Текст книги "Человек без собаки"

Автор книги: Хокан Нессер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 7

– В последнее время я часто об этом думаю, – сказал Якоб Вильниус. – Почему люди не покидают эту страну при первой возможности? Зачем просыпаться февральским утром в Траносе, когда можно с таким же успехом делать это в Севилье? Я прекрасно понимаю ваше решение.

– Для такого решения требуется определенный кругозор, – сказал Карл-Эрик, давая понять, что и он немало передумал по этому вопросу. – А кругозор есть далеко не у всех. Да этого и желать нельзя.

– Когда вы едете? – спросил Лейф Грундт.

– Дом освобождается первого марта, в худшем случае пятнадцатого. Вещи, те, что не возьмем с собой, сдадим здесь на склад. Пока ведь речь еще не идет о наследстве.

– О боже! – Кристина вяло повела рукой. – Мы даже не думали…

– В Испании хорошо, – сказал Лейф. – Сорок миллионов испанцев не могут ошибаться все разом.

– Вообще-то сорок два, – поправил Карл-Эрик. – На первое января две тысячи пятого года. Но у них тоже демографический перекос вроде нашего. Население стремительно стареет.

– И с вашим приездом дело не улучшится, – заметила Кристина. – Только поспособствуете перекосу. Дальнейшему.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Карл-Эрик и посмотрел в пустой стакан.

– В излишней доброте тебя не упрекнешь. – Эбба свирепо взглянула на младшую сестру и подняла вилку. – Но… насколько мне известно, вы же никогда не собирались никуда уезжать, папа? Надеюсь, это никак не связано… с осенними событиями.

– Разумеется, нет! – воскликнула Розмари, словно ожидала этот вопрос. – Не понимаю, о чем ты. Неужели никто не хочет еще кусочек пирога? Второй почти и не начали.

– А я как раз и собрался на кухню, – улыбнулся Лейф.

– А я бы с удовольствием выпил еще пива, – сказал Роберт и тяжело поднялся с кресла. – Но пирог вряд ли – наелся. Извини, мама.

– Нечего извиняться. Не хочешь – значит не хочешь, – грустно сказала Розмари.

– Блябу! – неожиданно завопил Кельвин из-под стола.

– У нас, само собой, нет намерений присоединяться к какой-нибудь дебильной шведской колонии. – Карл-Эрик поставил стакан и украдкой посмотрел на жену. – И не забудьте: стоит чуть-чуть, совсем чуть-чуть поскрести землю Андалузии, и мы находим культурное наследство, равного которому нет во всей Европе. Да что там в Европе – во всем мире! Там не было мрака Средневековья. Повсюду мы находим следы замечательного сосуществования мавританской и еврейской культур, уникального не только географически, но и, смею заверить, уникального исторически! Сидеть в Альбецине и любоваться Альгамброй, а тут еще кто-то играет на классической гитаре под платаном… Да, – он довольно хохотнул, – должен признать: Якоб прав. Это нечто совсем иное, чем вторник в Траносе.

– Б-р-р… – поморщился Якоб Вильниус.

– Якоб терпеть не может не только Транос. Вообще всю шведскую провинцию… – Кристина усмехнулась. – Транос просто попался ему на язык.

– Надеюсь, пирог не пересолен, – озабоченно произнесла Розмари Вундерлих Германссон.

– Пирог изумительный, мамочка, – сказала Эбба Германссон Грундт.

– А дом удалось продать? – спросил практичный Лейф. – В наше время это не так легко.

– Лейф! – строго посмотрела на него Эбба.

– Еще не совсем… – Розмари озабоченно обвела взглядом гостей. – Так как с солью? Теперь столько сортов соли, не угадаешь.

– В среду подписываем контракт. – Карл-Эрик тяжело положил руку на стол.

– Неужели никто не хочет добавки мороженого? У нас его несколько тонн. Дети, как вы насчет мороженого?

Розмари озабоченно посмотрела на внуков. Кристофер и Хенрик синхронно покачали головами.

– Они постепенно становятся мужчинами, – заметил Якоб. – Приходит момент, когда перестаешь интересоваться малиновыми тянучками и «бугги».

– Что это за «бугги»? – машинально спросил Кристофер.

– Сорт жвачки, – со знанием дела разъяснил Лейф Грундт. – До сих пор числится в ассортименте, хотя никто не покупает. Вы не забыли песенку «Четыре „бугги“ и кока-кола»? Была хитом в свое время…

– Holy cow… – буркнула Кристина.

