Текст книги "Album Romanum: коллекция переводов"

Автор книги: Хорхе Луис Борхес

Стефан Малларме

Окна

 
Как слабый человек, оставленный в больнице
Среди постылых стен, подъемлет жадный взор
К распятью, что глядит, зевая, как клубится
Зловонный фимиам в банальной складке штор,
 
 
И, в корчах распрямив свое гнилое тело,
Он тянется к окну, где буйствует рассвет,
Прильнувши лбом к стеклу, впивать оцепенело
Щетинистым лицом прекрасный, яркий свет,
 
 
И воспаленный рот, изведав скорбь утраты,
А прежде юный, пить восторг лазурных струй,
И пачкает слюной горячие квадраты,
Вонзая в пустоту блаженный поцелуй,
 
 
И, презирая смрад кадила и елея,
И время, что течет бессмысленно и зря,
Смотреть через стекло, от радости хмелея,
Как медленно встает кровавая заря,
 
 
Где золотых галер воздушные армады,
Как лебеди, плывут по пурпурной реке,
Чьи сеют молнии душистые громады
С такой беспечностью в лазурном далеке!
 
 
Так, оскорбясь, душой, погрязшей в липкой мрази,
Где жрет само себя, вдыхая смрадный чад,
Желанье отыскать ошметки этой грязи
И матери вручить, кормящей своих чад.
 
 
И я припал к окну в бессилии жестоком,
Чтоб не смотреть вокруг и, в зеркале стекла,
Омытом голубым, как золото, потоком,
Узреть и возомнить из грязного угла:
 
 
Я – Ангел! Я люблю, я жду, я умираю.
Пусть стекла будут сном, условностью, мечтой,
Что рвется изнутри к возвышенному краю,
Как лучезарный нимб, зажженный Красотой!
 
 
Но тщетно, этот мир сильней. Его уродство
Низвергнуло меня в блевотину и гной,
И вот, осатанев от мерзости и скотства,
Я зажимаю нос перед голубизной!
 
 
И, выломав кристалл, измученный, теперь я,
Как оскверненный монстр, ползу на животе,
Чтоб выброситься вниз на крылиях без перьев!^{8}
– Рискуя не упасть в бездонной пустоте?
 

Звонарь^{9}

 
На заре с колокольни, когда переливы
Рассыпаются нежно, как звон хрусталя,
Где лопочет младенец и шепчут оливы,
И душистые пахнут лавандой поля,
 
 
Над челом звонаря прянет птица пугливо,
Он с лампадой в руке, на латыни скуля,
Воспарив на веревке, канючит тоскливо,
Еле слышимый гул исступленно хуля!
 
 
Тот звонарь – это я. Жадной ночью туманной,
Оперенный грехом, я звоню в Идеал,
Извлекая в ответ, сквозь дрожащий металл,
 
 
Только хрипы и хлипы из полости странной.
Сатана! Но однажды и я утомлюсь,
Выну камень из петли – и в ней удавлюсь.
 

Летняя печаль

 
В улыбке пополам с подавленным зевком
Мешая горечь слез с беспечностью влюбленной,
Ты дремлешь, ослабев, сомлевшая, ничком
Под солнцем, на песке – от страсти утоленной.
 
 
Был в странной тишине так глух и незнаком,
О робость губ моих! твой голос утомленный:
«Нам в мумию одну в гробнице под песком
Не слиться никогда в пустыне раскаленной!»
 
 
Но волосы твои – та теплая река,
Где душу утопить, уснуть бы на века,
Достичь Небытия… О, если бы ты знала!
 
 
Поплачь, я выпью тушь с ресниц твоих, и в ней,
Быть может, отыщу для сердца, что устало,
Покой голубизны, бесчувственность камней.
 

Вздох

 
К веснушчатому дню, где дремлет, светл и тих,
Осенний теплый лоб в рыжинках золотых,
И к зыбким небесам заоблачного взгляда
Влечет мой грустный взор, как будто в чаще сада
Вздыхающий фонтан к лазурной вышине,
К Лазури, что, смеясь в зеркальной глубине,
Любуется своим бездонным отраженьем,
Роняя вниз, вослед за мертвенным круженьем
Листа, что проалел холодной бороздой,
Свой длинный желтый луч, надломленный водой.
 

