Текст книги "Секретный сотрудник"

Автор книги: Хуан Мирамар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Ну, тут, положим, полицейские могли и промахнуться, – возразил Кузниц.

– Едва ли, – не согласился Эджби, – они на поражение стреляли – ведь «меченые» их товарища убили, и машина – ее потом нашли – была вся пулями изрешечена.

– Ну, тогда не знаю, – сказал Кузниц и спросил: – А ученые ваши что говорят?

– Разные есть мнения, но большинство считает, что поле их окружает какое-то, этих «меченых», защитное – оно и от пуль защищает, и при падении смягчает удар.

– Поле, поле… – усмехнулся Кузниц. – Чуть что – сразу поле: и «потерянных» поле какое-то в наше время перенесло, и тут тоже поле в роли ангела-хранителя.

Эджби ничего не ответил, а Инга сказала:

– Скучно мне от этих ваших разговоров – пойду посуду помою, – и удалилась, подарив им напоследок фразу из старых английских романов: – Let's leave gentlemen to their port.[59]59
  Оставим джентльменов пить свой портвейн (англ.).


[Закрыть]

Портвейна у джентльменов не было, поэтому Кузниц разлил остатки водки и предложил выпить. Выпив, как сказал Эджби, «на здоровье» (сколько Кузниц не встречал в своей переводческой жизни иностранцев, все они пили не «за», а «на здоровье», и переучить их было невозможно!), они некоторое время молча жевали, потом так же молча курили, потом Кузниц, понизив голос, чтобы не слышала Инга, сказал:

– Меня Гонта на собрание пригласил. Завтра в семь «меченые» в бывшем Украинском доме собрание устраивают. Будут обсуждать планы на будущее.

– Пойдешь? – Эджби явно заинтересовался.

– Думаю пойти. Вряд ли они в меня опять стрелять будут.

– Очень удачно получается, – Эджби не скрывал своей радости, – Службу «меченые» очень интересуют, особенно те, что здесь, на Украине. Тут они уже проявили себя и могут устроить что-нибудь такое и на Западе. Только ты осторожней там – держись поближе к Гонте, он ведь пригласил тебя и едва ли что-нибудь плохое замышляет, – и добавил шепотом: – Ты мне отчет пошли, адрес запомнил?

Пришла Инга, они стали уговаривать Эджби остаться выпить еще чаю, но он отказался, сказал, что Леопарда с джипом ему дали ненадолго, и отбыл, оставив в прихожей запах «Photo», который держался потом целую неделю.

После ухода Эджби Кузниц улегся с читанным-перечитанным детективом Ранкина – устал он после прогулки, да и выпитая водка сказывалась после большого перерыва – и скоро заснул, не дочитав до своего любимого места, где инспектор Ребус понял наконец, кто такой Джонни Библия. Снились ему Леопарды, прыгающие с Эйфелевой башни, и проснулся он только к вечеру, чтобы выпить чаю, посмотреть по телевизору скучную брань в адрес «меченых» и опять улечься спать.

Утром он проснулся бодрый, и даже ходить стало вроде легче. Погода после вчерашнего холодного дождя разгулялась – даже холодное солнце вышло. Инга успела уже побывать на улице и принесла удивительные новости. Оказывается, не врал вчера Гонта – по их набережной пошли рейсовые автобусы, и билет – сказали соседи – стоил, как и раньше, пятьдесят копеек. Видимо, деньги снова ввели в обращение и уже возникла, правда, пока робкая частная торговля – у них во дворе крестьяне торговали картошкой и мясом.

Инга взяла деньги и отправилась за покупками, а ему приказала идти на прогулку, тоже захватив на всякий случай деньги – не известно, надолго ли разрешат торговлю, и надо покупать впрок все, что продают. Кроме того, Кузницу поручалось поговорить с домовым Леопардом насчет лифта.

Кузниц выпил чаю с привезенными Эджби галетами, щедро намазав этот аскетический продукт, навсегда связанный в его памяти с военной службой, гусиным паштетом, тоже привезенным Эджби, надел плащ и стал спускаться по лестнице, поначалу довольно бодро, но уже на пятом этаже понял, что переоценил свои силы, и остановился на площадке передохнуть.

