Текст книги "Скорпионы в собственном соку"

Автор книги: Хуан Бас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

18

Как я уже указывал, с момента открытия «Карты полушарий» все шло как по маслу. В своем качестве полномочного атташе по связям с общественностью я выторговал у Асти жалованье, отвечавшее моему положению и моей исключительной преданности делу. Какое странное ощущение возникает, когда зарабатываешь на жизнь своими силами!

Неделя за неделей, к удивлению посетителей, создались маленькие кулинарные чудеса. Слухи о нашем баре распространялись повсюду. Заведение было постоянно полным, так что мы едва справлялись.

У нас брали интервью, о нас делали репортажи в прессе, на местных радио и телевидении, даже на «Эускаль Телебиста», которое я с тех пор перестал называть «телебестией»… Вернее сказать, эти репортажи делали обо мне и о заведении, так как Асти категорически отказался появляться в средствах массовой информации. Еще одна из его странностей, подумал я; теперь-то мне все понятно.

И сегодня, 23 декабря 2000 года, все покатилось в тартарары.

Сегодня, когда мы достигли профессионального зенита: нам дано исключительное право обслуживать банкет по случаю Рождества, который баскское правительство устраивает в музее Гуггенхайма. Около тысячи приглашенных – представителей элиты.

По такому случаю были приготовлены некоторые наиболее характерные блюда «Карты полушарий», те, что пользовались наибольшей популярностью у клиентов.

И, конечно, звездой нашего меню стали фуа-гра и устрицы, очень созвучные рождественской атмосфере.

Флагманским кораблем стало блюдо, со счастливого момента своего создания вызывавшее у публики все большую и большую любовь, – хрустящие устрицы на хрустящих кусочках хлеба.

Устрицу, только извлеченную из раковины, заворачивают в ошпаренный лист шпината, обмакивают в изысканный соус, состав которого Асти всегда отказывался мне открыть – подозреваю, что туда входит «Гран Марнье»,[80]80
  Ликер из особых сортов коньяка, апельсиновой цедры с берегов Карибского моря и сахара. Считается одним из лучших ликеров в мире.


[Закрыть] – и на двадцать секунд погружают в растительное масло высочайшего качества при температуре сто восемьдесят градусов. Результатом является крокета, достойная _ленча на Олимпе, внутри которой устрица по-прежнему пребывает в своей славной первозданной сырости. Подают это блюдо с вкуснейшими пастушескими жареными кусочками хлеба и с нежным картофельным пюре, приправленным сырым маслом и сливками, ароматическими травами и кервелем, посыпанным грибной мукой и залитым соусом из устричного сока, винного уксуса, шнитт-лука, эстрагона и соли.

Вице-леендакари,[81]81
  Вице-президент Страны басков.


[Закрыть] Некане Олагарро, пробовал это кушанье во время своего посещения «Карты полушарий» и жмурился от удовольствия. Именно ему принадлежит идея передачи обслуживания праздника в «Гуггенхайме» в наши руки.

Для этого знаменательного события Асти выдумал особое блюдо на свою извечную тему картофельной запеканки: чисто вымытые картофелины из провинции Алава, килограмм весу каждая, одинаковой, насколько это возможно, формы, обрабатываются ножом и скребком – из них вырезается середина, а по периметру оставляются змееобразные формы гениального здания, задуманного Фрэнком Гери. После этого каркас заполняется жидким яичным желтком – Асти, вероятно, получил свое, служа хронометром для приготовления стольких яиц, – сверху кладется слой тушеного лука, и этот клубневый Гуггенхайм поливается сверху сиримири из трюфелевого масла.

Без ложной скромности скажу: идея этого смертного Делать скульптуру из картофеля была великой, но труд адский.

На три дня нам пришлось закрыть бар, чтобы приготовить столь громадное количество закусок, причем многие из них – только на предварительной стадии, так как запекать в духовке или обжаривать можно только непосредственно перед подачей к столу. Кухни ресторана при музее любезно предложили нам всю свою помощь.