Лазурь

 
Надменная лазурь, предел земных сомнений,
Глядящая в упор, бездушно, как цветы,
Униженный поэт хулит твой ясный гений
Сквозь золотую боль слепящей пустоты.
 
 
Зажмурившись, бегу. Но чувствую ликуя,
Она глядит, глядит, как совести укор,
Насмешливо и зло! Какую ночь, какую
Швырнуть, швырнуть, швырнуть в ее бесстыдный взор?!
 
 
О морок, защити от этой наглой сини!
Пусть нудные дожди, пронизанные мглой,
Размажут липкий мрак по слякотной трясине,
Зыбучим потолком повиснув над землей.
 
 
Проснись и ты, заткни, вздымая длинной лапой
Со дна летейского зловонное гнилье,
О Скука, затяни, молю тебя, заляпай
Проломы синих дыр, плодящих воронье.
 
 
Еще! Пусть сотни труб дымятся, злопыхая,
И сажи жирный склеп блуждающей тюрьмой
Поглотит небосвод, и немота глухая
Сольется навсегда с вселенской мертвой тьмой!
 
 
Все! Небо умерло. Греховная, в тебе я,
Материя, хочу забыться навсегда
На пастбище твоем угаженном, тупея,
Где разлеглись людей счастливые стада!
 
 
Низверженный к идей возвышенных подножью,
Мой мозг, опустошась, как баночка румян,
Устал гримировать своей постыдной ложью
Зевающей Мечты уродливый изъян…
 
 
Но вот опять, лазурь, мне слышно, то и дело,
Сквозь гул колоколов – довольно! я устал! —
Как в злобной глубине, ревя осатанело,
Молитвенную синь струит живой металл!
 
 
Он рушится сквозь мрак, как благовест победный,
Пронзая, словно меч, тщету душевных бурь,
Куда теперь бежать от этой пытки медной?
Во мне гудит лазурь! лазурь! лазурь! лазурь!
 

Подаяние^{10}

 
На, Нищий, но пока, дабы убраться вон,
Иссохшего сосца задерганное вымя
Кругляш за кругляшом не выжмешь этот звон.
 
 
И странного греха задумчивое имя…
Под пылкий рев фанфар слюнявыми, скорей,
И вдуй, чтобы свилось, хрипливое, своими.
 
 
Охряпистый болван с подскоком у дверей,
Не хочешь ли нюхнуть щекочущими зелье,
Которое, давай, кури его, ноздрей.
 
 
И вдребезги дурман стеклянное веселье!
В заманчивых вещах узнать известный толк?
И пей свою слюну, счастливый от безделья.
 
 
С прелестного бедра срывать, быть может, шелк?
На нищего глядят нарядные красотки,
Шум княжеских кафе пока еще не смолк.
 
 
Ты выйдешь, старый бог, с коленцами в походке,
И выпустишь струю, урча своим нутром,
И звезды у тебя тогда зажгутся в глотке!
 
 
Ты можешь сверх того украситься пером
И засветить свечу дорогою обратной
Святому – разрази меня на месте гром!
 
 
Не вздумай понимать, что речь мою превратной.
Ты будешь подыхать – я стану глух и слеп,
Поэтому прощай, забудь меня, о брат мой.
 
 
Смотри же, не купи на эти деньги хлеб!
 

* * *

 
Едва коснется тень заветного числа^{11},
Как давняя мечта под сводами гробницы,
До ломоты в костях, желанная, приснится,
Победно распрямив во мне свои крыла.
 
 
В эбеновом дворце, где смерть переплела
– О, царственный соблазн! – созвучий вереницы,
Ты будешь, как гордец, обманутый в темнице,
Чей одинокий взор вдруг ослепила мгла.
 
 
Когда из звездных бездн, как отзвук иноверий,
Падет вселенский блик причудливых мистерий
На недостойный мир сквозь вечное всегда,
 
 
Пространство, возродясь, отвергнет изначальность
И низкие огни покатятся, – тогда
Астральным таинством зажжется гениальность.
 

Лебедь^{12}

 
Неправда! Разве он не в силах разорвать
Хмелеющим крылом покров остекленелый,
Пленительную гладь, где стиснул иней белый
Полетов стылый лед, которым не бывать!
 
 
Величественный царь без права выбирать
Среди надмирных грез высокого удела,
Где нет чтоб воспарить, чем ждать оцепенело,
Когда грядет зимы пронзительная рать!
 
