Текст книги "Свет в заброшенном доме"

Автор книги: Худайберды Тухтабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

В некотором царстве, некотором государстве…

Когда кончились вечерние игры во дворе, Самовар, Карабай и я опять пошли к Марии Павловне. Нам всё ещё хотелось сообщить ей о моём успехе, получить что-нибудь вкусненькое за приятную весть. В домике директора горела лампа. Сразу войти мы не решились. Подкрались к окну, заглянули внутрь.

На кровати лежит Рабия, прижимая к груди куклу с блестящим лбом. Верхом на деревянном коне сидит Аман. Он схватился за блестящую спинку кровати, подпрыгивает на месте, точно несётся вскачь. Мария Павловна расчёсывает волосы громадным гребешком. Рабия и Аман пристают к ней с просьбой рассказать сказку.

– Уснёте, если расскажу?

– Уснём, – пообещали дети.

– В некотором царстве, в некотором государстве, в городе Коканде, – начала рассказывать Мария Павловна, – жил-был воробей…

– Воробей, воробей, кого хочешь, того бей!.. – запрыгал Аман.

– Только не мешай мне, Аман, а то забуду сказку. Так вот, ковырялся однажды тот воробей в куче мусора и нашёл семя хлопка. Подхватил и полетел к дехканину. Прилетел и чирикает:

 
Посей семечко скорей,
Дехканин, посей.
Не посеешь – дом сожгу,
Тебя по миру пущу.
 

Испугался дехканин, посеял семя в землю. Вырос из него большущий куст, на дерево похожий, и на нём видимо-невидимо кураков[37]37
  Курак – нераскрывшаяся коробочка хлопка.


[Закрыть]. А вскоре и хлопок созрел, забелел на кусте. Опять прилетел воробушек, чирикает:

 
Собирай собирай
Поскорей мой урожай.
Не то дом твой подожгу,
Тебя по миру пущу.
 

Испугался дехканин, собрал урожай. Взял воробей хлопок, полетел к старухе. Прилетел, чирикает:

 
Чеши вату и взбивай,
Скорей пряжу мне давай.
Или я твой дом сожгу,
Тебя по миру пущу.
 

Подхватил воробей пряжу, полетел к мастеру. Прилетел, говорит:

 
Сшей мне тюбетейку,
Буду ждать недельку.
Не сошьёшь – дом подожгу,
Тебя по миру пущу.
 

Испугался мастер, сшил воробью тюбетейку, узорами украсил. Надел воробушек тюбетейку на голову, полетел во дворец падишаха. Прилетел в царский сад, прыгает с ветки на ветку: «У меня тюбетейка, у меня тюбетейка, а у царя нет, а у царя нет!» Разозлился падишах, велел слугам поймать птицу и обезглавить. А воробушек взлетел на самую высокую ветку – поди поймай его – и чирикает оттуда: «У меня тюбетейка есть, есть, а у царя нет, нет!» Говорят, с тех пор и порхает воробей с ветки на ветку и дразнится: «У меня есть, а у царя нет!»

Ну, теперь будете спать, дети?

Дети не ответили, потому что уже спали. Тётя Русская положила Амана рядом с Рабиёй. Тут мы и решились войти в дом.

– А мы слышали вашу сказку, – признались. – За окном стояли.

Карабай, который никогда не смотрит себе под ноги, опрокинул миску с Катыком[38]38
  Катык – кислое молоко, творог.


[Закрыть], приготовленным Марией Павловной для мытья головы.

– Ничего, ничего, не расстраивайтесь, – поспешила тётя Русская успокоить нас, – остатков вполне хватит. Волос у меня немного. А вы, мальчики, впредь не стойте под окнами, заходите в дом без всяких, ладно?

– Ладно, – кивнули мы.

– У вас ко мне дело?

– Мы пришли за суюнчи.

– Суюнчи? – удивилась Мария Павловна.

– Да. Сегодня ваш Многодетный… простите, Ариф получил пятёрку, – пояснил Самовар.

– Пятёрку! – воскликнула тётя Русская.