Я нанял еще двух помощников на эти дни, и мы впряглись в работу на кухне, даже я, а этим уже все сказано.

Эта лихорадочная деятельность помогла мне немного приглушать глубокую боль, поглощающую меня.

Мило, мой добрый Мило, мой обожаемый песик, погиб на прошлой неделе. Дело в том, что у него всегда было немного не в порядке с головой: он любил преследовать на террасе нашего дома каких-то невидимых летающих тварей. В тот трагический день он перепрыгнул через перила – мы жили на шестом этаже – вслед за своей галлюцинацией.

Бедненький.

Ни один пес не заменит мне его, и я не стану больше заводить собаку.

Мило будет жить в моей памяти до тех пор, пока я сам не исчезну из этого мира.

Асти предложил сверх протокола, которого придерживалось баскское правительство, одну идею, понравившуюся заправилам националистов: он решил сам переодеться в Оленцеро и в таком костюме, в повозке с винной бочкой, запряженной ослом, неожиданно приехать в «Гуггенхайм» в разгар празднества.

С некоторой дрожью я сам помог ему подобрать at-rezzo[82]82
  оснастку (um.).


[Закрыть] столь нелюбимого мною персонажа: колпак, напоминающий скатерть шейный платок в клеточку, широкие черные штаны до колена, абаркас,[83]83
  кожаная обувь.


[Закрыть] пастушью безрукавку из овчины и трубку.

С тех пор прошло всего несколько часов.

Мне кажется, что протекла неделя с того момента, как я прочел его исповедь, побежал в музей, а потом попал в это чертово такси.

19

Все отправились в «Гуггенхайм» и оставили меня одного в баре.

Последним ушел Асти в своем гротескном костюме. Он взобрался на телегу, стоявшую у входа, и тронулся в путь, а какой-то деревенщина управлял ослом, вперед по улице Элькано, под ликование детей, и не только детей, раздавая прохожим сладости и marron glacé.[84]84
  каштаны в глазури (фр.).


[Закрыть]

Асти попросил меня, чтобы я остался в «Карте полушарий» и приехал попозже; в качестве повода он выдвинул абсурдную причину: дескать, я должен поставить в духовку, разогретую за два часа, ни минутой меньше, хрустящую запеканку из фуа-гра с зеленым яблоком, и держать ее там при температуре сто восемьдесят градусов до тех пор, пока она не покроется хрустящей корочкой. Я сопротивлялся, мне хотелось присутствовать на столь аппетитном событии с самого начала.

Какого черта ему понадобилось это блюдо?

Но Антончу вдруг стал серьезным, встал на дыбы и в первый – и последний – раз с тех пор, как мы познакомились, грубо приказал мне, чтоб я делал то, что мне велено.

К несчастью, я его не послушался: я разогревал духовку на максимальной мощности едва лишь полчаса, а потом пошел за запеканкой. Я хотел как можно раньше сбросить с себя это поручение, потом выпить пару рюмочек на свободе и отправиться на праздник.

Заготовка хранилась при комнатной температуре в одном из шкафов. Сняв куполообразную крышку, чтобы поставить поднос в духовку, я увидел рядом с запеканкой компьютерную дискету с прикрепленной к ней маленькой записочкой, на которой значилось просто: «Для Пачо».

Охваченный естественным любопытством, хоть я и подумал, что это могут быть дополнительные кулинарные инструкции, я пошел в маленький кабинет, располагавшийся у нас рядом с погребом, включил компьютер и вставил дискету в дисковод.

Это был длинный файл в сто тридцать четыре страницы – я принялся читать его и не мог остановиться почти до самого конца.