 
Насильственный простор отвергнув с содроганьем,
Он гордо отряхнет предсмертное страданье
И не поднимет впредь заиндевелых крыл.
 
 
И Призрак, чьи черты светились там все боле
Бессильем ледяным, презрительный, застыл,
Как Лебедь, что уснул в бессмысленной неволе.
 

* * *

 
Бессонницы числом астрального декора^{13}
Над ониксом ногтей немотствующий фикс,
Как Феникс, окрылясь, из пепла явит икс,
Но амфора пуста для траурного сбора.
 
 
Оглохшей скорлупой мерцает гулкий мникс,
Пустой библибилон ликующего вздора,
Которой, час настал, Хранитель Уговора
Исчерпать обречен слезами полный Стикс.
 
 
На севере, застыв в плену зеркальном взора
Над схваткой родовой, где крест вакантный, скоро
Узрит единорог^{14} ее бесплотных никс^{15},
 
 
Нагая, мертвая, без скорбного убора,
Невинным облачком в потемках коридора
Семь отраженных звезд, подобно, сакрификс.
 

Поль Верлен

Через три года

 
Толкнувши дверь, под скрип заржавленных петель
Я медленно вошел, предчувствуя обман,
В тот садик, где, блестя сквозь утренний туман,
Искрилася листвы росистая купель.
 
 
Все так, как было. Я проверил все: тоннель
Хмельного лозняка и трепетный платан,
И в чуткой тишине чуть слышимый фонтан
Роняет с шепотом серебряным капель.
 
 
И розы, как тогда, дрожали, как тогда
Кувшинки ветерок ласкал, едва дыша,
Здесь каждый стебелек я вспомнил без труда.
 
 
Я также отыскал Веледу у воды,
Чья гипсовая плоть истлела и, шурша,
Все сыплется под пошлый запах резеды.
 

Томление

 
Я – одрябший изнеженный Рим, что, давясь от зевоты,
Сочиняет от нечего делать чудной акростих,
А на кончике стиля танцует в лучах золотых
Слишком долгий закат, погружаясь в трясину дремоты.
 
 
Что такое, Аврелий, очнись, почему ты притих?
Ах, Батилл, нехороший, пусти наконец, ну чего ты…
Повалившись на стол, вот свинья, прямо в лужу блевоты,
Сотрапезник, икая, хрипит среди кубков пустых.
 
 
И бегут легионы, и варвары рвутся к столице,
Вам повсюду мерещатся их идиотские лица,
Ах, все выпито, съедено все, да чего тут жалеть!
 
 
Из провинции снова приходят тревожные вести,
И ваш раб начинает, пожалуй, немножко наглеть,
И такая, такая тоска! А душа не на месте…
 

Моя сокровенная мечта

 
Мне нравится мечтать о женщине одной,
Что мне с ней хорошо, и ей со мною тоже,
Что все в ней на нее всегда так не похоже,
И мне с ней хорошо вдвоем, а ей со мной.
 
 
Она умеет быть и не совсем иной,
И не такой как все. Она – одна. О боже,
Пусть это только сон, я знаю, пусть, и все же
Мне дорог мой обман, наивный и блажной.
 
 
Блондинка ли она, брюнетка, что мне в этом?
А имя у нее, наполненное светом,
Из звонких тех имен, что вверены Судьбе.
 
 
И взгляд ее похож на статуй взгляд далекий,
А голос, он хранит, торжественный, в себе
Смысл изначальный слов утраченных, глубокий.
 

Обет

 
Ах, первая любовь, томленья, розы-грезы,
О странные глаза застенчивых подруг,
О трепетный союз еще не смелых рук,
О клятвы, о слова, о боже – эти слезы!
 
 
О боже, с той поры лишь ропот и угрозы
Невидимых врагов мне чудятся вокруг,
Весну моих утрат зима сменила вдруг,
И вот уж дни мои полны угрюмой прозы.
 
 
И, словно сирота безродный, с той поры
Один, совсем один, без брата и сестры,
Я горестно терплю несчастье за несчастьем.
 
 
О та, что и без слов привыкла понимать,
О женщина! Когда, с заботой и участьем
Она порою в лоб целует нас, как мать.
 

