Текст книги "Пленница"
Автор книги: Хизер Грэм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Но тут Маккензи отпустил руку Тилы и отступил, словно изучая ее с расстояния – с удовольствием и презрением.
– Тила. А ваша фамилия?
– А ваше имя? – парировала она. Его улыбка стала шире, и он уже хотел ответить, но тут появился первый гость.
– Джеймс! Старина!
Тила, вздрогнув, отступила и посмотрела на распахнутые двери, куда вошел привлекательный мужчина со светлыми глазами и живой улыбкой, одетый в этих пограничных краях столь элегантно, словно находился в изысканной гостиной Бостона.
– О! – воскликнул он, увидев Тилу, но тут же широко улыбнулся и учтиво поклонился ей. – Что это за новый цветок украсил нашу глушь? – любезно осведомился он. – Твоя знакомая, Джеймс? Умоляю, представь меня!
– Увы, Роберт, с этой огненной розой я и сам едва знаком. Тила, мистер Роберт Трент. Роберт, мисс Тила…
Так и не назвав свою фамилию, она протянула руку гостю:
– Как поживаете, мистер Трент?
– Сейчас – на редкость хорошо. – Роберт поцеловал ее руку. Тыльную сторону. Его приятные черты лица и заразительная улыбка очаровали девушку. Роберт Трент был высокого роста, однако ниже Джеймса Маккензи. Роберт очаровывал, а Джеймс пленял огнем, силой, едва сдерживаемой страстью. От него веяло жаром, и это интриговало и завораживало девушку.
– Так, – вдруг сказал Маккензи, – я вижу хозяйку дома и должен поговорить с ней. Оставляю вас, милые дети. Надеюсь, вы познакомитесь ближе.
Поклонившись, он направился к дверям гостиной, куда входила Тара Маккензи. Гости все прибывали, и в холле началась обычная в таких случаях суета.
– Я часто бываю здесь, – проговорил Роберт Трент, – но не предполагал познакомиться в этот вечер с новой гостьей.
– Я только сегодня прибыла сюда на корабле Джаррета.
– Надолго ли вы в наши края?
– Я… я точно не знаю. – Ласково улыбаясь, Роберт терпеливо ждал, пока она продолжит. – Мой отец, вернее, отчим служит в армии. Он послал за мной, но не встретил меня. Очевидно, его задержали дела. Армейский эскорт заедет за мной и проводит к нему.
– Кто он? Несмотря на огромные пространства этих земель, мир удивительно тесен. Она замешкалась.
– Майкл Уоррен.
– Уоррен! – Изумленный, Роберт быстро овладел собой. – Мне очень жаль…
– Мне тоже! – тихо призналась девушка. Тут она услышала, как музыканты настраивают инструменты. Гости уже собрались, заиграли вальс, и Роберт вновь низко поклонился Типе:
– Разрешите?
– Да, благодарю вас.
Он увлек ее в крут танцующих. Несколько минут назад Типа находилась здесь наедине со странно интригующим Джеймсом Маккензи, а сейчас зал был заполнен кружащимися парами.
– Уоррен! – задумчиво повторил Роберт.
– Чудовище, я знаю.
– Ну, тогда слава Богу! Я боялся, что обидел вас, так явно выразив удивление. Признаться, не могу представить его отцом такого прелестного и утонченного создания!
Тила улыбнулась. Он делал комплименты слишком откровенно, но вместе с тем держался по-дружески.
– Благодарю вас, – повторила она, уточнив:
– Уоррен – мой отчим.
– Все равно это преступление.
Кружась в вальсе, Тила испытывала приятное возбуждение. Давно она уже не бывала на вечеринках, а уж о том, когда слышала любезные слова, тешащие ее самолюбие, почти позабыла. Общество красивого и обаятельного Роберта Трента доставляло ей наслаждение.
И вдруг Роберт остановился. Кто-то похлопал его по плечу.
Джеймс Маккензи появился внезапно. Его глаза полыхали голубым огнем, хотя он учтиво обратился к Роберту:
– Позвольте пригласить вашу даму, сэр?
– Пожалуйста. – Роберт вздохнул. – Увы, такова жизнь! – улыбнулся он Типе. – Я не могу похитить вас на целый вечер!
И вот Тила снова закружилась в танце, направляемая повелительной рукой восхитительного метиса.
Он был превосходным партнером – гибким, грациозным, умелым. Девушка словно парила в воздухе, остро ощущая его руки и особенно взгляд – пытливый, заинтересованный и чуть презрительный. Неужели из-за того, что она белая? Или из-за того, что слушала его дерзости, не дав ему пощечины?
– Вас раздражаю только я или все белые женщины? Она удивилась, увидев его печальную улыбку. Маккензи не ожидал такого вопроса.
– Все белые женщины.
– Это утешает.
– Но вы… больше других.
– Почему же вы пригласили меня?
– Все дело в ваших волосах.
– Но вы же не станете снимать скальп в доме вашего брата?
