, даже, был занесен в Бархатную книгу. Но отец Маши, промотав в карты все движимое и недвижимое имущество, застрелился и оставил дочь в нищете. По этой причине, Маша не закончила пансион, однако, выйдя из него до срока, сносно владела французским и играла на фортепьянах.

Ныне Маша и ее престарелая тетушка владели пятью душами крепостных при двадцати десятинах земли, которую сдавали в аренду. Их хозяйство нынешний экономист назвал бы натуральным. Доходов едва хватало для уплаты податей. В нашей Тамбовской губернии многие однодворцы питались и одевались гораздо хуже дворовых людей господина Иртеньева. Такие мелкотравчатые дворяне бедовали, часто становились приживалами у богатых помещиков, но в службу не шли – по непригодности к оной или по лености, Бог знает.

В летнюю пору на столе у Маши с тетушкой была лесная ягода, грибы, овощи с собственного огорода и яблоки. Большую часть года они питались постной кашей и тюрей из хлеба, редьки и кваса. Таким образом, пища была самая крестьянская. Но лук и чеснок Маша не потребляла, ни в каких видах, поскольку они дурно ведут себя (после них оставался запах).

Столь же крестьянскими были их одеяния. Тетушка ходила зимой и летом в салопе, а Маша вместо кринолинов носила вполне крестьянский сарафан без всякого нижнего убранства, которое сейчас называют бельем. За отсутствием французской косметики она мыла руки огуречным рассолом, а летом прикладывала к щекам ломтики того же огурца. По этой причине, или по какой другой, но сочно-грудастая Маша в свои семнадцать лет имела вид цветущий и румянец не сходил с ее щечек, не в пример городским тощим барышням. Глядя на нее, старая кухарка Акулька говаривала:

– Пава ты наша, краса-красочка всем хороша, и грудки торчком и задок круглится – прямо невеста!

По молодому легкомыслию Маша не обращала внимания на эти слова кухарки, а тетушка вздыхала. При полном отсутствии приданого Маше светило остаться старой девушкой.

Так и жили они, тихо и незаметно. Об Александре Павловиче Иртеньеве они слыхали, но близко никогда не видели, хотя земли их соприкасались.

По бедности их стола, Маша в летнюю пору почти ежедневно ходила в лес по грибы и ягоды. Случайно она забрела на земли Иртеньева, где и столкнулась носом к носу с Александром Павловичем. Он в сопровождении Пахома верхом объезжал лесные дачи, проверяя нет ли воровских порубок. Машу в сарафане, с волосами, заплетенными в одну косу, с пестрой лентой Иртеньев принял за крестьянку.

– Кто такая? Из какого села или хутора? – грозно спросил он.

Маша оробела при виде возвышавшегося над ней всадника: за Иртеньевым шла слава самодура, который ни Бога, ни черта не боится. Акромя того, ей было стыдно, что она предстала перед богатым соседом в крестьянском платье. Моим современникам, испорченным идеями народников, трудно представить, каким оскорблением для дворянина тех лет было сравнение его по обличью с мужиками! Потому она ответила, не раскрывая своего благородного происхождения:

– Маша, с хутора Дубки.

По сему Александр Павлович заключил, что перед ним крестьянская девка мелкопоместных соседей, которая возмутительным образом забралась в его лес брать ягоды. Мгновенно он воспалился гневом и приказал Пахому:

– Гони ее в усадьбу, в баню. Да передай солдату, приготовил бы достаточно розг. Я следом буду.

Пахом ухватил Машу за косу, подхлеснул ее плеткой по ногам и легкой рысью направил коня в усадьбу. Маша бежала за ним задыхаясь. Благо, господский двор Иртеньева был не далеко, и подгоняемая Пахомом Маша из последних сил смогла добежать до заднего двора, где и находилась пресловутая баня.