– По родному языку, – добавил Карабай. Мария Павловна так обрадовалась, что крепко расцеловала нас. Мне она подарила неочиненный красный карандаш, Самовару – ластик, а Карабаю – два пера. И ещё она пообещала купить им рыболовные крючки, если они подтянут меня и по другим предметам.

Больше мы не стали задерживаться. Попрощались и ушли. Пусть директор спокойно помоет голову.

Ночные стенания сирот

Говорил я уже или нет, Зулейха наша стала в последнее время чересчур суеверной. Верит в разных чертей и дьяволов, дивов и пэри. К сожалению, она сдружилась с девочкой Дильбар, во всём похожей на неё. Вот они и взбаламутили своих подружек: «Если в полночь подойти к печной трубе и устроить плач по брату или отцу, который на фронте, то плач этот дойдет до ушей всевышнего и аллах обязательно вернёт их домой». Девчонки вначале не поверили, но потом сдались. Сами знаете, у каждого кто-нибудь да на фронте и, конечно, каждому хочется, чтоб тот быстрее вернулся. Ладно, решили девочки, попробовать-то можно. Ну и собрались в полночь, устроили стенания. И что вы думаете? То ли случайность, то ли их жалобный вой дошёл до фронтов Ленинграда, во всяком случае, когда девочка по имени Абидахон утром вышла умываться, она увидела отца в длинной шинели, растерянно озиравшегося во дворе. Через час после него появился отец Сони, девочки-татарки…

Поверите ли, после этого в нашем детдоме началось повальное увлечение стенаниями. Всё происходило, конечно, в строгой тайне, когда воспитатели засыпали. Сегодня очередь дошла и до нашей комнаты. Шермат у нас считается ночным директором. Никто перечить ему не смеет. Вот этот-то «директор» вначале ни в какую не соглашался, когда ребята хотели провести стенания, а сегодня сам велел. Да такую начал подготовку, точно мы собирались давать представление.

Дежурной в тот вечер была воспитательница Донохон-апа Ойумереть. Обычно она не торчит в детдоме, пока все уснут: даёт какое-нибудь задание или прочитает коротенькое сообщение из газеты и, пожелав спокойной ночи, спешит домой. Сегодня же поставила посреди спальни табуретку с расшатавшимися ножками, уселась, точно собиралась остаться здесь на всю ночь. Может, она слышала, что мы сегодня собираемся стенать? Или получила нагоняй от Марии Павловны за то, что рано уходит домой?

Мы молча переглядывались, не зная, как быть.

– Домашние задания сделали? – спросила Ойумереть.

– Сделали! – закричали мы хором.

– Ко мне вопросы есть?

– Вопросов нет!

– Тогда начнём занятие.

– Апа, мы сегодня очень устали, может, ляжем пораньше? – попросил Самовар.

– Нет, хоть немного ещё позанимаемся. Время раннее.

– А мы хотели завтра пораньше встать и сделать уборку.

Но Ойумереть была непреклонна.

– Сегодня будем отгадывать загадки, – заявила она. – Кто быстрее и больше всех отгадает, тот получит премию, шесть штук карандашей для рисования. Ну, начали, дети?

– Начали! – согласились мы в надежде, что чем быстрее начнём, тем быстрее кончим.

Ойумереть раскрыла толстую тетрадь, куда она, видно, ещё дома выписала загадки, и начала читать, водя пальцем по строчкам:

– З-з-з летит туда, З-з-з летит сюда. Больно кусает, Сладко угощает. Что это?

– Пчела! – первым закричал Карабай.

– Правильно, – кивнула воспитательница. – Высокий ствол, полый изнутри. Кто отгадает?

– Камыш, – сказал наш Усман.

– Верно, угадал.

Короче говоря, Ойумереть задержала нас своими загадками допоздна, и мы изрядно попотели, отгадывая их. Наконец воспитательница начала зевать и захлопнула тетрадь.

– Премия досталась Карабаю, – объявила она, вручив моему другу карандаши, и, наскоро попрощавшись, ушла.