На площадке курил сигарету в длинном янтарном мундштуке местный алкоголик Владилен, опрометчиво нареченный так в честь вождя мирового пролетариата незадолго до развенчания последнего. Владилен был личностью колоритной и склонной к мистицизму – в одежде предпочитал футуристический стиль, а речи произносил цветистые и темные – понять в них можно было лишь общий смысл и сводился он обычно к тому, что, как ни плохо сейчас, дальше будет куда хуже.

В это утро он был одет в грязно-желтую женскую кофту и солдатское галифе с тапочками на босу ногу и вид имел, как всегда, загадочный.

– Привет, Владилен, – сказал Кузниц и вспомнил его «потерянного» тезку, с которым не так давно беседовал в Украинской службе идентификации клонов, а кажется, годы прошли с тех пор. Где-то теперь обретается Ульянов, бывший студент Казанского университета, приемный пункт ведь, наверное, закрыли?

Владилен не ответил на приветствие, посмотрел на Кузница отстраненным взглядом и, обдав его сложной смесью запахов, в которой преобладал чеснок и плохо очищенный самогон, произнес:

– Животное! – и, немного помолчав, переложил мундштук в левую руку и, назидательно подняв палец правой, продолжил: – Животное должно знать свое место, а не претендовать… – опять помолчал и спросил: – Вот с этим что теперь делать, а? – при этом он снова переложил мундштук с сигаретой в правую руку, а левой показал куда-то в угол.

Кузниц посмотрел туда и увидел, что на лестничной площадке возле двери одной из квартир лежит короткий черный автомат.

По нынешним временам автомат мог принадлежать только Леопарду – странно только, что он его так бросил, без присмотра. Кузниц вспомнил, что с Леопардом ему надо поговорить о лифте, и спросил Владилена:

– А где же Леопард? Что это он автомат бросил?

– В когтях далеко не унесешь, – ответил Владилен, затянулся, картинно отвел руку с мундштуком и выдохнул дым, добавив к прежней многокомпонентной смеси запах дешевого табака.

Кузниц немного удивился – не замечал он раньше у Владилена склонности к таким примитивным метафорам – и попросил:

– Увидишь Леопарда, напомни ему насчет лифта, а то замучаешься на седьмой этаж ходить.

– Как же, напомнишь теперь ему, – сказал Владилен, – р-р-р мяу!

«Совсем свихнулся доморощенный демон», – подумал Кузниц и пошел дальше вниз. На третьем этаже его настиг немного гнусавый, но отчетливый голос домового мистика.

– Тигр, о тигр, светло горящий… – декламировал Владилен – в пустой лестничной клетке голос звучал гулко и многозначительно. – Кем задуман огневой, соразмерный образ твой?!

«Надо же, Блейка знает, – восхитился эрудицией Владилена Кузниц, выходя из парадного, – впрочем, он, кажется, на литературном отделении педагогического учился немного, – вспомнил он и опять подумал. – Но где же Леопард? Надо обязательно добиться, чтобы лифт починили, а то я и вниз едва спустился, а каково будет вверх идти?»

Ответ на свой невысказанный вопрос он получил сразу же, как только открыл дверь парадного, но ответ этот был, мягко говоря, несколько неожиданным.

– Тримайте його, тримайте тварюку строкату! М'ясо вкрав, хто мені м'ясо поверне – там з п'ять кіл було, у тому шматі?![60]60
  Держите его, держите тварюгу пеструю. Он мясо украл – кто мне мясо вернет, там с пять кило было, в том куске? (укр.)


[Закрыть] – кричала стоявшая возле их подъезда огромная, замотанная до бровей платком баба. Возле нее на бетонном крыльце были разложены на газете куски мяса, стояли весы и полулежал мелкий мужичонка, очевидно, партнер по бизнесу. Рядом с крестьянкой столпились жители окрестных домов и среди них хохочущая Инга. Кузниц подошел к ней.