По случаю хорошей погоды солдат порол очередных крестьянок не в самой бане, а вытащил скамью во двор. В тот день под экзекуцию попали две деревенские молодухи за невыполненный урок тканого полотна. Наказание было назначено жестокое – три четверика солонушек одним прутом. Выдержать такое наказание в один присест было затруднительно даже для неоднократно поротых крестьянок. Потому семьдесят пять соленых розг давали с перерывами, в три порции, а пока получившая порцию молодка отдыхала, пороли вторую.

По причине длительности порки, солдат призвал себе на помощь барского кучера Миняя. Сейчас они оба отдыхали от трудов, сидя на скамье и покуривая трубочки. В первые две порции молодки кричали под розгами достаточно громко, но не жалобно, поскольку барин при экзекуции не присутствовал и не было надежды получит из его рук медовый пряник. Сейчас поротые молодухи стояли в натуральном виде лицом к стене бани и заложив руки за голову. Последнего потребовал Прошка, который опять явился лицезреть афедроны. Сей лакей-эстет сидел на скамье вместе с экзекуторами, но не курил, а весь отдавался созерцанию поротых задниц крестьянок (да простит мне читатель грубое народное выражение!).

Поротые молодухи стояли в натуральном виде лицом к стене бани.

Такая картина предстала взору Маши и привела ее в еще больший ужас. Отставной солдат поднялся со скамейки и обошел вокруг Машу с видом оценщика на конской ярмарке.

– Что, сильно провинилась Красочка? – спросил он.

– Хороша кобылка. Мы ее сейчас прутиком, прутиком – мечтательно отозвался кучер Миняй.

– Не замай! Барин приказал его дождаться – осадил их Пахом, спрыгивая с лошади, и пояснил – поймали дворовую из Дубков. В нашем лесу ягоду брала.

Все так же держа Машу за косу он подвел ее к баньке и усадил на завалинку рядом молодухами, ожидавшими третьей порции. При виде голых молодух с исполосованной задней частью у Маши язык окончательно примерз от страха и она в дальнейшем так и не смогла слова молвить, открыть Александру Павловичу свое благородное состояние. Она только крепче прижимала к груди злополучную корзинку с ягодой.

Тут и подъехал сам барин. Миняй и солдат вскочили, причем последний даже сделал артикул розгой, как палашом: «на каррраул»! Солдат не даром был суворовской выучки и ходил с генералиссимусом в походы. Был отставной служилый совсем не стар, только хромал на ногу, которую достал в бою турецкий ятаган.

Иртеньев бросил поводья Миняю и спрыгнул с лошади. Внимательно осмотрел поротые зады и спины крестьянок и повел бровью:

– Пошли вон, подлые. А эту за предерзостное воровство ягод в моем лесу выпороть в две руки двумя четвериками и в один прут.

И, обратясь к лакею, приказал:

– Прошка, кресло.

Лакей бегом вынес из бани кресло и поставил его в головах скамьи, но немного сбоку, чтобы барин без помех наблюдал наказуемую, которую с двух сторон должны высечь солдат и Миняй. Помертвевшая Маша с ужасом думала, что ее, дворянку сейчас высекут, что она должна будет обнажиться в присутствии соседа и его мужиков.

– Ну, Красочка, давай заголяйся, да приляг на скамеечку, барин ждет – весело сказал солдат выбирая из бадейки прут по руке.

Маша ухватилась руками за подол сарафана, но не имела сил снять его. Миняй только сопел, выбирая прут, а солдат погладил бритое лицо и спросил ее:

– Аль помочь разоблакаться?

Медленно, как во сне, Маша сняла сарафан, белую рубашку и предстала перед своими мучителями нагой. Потом легла ничком на лавку и спрятала лицо в ладонях.

– А девка то не поротая: и кожа на задочке чистая, и лежит неправильно – заключил солдат.

К такому выводу он пришел потому, что Маша не догадалась плотно сдвинуть бедра и локтями не прикрыла груди от жалящих ударов розги. По сему поводу солдат почел должным дать Маше полезное наставление:

– Как тебя пороть начнем ты рот сразу пошире раскрывай, и кричи не жалей голоса! В этом деле стыдиться нечего: кричи во всю мочь, до хрипа, пока воздуху хватит! Голосок у тебя верно звонкий, певучий… Так ты не стыдись, дай волю голосу! И еще, задок у тебя тугой, не тискай ты его… не жмись сильно задом – не так больно будет. Ну, Господи благослови!