– Кока-колу знаю, – сообщил Кристофер.

Слово взял Карл-Эрик:

– Не знаю, заметили ли вы, но, когда дело касается вторичного культурного наследия, всегда речь идет о смене парадигмы.

У Кристофера отвалилась челюсть.

– Молодежь вряд ли сегодня знает, кто такие были Хассе и Таге, никогда не слышали о Йосте Кнутссоне или Монике Сеттерлунд. [24]24
  Хассе Альфредссон, Таге Даниельссон, Моника Сеттерлунд – известные шведские артисты 1950–1980-х годов. Йоста Кнутссон – автор безмерно популярной в Швеции серии книг про бесхвостого котенка Пелле.


[Закрыть]Нет, мои-то ученики, разумеется, знают, но ведь они составляют исчезающе малый процент… Пожалуйста, попробуйте малагу, мы все равно через три месяца пополним наши запасы.

– С удовольствием, – сказал Лейф. – Но кое-что из культурного наследия живо и будет жить. «Эмиль из Лённенберги», к примеру. Или «Консум». Давайте выпьем… давай выпьем, дорогая моя женушка. Подумай только, завтра тебе сорок! А по мне, так больше тридцати девяти с половиной не дашь.

– Спасибо. Очень остроумно, – сказала Эбба, не глядя на мужа. – Вы, наверное, не знаете – «Консум» осенью организовал курсы остроумия для продавцов. Лейф был одним из первых.

Карл-Эрик скрипнул зубами и прокашлялся, чтобы хоть чем-то заполнить неловкую паузу, и вернулся к смене парадигм.

– «Fucking Amal», [25]25
  «Fucking Amal» – известный шведский фильм Ларса Мудиссона. В русском прокате назывался «Покажи мне любовь». Омоль – город в Швеции.


[Закрыть]к примеру. Знаете, что сказал после премьеры один из моих учеников? Факинг —знаю, что значит, а вот что такое Омоль?

Он довольно хохотнул. Его хорошее настроение ненадолго передалось собравшимся за столом. Словно бы в комнату залетел слегка поддатый ангел радости, помахал крыльями, быстро обнаружил, что ошибся дверью, и ретировался. Тихое замечание Хенрика никто не расслышал, кроме Кристины.

– Эта история была во всех газетах.

– А что, погреб там есть? – спросил Лейф. – Для вин?

– Да, своего рода продуктовый погреб, – с удовольствием пояснил Карл-Эрик. – Двенадцать – пятнадцать кубометров, так что и для вин место найдется.

– Пора ставить кофе, – решила Розмари.

– Мне, если можно, чай, мамочка, – ласково сказала Эбба. – Я тебе помогу.

По лестнице спустился Якоб Вильниус.

– Наконец-то, – недовольно сказала Кристина. – Где ты пропал?

– Укладывал ребенка, дорогая, – скромно сообщил Якоб и отпил малаги из бокала, стоявшего на дубовом подсервантнике рядом с кусочком берлинской стены под стеклом. Потом сел на диван между Кристиной и Хенриком.

– Он засыпает за три минуты.

– На этот раз за сорок пять. О чем вы беседуете? Я пропустил что-то интересное?

– Не думаю. – Кристина едва заметно усмехнулась.

– Что тут может быть интересного? – неожиданно брякнул Роберт. – А когда можно будет идти спать без специального разрешения?

Наступила внезапная тишина. Странная тишина – в гостиной сидели девять взрослых, к тому же разгоряченных ужином людей.

– Прошу прощения, – спохватился Роберт. – Извини, мама. Мне кажется, я выпил немного лишнего.

– Не понимаю, о чем ты, – бодро сказала Розмари. – За что ты просишь прощения? Сейчас будет кофе. И чай. Кому кофе, кому чай.

Она исчезла в кухне в сопровождении старшей и самой благополучной дочери.

– Черт знает что, Роберт, – сказала Кристина с театральной интонацией. – И что ты хотел этим доказать?

Роберт Германссон пожал плечами. Вид у него был очень грустный. Он отпил пива из бокала, хотел, по-видимому, что-то сказать, но промедлил, упустил момент, и в следующий раз открыл рот через час.

– Я так понимаю, что все вы ждете какого-то разъяснения. – Он допил последние капли рассчитанного на полгода «Лафрога».