– Может, я и не хочу этого.
– Что же вас интересует?
– Я не совсем понимаю… – пробормотал он, и голос его прозвучал странно. – Да, я и сам не вполне понимаю.
Музыка внезапно смолкла, и теперь они стояли уставившись друг на друга.
– Мисс Уоррен! – услышала Тила. – А, вот вы где! Джаррет Маккензи, пробираясь через заполненный парами зал, приблизился к ним.
– Джеймс! А, вижу, ты уже познакомился с нашей гостьей. Джеймс взглянул на брата:
– Ребенок, э… о котором говорила Тара? – Он обращался к брату, но не сводил глаз с Типы.
– Леди оказалась чуть старше, чем мы ожидали.
– Ты назвал эту леди мисс Уоррен, – ледяным голосом заметил Джеймс.
– Тила – его падчерица, – ответил Джаррет. Но Джеймс уже не слушал брата. Склонившись и приблизив губы к самому уху девушки, Джеймс спросил:
– Ваше имя Уоррен? – Сейчас его голос, низкий и хриплый, напоминал рычание.
Девушка облизнула губы.
– Да, Типа Уоррен. – Она вздернула подбородок и стиснула зубы.
К ее удивлению, он вдруг рассмеялся – горько и резко.
– Уоррен! – почти выплюнул Джеймс. Тихо. Так тихо! – Ну, теперь я понимаю, откуда у меня интерес к вам, но это никоим образом не позабавит и не развлечет вас, мисс Уоррен. Я с наслаждением наблюдал бы, как вся ваша проклятая семья торит в самом страшном адском огне целую вечность.
Джеймс резко повернулся и стремительным, размашистым шагом вышел из гостиной. Холод пронизал Тилу, не сразу понявшую, что он говорил так тихо, что даже брат не слышал его. Только ей одной предназначались эти горькие слова.
Музыка вновь заполнила зал.
Глава 4
Джеймс сидел на перилах крыльца, глядя в ночь. Легкий ветерок успокаивал его, он закрыл глаза и прислушался. Из дома доносились смех и музыка, но Джеймс слышал и ночные звуки: тихий плеск реки, шепот ветерка в кронах дубов и кипарисов, стрекот цикад. Москиты благодаря легкому ветерку не докучали. В эту великолепную ночь воздух нежно ласкал кожу, и теперь, когда шумное веселье в доме несколько поутихло, она дышала покоем. Тишина словно дополняла необычайную красоту этих мест. Неслышно скользить в каноэ вниз по реке, смотреть на дикие орхидеи, на воду, сверкающую там, где солнечные лучи пробиваются сквозь листву деревьев… Да, красота непреходяща. И есть места, где ничто не нарушает этого покоя, куда пока не вторгся современный мир, а звуки стрельбы не тревожат безмолвия природы.
Как жаль, что ему редко удается повидать те места, насладиться уединением!
Ощутив прикосновение кружев сорочки к шее и кистям рук, Джеймс снова услышал музыку. Большинство гостей были его друзьями. Он знал их много лет, жил среди них, получил образование вместе с белыми. Джеймса радушно приняли в Чарлстоне, доме деда Джаррета со стороны матери. Для многих белых не имело значения, что в нем течет индейская кровь, поскольку он был сыном белого. Его душа болела за таких людей, невольно оказавшихся в самой гуще войны. За молодую женщину, на глазах которой убили мужа, сожгли их ферму, а потом, прострелив ей бедро, семинол снял с нее скальп… Ожесточившиеся семинолы восторженно кричали и танцевали у костра, а она притворилась мертвой, но выжила, чтобы рассказать об этом ужасе. Страшная картина! Впрочем, он и сам участвовал в боях. Еще в прошлом году Эндрю Джэксон, тогдашний президент, поставил губернатора Флориды Ричарда Кита Колла во главе армии. Колл упрямо шел вперед, стремясь к поставленной цели, увязая в болотах, теряя людей из-за свирепствовавшей лихорадки. Колл обнаружил, что его приказ построить склады для провианта так и не выполнен, но, несмотря на это, предпринял крупное наступление на реке Уитлакоочи. Подчиненные Колла считали, что эта река очень глубока, хотя на самом деле ее глубина составляла не более трех футов. Майор Дэвид Мониак попытался пересечь реку, но выстрел семинола сразил его наповал. Примеру майора никто не последовал. Этот Провал спас сотни мужчин, женщин и детей с обеих воюющих сторон. Удивительнее всего то, что Дэвид Мониак, стопроцентный индеец племени крик, закончил военную академию Соединенных Штатов. Белые убеждали семинолов уйти на запад и соединиться там с теперь уже дальними родственниками, индейцами крик, но вместе с тем использовали войска этого племени против семинолов. Какая ирония судьбы!