– Многодетный, выйди проверь, все ли уснули, – приказал Шермат.

Я проверил. Не все ещё спали. В доме тёти Русской и в караулке у ворот горел свет.

– Ничего, – сказал Ислам. – Начнём пока стенать про себя.

– Всем рассесться по кроватям, – приказал Шермат. – Сядьте лицом к кибле[39]39
  Кибла – сторона, в которую обращаются мусульмане во время молитвы.


[Закрыть], на колени.

– Шермат, – позвал кто-то.

– Ну чего?

– А бог русский или узбек?

– Бог-то?.. – переспросил Шермат и призадумался. – По-моему, он понимает немного и по-русски.

– А вот Васька говорит, что аллах русский. Он его и фотокарточку видел.

– Неправда! – взвился мальчик по прозвищу Газы-абзий, что спит у окна. – Бог – татарин…

Мы почти полчаса спорили, но так и не выяснили, к какой национальности принадлежит всевышний. Наконец Шермат вытянул руки вперёд и приказал:

– Пусть каждый стенает на своём языке. Поехали!

– О аллах, верни поскорее моего папочку! – начал умолять бога наш Усман.

– Пусть мамочка оживёт и будет с нами! – высоко воздел руки Султан.

– О боже, пусть сдохнет Гитлер!

– О аллах, быстрее закончи войну!

– Дедушка бог, я соскучился по брату!

– Отец, когда ты вернёшься?!

Крики эти раздавались вперемешку со стонами и всхлипываниями. Я огляделся. Все ребята сидели на коленях лицом к восходу, молитвенно воздев руки. У одного отец на войне, у другого брат, один лишился матери, другой – родственников. Все они истосковались, соскучились по родным. Ребята нуждались в ласке, в тёплом слове и участии близких. Это плакали, стенали истосковавшиеся по любви и ласке души. Детишки, лишённые родительских объятий. Я понял, что кто-то из моих товарищей в мыслях сидит сейчас на коленях папы, гладит его по щекам, любовно подёргивает колючие усы. Другой уже давным-давно с мамой, прижался лицом к её лицу, гладит её волосы, тепло материнской души переливается в детское сердце лечащим бальзамом, заставляя забыть о бедах и горестях, даруя счастье… Но – увы! – всё это в мыслях… Мамочка умерла давным-давно, не оживёт она никогда. Отец же где-то далеко-далеко.

Самоварджан не мог сдержаться, плакал навзрыд, раскачиваясь из стороны в сторону. Я подошёл к нему, положил руку на плечо:

– Не надо, дружище, успокойся…

– Если бы ты знал, как я соскучился по папе… – проговорил Самовар, давясь слезами. – Три года уже, как я его не видел…

– Зато у тебя мама жива.

– Она не родная мне.

– А где родная?

– Умерла. Когда меня рожала… Я по ней тоже истосковался, очень, очень истосковался… Не надо, оставь меня, дай выплакаться, тогда, быть может, мне станет легче… Садись, поплачем вместе…

Я тихо вернулся на свою кровать. Ребята продолжали лить слёзы, покачивая головой, размазывая слёзы по лицу:

– Папочка, хоть безногим, но только вернись!

– Мамочка, я нахожусь в сиротском доме! Я считал Куршермата злым, недобрым мальчиком, потому что он всех бил, отбирал хлеб. А сейчас я даже пожалел его, увидев, как горько он плакал. Да, нелегко парню. Он не знает, живы у него родители или нет. Три годика ему было, когда потерялся на базаре.

Вдруг в глубине палаты возникла какая-то возня. Гляжу – Алим Чапаев из первого класса дерётся со своим соседом по кличке Мастер. Алим учится вместе с нашим Усманом. Он попал в детдом четырёхлетним, очень любил ездить верхом на палочке, говоря, что он Чапаев. Когда он пришёл в школу, учитель спросил фамилию, Алим не знал. Ребята сказали, что его фамилия Чапаев. Учитель так и записал в журнале.

– Почему ты так громко кричишь? – Алим Чапаев тряс Мастера за грудки.