Ишь, как ножками дергает! Знатно повизгивает девка голозадая!

Маша на скамье заранее напряглась струной, и тут же в ее зад влипли сразу два прута. Девица отчаянно ударила задом и протяжно закричала:

– Бо-о-ольно!!!!

– Ничо… Ничо… – приговаривал солдат, снова и снова взмахивая розгой – Ух, поет-то как! Ишь, как ножками вовсю дергает! Знатно повизгивает девка голозадая!

Второй удар пришелся выше первого, прямо по центру ее ягодиц. От боли у нее перехватило дыхание. Третий был гораздо сильнее и немного раньше, чем она ожидала. Маша подбросила зад и чуть было не схватилась за него руками. Розга попала прямо посередине между отпечатками двух первых ударов, и вместе с болью в новой полосе ожила боль в двух старых линиях. Слезы потекли по лицу девушки. Такого раньше она не могла представить в самых страшных кошмарах.

Очередной удар пришелся низко – между нижней частью ягодиц и верхней частью бедер. Это было ужасно! «Боже, как больно! – думала Маша – Мое тело, наверное, просекли до костей и вся скамья залита кровью, теперь я умру под розгами».

Солдат и Миняй старались от души, умело продергивая прутья при ударе и вместе с бисеринками крови выхлестывая из несчастной девушки полные боли вскрики. Розги немилосердно жгли машин задочек.

Розги немилосердно жгли задочек Маши.

– Вот теперь по самому низу, где длинные-то и начинаются… – бормотал солдат, которому его обязанность пороть девок доставляла истинное наслаждение – Ишь, как ножками ладными играет, и вправду Красочка! А вот тебе и по круглым!

И врезал прутом по самому низу девичьего задочка. Солдат считал свою экзекуторскую деятельность службой, которую исполнял ревностно. Служба службой, но круглая попочка Маши так проминалась под розгой, так жалобно сжимались ее половинки в ожидании следующего удара, что солдат только крякал «эх, ты гладкая»!

Под крики Маши порка в две руки шла быстро. Маша даже удивилась, выдержав без перерыва пятьдесят розог. Она не сразу поверила в конец своих мучений, когда услышала:

– Все, вставай, девка, благодари барина за науку, да не шали больше.

Встала Маша с трудом, пошатнулась, но солдат, словно невзначай, подхватил под красивые груди. А Маша не замечала этого, она отирала рукой слипшиеся от горячих слез ресницы.

«Экая краля ладная» думал отставник, совсем не избегавший девичьих прелестей. И то сказать, солдат жил бобылем, но был мужчина видный. Постоянно перед ним крутились девки и бабы во всех видах, и передом и задом поворачивались. Так уж испокон веку повелось девок и баб стегать голышом. И пользовался он этим – чего греха таить! Иной девке за ласку, за сладкие поцелуи мог и послабление дать. Надо только с умом сечь ее.

Но солдат всегда солдат – он и щи из топора сварит и шилом побреется. Потому может даже на глазах у барина девку постегать мягко да ласково.

Видимо рыдания Маши смягчили гнев Александра Павловича, который милостиво приказал:

– Отведите ее в девичью, накормите, а поутру с попутной телегой отправьте в Дубки. Одновременно Иртеньев послал верхового казачка в Дубки сказать тамошней хозяйке, что ихнюю девку Машку высекли за непорядок, но завтра поутру она будет обратно. Глупый казачок, не слезая с коня, прокричал тетушке эти слова и погнал домой. Поскольку Маша опаздывала к обеденной тюре, тетушка уже волновалась, а тут такое известие – Машу высекли! Как?! Господи, за что! Всю ночь тетушка не спала и рыдала, а по утру следующий в город обоз Иртеньева высадил в Дубках Машу.