Остатки виски после ужина поделили поровну между всеми мужчинами, кроме Хенрика и Кристофера. Кристина сидела с бокалом красного вина, Эбба допивала вторую чашку зеленого чая, Розмари в кухне мыла посуду, Кельвин спал. Полдвенадцатого вечера.

Наконец-то, подумала Кристина. Нельзя избежать неизбежного.

– Или, может быть, что-то вроде извинения?

Несколько секунд молчания.

– Никто ничего не ждет, Роберт, – сказала Кристина. – Конечно, Хенрик, если хочешь, можешь отпить у меня вина.

– Конечно, никто ничего не ждет, – подтвердила Эбба, сделав паузу, которая вызывала сомнения в ее искренности. – Let bygones be bygones. [26]26
  Let bygones be bygones ( англ.) – прошлое – прошлому; кто старое помянет, тому глаз вон.


[Закрыть]Ради бога. Единственное, чему может научить эта история, – искусству забывать. Думаю, это искусство знакомо и всем остальным.

Она огляделась, ища поддержки, но дождалась реакции только от Якоба Вильниуса – тот пожал плечами. Она резко сменила тему:

– Папа, а ты уверен, что завтра не повалит народ тебя поздравлять? Хенрик! Хватит пить!

– Уверен… не уверен, – проворчал Карл-Эрик. – У Розмари в запасе три торта и пять кило кофе на этот случай. Но если кто и придет, то до ланча. Вам не обязательно при этом присутствовать.

– А почему ты уверен, что до ланча? – спросила Кристина.

– Потому что я так написал в объявлении… – Карл-Эрик зевнул, – просьба не беспокоить после часа.

– Это же гениально! – сказал Якоб, наклоняя свой бокал, на дне которого все еще плескалось чуть-чуть благородного виски. – Если тебе понравился этот напиток, могу порекомендовать Гибралтар, раз уж вы все равно там будете. Дешевле напитков, чем в Гибралтаре, нет во всей Европе.

– Ты так считаешь? – спросил Карл-Эрик. – Ну да, надо же чем-то заполнить двенадцать – пятнадцать кубических метров…

– Значит, никто не ждет никаких объяснений? – спросил Роберт, оглядывая присутствующих. – А я все равно чувствую, что на меня что-то давит.

Кристина встала, опершись рукой на колено Хенрика:

– Роберт, очень прошу тебя – пойдем поговорим.

– С удовольствием. Очень хочется покурить.

Они вышли из гостиной, и туда, воспользовавшись открытой дверью, залетел ангел иного рода: Карл-Эрик опять зевнул, на этот раз еще более явно, а Лейф Грундт почесал затылок.

– Думаю, всем пора спать, – оценил ситуацию Якоб. – Пойду проверю Кельвина. Завтра ведь тоже день.

– И как сейчас в отеле? – неожиданно спросила Эбба. – Прилично? Я помню, как было раньше.

– Ты же никогда не останавливалась в Чимлинге в отеле! – заметила Розмари, входя в гостиную. – Может быть, кто-то хочет бутерброд? Или фрукты?

– На оба предложения ответ отрицательный, мамочка. – Эбба улыбнулась. – В мое время у отеля была репутация очень сомнительная.

– Нам показалось, что там вполне респектабельно, – сказал Якоб, – ни проституток, ни тараканов я не заметил. Впрочем, все может измениться, когда закроются рестораны.

– Фрукты? – безнадежно повторила Розмари. – Бутерброды? Что-нибудь еще?

– Ты что, голубка моя, не слышала? Все наелись до отвала, – сказал ее муж. – И, если ни у кого нет возражений, потерянному поколению пора на боковую.

– А куда делись Роберт и Кристина?

– Пошли покурить и поговорить на темы общественной морали, – сообщил Лейф. – Слушай, Эбба-Бебба, не пора ли и нам в коечку? Хочу встать пораньше и спеть моей красавице любовную песенку.

– А что, разве Кристина курит? – удивилась Розмари.

– Нет, курит Роберт, а Кристина отвечает за общественную мораль, – сострил Лейф Грундт. – Всем спокойной ночи.

– Нет, Якоб. Я хочу еще немного поговорить со своей семьей, что здесь странного?