– Леопард мясо утащил, – сказала она, вытирая выступившие от смеха слезы, – я как раз от этого куска хотела пару килограммов купить, а тут он как выскочит из парадного, схватил мясо и деру. Большой такой котище и красивый, – она опять прыснула, – вон этого дяденьку толкнул.

Лежащий на крыльце крестьянского вида мужичок обводил присутствующих малоосмысленным взором, икал и тихо ругался.

– Вон он там, на склоне сидит, – продолжила Инга, справившись с приступом смеха, и показала на невысокий, поросший деревьями холм напротив дома.

Там, под деревом, на покрытой рыжими опавшими листьями полянке сидел крупный то ли тигр, то ли леопард и увлеченно грыз что-то, придерживая лапой.

– А откуда он взялся? – спросил Кузниц.

– Из нашего подъезда выскочил и сразу к мясу, – ответила Инга, – перепугал всех, а дяденьку отпихнул лапой и удрал.

Кузниц вспомнил автомат на площадке и темные речи Владилена и подумал: «Неужто это наш Леопард? Неужто он в настоящего леопарда превратился, ударился оземь и превратился, перевоплотился в свой образ, так сказать, по системе Станиславского?». Он стал припоминать, как выглядел их последний Леопард. Этот уполномоченный пробыл у них недолго – всего пару недель – и был это, насколько Кузниц помнил, здоровый дядька сержантского вида и вроде с усами.

– Ты нашего последнего Леопарда знаешь? – спросил он Ингу. – Как он выглядит?

– Как он может выглядеть? Обычный солдафон, – ответила Инга, – впрочем, я его только пару раз всего и видела.

– Понятно, – протянул Кузниц и мысленно выругал себя: «О чем я спрашиваю?! Совсем одурел – можно подумать, что если наш Леопард в настоящего леопарда превратился, то какое-то сходство должно сохраниться, усы сержантские, например», – он усмехнулся и решил с Ингой своими мыслями не делиться.

Тем временем соседи начали собирать компанию волонтеров гнать леопарда со двора, предлагали и Кузницу, но он отказался, сославшись на ранение. Отказ восприняли с пониманием, и группа добровольцев под водительством пострадавшей торговки, которая была полна решимости если не вернуть свое мясо, то наказать виновного, подбадривая себя криками и вооружившись кто чем мог, не очень уверенно направилась к холму. Леопард подождал, пока они приблизились к нему на расстояние нескольких шагов, взял мясо в зубы и неспешно отошел на те же несколько шагов. Там он опять лег и продолжил трапезу. Охотники остановились в нерешительности.

Тут торговка, доведенная до крайности потерей мяса и наглостью зверя, не стесняясь в выражениях, обвинила мужчин в трусости и ринулась на приступ в одиночку. Леопард оставил мясо, встал и негромко рявкнул. Этого оказалось достаточно – волонтеры разбежались. Последней, посылая через плечо проклятия «бисовой тварюке», отступила торговка. Поле боя осталось за леопардом – он доел мясо, сел на задние лапы и стал умываться, совсем как кот. Умывшись, он рявкнул еще раз для профилактики и скрылся в кустах.

Продолжать охоту никто не захотел, и постепенно все разошлись, обсудив происшествие. Успокоилась и торговка, выместив зло на своем партнере по бизнесу, который не смог обеспечить надлежащую охрану товара. Ничего нового никто из соседей по поводу внезапного появления леопарда не сказал. Говорили, что выскочил он действительно из их подъезда, а откуда взялся – не знал никто и, похоже, это никого особенно не волновало.

Самая распространенная версия сводилась к тому, что зверь сбежал из зоопарка и прятался ночью в подъезде. Хотя никто его раньше в подъезде не видел, все упорно держались этой версии. Говорили, что «меченые» зверей в зоопарке не кормят и что они разбежались по городу в поисках пропитания и даже известны случаи нападения хищников на запоздалых прохожих.

Больше всего почему-то было споров по поводу породы зверя, и большинство считало, что это не леопард совсем, а тигр. Их домового Леопарда – уполномоченного – в хищнике не признал никто, и Кузниц стал было опять мысленно упрекать себя в излишней впечатлительности.