* * *

 
Надежда вновь блестит соломинкой в сарае,
Хватайся за нее, не думай о былом.
Бьют полдень. Спи. Оса кружится над столом,
А ты все ждешь, свой лоб руками подпирая.
 
 
Ах, бледная душа, и столько лет спустя
Ты не устала ждать. Бьют полдень. Это снится.
Пей! Вот вода, и жди. А я, сомкнув ресницы,
Забормочу сквозь сон, как кроткое дитя…
 
 
Бьют полдень. Ах, мадам, уйдите, ради бога,
Пусть он еще поспит, да-да, еще немного…
И гул ее шагов все чудится ему.
 
 
Как камушек из рук сквозь брызнувшие слезы,
Надежда падает в таинственную тьму…
Когда же зацветут сентябрьские розы!
 

Анри де Ренье

Листва

 
Счастливая пора грядет, животворя,
И все короче тень, и редко непогода,
Сверкая, омрачит сиянье небосвода,
И с каждым днем светлей вечерняя заря.
 
 
И амбру белую, и гроздья янтаря,
И пурпур глянцевый обильная природа
К плечам и к наготе раздвоенного плода
Склоняет, как дары к подножью алтаря.
 
 
И тянутся к листве по руслам волокнистым
Подземные ключи, чтоб сумраком тенистым
Пролиться в марево пылающего дня.
 
 
И в тихом шелесте садов благословенных
– Ты слышишь? – плещутся, прохладою маня,
Незримые струи фонтанов сокровенных.
 

Отпечаток

 
Пускай мне не дано в сверкающем металле
Навек запечатлеть свой профиль или фас,
Ведь боги все равно не каждому из нас
Оставить на земле свой след предначертали.
 
 
Я изваял свой лик на глиняной медали,
Где трещины легли морщинами у глаз,
Дополнив мой портрет. И странно, всякий раз
Я замечаю в нем все новые детали.
 
 
Ах, все пройдет, но я, зажмурившись, в тоске
Оставить от себя желаю на песке
Под гулкий рокот волн, задумчивый и мерный,
 
 
Свой оттиск призрачный, бегущий в никуда,
И в нем – лицо мое, чей слепок эфемерный
С волной нахлынувшей растает без следа.
 

Садовый вор

 
Поскольку местный фавн, хитрюга и обжора,
Крал мед и виноград, хозяева садов,
Желая оградить плоды своих трудов,
Решили проучить бессовестного вора.
 
 
Лишь я не одобрял такого приговора,
Принципиальный враг капканов и кнутов,
Однажды, затаясь в саду среди кустов,
Я за ухо схватил воришку у забора.
 
 
Врасплох застигнутый, бедняга испугался,
Он был рыж, волосат, и совсем не брыкался,
Виновато скуля, он кривлялся как мог.
 
 
И когда я его, проведя за ограду,
Отпустил – он задал стрекача со всех ног —
Только топот копытец пронесся по саду.
 

Пленница

 
Ты бросилась бежать, проворна и легка,
Дав мне пощечину за дерзкое вторженье,
Твой слишком гордый нрав не вынес униженья,
Когда тебе на грудь легла моя рука.
 
 
Беги же, так и быть, беда невелика,
Но знай – тебя найдет мое воображенье,
Ибо мой быстрый взор, сковав твои движенья,
Тебя уже пленил, отныне – на века!
 
 
В том месте, где сейчас стояла ты, нагая,
Я глыбу мрамора воздвигну, дорогая,
И, сняв за слоем слой отточенным резцом
 
 
Тяжелую кору со статуи холодной,
Я обнажу твой стан, прекрасный и бесплодный,
И вновь упьюсь твоим разгневанным лицом!
 

Хорхе Луис Борхес

Роза и Мильтон^{16}

 
О розы, безымянные в веках,
Уходят в вечность ваши поколенья,
Я лишь одну спасаю от забвенья
В нетленных поэтических строках!
 
 
Да не иссушит ветра дуновенье
Росу на благовонных лепестках
Последней розы, что держал в руках
Слепой поэт, о скорбное мгновенье!
 
 
Тот сад, где розы Мильтона цвели,
Уже, быть может, стерт с лица земли,
Лишь над одной я отвратил угрозу.
 
 
Пусть это самый хрупкий из цветков!
Я воскресил из темноты веков
Глубокую, невидимую розу.
 