Она ждала, что он хотя бы жестом выкажет свое несогласие, но не дождалась. Наверное, даже рад случаю получить очки и оправдать свой поспешный отъезд в среду ночью на завтрак с этим американским магнатом. Ее каприз ему только на руку. Это ее разозлило. Сама кую ему оружие, подумала она.

– О’кей, – только и сказал муж. – Я вызову такси, и мы поедем с Кельвином. Когда придешь, тогда придешь.

– Час, не больше. Пройдусь пешком, здесь десять минут ходьбы.

– Ты не должна недооценивать опасности провинциальных городов, – произнес он загадочную фразу.

Я ничего никогда не недооцениваю, подумала Кристина. В том-то вся и беда.

В четверть первого принадлежащая к потерянному поколению родительская пара уже спала. Во всяком случае, двери в спальню были закрыты и оттуда не доносилось ни звука. Ушли спать и Эбба Германссон Грундт с заведующим отделом «Консума» Лейфом Грундтом. Им была приготовлена старая девичья спальня Эббы.

Якоб и Кельвин Вильниусы уехали в отель в Чимлинге на такси.

На первом этаже виллы на Альведерсгатан, 4 остались только брат и сестра, Роберт и Кристина, и их племянники, Хенрик и Кристофер. Кристина посмотрела на часы.

– Еще полчасика, – сказала она. – Иначе мне будет нагоняй от старшей сестры.

– Ужас какой, – сказал Хенрик.

– Точно будет, – подтвердил Кристофер. – Мама без нагоняев не может. Надо научиться с этим жить.

– По-моему, в погребце полно вина, – сказал Роберт. – Пойду достану еще бутылочку.

Он, не дожидаясь ответа, исчез за кухонной дверью и вернулся через десять секунд с бутылкой «Вальполичеллы».

– Расскажи про Упсалу, – попросила Кристина и пододвинулась поближе к Хенрику.

Совершенно невинная просьба, но, к своему удивлению, она заметила, что юноша прикусил губу и глаза его наполнились слезами. Похоже, ни младший брат, ни Роберт ничего не заметили. Но она была совершенно уверена, что не ошиблась.

Ее племянник чем-то был сильно огорчен.

Глава 8

Кристофер сунул руку под подушку брата и нашел спрятанный мобильник.

– Ха! – сказал он вслух.

С чего бы мне говорить «ха», тут же подумал он.

Виски ныли. Было уже полпервого ночи, он выпил два бокала вина. Кристофер надеялся, что никто этого не заметил, но одно несомненно: он слегка пьян. И конечно, никогда у него не выскочило бы это дурацкое «ха», если бы он был совершенно трезв.

Посиделки продолжались – в гостиной остались Кристина, Хенрик и Роберт. Кристина замечательная. Она его крестная: если мать умрет – если ей, что называется, не повезет, – Кристина заступит на ее место. Вау, подумал он (еще одно идиотское словцо), вау – подумать только, Кристина – его мать!

О чем я думаю! Нельзя желать смерти родителям! Если Бог есть, такая мысль будет навсегда занесена на мой счет в графе «Преступления».

Впрочем, Кристофер не верил, что Бог есть. И потом, они же родные сестры, Кристина и его мать. У них одинаковые гены, аминокислоты и что там еще… могли бы и снаружи быть более похожими.

И у Роберта те же гены. Если задуматься, он чем-то похож на Кристину, но, конечно… жалкая личность. Типичный лузер. Подумать только – дрочить перед камерой!

Но об этом за весь вечер никто не сказал ни слова. Замок повесили. И все равно, скандал незримо присутствовал, все ходили вокруг да около, как кот у блюдца с горячими сливками. Кристофер, ясное дело, программу не видел – в их доме на Стокрусвеген в Сундсвале такого не смотрели. Но он видел репортаж в «Афтонбладете», об этом говорили в школе – слава богу, он внял совету матери и ни словом и ни звуком не проговорился, что это его родной дядя так отличился на Fucking Island. Что ж, нельзя не признать – иногда и мать бывает права.

Мобильник был включен, никакого пин-кода – звони, сколько хочешь. Отлично, подумал Кристофер. Я слегка поддатый, мне ничего не страшно… кто бы мог подумать, что все так повернется в этой тоскливой дыре? Сейчас пошлю Линде такую эсэмэску, что ей не устоять!

Он сформулировал послание в голове – текст полился мгновенно, легко и элегантно, как вода из крана.

Линда, очень тебя хочу. Предлагаю обменяться рождественскими подарками. Киоск Биргера, в девять часов вечера в четверг.