«Слишком богатое у меня воображение», – думал он и радовался, что ничего не сказал Инге. Но тут из подъезда вышел Владилен, волоча за ремень короткий автомат, и подозрения Кузница возникли вновь. Вне всякого сомнения, это был автомат их уполномоченного – домового Леопарда.

Кузница как военного попросили сохранить автомат, пока Леопард за ним не вернется, а что вернется, никто не сомневался – автомат все-таки. Он отдал автомат Инге, проверив предохранитель и наказав положить в прихожей под вешалкой и не прикасаться. Инга с опаской понесла автомат домой, а Кузниц отправился гулять, пренебрегая предупреждениями Инги и соседей, которые советовали ему далеко не ходить из-за леопарда.

Скоро он опять оказался в том же парке, где гулял накануне, сел на ту же скамейку и стал думать обо всем, что произошло за вчерашний день и сегодняшнее утро, – о встрече с Гонтой, о визите Эджби, о леопарде-оборотне. Вспомнил, что собирался вечером в Украинский дом, и решил к этому дому съездить днем, разведать обстановку.

«Может быть, «меченые» уже не у власти? – спрашивал себя Кузниц. – Может быть, они уже передали власть кому-нибудь и, так сказать, самоустранились?»

Но новая власть, если она и была, никак не выдавала своего присутствия, а город праздновал возвращение нормальной жизни, когда есть товары и их можно купить, когда ходит транспорт и можно гулять по улице, не опасаясь патрулей.

И все же окончательно Кузниц убедился в том, что прежняя жизнь действительно вернулась, только тогда, когда недалеко от Украинского дома увидел открытое кафе. Он вошел посмотреть, чем торгуют, и у прилавка среди жаждущих сразу же заметил Ариеля.

Лейтенант Заремба-Панских выделялся в любом окружении, и не так своим видом, хотя «бундовская» кепка на взгляд непривычного человека выглядела достаточно экзотично, как поведением – вот и сейчас он уговаривал мрачного бармена восточного вида продавать народу напитки бесплатно по случаю избавления от власти «меченых». Народ начинание одобрял и шумел в поддержку, а бармен, насупившись, вяло не соглашался и требовал деньги.

Заведение, в котором оказался Кузниц, настоящим кафе можно было назвать лишь с большой натяжкой. Скорее, это была налаженная на скорую руку распивочная, устроенная в помещении, где раньше, до прихода Леопардов, действительно было кафе, и не из дешевых. Остатки былой роскоши сохранились и сейчас, после месяца разорения и запустения, – стены зала были отделаны под мрамор и кое-где висели замызганные, но целые зеркала в тяжелых золоченых рамах, однако все остальное явно было устроено недавно – в зале стояли шаткие пластмассовые столики и дачного вида разнокалиберные стулья. Многие столики были заняты, и там вовсю шел пир – праздновали возврат к нормальной жизни; много людей толпилось и у прилавка с напитками.

Ариель не сразу заметил подошедшего к очереди Кузница, а когда заметил, просиял и заорал дурным голосом:

– Привет инвалидам! Что будет пить жертва пятнистого террора?

Кузниц давно не видел Ариеля и успел несколько отвыкнуть от его шуток, поэтому спросил немного смущенно:

– А что дают?

– Все что душа желает: водка, джин, виски – капитализм вернулся! – торжествующим тоном ответил Ариель – можно было подумать, что это он устроил реставрацию капитализма.

– А тоник у них есть? – Кузниц протянул деньги.

– У Мамеда все есть, правда Мамед? – Ариель подмигнул стоящему за прилавком восточному человеку и презрительным жестом отверг деньги: – Дэнги нэ надо, переводчик Заремба гуляет, – сказал он и крикнул: – Ще не вмерла Украина!

Когда они устроились за столиком с джином и водкой, взяв также чипсы, единственную имевшуюся в наличии закуску, и выпили по первой за встречу, Ариель стал рассказывать, как он жил все это время, и выяснилось, что жил он неплохо – официальный английский давал хороший заработок.