– Я папу зову, вот и кричу, чтоб он услышал, понял?

– Но ты так кричишь, что аллах не услышит моего голоса!

– Отпусти, говорят!

– Не отпущу.

– Ты хочешь, чтоб твой отец вернулся, а мой нет, да? Буду кричать!

Шермат приблизился к ссорящимся, так посмотрел на них, что те сразу приумолкли, разошлись по своим местам. Стенания продолжались с удвоенной силой. Мы плакали и жаловались на свою судьбу с таким жаром, с такой верой, точно всевышний спустился в нашу спальню и записывал теперь в толстую тетрадь все наши жалобы и пожелания. Время давно перевалило за полночь. Многие уже устали от плача, прилегли на подушку и уснули не раздеваясь. Я тоже, обессилев, растянулся на койке. И вдруг увидел… папу. Он будто бы вместо матери стал трактористом. Но трактор его был маленький, не больше одноведёрного самовара. Но вот этот тракторчик начал расти, раздуваться. Отец исчез за облаками, до которых разросся трактор. «Папочка!» – закричал я в ужасе и проснулся от своего крика. Гляжу – многие ребята не спят: кто сидит на койке, кто ходит по проходу между кроватей, кто торчит во дворе. Все ждут своих родных. Я тоже присоединился к ним.

Ничей отец не вернулся в тот день, и ничей брат не вернулся, и мёртвые не ожили. И на другой день не было признаков, что наши просьбы услышаны и исполнены, на третий тоже. И мы разуверились во всемогуществе всевышнего. А тут случилось такое, что мы позабыли о своём великом стенании.

Хвостатые клоуны

Вообще, чудной этот парень Куршермат, вечно придумывает что-нибудь странное. А когда не фантазирует, глядишь, в спальне грандиозная драка. Не раз он клялся-божился воспитателю, что это в последний раз, а через день-другой опять выкидывал коленце.

В субботу вечером они с Исламом принесли кипу старых газет. Когда ночная воспитательница ушла, Шермат закрыл спальню изнутри.

– Я придумал потрясную игру, – заявил он. – Кто хочет участвовать?

– Какую игру? – загалдели ребята.

– Завтра на базаре дадим представление.

– Какое представление? – решил уточнить я.

– Ты, Многодетный, в это дело не лезь.

– Это почему же?

– Потому что ты трус.

– Ты сам трус!

– Замолчи, а то шкуру спущу!

– Хочешь один на один выйти? – разозлился я. Верно, вид мой не обещал ничего хорошего, или Шермат решил, что лишняя ссора только делу помешает, – пошёл на попятную.

– Эх ты, Многодетный! Я ведь только пошутил!.. – Положил он руку мне на плечо. Потом бросил клич всем храбрым выйти в середину комнаты. Оказалось, что все обитатели комнаты исключительные герои.

Шермат поделился своим замыслом: мы должны наделать себе длинные острые колпаки из газеты, раздобыть старые тряпки и соорудить длинные хвосты, на лица должны налепить четыре или пять полосок белой бумаги, чтобы стать похожими на клоунов, развлекающих людей. В базарный день, то есть завтра, когда барабанный бой возвестит о начале представления, мы все выскочим и пустимся в пляс.

– Ну как, нравится? – перевёл дух Куршермат.

– Интересно-то интересно, – с сомнением проговорил Самовар. – А что скажет Мария Павловна?

– Мария Павловна завтра уезжает в Коканд за продуктами.

– А вахтёр ведь не выпустит нас с территории, – сказал какой-то мальчик.

– Перелезем через дувал в конце сада. Там есть удобное место.

Мы приступили к работе. Не всем хватило тряпья для хвостов, так некоторые пустили на это дело старые свои рубахи и штаны, даже наволочки и красные повязки дежурных пошли в ход. К полуночи всё было готово. Шермат выстроил своё войско в проходе между койками и произвёл смотр.

– Неплохо! – произнёс он, довольный. – А теперь спать, а то не выспитесь и завтра не сможете выступать как следует. Карабай, твоя очередь тушить лампу!