Были слезы, объятия, были моления к Господу, чтобы послал злому соседу всякие кары. Но господину Иртеньеву было мало дела до проклятий, которые мелкотравчатые соседи посылали ему.

Не все рассказала Маша своей тетушке. После порки Машу отвели в девичью, где сердобольные девки умыли ее и накормили. Когда к трапезе собралась и мужская и женская дворня, Маша увидела своих экзекуторов. При крайнем ее смущении, ни Миняй, ни отставной служилый ни словом, ни взглядом не напомнили девушке об ее позоре. Эка неведаль – дворовую девку посекли маленько!

Ужин был удивительно обильный и вкусный. На стол подали наваристые щи с мясом, по одной чашке на пятерых едоков. Маша деликатно сидела на поротом задочке и запускала ложку в щи в очеред с остальными. Потом старший стукнул ложкой:

– Таскай со всеми.

И все принялись за мясо, которого она не пробовала давно. За щами последовала каша с конопляным маслом и остатки пирога с барского стола. Много лет полуголодная Маша не получала такого удовольствия от трапезы. С обильного барского стола многие лакомые куски попадали дворне, потому барская девичья славилась гладкими телесами. Так что доставшееся ей угощение показались Маше достойным царского стола. Солдат, который выделялся бритым лицом среди бородатых мужиков, подсел к Маше и потихоньку от остальных гладил ее бедро.

После ужина Маша притулилась в уголке широких нар, на которых спали девушки. Но служилый и тут подсел к ней, погладил по спинке и положил руки на ее пышные груди. Пережившая в этот день столько унижения, Маша не имела сил противиться, да и прикосновения солдатских рук к ее телу были не столь уж неприятны.

Будучи не крепостным, а вольным мещанином служилый мечтал жениться и зажить своим домом. И эта девка запала ему в душу и роскошными телесами, и тем, как покорно она сейчас принимала его незамысловатые ласки.

– Ты не противься, Красочка – шептал солдат – а в другой раз, как попадешь на скамеечку под розги, я тебя пожалею, полегче пороть буду…

И Бог знает, чем все это кончилось бы, но одернула солдата степенная ключница:

– Ты, солдат, незамай девку. Назавтра ее велено в сохранности в Дубки доставить.

История эта нечаянно открылась. В поместье к Александру Павловичу пожаловал уездный предводитель дворянства и заседатель мирового суда господин Шабашкин. Сей представитель крапивного семени никогда не решился бы в одиночку заявиться в поместье Иртеньева, но под крылом предводителя дворянства осмелел. К своему несказанному удивлению Александр Павлович узнал, что он по неведению посек благородную девицу, дворянку. За обильным угощением с французским вином было решено, что случившегося обратно не вернуть. Потому в Дубки однодворкам Беднаго был послан сотенный билет и мануфактуры на приличное платье и нижнее убранство. И по сему, было решено считать вопрос решенным.

Однако, соседи, такие же мелкотравчатые, избегали Машу, продолжая видеть в ней особу, высеченную мужиками. Да и тетушка Маши от той истории занедужила и в скором времени скончалась. Житье Маши стало совсем убогим, чтобы не сказать голодным… Оставшись совсем одна Маша затосковала. Целыми днями она бродила вокруг хутора и чего-то ждала. Право, сама не знала, чего ждала. Но почему-то ей вспоминались постоянно наваристые щи с мясом и такая вкусная гречневая каша в дворне Иртеньева. Как говорится в народе «только черта помяни и он тут как тут». Золотой осенней порой Маша встретилась со своим обидчиком в полях. Александр Павлович ехал в коляске в сопровождении все того же конного Пахома. Заметив Машу, он вышел из коляски и заговорил с ней первым. Справившись о здоровье и соболезнуя по поводу кончины тетеньки повинился еще раз за свой поступок. На что Маша печаловалась на свою скудную, одинокую жизнь и неожиданно сказала:

– Александр Павлович, возьмите меня в свою дворню, а то мне жить совершенно нечем. Господин Иртеньев не вдруг нашелся, будучи удивлен ее словам и даже растроган слезами, которые стояли в глазах Маши. Никогда не терялся прапорщик Иртеньев: ни турок, ни губернатора не боялся, австрийским пулям не кланялся, а тут…

– Как же так, Мария Антоновна? Ведь дворовую и в услужение послать и посечь можно…

– Ну и посеките меня из своих рук и определите в девичью, а то я совсем погибаю в нищете.