– Особенно выгодные заказы от «братков» были, – рассказывал Ариель, – две группировки территорию делили и все время своим Леопардам «телеги» катали друг на друга, а я на английском эти «телеги» составлял. Платили хорошо – один раз целого кабана принесли. Вызвали меня на площадку, а там мешок лежит, весь кровью пропитанный, – Ариель засмеялся, – я испугался, думал замочили кого, спрашиваю: «Что это?». А они говорят: «Это, типа, вам, свинья», – он опять засмеялся и пошел заказывать «по второй».

После второй была третья, а потом Кузниц уже сбился со счету. Когда они наконец вышли из кафе, был уже вечер. И он спохватился, что не позвонил Инге. Поэтому зашли к их общему приятелю-художнику, носившему многозначительную фамилию Дикий, и он позвонил оттуда и получил от Инги «по полной программе», расстроился и по этой причине не отклонил приглашения Дикого поговорить о перспективах концептуализма и заодно выпить какой-то особой настойки на известных только ему травах. Поговорили и выпили настойки, потом, после настойки, пили еще что-то. На собрание «меченых» он не пошел, хотя Ариель порывался пойти и показать эти кошкам драным настоящую украинскую удаль, но как-то не собрались. И слава богу. Как он добрался домой, помнилось смутно, а когда проснулся на следующее утро, то узнал от Инги, которая хотя и дулась, но до общения снизошла, что в город ночью вошли русские войска и восстановили прежнюю власть, а «меченые» куда-то делись. Когда после двух кружек крепкого чая он нашел в себе силы включить телевизор, там уже вовсю «розмовляли украинською мовою» и пели хвалу новой старой власти.

8. Грузди запоздалые

Когда Кузниц наконец собрался написать об этом происшествии отчет Эджби – написать обязательно надо было, уж больно случившееся с ним в лесу было необычным, да и Эджби просил отчет прислать, компьютер даже для этой цели презентовал, – так вот, когда он наконец приступил к этому занятию, то сразу возникли сложности с переводом из-за груздей. Получалось, что в английском языке слово «груздь» вроде бы отсутствует.

Кузницу казалось, что без точного указания предмета поисков отчет об их экспедиции выглядел бы не только не полным, но и каким-то легкомысленным и завиральным. Почему-то ему казалось, что только точное указание английского названия этого благородного гриба придаст их экспедиции солидность, а отчету – необходимую достоверность разведывательного донесения.

Он позвонил участникам экспедиции Шварцу и Константинову. Сначала Шварцу, но Шварц предложил нарисовать груздь, написать латинскими буквами: «gruzd» и послать с благородной целью просвещения борцов с международным терроризмом, и Кузниц его помощь отверг.

Потом он позвонил Константинову, и Константинов сказал, что на английский эквивалент русского груздя и надеяться нечего: если у «нации просвещенных мореплавателей», заявил он, все собаки называются догами, то что уж тут о грибах говорить, и добавил, что, скорее всего, это следствие французского завоевания, поскольку у французов, как должно быть известно всякому образованному человеку, всякая лошадь называется швалью, а все грибы – шампиньонами.

Тогда Кузниц позвонил Ариелю, и тот посоветовал «не мучаться дурью» и писать «mushrooms»,[61]61
  Грибы (англ.).


[Закрыть] но при этом добавить привет Абдулу и напомнить ему, что если переводческая работенка какая наклюнется, желательно за границей, так чтоб их не забывал. Пришлось написать просто «грибы», хотя грузди было жалко – ведь все началось именно с них.

– Какие могут быть грибы в ноябре?! – сказал Шварц. – Тем более грузди.

– Как раз грузди и могут, – парировал Константинов.

Впервые после реставрации старого режима карасе собрался у Константиновых, и сначала именно о реставрации и говорили. Новая старая власть взялась за дело круто – были восстановлены все прежние государственные институты: министерства, парламент и прочее, и назначены выборы президента.