В воскресенье примерно в полдень, когда торговля на базаре была в самом разгаре, мы собрались на пустыре за рынком. Сочинитель повесил свой барабан на шею. Он его принёс, завернув в простыню.

– Все собрались? – спросил он.

– Самовар не пришёл, – ответил кто-то. – Сказал, что не любит кривляться.

– Ничего! – махнул рукой Шермат. – Ночью мы проучим этого предателя. Ну, к делу!

Мы моментально напялили на головы газетные шапки, прицепили хвосты, облепили лица бумажными полосками и, как договаривались, под звуки барабана ринулись в гущу базара, пританцовывая и трясясь, вихляясь и кланяясь. Люди обалдело уставились на нас:

– О всевышний, это ещё что такое?

– Ё товба!

– Уж не конец ли света наступил?

– Сроду не видал зараз столько клоунов! Иные испуганно плевались за воротник:

«Тьфу-тьфу, пронеси!», иные вставали на цыпочки и вытягивали шею, стараясь получше рассмотреть нас. Со всех рядов – и мясного, и хлебного, и овощного – стали сбегаться люди, привлечённые шумом. А барабан гремит всё громче и громче, и мы, артисты, вдохновенно пляшем. Вон, вижу, Султан, не зная, что уж дальше делать, непрестанно бьёт поклоны, а Усман, точно заводной шайтанёнок, прыгает и прыгает на месте.

– Держи вора! – пронеслось вдруг над зрителями.

– Вай, у меня карман вырезали!

– Стой, пострел!

Гляжу, в толпе что-то непонятное происходит. Куршермат зигзагами бегает меж людей, точно в лесу, от кого-то прячется. Ислам-курбаши с полосатым хурджином на плече пулей пронёсся мимо меня. Вечноголодный стоит в сторонке, озирается. В его руке ведро, из которого поднимается пар. Мне показалось даже, что слышу душистый запах шурпы… И вдруг у меня в голове точно молния сверкнула, по телу побежали мурашки. Видно, здорово надули нас Куршермат с Исламомкурбаши. Да, это точно, облапошили! Они заставили нас кривляться клоунами, а сами в это время обчищали карманы зазевавшихся!..

– Бей их по шапкам! – заорал кто-то дико, саданув меня по плечу. Я полетел вперёд и врезался лбом в землю. Тут же вскочил, чтоб бежать, бежать без оглядки, но вдруг увидел, что за Усманом гонится длинный усатый дядя. Братик мой летит как затравленный заяц, кричит прерывающимся от ужаса голосом. Я со всех ног припустил за усатым, нагнал и по-волчьи прыгнул ему на плечо. Мы оба полетели на землю, но я вскочил первым и, на ходу отрывая проклятый позорный хвост, кинулся за Усманом.

Базар походил на клокочущий котёл. Кто-то кого-то бьёт наотмашь, кто-то куда-то тащит за уши визжащего хвостатого пацана, кто-то испуганно озирается, прижимает к груди своё барахло, не зная, то ли погнаться за кем-нибудь, то ли самому бежать…

За воротами рынка я догнал Усмана, взял его за руку, и мы понеслись дальше. Я успел на ходу стащить с его головы шапку и оторвать хвост.

– Султана не видел? – спросил я, еле переводя дух.

– Он побежал в скотный ряд.

– Как бы не поймали его!..

– Нет, я видел, как он вскочил на дувал… Ушёл. Давай быстрей, не то поймают – изобьют до смерти.

Мы помчались дальше. Запыхавшиеся, гонимые ужасом, влетаем в общежитие, глядим, Куршермат, Ислам-курбаши да и все остальные из их шайки преспокойно возлежат на своих койках. Сон это или явь?

– Ты чего разлёгся? – подошёл я к Куршермату.

– Не мешай, я сплю, – спокойно пробасил он.

– Кто будет спасать ребят?

– Каких ещё ребят?

– Так ведь… многих там наших схватили!..

– Не ори… чего раскричался?

– Ты вор! – заорал я, весь дрожа.

– Че-ево-о?