Он был подписан Антоном Астигаррагой, а вверху значилось странное название:

ИСПОВЕДЬ ЛИЧНОГО ДЕГУСТАТОРА ФРАНКО

Часть вторая
Исповедь личного дегустатора франко

Я хотел бы поблагодарить вас… Эта работа личного дегустатора отравила мне жизнь!

Рене Госини «Астерикс и Клеопатра»

1

Добрый день, друг Пачо. Я взял на себя смелость сделать вас хранителем этой исповеди. Надеюсь, что сей груз не обременит вас. Отдайте ее в руки, которые сочтете наиболее подходящими, или уничтожьте ее способом, какой покажется вам надлежащим.

На самом деле меня очень мало беспокоят последствия того, что вы решите.

Я бы предпочел написать эти строки от руки, поскольку они носят личный характер, но вот уже давно моя маниакальная натура мешает мне вычерчивать все буквы каждого слова. По этой причине я прибег к асептике компьютера.

Меня ни в малейшей степени не беспокоит, что люди (и вы в том числе) подумают о моих жестоких поступках, продиктованных долгой жаждой мести, которая вот-вот удовлетворится, и несомненной психической неустойчивостью; но по крайней мере я хочу, чтобы, если эти страницы предстанут перед взором кого-нибудь еще, было вполне понятно то, что я собираюсь рассказать.

2

Мое настоящее имя, данное мне при крещении, – Карлос Мария, а «Антон» или «Антончу» – это прозвище, боевая кличка, придуманная для меня женщиной во времена, о которых я расскажу позже. Но я привык к ней и с тех пор ею пользовался.

Моя фамилия – действительно та, какую вы знаете: Астигаррага Ираменди.

Мой родной язык – баскский, кастильский мне с горем пополам преподали в школе.

Я родился в 1944 году в Альсо (сегодня – Алцо), малюсенькой деревеньке, покоящейся в замкнутой долине в центре Гипускоа, недалеко от Тулузы и от границы с Наваррой.

Быть может, вы слышали о великане из Альсо, вероятно, это единственный вклад моей деревни в историю. Вроде бы жил как-то бедный крестьянин, страдавший огромным ростом (в нем насчитывалось два метра двадцать семь сантиметров, он был в ту пору самым высоким человеком на континенте), которого показывали в цирке по всей Европе в середине XIX века. Возле дома, где я родился, на огромном плоском камне до сих пор можно увидеть его силуэт и один из его громадных абаркас.

Ко времени моего рождения в деревне едва насчитывалась сотня домов. В каждом из них, в соответствии с горизонтальным или вертикальным делением дома, жили две семьи. По крайней мере в девяноста домах соседи не разговаривали друг с другом.

Мой отец, которому при крещении тоже дали имя Карлос Мария, в свою очередь, тоже был родом из Альсо.

Моя бедная мать, Асунсьон Ираменди, была молчаливой крестьянкой, уроженкой Орехи (близлежащая деревенька), пожалуй, немного умственно отсталой.

У меня не было ни братьев, ни сестер. Моей матери, кажется, из-за инфекции удалили яичники вскоре после того, как она родила меня на свет.

Мой отец происходил из карлистской семьи (его дед умер в Бильбао в 1874 году). Это был очень тупой, примитивный и верный своим немногочисленным убеждениям человек. И властный: я помню, что он часто прибегал к помощи ремня. Во время гражданской войны он сражался вместе с наваррскими рекетес,[85]85
  ополченцы-карлисты.


[Закрыть] в Северной Армии генерала Молы.

Чтобы вы могли составить себе представление о его примитивности, я с радостью расскажу вам о том, как моя мать однажды дала ему денег, чтобы он поехал к дантисту в Тулузу, чтобы у него выдрали мучивший его коренной зуб. Он предпочел закатить в деревне богатую пирушку, а потом выдрать зуб самостоятельно, в том же ресторане, сделав рычаг из двух десертных вилок.

Я не испытывал особенно нежных чувств к своему отцу, но уважал его и по-своему любил; через много лет после того, какой умер, я понял, что любил его гораздо больше, чем мне казалось.