Борьба за этот пост развернулась между двумя партиями, которые называли себя «синие» и «оранжевые» по цветам своей партийной символики – «оранжевые» представляли украинских националистов, а «синие» – ворье умеренных взглядов, разбогатевшее в период дикого капитализма. Карасе был против тех и других.

– Чума на оба ваших дома, – процитировал Шекспира Дорошенко.

– Шекспир, – догадался Ефим.

– Йорк и Ланкастер, – уверенно расшифровал Шварц, – дом герцогов Йоркских и Ланкастеров, – и с вызовом посмотрел на Константинова, хотя цитату подарил компании Дорошенко.

– Ромео и Джульетта, – выдержав приличествующую паузу, сообщил Константинов, – дома Монтекки и Капулетти.

Сказано было это так, что даже Шварц сразу признал свое поражение и молча налил себе водки. Сразу же послышались обиженные голоса дам, которых, видите ли, не обслужили – сами пьют, а они сидят с пустыми рюмками. Константинов, который к роли хозяина относился серьезно и был всегда услужлив и предупредителен, стал поспешно и с извинениями наливать дамам вино, но вино в бутылке закончилось и он отправился на кухню открывать новую бутылку.

Кузниц пошел с ним, и тут Константинов впервые предложил поехать в лес по грузди, для которых, сказал он, сейчас самая пора, да и на день выборов лучше уехать, чтобы не видеть всю эту комедию, не видеть и не участвовать. Кузниц подхватил идею с энтузиазмом, опасался только, что Инга будет возражать после его эскапады с Ариелем «в первый день восстановленной демократии», как писали теперь в газетах.

Было немного странно, что экстравагантная эта идея принадлежала не Шварцу, а Константинову, который к такого рода затеям обычно относился скептически.

«Но тем лучше, Константинов зря предлагать не будет, – думал Кузниц, возвращаясь с Константиновым к гостям, – может быть, и действительно грибы соберем, а не соберем, так все равно лучше, чем сидеть в городе».

Обслужив всех дам, а заодно и джентльменов, Константинов сообщил о своем предложении всей компании. Тогда Шварц и сказал:

– Какие могут быть грибы в ноябре? Тем более грузди.

– Как раз грузди и могут, – парировал Константинов и рассказал о своем детстве на краю леса и обильном урожае именно груздей и именно в ноябре.

Детство Константинова было карассу хорошо известно, более того, почти все они были товарищами его детства и знали, что прошло оно в рабочем районе города, рядом с товарной станцией, где лес был представлен тремя чахлыми соснами возле школы. Но авторитет Константинова был столь высок, что рассказ выслушали внимательно и почти все выразили желание присоединиться к грибной экспедиции, но не все могли это желание осуществить.

Выяснилось в конце концов, что поехать по грузди, кроме Константинова, могут только Кузниц и Шварц – у остальных были дела, а Ефим непременно хотел остаться в городе, посмотреть, чем закончатся выборы. Инга немного поворчала – не хотела отпускать Кузница одного, но потом смилостивилась и отпустила. С ним она поехать не могла никак – после реставрации в город понаехали на выборы разные иностранные делегации и Инга работала с одной из них.

Предлагали поработать и Кузницу. Хосе звонил и Ариель, но Кузниц такой переводческой работой, когда надо с делегацией ходить, брезговал и любил работать только синхронистом, когда сидишь себе в кабине и общение с иностранцами сведено к минимуму; вообще говоря, представлял он собой некий переводческий парадокс: переводить любил, а иностранцев, мягко говоря, нет.

Выехали на следующий день рано: в семь часов собрались на пригородном вокзале, а в четверть восьмого уже сидели в пустой электричке, которая через час с небольшим должна была привезти их на станцию, где прямо у перрона начинался большой лес и где, как утверждал Константинов, предмет их экспедиции – грузди – должны расти в изобилии.