– Карманщик!..

Кушермат вскочил, зажал мне рот рукой, а сзади Ислам накинул на меня одеяло. Мне, верно, пришлось бы туго, но в этот момент в комнату вошла Мария Павловна.

– Что тут происходит?

– Да так, ничего… – огрызнулся Ислам, стаскивая с меня одеяло. – Просто баловались…

– Неправда! – зашумели ребята.

– Самарджан, расскажи-ка мне, что тут произошло? – обратилась Мария Павловна к Самовару. – Вас всех словно через жернова пропустили…

– Я ничего не знаю, – пробормотал Самовар, направляясь к двери.

Боже, что с ребятами? Почему они не расскажут, в какую историю мы влипли? Боятся «дешевить», как говорят эти мерзавцы? Неужто эта кучка подлецов так запугала всех? Нет, выложу всё как есть. Какое же это предательство, если выведешь на чистую воду негодяев?! Если сейчас не сказать, то они придумают что-нибудь ещё пострашнее! Мои друзья, и Султан, и Усман могут стать воришками!

– Мария Павловна… – несмело поднял я голову.

– Слава богу, хоть у одного есть язык…

– Шермат сегодня воровал.

– Что? – вздрогнула Мария Павловна.

– По карманам лазил на базаре.

– По карманам лазил?!

– Да. А Ислам увёл чей-то хурджин. Там, на базаре, многих ребят поймали… Не знаю, что с ними…

– На базаре? – Мария Павловна выскочила вон.

Склад «разбойников»

Всех нас выгнали во двор, построили в ряд. С нами и те, кого Мария Павловна спасла от рук толпы на базаре. Мы окружены насмерть перепуганными воспитателями, поварами и вахтёрами. Все молчат, понурив головы, будто объявлен траурный час. Только Мария Павловна носится по двору, точно укушенная осой. На её пути оказалось пустое ведро – она так шарахнула его о камень, что в лепёшку превратила. Пробегая мимо столба, увидела топор, схватила его да как швырнёт, что он взлетел под самые небеса… Вай-буй, я-то считал, что Мария Павловна всегда спокойная, весёлая, сыплющая шутками-прибаутками женщина, а она…

Так вот, слушайте дальше.

Мария Павловна подскочила к редкобородому старичку:

– А у тебя что они стащили?

– Хур… хурд… джин… – пролепетал старик испуганно.

Тётя Русская опять стала носиться вдоль строя. Ясно, что она вне себя от ярости, но никто не знает, как успокоить её, утихомирить. Все молчат…

Мне было очень жалко Марию Павловну, очень. Знал бы я, что всё так обернётся, ни в жизнь не впутался бы в это дело. Чтоб они сдохли со своими колпаками и хвостами! Поверите ли, так мне было худо, так обидно, что еле удерживал себя, чтобы не подскочить к мерзкому Шермату, исцарапать, искусать всего. Кулаки сжимал, аж пальцам больно стало.

Тётя Русская перестала бегать, но не совсем ещё успокоилась.

– Так кто же всё это затеял? Удивительно, все молчат, хотя прекрасно знают, кто был зачинщиком.

– Ну-ка посмотрим, кто заговорит первый: раз, два, три…

Молчание. Почему, почему они молчат?! Поднимаю руку, мнусь.

– Это дело Шермата… – начинаю я, но встречаюсь глазами с проклятым зачинщиком, осекаюсь и замолкаю. Испугался ли, пожалел ли, не знаю. А Куршермат уставился нагло, на губах издевательская ухмылка.

– Дурак, ты же сам всё придумал! – крикнул он вдруг. – Ариф зачинщик, кто же ещё?! Говорят, в тихом омуте черти водятся.

Ия, вот тебе раз! Как говорится, с больной головы на здоровую. Во сне это или наяву? Неужто можно так лгать и не краснеть? А ребята молчат как всегда, молча-ат, они ведь, они…

– Можно скажу? – неожиданно поднял руку Карабай.

– Говори.

– Сказать-то я могу, но если они потом сдерут с меня шкуру и соломой набьют?