Хотел бы я сказать вам, что он еще жив.

Когда закончилась война, мой отец вернулся в Альсо и занялся посевами и своими немногочисленными коровами. Но начиная с 1940 года в результате череды случайных обстоятельств, которые нет необходимости здесь перечислять, он начал работать на Франко: он было одним из двух его дегустаторов еды и питья.

Как известно, начиная с сентября 1936 года, когда Франко был провозглашен генералиссимусом в Бургосе, он усилил меры безопасности вокруг своей персоны, но после смерти его товарища Эмилио Молы 3 июня 1937 года, которую только некоторые посчитали результатом случайной авиакатастрофы (Франко с того дня больше не летал на самолетах), он превратился в сущего маньяка, боясь покушения на свою жизнь.

В ту пору он принял решение, что два дегустатора, с интервалом в час, будут пробовать его еду и выступать в роли подопытных кроликов ввиду гипотетической угрозы отравления. Они пробовали все, что он ел, начиная от полного меню кушаний, подаваемых за обедом с генеральным штабом, и заканчивая водой.

Первый дегустатор выполнял свою работу, как я уже сказал, за час до еды, в присутствии чиновника из охраны. Второй, всегда под пристальным взглядом диктатора, обычно проделывал это, уже когда блюдо было подано.

Я не раз думал, что этот час промежутка между приготовлением еды и ее сервировкой обедняет кулинарное искусство не одного повара, хотя Франко, конечно, не славился чувствительным нёбом, если не считать вина, в отношении которого он обладал определенной разборчивостью. До изнурения постоянный в своем аскетизме, он пил один-единственный бокал в день, не делая исключений.

Однако он не использовал дегустаторов для работы, которая в эпоху Возрождения была известна как salva, то есть для того, чтобы резать и отправлять себе в рот еду при помощи приборов, принадлежащих охраняемому персонажу, чтобы удостовериться в том, что и сами вилки с ножами не были отравлены. У Франко, вероятно, вызывала отвращение эта классическая практика, обязывавшая его глотать слюну дегустатора. Он заменил ее требованием, чтобы приборы подавались на серебряном подносе, поливались медицинским спиртом и разогревались, вплоть до испарения жидкости, при температуре сто девяносто шесть градусов. Салфетку очищали паром и приносили ему дымящейся, как будто это была салфетка парикмахера, а бокалы наполнялись кипятком, вследствие чего часто лопалось самое тонкое стекло. Кроме того, после этих гротескных маневров каудильо лично вытирал приборы стерилизованной салфеткой, словно клиент в ресторане с сомнительным уровнем гигиены.

От своего отца я узнал, что дегустаторами времен войны, теми, которых он использовал до апреля 1939 года, были первый глава гражданской гвардии, который пропал во время обороны толедского алькасара, и какой-то толстый фалангист. Кому угодно мог выпасть этот жребий. Кажется, он не требовал никакой квалификации от претендентов на эту должность; вышеупомянутые дегустаторы весьма сильно отличались от дегустаторов Людовика XIV Французского, о каких рассказывает Хулио Камба: те, вонзая зубы в бедро фазана, могли по плотности мяса определить, взято оно с ноги, которую птица подгибала во время сна, или с той, на которую приходился весь вес.

По окончании войны Франко уволил тех, первых дегустаторов. Надежно укрывшись во дворце Эль-Пар-до, он, должно быть, чувствовал себя в безопасности и отказался от этой предосторожности. Чем он не переставал пользоваться с тех пор, как получил его в 1954 году и до конца своих дней, – так это подарком, преподнесенным ему президентом Турции, тираном Мендесом. Речь идет о столовой посуде из дворца Топкапи в Стамбуле, фаянс которой темнел, если на нее попадал продукт, содержащий яд (мне неизвестен научный принцип столь странного свойства). Несмотря на то что он работал только в отношении мышьяка, цианида и других широко распространенных ядов, Франко и его жена, Кармен Поло, с тех пор ежедневно использовали ее в качестве столовой посуды в своей личной столовой в Прадо.