На вокзал Кузниц добирался сложно – двумя автобусами, так как метро еще не пустили, и удивлялся по дороге медленным темпам реставрации, как еще совсем недавно дивился быстрому разрушению «цивилизации потребления». За исключением расклеенных и расставленных повсюду предвыборных плакатов с портретами одинаково несимпатичных кандидатов, которые изо всех сил и безуспешно старались быть симпатичными, после реставрации почти ничего не изменилось – все так же ржавели на обочинах иномарки, в магазинах и кафе окна по-прежнему были забиты досками и кое-где в утреннем полумраке у дверей некоторых магазинов стояли очереди, ожидая, что «выбросят» какие-нибудь товары.

Настроение у Кузница было не очень – непонятно было, как жить дальше и чем заниматься: армию, должно быть, скоро восстановят, но служить он больше не хотел – решил уйти еще до ранения, после того как им стал интересоваться Особый отдел.

Одно радовало – похоже, совсем прошли боли в ноге и ходил он уже без палки и почти не хромал. Случилось это чудесное исцеление странным образом наутро после его загула с Ариелем в первый день демократии – в то утро у него болело все тело и больше всего голова, но нога, как ни удивительно, не болела. Он тогда даже, эксперимента ради и чтобы заслужить прощение надутой Инги, вызвался сбегать в магазин и пробежал вниз с седьмого этажа и еще кварталов пять до окна в двери магазина, где недавно он говорил с Гонтой и где теперь давали хлеб и подсолнечное масло, а потом обратно на седьмой этаж, и ничего: нога не болела.

Мысли его текли лениво, в ритме еле ползущего сначала одного, а потом и другого такого же медленного автобуса, прерываясь на остановках скрипучим магнитофонным голосом, объявлявшим остановки. В автобусах всю дорогу было мало людей, а на вокзал он приехал и вообще один.

Константинов уже ждал его у касс пригородного вокзала, вскоре подошел и Шварц с огромным рюкзаком. Кассы были закрыты, они покрутились немного, думая, что, может быть, их откроют, но тут к ним подошел какой-то, должно быть, ответственный чин в железнодорожной шинели и сказал, что продажу «квитков» еще не наладили и кассы, по крайней мере сегодня, не откроют.

Как только они нашли свою электричку и поднялись в полупустой вагон, электричка тронулась. Они сели поближе к тамбуру, чтобы выходить курить на площадку, и, вяло перекинувшись несколькими фразами про транспорт и новую власть, замолчали.

За окном стало совсем светло. Мимо проносились сначала низкие строения «полосы отчуждения» и стоявшие в отдалении дома пригородов, а потом пошел лес – сначала редкий, перемежающийся домами придорожных поселков, а потом сплошной, густой: то мрачные черно-зеленые ели с глубокой непроницаемой тенью под ними, то рыжие сосновые стволы с растрепанными осенним ветром кронами, то как будто освещенные изнутри дополнительным светом березовые и осиновые перелески. Город был со всех сторон окружен лесами, но в той стороне, куда они ехали, леса были особенно густые, и говорили, что тянутся они до самых знаменитых Брянских лесов в Белоруссии.

Когда Кузниц с Константиновым пошли в тамбур покурить, оставив некурящего Шварца сторожить рюкзаки и разбираться с контролером, если таковой вдруг объявится, Константинов задумчиво сказал:

– Несть власти, аще не от бога, – продолжая их ленивый разговор на эту тему в начале пути.

– Аминь, – заключил Кузниц и добавил: – А ведь действительно, если подумать, трудно на нас, интеллигентов, угодить: и советскую власть мы не любили, и «меченых» не жаловали, и этих теперь, «синих» и «оранжевых», одинаково не привечаем.

– Любая власть для меня – параллельная реальность, – убежденно произнес Константинов, – вроде мышей или тараканов. Ну, бегают они себе где-то там, в подвалах, или в канализации, или еще где, своими делами занимаются, и пусть их – главное, чтобы ко мне на кухню не лезли, а полезут – мышеловки поставлю или ядом каким их.

– Так ведь лезут же, – возразил Кузниц, – любая власть рано или поздно на нашу кухню лезет, и мы терпим.