– Бог с вами, да серьезно ли вы говорите, Мария Антоновна? Не передумаете ли Вы завтра? Не минутное ли отчаяние говорит в Вас? Коли я посеку Вас из своих рук, как секу крепостных девок, то навеки из воли моей не выйдете, приживалкой станете.

– Лучше приживалкой быть, чем с голоду помирать – твердо ответила Маша.

– Тогда, с Богом, садитесь в коляску.

Перекрестилась Маша и села в коляску к своему барину, поехала в новую жизнь – сытую, но бесправную. Миняй свое дело знал, хлестнул кнутом по лошадям и погнал в усадьбу, к той самой баньке. А Маша внутренне сжалась, ожидая новой порки. Больно ли посечет ее Александр Павлович?

А барин даже подал ей руку при выходе из коляски. И так же за руку повел в прируб бани, где стояла грозная скамья. С робостью переступила порог Маша, посмотрела на Александра Павловича:

– Мне уже раздеваться?

– Ложись на скамейку, как есть – перешел с «Вы» на «ты» ее новый повелитель и вынул из бадейки толстый пук розг.

Ложась на скамейку в сарафане Маша подумала: «он наверное меня по одежде сечь будет». Правда, на скамейке видны только спина и задик да еще ляжки, но все равно стыдно! Предвкушение наказания было страшнее самой порки! По всему Машиному телу прокатилось волнительное, острое жжение – что с ней происходило, и сама понять не могла.

– Ну, раба Божия, если не передумала, то принимай розги келейно и из моих рук.

Александр Павлович кончил перебирать розги, подошел к Маше и неожиданно задрал подол сарафана высоко ей на спину. Так высоко, что открылись не только неприличные места девичьего тела, но и почти вся спина. Маша поймала себя на мысли, что она, молодая девица, лежит заголенная перед мужчиной, беззащитная и подставляет свое тело под боль стегающей розги. Некоторое время, показавшееся Маше вечностью, Александр Павлович смотрел на нее, распростертую на скамейке. А потом огладил рукой ее от поясницы до тугих ляжек, задержался на самом неприличном месте и похлопал обе половинки. Стыд какой!

Маша истошно визжала, глотала слёзы, но покорно принимала порку…,

Про себя он уже решил, что высечет ее сурово, чтобы новая приживалка и не помышляла о непокорности. С этим замахнулся и резко опустил ивовый прут на девичий зад. Маша почувствовала БОЛЬ. Боль началась в том месте, куда попала розга и затем опустилась вниз по телу. Казалось, весь зад горел, сильнее и сильнее.

– Ааааа…

Барин перечёркивал попу новыми рубцами, нанося удары наискось. Скоро задочек Маши покрылся рядами красных полосок. Маша истошно визжала, но ей и в голову не приходило попытаться закрыть задик руками или уклониться от ударов. И, глотая слёзы, она покорно принимала порку…

Двадцать два… двадцать три…

Александр Павлович сек Машу не спеша, наносил удары под разными углами, иногда даже вдоль ягодиц и периодически менял розги.

Сорок восемь… Пятьдесят…

Вот и все. Сарафан целомудренно прикрыл задочек и ляжки посеченные кусачей розгой…

– Вставай, Маша. В барском доме тебе будет комната. Сего дня потрапезуешь в девичьей, они тебе и платье приличное сошьют. А завтра утром к моему столу приходи.

Так началась ее новая жизнь. Было у Маши и затрапезное платье на всякий день, и выходное для церкви, и нижнее белье, включая чулочки и панталончики. И столовалась она сытно – дай бог каждому! Но в первый же день за завтраком у Александра Павловича ей пришлось пережить новое унижение.