Превратив страну в свою личную казарму, Франко в целом ослабил меры безопасности. На него могли покушаться, но только в качестве камикадзе, а эта необратимая степень жертвенности плохо сочетается с инстинктом выживания испанцев.

Однако начиная с 1940 года глава государства начал проводить значительную часть своего долгого лета в Сан-Себастьяне, во дворце Айете, и снова вернулся к практике использования дегустаторов. Он делал это только здесь, в Стране басков. Ни во дворце Мейрас, в Галисии, где он жил остаток лета, ни во время охоты, ни во время рыбалки в разных местах Испании он ими не пользовался. Вероятно, это исключение стало следствием его особого недоверия к баскам, которых он считал в большинстве своем опасными сепаратистами.

Суть в том, что полтора или два месяца в году мой отец проводил в Айете, занятый этой деликатной работой. Его напарником был другой унтер-офицер (за моим отцом сохранили его звание и жалованье сержанта рекетес), старшина Сильеруэло, уроженец Бургоса, живший недалеко оттуда, в казарме Лойолы. Когда Франко в конце лета уезжал в Мадрид, оба получали вознаграждение и возвращались к своим обычным занятиям.

Более чем за двадцать лет, вплоть до 1962 года, ни разу не произошло ничего необычного.

3

Что касается меня, то я провел детство, практически не выезжая из Альсо; я вел полудикую жизнь, какую ведет любой деревенский ребенок в недоразвитой стране.

В юности я начал получать профессиональное образование в одном из учебных заведений Тулузы.

В 1961 году, в возрасте семнадцати лет, я связался с подпольем баскских патриотов. В моей голове кипела мутная смесь националистических идей, лакированных марксизмом-ленинизмом.

Двумя годами раньше, в 1959-м, по инициативе студентов университета Деусто и инженерной школы Бильбао при определенной поддержке неизбежных семинаристов и попов была организована ЭТА. Это были недовольные активисты НПБ,[86]86
  Национальная партия басков.


[Закрыть] считавшие, что нужно дать более прямой и содержательный ответ франкистскому аппарату.

В 1961 году единственной акцией, осуществленной ими с некоторым размахом, был саботаж железнодорожной связи между Мадридом и Барселоной. Вплоть до 1968-го они еще не начинали своей долгой и не оконченной до сих пор кровавой кампании – той, что началась с неожиданной смерти на уличном посту офицера гражданской гвардии Хосе Пардинеса и продолжилась последующим устранением, уже заранее спланированным, полицейского инспектора, палача Мелитона Мансанаса.

Но еще задолго до того, в 1962 году, – и это останется темной страницей в истории, которую я теперь открываю вам, – члены недавно образованной ЭТА и активисты НПБ пытались отравить Франко.

Мой дядя, бывший семинарист и бывший наемник Пачи Ираменди, брат моей матери, был одним из основателей ЭТА и, быть может, является наиболее важным звеном в этой истории.

Я на минуту прервал свое чтение с экрана компьютера. Если память не изменяет мне, Пачи Ираменди, по прозвищу Тартало, был руководителем ЭТА, вступившим в Алжире в переговоры с правительством ПСОЭ[87]87
  Социалистическая рабочая партия Испании.


[Закрыть] и погибшим в автомобильной катастрофе при странных обстоятельствах – согласно официальной версии – на алжирском шоссе, кажется, в середине восьмидесятых годов.

Выдвигалась теория, согласно которой его могли убить как его собственные соратники по партии более радикального толка, так и СЕСИД;[88]88
  Испанская разведка.


[Закрыть] последние – ввиду некой темной заинтересованности в том, чтобы продолжать противостояние с ЭТА.