Эдипова загадка^{17}

 
О четырех ногах он в час рассвета,
Двуногий днем, а вечером трехногий,
Кто этот зверь, единый и премногий?
Бесстрастный сфинкс от смертных ждал ответа.
 
 
Мы суть Эдип. Он, к зеркалу прильнувший,
Есть тот, кто разгадал в отображенье
Чудовищного монстра – отраженье
Своей судьбы, его не обманувшей.
 
 
В эдиповой загадке, как в кошмаре,
Плодятся формы триединой твари,
Сплошной и непрерывной, как мгновенье.
 
 
Ваятель этой формы многоликой
Нам ниспослал из милости великой
Спасительный, бесценный дар забвенья.
 

Everness^{18}

 
Одной лишь только вещи нет – забвенья,
Господь, спася металл, хранит и шлаки,
И плевелы исчислены, и злаки,
Все времена – и каждое мгновенье.
Все обратимо: сонмы отражений
Меж двух зеркал рассвета и заката
Хранят следы твоих отображений
И тех, кто отложились в них когда-то.
Любая вещь останется нетленной
В кристалле этой памяти – вселенной,
Где мыслимы любые расстоянья.
Ты здесь бредешь по долгим коридорам,
Не знающим предела. За которым
Увидишь Архетипы и Сиянья.
 

Пробуждение

 
И прянул свет! Кружась в сознанье спящем,
Обрывки снов к былому сну восходят,
И вещи неминуемо находят
Свои места в постылом настоящем.
Мне грезились: миграции сквозь время
Птиц и народов, орды, легионы,
Рим, Карфаген, руины, казни, троны,
Всех прошлых лет мучительное бремя!
А вот и возвращается сегодня:
Мое лицо, мой голос, ноги, руки,
Цвета и формы, запахи и звуки,
И память – наказание Господне!
Довольно снов! В одном из пробуждений
Увидишь мир без этих наваждений.
 

Religio Medici, 1643^{19}

 
Спаси меня, о Господи. (Взываю
К тому, чье имя – звук пустой, и все же,
Как если бы Ты слышал это, Боже,
Лишь на Тебя с надеждой уповаю.)
Дай мне защиту от себя. Об этом
Тебя просили Браун, Монтень, а также
Один испанец. Господи, вот так же,
О Всемогущий, сжалься над поэтом!
Спаси меня от жажды смерти. Дважды,
Поскольку нет возврата человеку,
Нельзя войти в одну и ту же реку
В нее уже вступившему однажды.
Пускай мне смерть навек закроет вежды,
Не от нее спаси, но от надежды.
 

В лабиринте

 
О ужас, эти каменные сети
И Зевсу не распутать. Изможденный,
Бреду сквозь лабиринт. Я осужденный.
На бесконечно-длинном парапете
Застыла пыль. Прямые галереи,
Измеренные долгими шагами,
Секретными свиваются кругами
Вокруг истекших лет. Хочу быстрее
Идти, но только падаю. И снова
Мне чудятся в сгущающемся мраке
То жуткие светящиеся зраки,
То рев звериный. Или эхо рева.
Иду. За поворотом, в отдаленье,
Быть может, затаился наготове
Тот, кто так долго жаждал свежей крови.
Я столь же долго жажду избавленья.
Мы оба ищем встречи. Как и прежде,
Я верю этой меркнущей надежде.
 

Лабиринт

 
Мир – лабиринт. Ни выхода, ни входа,
Ни центра нет в чудовищном застенке.
Ты здесь бредешь сквозь узкие простенки
На ощупь, в темноте – и нет исхода.
Напрасно ждешь, что путь твой сам собою,
Когда он вновь заставит сделать выбор,
Который вновь заставит сделать выбор,
Закончится. Ты осужден судьбою.
Вдоль бесконечных каменных отростков
Двуногий бык, роняя клочья пены,
Чей вид приводит в ужас эти стены,
Как ты, блуждает в чаще перекрестков.
Бреду сквозь лабиринт, уже не веря,
Что повстречаю в нем хотя бы зверя.
 

Он

 
Ты – слеп. Твой взор сожженный ненавидит
Палящий диск, зияющий зловеще,
Теперь ты лишь ощупываешь вещи.
Он – свет, отныне черный, он все видит:
Мутации луны, жерло клепсидры,
И то, как отдают земные недра
Свой скудный сок корням упорным кедра,
В нем рдеют тигры и чернеют гидры^{20}.
Как скопище несметных повторений,
Глядящихся в свое отображенье,
Он – сущего живое отраженье
И каждое из собственных творений.
Я звался Каином. Познав мои страданья,
Господь украсил адом мирозданье.
 