Звучит здорово. И правда, не устоять. И вот еще что:

Отвечать, черт побери, не надо, пишу с мобильника брата. Просто приходи. Кристофер.

Он улыбнулся своему нахальству. Разве это не нахальство – написать Линде, что он ее хочет? Никакое не нахальство – смелость! Развязная смелость… как раз то, на что западают такие, как Линда. Не быть трусом. Всю свою жизнь он был слишком робок, в этом вся ошибка. Если так будет продолжаться, он никогда и не узнает, каково это – гладить женское лоно.

Он нажал кнопку. Дисплей осветился. «Новое сообщение».

Новое сообщение Хенрику. Ну и ну. А может быть… а почему бы и нет? «Прочитать» – достаточно нажать на кнопку «Выбор». Хенрик никогда и не узнает. Не узнает Хенрик и того, что Кристофер что-то посылал с его телефона, выкинуть сообщение из памяти – дело одной секунды. Ну что там, проще простого – взять и прочитать… Наверное, это от той самой Йенни. А вдруг там что-нибудь такое? Интересно, трахается ли с ней Хенрик? Конечно трахается – они там, в студенческом общежитии, только этим и занимаются. Пьют и трахаются. Разве что по воскресным вечерам немного зубрят, чтобы не отстать. Хорошо бы и мне поступить в университет. Перепрыгнуть через пять лет… опять перепрыгнуть, что за бред, ей-богу. К черту, решил он. На повестке дня Линда Гранберг. Прямо сейчас. По крайней мере, в четверг. У киоска.

Он посмотрел на дисплей. «Прочитать». Нажал кнопку.

Хенрик, мой принц! Тоскую. Мысленно прижимаюсь к тебе и проникаю в тебя.

Он прочитал текст два раза. Что за бред! Мысленно проникаю… что она хочет сказать? Проникаю в твои мысли? В твои сны? Нет, тут что-то другое. Подпись – «Й». Должно быть, Йенни. Но что она имеет в виду? Ведь все происходит наоборот – как может женщина проникать в мужчину? За свою четырнадцатилетнюю жизнь Кристофер, может быть, всего раз или два видел порнофильмы, но совершенно невинным по этой части он не был. Он прекрасно знал, как выглядит женский половой орган – что и куда там может проникнуть? Все наоборот.

И в какое место она собралась проникать?

О господи, мелькнула мысль. Похоже, что… Это же напоминает…

На какую-то секунду он остолбенел – в голове не удерживалась ни одна мысль. Как на катке, пришло ему в голову сравнение. Мысли скользят и скользят. Потом сообразил, что нужно сделать, чтобы внести ясность. Решение пришло мгновенно, как ему показалось, еще до того, как он успел поставить такой вопрос. Он запомнил номер и открыл список телефонов. «А» – Антон, Арне… Хенрик, очевидно, поступал так же, как и он сам, – записывал только имена, не обращая внимания на фамилии. Кристофер нажал букву «Й» – и там-то, там-то… Он уставился на дисплей, не веря своим глазам.

Йенс.

Йенс. Номер совпадает.

Это как…

Никакой Йенни и не было. Был только Йенс. Никакой смазливой медички из Карлскуги. У Хенрика роман с парнем! С парнем по имени Йенс, который только и ждет, чтобы проникнутьв задницу Хенрика!

В отуманенной вином голове пронесся целый вихрь противоречивых мыслей, но, когда непогода улеглась, он не мог удержаться от смеха.

Его старший брат – гей.

Супер-Хенрик трахается с парнями.

По крайней мере с одним, по имени Йенс.

Вот это да! Теперь посмотрим, кто кого… Кто кого… не особенно благородно, но наконец-то, впервые за все время, он ощутил свое преимущество над сверхчеловеком Хенриком. Спасибо тебе, создатель мобильников! Теперь все будет по-другому, он был в этом уверен. По-другому, черт подери!

Он написал сообщение Линде, отправил и тут же стер. Вернулся в главное меню и сунул телефон под подушку Хенрика.

Йенс!

Кристофер погасил свою настольную лампу «Смёген». Лампу Хенрика он гасить не стал. Поизучал вблизи зеленые полоски на обоях и подумал, что, если он поделится своим открытием с отцом и матерью, они постареют лет на десять.