Мое желание как можно раньше попасть на праздник в «Гуггенхайме» пропало столь стремительно, как у Хаддока – желание выпить виски после антиалкогольной микстуры, данной ему Турнесолем в «Тинтин и пикаро». У меня все было наоборот. Я встал и пошел в бар за бутылкой «Тлен-моранжи» пятнадцатилетней выдержки и пачкой «Бэнсон и Хэджес». И почти бегом вернулся к компьютеру, чтобы продолжить читать эту – быть может, впервые в жизни я не мог подобрать эпитета, чтобы классифицировать что-либо, – историю.

4

Случайность обеспечила необходимую основу для того, чтобы задумать и осуществить на практике этот план.

Старшина Сильеруэло, сослуживец и товарищ моего отца в работе дегустатора, подхватил свинку, которая, ввиду его взрослого состояния и слабого здоровья, потребовала продолжительного лечения.

Мне тогда только что исполнилось восемнадцать лет, я завершил свое профессиональное образование и не имел работы; на следующий год я должен был пойти добровольцем в армию, так решил мой отец. Последнему ни капельки не нравилось, что я болтаюсь без дела по Тулузе, теряя время и крутя шашни с Каталиной, своей невестой. Он посчитал после двадцати лет службы, что работа дегустатором совершенно не опасна, и ему взбрело в голову предложить в Айете, чтоб его сын заменил старшину до тех пор, пока тот не выздоровеет. Таким образом я был бы при нем, он мог бы контролировать меня, а кроме того, я тоже мог бы отправлять матери деньги.

Поскольку преданность и благонадежность моего отца были более чем проверены, а мои тайные симпатии не дошли до сведения полиции, начальник охраны и сам Франко одобрили эту идею.

5

В 1962 году диктатору исполнилось семьдесят лет. Годом раньше у него на охоте случайно взорвалось ружье (на самом деле многие думали, что это было неудавшееся покушение), вследствие чего он сильно повредил левую руку, частично оставшуюся неподвижной. А в этом году он только что столкнулся с массовой забастовкой, в ходе которой выдвигалось требование повышения заработной платы, особенно в Астурии и в самой Стране басков, которую он счел окончательным крахом вертикали фалангистского синдикализма. Кроме того, он был обеспокоен махинациями против режима так называемого Мюнхенского союза, который в действительности был весьма безобидным и намеревался всего лишь робко постучаться в двери Европы.

В первый раз я увидел диктатора в Айете, в дворцовом саду. Он показался мне неприятным стариком, малышом с лицом черепахи, приготовленной в суп, и смешным голосом, как у кастрата.

Он был поглощен своим недавним увлечением, живописью. Ему нравилось рисовать маслом, исключительно натюрморты с едой. Это были картины безвкусные и лишенные всякого изящества, их не купили бы даже на толкучем рынке в Мадриде.

В тот момент он рисовал ананас, салат-латук, телячью отбивную, полбуханки белого хлеба, охотничий нож и медную разливную ложку. Все эти разнородные оригиналы лежали перед ним, упорядоченные в сомнительной гармонии.

Он собирался пить отвратительный чай, который попробовал для него мой отец час назад, с тремя печеньями (вероятно, надкусанными). Пока ему разогревали его отвар на спиртовке, находившейся там же, на отдельном столике, он сказал мне несколько слов, и это были единственные слова, с которыми он обратился непосредственно ко мне в тот короткий промежуток времени, когда я пробовал его еду. Я запомнил их так:

– Значит, это ваш сын, Астигаррага… Учись у своего отца, мальчик: всегда слушать и молчать… держать рот на замке… исключение только для этой работы, само собой… Если б это было не так, как бы мы жили… – Подобная простота, видимо, нравилась ему самому, а может, ему хотелось кашлять. – Испании можно служить разными способами, и этот – не более ничтожный и не менее важный, чем другие… Ведь масонство не отдыхает даже по праздникам… Это все.