Угрызение

 
Я совершил тягчайший из грехов,
Я не был счастлив, нет мне оправданья,
Извел я годы, полные страданья,
На поиски несбыточных стихов.
Родители мои меня зачали
Для тверди, влаги, ветра и огня,
Ласкали и лелеяли меня,
А я их предал. Горше нет печали.
Проклятье мне. Я тот, кто дал созреть
В своем уме, очищенном от чувства,
Обманчивым симметриям искусства.
Я их взалкал. А должен был презреть.
Пускай я проклят с самого зачатья,
Веди меня вперед, мое проклятье!
 

Фрагменты апокрифического евангелия

 
3. Горе нищему духом, ибо под землей пребудет то, что ныне попирает ее.
4. Горе плачущему, ибо не отвыкнет уже от жалких стенаний своих.
5. Счастливы знающие, что страдание лавром не венчает себя.
6. Мало быть последним, чтобы стать когда-нибудь первым.
7. Счастлив не настаивающий на правоте своей, ибо никто не прав либо все правы.
8. Счастливы прощающие ближних своих, счастлив прощающий самого себя.
9. Благословенны кроткие, ибо не опускаются до распрей и раздоров.
10. Благословенны не алчущие и не жаждущие правды, ибо ведают, что удел человеческий, злосчастный или счастливый, сотворяется случаем, который непостижим.
11. Благословенны сострадающие, ибо милосердием счастливы, а не упованием, что зачтется им.
12. Благословенны чистые сердцем, ибо пряма их дорога к Господу.
13. Благословенны изгнанные за правду, ибо правда превыше для них, чем собственный человеческий удел.
14. Ни один человек не есть соль земли. Никто, ни одно мгновение своей жизни не был ею и не будет.
15. Пусть догорит светильник и никто не увидит его. Бог увидит.
16. Нет нерушимых заветов, ни тех, что от меня, ни тех, что от пророков.
17. Кто убивает во имя правды или хотя бы верит в свою правоту, не знает вины.
18. Не заслуживает содеянное человеком ни адского пламени, ни благодати небесной.
19. Не испытывай ненависти к врагу, ибо, возненавидев, станешь отчасти уже и рабом его. Никогда твоя ненависть лучше не будет мира в душе твоей.
20. Если соблазняет тебя правая рука, прости ее; вот тело твое, вот душа, и очень трудно, даже невозможно положить границу, которая их разделяет…
24. Не преувеличивай праведность свою; нет человека, который в течение дня несколько раз не солгал бы, ведая, что творит.
25. Не клянись, ибо всякая клятва высокопарна.
26. Противься злу, но без страха и гнева. Ударившему тебя по щеке можешь подставить и другую, лишь бы при этом ты не испытывал страха.
27. Я не говорю ни о мести, ни о прощении. Забвение – вот единственная месть и единственное прощение.
28. Делать доброе врагу могут праведники, что не очень трудно; любить его – удел ангелов, не людей.
29. Делать доброе врагу есть лучший способ тщить в себе гордыню.
30. Не собирай себе золота на земле, ибо золото порождает праздность, а праздность есть источник печали и отвращения.
31. Думай, что другие правы или будут правы, а если правда не за тобой – себя не вини.
32. Господь превосходит милостью людей, мерит их иною мерою.
33. Дай святыню псам, кинь жемчуг свой перед свиньями. Всему воздай, что положено.
34. Ищи ради счастья искать, но не находить…
39. Врата выбирают входящего. Не человек.
40. Не суди о дереве по плодам, а о человеке по делам, могут быть лучшие и худшие.
41. Ничто не строится на камне, всё на песке, но долг человеческий строить, как если бы камнем был песок…
47. Счастлив независтливый бедняк, счастлив незаносчивый богач.
48. Счастливы сильные духом, без страха выбирающие путь, без страха принимающие славу.
49. Счастливы запечатлевшие в памяти слова Вергилия и Христа, коих свет озаряет их дни.
50. Счастливы любящие и любимые, и те, кто может обойтись без любви.
51. Счастливы счастливые.