И на этот раз, только на этот раз, не из-за него. В виде исключения – не из-за него. Из-за Великого Хенрика.

Розмари Вундерлих Германссон улеглась на бок, подтянула к животу колени и уставилась на ядовито-красные цифры на дисплее электронного будильника. Двенадцать минут второго.Карл-Эрик спит на спине. Легкое, слегка посапывающее дыхание, которое она слушает вот уже сорок с лишним лет. А если зажать ему рот и нос подушкой? Боже, как все просто…

Нет, не просто. Так можно задушить ребенка или хрупкую девушку, но мужчину так легко не возьмешь. Проснется и начнет сопротивляться. К тому же это его юбилей, он никогда не простит ей попытку убийства в день своего шестидесятипятилетия.

Черт знает, что лезет в голову. Значит, лучше умереть самой. Но если она покончит счеты с жизнью именно в этот день, он тоже никогда ей не простит. Что ж, надо как-то пережить эти сутки. Эбба и Карл-Эрик. День, который должен был стать апофеозом, а напоминает… как это называется? Черную дыру. Откуда весь этот мрак? Почему ее посещают мысли о смерти, об убийствах? День за днем, ночь за ночью… Неужели всему виной скандал с Робертом – или он только послужил катализатором? Никогда раньше ничего подобного с ней не случалось.

А может быть, Испания? Вполне может быть. Может быть, именно Испания вогнала ее в депрессию. Четырнадцать минут второго. Испания. Или уход на пенсию. Неужели считать жизнь конченной только из-за того, что ей не надо ходить на работу? Из-за этих сопливых юнцов в школе в Чимлинге?

Весь вечер… весь вечер она словно скиталась в долине теней. И заодно ходила по канату. Хождение по канату в долине теней. Она сама себе удивлялась, как ей удалось проявить выдержку, не швырнуть на пол тарелку и не высказать все, что накопилось. А ведь никто ничего не заметил. Мамочка туда, мамочка сюда, твоя горячая морошка лучшая в мире, да и ты сама лучшая в мире мамочка… Словно бы это и в самом деле невесть какой кулинарный подвиг – разогреть в микроволновке замороженную морошку. Она накрывала стол, убирала, мыла посуду, подавала реплики – настолько заезженные и истертые, что никто и не заметил, что все это наигранно. Она пыталась выудить из глубины души что-то настоящее, что-то важное, что-то по-настоящему теплое и важное, чтобы сказать детям и внукам, закинула удочку в сознание, но поплавок даже не шевельнулся. Кельвин… странный, погруженный в себя ребенок. Может быть, он нездоров? Аутизм, синдром Аспергера… или это одно и то же? Те несколько слов, что он произнес с промежутками в несколько часов, больше всего напоминали матерные ругательства. Если бы мне было двадцать и надо было бы выбрать, с кем мне жить на необитаемом острове, я бы выбрала Лейфа. При условии, конечно, что ему тоже было бы двадцать.

Это умозаключение показалось ей забавным. Что ж, во всяком случае, одно ясно – Лейф никакой не волк в овечьей шкуре. Может быть, поросенок в свиной шкуре, но поросенок добродушный, с ним можно говорить просто и весело, не напрягаясь. Эббе повезло. Всю жизнь она страдает от мысли, что продала себя, хотя по сути вытащила счастливый билет. Надутая дура! – подумала Розмари с внезапной яростью. Тебе подошло бы имя Карл-Эбба! Она даже улыбнулась в темноте. Они же ничем друг от друга не отличаются, Карл-Эрик и Эбба, разве что четвертью века и по-разному устроенными половыми органами. Одинаковые, как близнецы. Шестнадцать минут второго. А внуки какие-то подавленные. Оба. Особенно Кристофер. Это можно понять – растет в тени своего звездного брата. Хенрик… что ж, Хенрик третье поколение в этой цепочке. Карл-Эрик, Карл-Эбба и Карл-Хенрик. Не хватает только, чтобы и у Хенрика завтра был день рождения. Одна надежда – Хенрик куда более эмоционален, может быть, это его и спасет.

А что нашла Кристина в Якобе, понять нетрудно. Сильный, успешный, зрелый. Обаятельный и надежный. Скользкий, правда, как вода. Нет, это несправедливо… во-первых, вода не скользкая… но что-то такое в нем действительно напоминает воду. Умение принять форму любого сосуда? Наплевать, решила Розмари. Лежу и жую эту жвачку, а ведь все они мне в высшей степени безразличны. Все до одного.