Когда Маша утром вошла в трапезную, Иртеньев только что сел за стол и готовился выпить рюмку рябиновки, поднесенную расторопной Танькой. Агашка-Натали звякала чашками около самовара. На робкий поклон Маши Александр Павлович, который прибывал в добром духе, поманил ее к себе.

– Доброе утро Машка. Как спалось: на животе или на спинке? Покажи мне, как заживает, красные полосочки или уже синие…

Сгорая от стыда, Маша повернулась спиной и высоко подняла подол платья.

– Э, нет. Ты панталончики развяжи – без этого полосочек не видно.

Пришлось Маше развязать бант и, опустив заднюю часть панталончиков, обнажить свои округлости с рубцами от розги и засохшими капельками крови. Стояла она, опустив голову – какой позор, и это в присутствии крепостных девок Таньки и Агашки! Вид ее ягодичек развеселил Александра Павловича, который погладил Машины округлости и милостиво разрешил:

– Приведи платье в порядок, бесстыдница.

И хотя Маша завтракала за столом рука об руку с барином, но Танька и Агашка-Натали поняли, что они ровня новой барской барышне. А после обеда Маша читала барину французский роман (Иртеньев вполне разумел по бусурмански, но сам ленился читать). Танька же стояла рядом с их повелителем, держа на подносе графинчик рябиновой настойки.

Дождливая поздняя осень опять привела Александра Павловича в состоянии меланхолии. В усадьбе унылая тишина. Даже приход бродячего торгаша офени или барышника цыгана был бы желанным развлечением. Но и они не появлялись. Потому с утра барин садился играть в карты. И не в благородный штос, а в простонародного «дурачка», в котором компанию ему составляли все три пассии. Условия были заранее оговорены: обыгравшая всех должна отправляться вечером в постель барина. В первый же день неожиданно для себя всех обыграла Маша. И это несмотря на старание ревнивой Таньки, желавшей погреть постельку Александру Павловичу.

В опочивальне Машенька, как могла, старалась оттянуть свой час роковой – подобно многим пансионным барышням, она была склонна к высокому стилю. При свете многих канделябров она обнажилась, но все не решалась лечь на постель, а потому попросила разрешения помолиться. Лицезрение нагой девицы, стоящей на коленях перед иконами, доставило нашему герою неземное наслаждение. И он не торопил Машу. Право слово, и Вы, мой читатель, залюбовались бы ее круглым задочком, тонкой талией, узкой спинкой. А грудочка, которая стыдливо выглядывала из под руки, поднятой в крестном знамении! Нет, никакие немки или там французские мамзели не сравнятся телесами с русской девицей!

Но все на свете имеет конец. И после долгой молитвы Машенька легла на постель, где ее телеса попали в сладострастные руки барина. Александр Павлович бывал за границей, с мамзелями разных народов дело имел. А потому, долго играл со своей приживалкой в новомодные игры. То ставил ее на четвереньки и гладил высоко поднятый задочек, то забавлялся сосочками. Приникал к ним губами, а потом рассуждал, как их будет сосать будущий ребеночек. Машенька сгорала от смущения, поскольку все относящееся к беременности и кормлению считалось у барышень темой постыдной. И, наконец, как вершина унижения, его рука проникла в самое стыдное место, которое нельзя трогать, а можно только подмывать от месячной крови.

Стыд то какой!

И вот, уже лежит она под Александром Павловичем. И ножки ее так широко раздвинуты и коленки зачем-то разведены. И что-то горячие прижалось к ее телу ТАМ. И… больно-о-о! Громко кричала Машенька под своим барином и тем доставила ему дополнительное удовольствие. Любили господа того царствования невинных девок портить! Впрочем, и в другие царствования эта страсть у них сохранялась.

Так и стала дворянка Маша Беднаго приживалкой, наложницей, да, что там говорить, почти рабой помещика Александра Павловича Иртеньева.

Барин укладывал их на полу в предбаннике и располагался на этом ковре отдыхать с рюмкой рябиновой настойки.