– Руки коротки!

Карабай начал рассказывать, что Шермат с Исламом сколотили шайку, что они нападают на свою жертву, нацепив чёрные маски, что вооружены пиками и жестяными саблями, но те не дали ему договорить. Закричали, начали клясться и божиться, что шайку сколотил я да сам Карабай. Мария Павловна стояла, не зная, кому верить. Наконец она выставила перед строем Ислама и Куршермата направо, меня с Карабаем – налево и обратилась к ребятам:

– Вот теперь вы мне скажите, кто из них говорит правду?

Все молчат, опустив головы. Шермат с Исламом стоят, выпятив грудь, вроде бы добродушно поглядывают по сторонам, но во взглядах их угроза. Страх парализовал ребят, сделал глухими и немыми.

Вдруг из строя с поднятой рукой выкатился Алим Чапаев, но, не произнеся ни слова, так же с поднятой рукой закатился обратно. И тихо, шмыгая носом, заплакал.

– Ну, что там ещё? – спросила, еле сдерживаясь, тётя Русская.

– Я бы сказал, но мне язык вырвут!

– Кто вырвет, кто?

– Куршермат. Видите, какие у него кулаки?! – заплакал Алим Чапаев. Мария Павловна подошла, взяла его на руки. – Он у нас и хлеб отбирает… – плакал Чапаев.

– Кто, Шермат?

– Куршермат и Ислам Курбаши. Каждый день по три куска отбирают… И сахара половину отбирают. А не дашь, ночью выводят в сад и колотят…

– Почему же ты молчал?

– Он сказал, что, если только пикну, язык вырвет с корнем.

Тётя Русская не очень-то поразилась, будто обо всём этом она и раньше догадывалась. Недобро улыбаясь, она покачала головой, потом обернулась к строю:

– Правду говорит Алим Чапаев, ребята?

– Верно!

– У всех они отбирают?

– А хлеб продают сторожу!

– Отберут хлеб да ещё по макушке кулаком саданут! – доносилось со всех сторон. Плохо чувствовали себя и воспитатели с поварами, окружавшие нас, они были насмерть перепуганы случившимся.

Мария Павловна пообещала простить того, кто признается, что украл стариковский хурджин. Никто не откликнулся. Минута прошла в молчании. Неожиданно руку поднял Вечноголодный. У него неимоверно большая голова и тонюсенькая шея.

– Можно сказать?

– Говори.

– Я у какой-то старухи увёл ведро супу.

– Где суп?

– Половину я съел.

– А другая половина?

– В саду. Ведро я повесил на урючину.

– Поди принеси… Ну, дети, так и не скажете, кто утащил дедушкин хурджин?

– Ислам утащил, Ислам! – загалдели ребята помладше.

А Ислам как ни в чём не бывало ухмылялся. Кто-то видел, что хурджин спрятан на крыше столовки. Так что через пять минут он был вручён хозяину. Когда старик ушёл, рассыпаясь в благодарностях, Мария Павловна опять взорвалась. На этот раз попало воспитателям. Потом завела всех старшеклассников и Алима Чапаева к себе в комнату и продолжала выяснять, как было дело. Куршермат с Исламом Курбаши помалкивали, словно их это вовсе и не касалось.

– Я знаю, где их склад! – вдруг опять проявил храбрость Алим Чапаев.

– Ты сказал «склад»? – удивилась директор.

– Да, склад! – радостно воскликнул Алим Чапаев.

Мне показалось, что Ислам с Шерматом едва не вскочили с мест, однако взяли себя в руки. Шермат хрипло кашлянул.

– Не кашляй – не испугаешь! – заорал вдруг Алим Чапаев, точно глухие сидели кругом. – Я Чапаев, понял? А ты басмач, понял?! Чапаев басмачей не боялся и не боится, понял!

– Что же у них на складе, Алимджан? – ласково спросила Мария Павловна.

– Сабли.

– Настоящие сабли?

– Лучше настоящих!

– Ещё что?

– Копья. Хлеба много, хлеб там прямо гниёт.