Хотя Роберт и Кристина больше похожи на меня, чем на Карла-Эрика… мысли лезли в голову, и она ничего с этим сделать не могла. Конечно, они на меня очень похожи, с годами это становится все яснее. И может быть, Кристина обняла ее искренне? С намеком на взаимопонимание и примирение – в словах этот намек не выразить, а уж тем более в поступках. Но всему свое время… может быть, они опять станут близки, как в детстве. Лишь бы Кристина не сломалась на этом пути.

Как Роберт. Она сунула руки в мягкое тепло бедер чуть выше колен, сцепила кисти и помолилась Богу, в существование которого иногда искренне верила (чаще не верила). Помолилась, чтобы Роберт не стал алкоголиком. Тогда, в ТВ, он был совершенно пьян и вчера тоже выпил лишнего.

– Господи, – тихо прошептала она, – защити моих детей от всего зла, что им суждено встретить в жизни… и защити меня от себя самой. Ниспошли мне сон, чтобы я выдержала еще сутки с небольшим. Если я в среду вечером попаду в больницу, неважно – тело с душой заодно, полечат тело, а заодно и душу.

Восемнадцать минут второго, надо встать и принять снотворное, иначе мозги лопнут. Еще до этого проклятого вечера, до этой черной дыры. Еще до… Господи, как я ненавижу эти ночи! В последнее время ночи стали даже хуже, чем дни.

– Пойду пройдусь, – сказал Роберт. – Пройдусь, выкурю пару сигарет… никогда не думал, что будет так чертовски сложно все это переварить.

– Переварить что? – спросила Кристина и налила из принесенной Робертом бутылки себе и Хенрику.

Несколько капель упали на стол. Наверное, я тоже под градусом, подумала она. Всё, последний бокал.

Последний, последний… но до чего же славно! Она не пила с тех пор, как забеременела Кельвином, если не считать одного сантиметра виски накануне. Два года… нет, больше, два с половиной. Что ж удивляться, что ей так хорошо?

И странно – именно сегодня.

– Возвращение блудных детей… – многозначительно произнес Роберт. – Этот феномен называется «возвращение блудных детей». Все это чертово семейное болото…. Это не касается тебя, Хенрик, но Кристина-то очень хорошо понимает, о чем я.

– Еще бы! – Кристина пальцем сдвинула на нос воображаемые очки и весело посмотрела на него исподлобья. – Ты же помнишь «Мою семью»?

Роберт засмеялся. Это была знаменитая история. Год был… ну да, год был 1983-й. Эбба заканчивала гимназию, Роберту было тринадцать, Кристине – девять. Ей задали написать сочинение на тему «Моя семья».

Моя семья – как тюрьма. Папа – директор тюрьмы, мама – повариха. Моя сестра Эбба – надзирательница. Она очень потолстела и не влезает в джинсы. А мой брат Роберт и я – заключенные. Мы никакого прест упления не совершили, но отбываем пожизненный срок.

Каждый день мы получаем увольнительную и идем в другую тюрьму, в школу. Там тоже много надзирателей и заключенных. Но там веселее и не так строго.

Директор тюрьмы, папа, очень вредный злодей. Он все время носит галстук, кроме воскресений. Мама-кухарка его боится и делает все, как он скажет. И мы все тоже его слушаемся, потому что у него есть палка с гвоздями.

Моя сестра, надзирательница Эбба, лебезит перед ним. Она тоже вредная злодейка. Иногда она, правда, бывает подобрее, но только когда у меня или у Роберта день рождения.

Как только мы с Робертом немного подрастем, мы сбежим из дома и заявим на них в комиссию по делам детей. И напишем королю и королеве Сильвии – она защищает всех детей, с которыми плохо обращаются. Король вскочит на своего белого ослика, застрелит папу, маму и Эббу, освободит нас с Робертом из тюрьмы, и мы будем жить счастливо до конца дней.

Правда, правда, правда.

Сочинение не прошло незамеченным. На дворе стояли восьмидесятые, школьные психологи и преподаватели ездили на разные курсы и были наслышаны о «серой зоне». [27]27
  Серая зона – обозначение неизвестной правоохранительным органам преступности.