– Такое вмешательство меня не очень затрагивает, – Константинов выбросил сигарету через разбитое оконце в дверях вагона, проследил за ее полетом и продолжил: – Продукты там, шмотки, зарплата – мне этого много не надо, лишь бы в душу не лезли. А как полезут, даю отпор, ты знаешь…

Кузниц знал, что Константинов действительно стойко сопротивлялся любой попытке властей вовлечь его в свои дела: при советской власти принципиально не вступал в комсомол, из-за чего его едва не исключили из института, не ходил ни на какие собрания, субботники или демонстрации, и после развала Империи тоже держался в стороне, хотя тогда все помешались на политике и многие с близкими друзьями рассорились и даже семьи, бывало, из-за этого распадались.

– Я так не могу, – с завистью в голосе сказал Кузниц, – мне другая модель больше подходит, вроде раздвоения личности. Помнишь, в школе: Толстой – человек и Толстой – художник. Вот и я так: один человек во мне власть не любит, а другой в ее делах участвует и иногда, каюсь, с азартом, правда, потом всегда жалею, что ввязался.

Константинов не успел ничего ответить, вагонный репродуктор вдруг захрипел, подавившись неразборчивой фразой, и в тамбуре возник Шварц:

– Вы что, спите тут?! Вылезайте – полминуты всего стоим!

Они схватили рюкзаки и едва успели выскочить на перрон, как двери захлопнулись и электричка, завывая, умчалась дальше.

Станционный поселок был маленький – вдоль железной дороги шли всего две короткие улицы и сразу за ними уже начинался сосновый лес. Высоченные, прямые «корабельные» сосны выстелили землю рыжими скользкими иголками, идти было легко и легко дышалось осенним, слегка морозным уже воздухом. Нога не болела, и Кузниц с удовольствием шел за Константиновым быстрым шагом и радовался, что согласился на эту сомнительную грибную экспедицию.

Погода установилась хотя и не солнечная, но приятная – облака стояли высоко и в лесу все было освещено неярким мягким светом. Сосновый бор скоро сменился березовой рощей, и Константинов приказал искать грибы.

– Нечего гулять без цели, – сказал он, – по грибы ведь собрались.

По его словам, именно под березами вероятность найти грузди была самой высокой. Кузниц груздь себе представлял слабо, но послушно смотрел под ноги – под ногами были опавшие желтые листья, мох и больше, на его взгляд, ничего достойного внимания. Правда, Шварц нашел какой-то гриб, но тот был забракован как «условно съедобный». Сам Константинов пока ничего не нашел, но был полон оптимизма, и они все дальше уходили в лес.

Не иначе как разговоры об условно съедобных грибах натолкнули Кузница на мысли об «условно убитых». И он стал думать о Леопардах и их недолгой власти: вспомнил Гонту, такого, каким он видел его на Островах, вспомнил, как он разговаривал с «потерянным» казаком в тюрьме, вспомнил, как изменился он после переворота, как гордость за свое дело переполняла его и придавала даже какое-то благородство его простому крестьянскому лицу с «сержантскими» усами.

«Где-то они все сейчас?» – думал Кузниц.

Если верить слухам, то ни русские войска, ни новая власть никого из «меченых» в городе не нашли. Исчезли они будто бы без следа, бросив в разных местах города свои короткие черные автоматы. Один такой автомат лежал в прихожей у Кузница, и Инга требовала, чтобы он от него избавился непременно – сдал властям или, еще лучше, выкинул на помойку. Но Кузниц избавляться от автомата не спешил, ожидая сам не зная чего.

Между тем грибникам наконец улыбнулась удача.

– Генрих! – закричал Шварц из густого осинника, куда они скрылись с Константиновым. – Давай сюда, тут Володя целую плантацию нашел.

И действительно, когда Кузниц наконец продрался через кусты, то увидел, что Константинов сидит на корточках возле пня, а рядом торжествующий Шварц размахивает пластиковым пакетом, полным грибов. Грибы, на непросвещенный взгляд Кузница, были подозрительные, какие-то сизо-черные и темно-зеленые, но Константинов успокоил его, сказав, что это самые что ни на есть классические грузди, безошибочно различать которые он научился в детстве у своей бабушки, по его словам, «фанатичной грибницы».