– Ещё?

– Колотого сахару полно, деньги в медной чашке… И ещё… папиросы, кажется, были, спички тоже…

Тут, видно, терпение тёти Русской лопнуло – она изо всей силы трахнула кулаком по столу, вскочила с места.

Заперев Куршермата и Ислама Курбаши в комнате, мы все понеслись в дальний угол сада. Склад располагался в яме из-под пня. «Разбойники» просто малость расширили её и углубили, а сверху прикрыли ветками, забросали землёй – получилась крыша. Кроме вещей, о которых говорил Алим Чапаев, здесь были ещё четыре новенькие простыни, две пары ненадёванных ботинок, медный самовар. С этими трофеями мы вернулись обратно. Мария Павловна выглядела очень странно. Трудно было понять, плакать ли она сейчас станет, смеяться или сердиться пуще прежнего. Но ничего такого не случилось. Она долго сидела на диване, обхватив обеими руками голову, потом встрепенулась и тихо позвала:

– Ислам, иди-ка сядь рядышком. И ты, Шерджан, садись, вот так, молодец. Вы ведь оба обещали мне исправиться… Исламджан, ты ведь стал было уже неузнаваемым, сынок. Кто вас сбивал с пути? Вы у всех отбирали хлеб?

– Почти у всех мальчишек, – ответил Ислам, закашлявшись.

– И сколько вы набрали хлеба?

– Около ста пятидесяти кусков.

– Зачем вам столько хлеба?

Ислам взглянул на напарника и словно одеревенел. Мария Павловна поняла, что больше ни слова не вытянет из него, повернулась к Шермату и начала расспрашивать его таким же мягким, вкрадчивым голосом.

– Вы нас не прогоните? – вскинулся вдруг Шермат.

– Но тебя ведь это не пугает!.. – горько усмехнулась тётя Русская.

– Вы меня не выдадите?

– Нет, ты же знаешь, что нет.

Вот тогда-то Шермат с Исламом заговорили, перебивая друг друга. Выяснилось, что на это дело подбил их одноглазый вахтёр, который сидит у ворот. Он же и помог оборудовать склад в углу сада. Он каждый день забирал собранный хлеб, а взамен давал им наконечники для пик, жесть для сабель, папиросы. Иногда платил деньгами.

– Что вы ему ещё давали, кроме хлеба и сахара?

– Много чего.

– Например?

– Вчера вечером, например… – Шермат кинул взгляд в окно и продолжал приглушённым голосом: – Мы ему отдали десять пар ботинок, макароны и рис.

– Откуда вы всё это взяли?

– Со склада.

– Но ключи ведь у меня?

– А мы спускались по дымоходу.

– Значит, платья тоже взяли вы?

– Да.

– И всё отдали вахтёру?

– Да.

– А если он скажет, что ничего у вас не брал?

– Надо устроить у него обыск, – сразу предложил Куршермат. – Если хотите, я сам могу проводить вас к нему. Все вещи он прячет под сеном на крыше.

– Нет, сынок, остальное вас не касается! – поднялась Мария Павловна. – Спасибо вам, что честно признались… но… дети, прошу вас помалкивать об этой истории. Ведь это позор на нашу голову, верно? Живите теперь дружно и мирно. Чапаев, ну-ка помирись с Шерматом, вот так, молодцом! Карабай, а ты чего смотришь? Обнимись-ка с Исламом! Вот это другое дело! Значит, всё забыто-перечёркнуто?

– Забыто! Можете нам поверить! – зашумели ребята.

– Думаю, больше такое не повторится, а?

– Никогда… – виновато опустили головы два бывших разбойника. Они едва сдерживали слёзы…

Мария Павловна поспешно вышла из дома.

Вахтёра арестовали в тот же день. Через десять дней в клубе хлопкосдаточного пункта состоялся суд. Преступника осудили на восемь лет. Суд вынес постановление отправить в детколонию Ислама с Шерматом. Когда ребят уводили, Мария Павловна поцеловала их и заплакала:

– Простите меня, дети мои. Не уберегла я вас…