[Закрыть]Им сказали, что в каждом школьном классе как минимум два случая инцеста, как минимум в трех семьях детей бьют, и необходимо все это выявить и пресечь. Всю семью Германссон вызвали на собеседование. Началось все с того, что классная руководительница Кристины, могучая мужеподобная девица лет двадцати пяти из Ландскруны, зачитала опус. Потом стало известно, что эта девица завязала с педагогической карьерой и стала первой в Швеции женщиной-ныряльщицей, специализирующейся на обезвреживании подводных мин.

Розмари упала в обморок. У папы Карла-Эрика, заслуженного педагога, покраснели глаза, и он начал заикаться. Положение спасла Эбба – она захохотала, обняла младшую сестру и заявила, что ничего глупее в жизни не слышала.

Кристина созналась, что сочинение написала со злости: ей не разрешили смотреть телепрограмму о серийных убийцах и насильниках в Нью-Йорке, – и поэтому в ее сочинении есть некоторые преувеличения.

А Роберта никто и не спрашивал. Но когда мама Розмари пришла в себя, все обошлось тихо и мирно. Кураторы были довольны, завуч был доволен, будущая ныряльщица тоже была довольна, насколько вообще могла быть чем-нибудь довольна: по части получения удовольствия у нее были большие трудности.

Карл-Эрик заикаться вскоре перестал, но глаза были красными еще несколько дней. Кто-то даже выдвинул предположение, что он перенес микроинсульт.

– А все же в этом что-то было, – сказал Роберт. – Я пошел. Не сидите здесь, как совы, идите спать.

– Через три минуты, – сказала Кристина.

– И я через три. – Хенрик покивал головой.

Он подошел к площади. Было пять минут второго ночи. Чудесно, подумал он. Ни души, не перед кем опускать глаза. Странник в ночи… [28]28
  «Странник в ночи» – известный роман Марианн Фредрикссон.


[Закрыть]

И все равно, его не оставляло чувство, что за ним кто-то наблюдает. Он остановился у темного входа кинотеатра «Роял» и огляделся. Ему стало душно. В этом уголке вечности он и прожил первые двадцать лет жизни. И чему тут удивляться? Конечно, травма на всю жизнь…Так и должно было случиться. Так и было запланировано – все должно пойти псу под хвост.

Что это я себя жалею? – подумал он. Банальнее и быть не может – все неудачники сваливают свою горькую судьбу на детские переживания. Все когда-то где-то родились, все когда-то что-то переживали. Надо научиться подниматься, все этому учатся, и он должен научиться. Он не был дома полтора года… интересно, почему пришло в голову это определение: «дома»? Черная дыра… и, как у всех черных дыр, сила притяжения огромна. Интересно, у всех это так или только у него? Важно не дать себя засосать… важно соблюдать дистанцию, не чувствовать себя частью такогоцелого.

Он закурил и пошел вдоль Бадхусгатан. Что с ним случилось на парковке? Что со мной случилось? Человек же не может просто взять и умереть от тоски. Он может что-то сделатьот тоски – и умереть. Или это просто психический коллапс? Он же потерял сознание! Неужели ему было настолько плохо, что он отключился? Что ж, вполне достойный и объяснимый защитный механизм. Невыносимо тошно – падаем в обморок… и забываем и весь мир, и свое собственное убожество.

За весь вечер он ни разу не посмотрел матери в глаза. Да и не только матери, никому… за исключением разве что Кристины. Только она нашла нужные слова. Когда они вышли покурить, она сказала просто: «Ты свинтус, Роберт, и я тебя люблю». Все остальные цеплялись за чем-то им удобный буек между свинством и любовью, и только Кристина соединила обе крайности в одну. Плевать на дистанцию между свинством и любовью.

Ему вдруг пришла в голову Паула. Она тоже была такой. Преданность, нежелание расставлять все по полочкам. Грязное золото бытия, шлюха и Мадонна… начал он по литературной привычке перебирать метафоры, а может, литературная привычка и ни при чем, а просто виски в приятной комбинации с красным вином.

Он свернул на Норра Кунгсвеген и остановился у старой водонапорной башни. Красивая башня. Красно-желтый кирпич, совершенно круглая… просто памятник архитектуры. Надо бы снести все уродливые башни по всей стране и построить такие же. Маленькие окошки там и сям. Зеленая, покрытая кое-где патиной медная крыша. Вполне жизнеспособный проект. Вот в таком мире, уставленном круглыми водонапорными башнями с медной крышей, я и хотел бы жить. Это мой мир.