Всю позднюю осень и глухое предзимье развлекался Александр Павлович со своим гаремом. В сопровождении барских барышень и наиболее толстых крепостных девок он парился в бане, лениво обозревая множество голых задочков и привлекательных титей. Выбирал себе на ночь. Иногда укладывал крепостных девок на полу предбанника и располагался на этом ковре отдыхать с рюмкой рябиновой настойки.

Вечерами барышни развлекали своего повелителя «живыми картинами из греческой жизни», в которых три пассии изображали греческих богинь. Машенька, которая читала французские книжки, выступала и в роли сочинителя, и персонажем самой картины. Задрапированные простынями – толи на греческий, толи на римский манер – три новоявленные актерки разыгрывали свой спектакль. В ходе оного, из под драпировок так нескромно и соблазнительно мелькали девичьи телеса! В качестве же амурчиков в живых картинах участвовали совсем молодые девочки, у которых еще не выросли тити и аппетитные задочки.

Для подобных развлечений в скором времени была построена на усадьбе «театральная изба» со многими комнатами. В самой большой из них и разыгрывалось действо, а в остальных с удобством поселились все три пассии и девочки-амурчики. В большой зале, кроме того, стояла для острастки скамья, чтобы иметь возможность пороть нерадивых актерок. Присутствие этого предмета очень способствовало тому, что роли всегда были выучены «на зубок».

Младые амурчики (вернее их почти мальчишеские телеса) наводили Александра Павловича на совсем уже безбожные мысли. Еще недорослем во время обучения в Шляхетском корпусе слышал он, что герои древних греков вместо женщин часто любили мальчиков и считали такую страсть романтической. Сам великий Александр Македонский пировал в окружении не только гулящих гетер, но и гетейров-юношей. И просвещенные римляне утешали любовный пыл афедрончиками мальчиков и не стеснялись повествовать об этом в своих книгах. Мысли, конечно, греховные. Если рассказать их на исповеди, то священника местной церкви отец Никодим непременно великую епитимию наложит. Но каяться в столь грешных мыслях наш герой не собирался. Платоническая любовь, придуманная Жуковским, в ту пору еще не захватила дворянство. В моде была любовь плотская, жадная до женского естества и не стесненная канонами христианства. Во время представления «картин из греческой жизни» Александр Павлович внимательно разглядывал голые афедрончики девочек-подростков, прикидывал, как бы это красиво совершить забаву грешного действа. И то сказать, все три пассии начали барину приедаться, он заскучал, ему захотелось чего-то новенького, остренького.

Среди пятерых амурчиков была девочка Глашка – постарше остальных, не по возрасту высокая, с наметившимися грудочками, но со вполне мальчишеским задом. Вот ее и наметил барин на роль Гермафродита. В минуты романтического настроения подумывал он даже о садомском использовании привлекательного задочка Глашки.

Забавляясь с нагими античными персонами, Александр Павлович обдумывал и ближайшие дела. Ушлая Танька исхитрилась-таки забрюхатеть и он вознамерился устроить судьбу будущего дитяти. «Нужно будет вызвать отца Никодима, чтобы он задним числом вписал в церковную книзу запись о венчании дочери кузница Таньки с умершим на днях шляхтичем Пшебышевским. Оный шляхтич был взят в плен при подавлении польского восстания еще при матушке Екатерине Великой. Проживал он в деревеньке Гореловке, зарабатывая на хлеб рисованием парсун для окрестных помещиков. Таким образом, вновь рожденное дитя будет шляхетского рода. А для его воспитания надо выделить Таньке некоторый капитал».

Сей мудрый ход не был оригинальной выдумкой Александра Павловича. Многие дворяне обеспечивали будущее своих бастардов через оформление фиктивных браков их матерей. Признаться, Танька нашему герою изрядно надоела, и он подумывал выдать ее замуж за какого-нибудь мелкого чиновника, который польстился бы на солидное приданое.

Ну, а барские барышни и нагие амурчики из крепостных девчонок еще послужат утехой барину Иртеньеву.