В тот день Джеймс, участвуя в битве, оказался в самой гуще бегущих людей, которые надеялись выжить. Ему мучительно хотелось защитить тех невинных, что находились позади войск. Он стрелял, с ожесточением размахивал мечом и ножом. При одном воспоминании об этом его затрясло. Джеймс тогда боялся встретить знакомого солдата, человека, с которым пил виски или вино, спорил, играл в карты.
Оказавшись меж двух миров, он создал свои собственные нравственные нормы и правила. Когда нападали солдаты, Джеймс сражался с ними, не видя другого выхода. Но он никогда не стал бы участвовать в налетах и, что бы ни случилось, не тронул бы женщин и детей. Джеймс принял это решение вовсе не из-за своей белой крови. Он знал многих воинов, отказавшихся участвовать в расправах на плантациях. Даже Оцеола презирал тех, кто ополчается против женщин и детей, хотя, как военный лидер, часто закрывал глаза на варварские преступления: Каждому краснокожему, готовому уничтожить целые семьи, всегда противостоял другой – тот, кто ни за что не поднял бы руку на невинных, даже во имя войны.
Несмотря на то, что совершали солдаты под командованием таких, как Майкл Уоррен, Джеймс знал: среди белых столько же хороших людей, сколько и среди индейцев. Вспомнив об этом человеке, Джеймс испытал приступ безудержного гнева. Кровь его вскипела. Пальцы слегка подрагивали. Он узнал о Высшем Духе от своей индейской родни, о христианском Боге – от отца. В сущности, это одно и то же, и, как бы ни назывался Великий Отец, Джеймс внезапно почувствовал благодарность к Нему за то, что Наоми умерла от лихорадки, а не от рук белого человека.
Он стиснул зубы, борясь с охватившей его душевной болью, куда более тяжелой, чем боль физическая. Ему никогда, никогда не забыть возвращения домой, в глубину болот, где он спрятал свое племя, огонь костра и вид того, кто держал на руках Наоми. Когда Джаррет обернулся, в глазах его стояли слезы. Джеймс никогда не забудет Наоми, такую прекрасную даже в смерти, что она казалась спящей. Он забрал ее у Джаррета и молча держал на руках, а брат оставался рядом. Не вымолвив ни слова, но все понимая, Джаррет пытался взять на себя хоть часть его боли. Однако на этом ужас не кончился. Выяснилось, что Сара, младшая дочь Джеймса, умерла три дня назад. Его мать была очень больна, но все же индейцам удалось спрятать ее поглубже в болотах и уберечь от наступавших белых солдат. Таких, как Уоррен, не тронуло бы, что она, нежная и заботливая, вырастила и обожала Джаррета, белого ребенка другой женщины. Роберт Трент отвез Дженифер в Симаррон, к Таре, а Джаррет один остался с покойными, ожидая приезда Джеймса. Он разделил горе брата и знал не хуже настоящих индейцев, как должно пройти захоронение столь близких сердцу людей.
Но Наоми умерла не от рук белых. Не от пули солдата, не от стали вражеского клинка. Если бы она умерла от рук такого, как Уоррен…
Его глаза, смотрящие в ночь, расширились. Из дома послышался нежный женский смех.
«Неужели она дочь этого человека?» Джеймс ушел, чтобы не совершить ничего ужасного в доме брата. «И что бы ты сделал?» – насмешливо спросил он себя. Когда он увидел на лестнице эту девушку, казалось, весь мир, кроме нее, перестал существовать, обратился в прах. Ее яркая красота поразила его. Ее огненно-рыжие волосы завораживали, словно танцующие искры пламени. Лицо, обрамленное локонами, казалось совершенным, кожа, бледная и нежная, как шелк, восхищала. Но главное – глаза, зеленые, сверкающие, как драгоценные камни, как листва деревьев после летнего дождя. В довершение ко всему у нее алые губы и классические черты лица. Она высока, стройна и грациозна. Грудь вздымается под плотно облегающим лифом вечернего платья из зеленого бархата, прекрасная и чувственная. Джеймс тут же подумал: «Я хочу эту женщину. Не любую, а именно эту». В это мгновение он не вспоминал ни о Наоми, ни о войне, забыл обо всем. Джеймс желал эту фантастически красивую девушку, страстную и гордую. Ему хотелось коснуться ее огненных волос, проверить, не обжигают ли они, погладить белую, словно алебастр, кожу и убедиться, что она действительно нежна, как шелк. Но больше всего ему хотелось схватить ее, сорвать бархат, атлас и кружева и удостовериться в том, что страстность и пыл этой девушки – настоящие, способные заглушить боль и гнев, ненависть и хаос, поселившиеся в его душе…
Мгновения муки, мгновения жажды!
Но наконец к нему вернулось благоразумие. Заинтригованная им, она так же смело разглядывала его, как и он ее. Еще одна красивая белая малышка, очарованная краснокожим мужчиной. И все же в этой девушке ощущалась непривычная честность. Она не испугалась, не начала флиртовать. Острая на язык, девушка, видимо, умна и отважна.
Вместе с Наоми, как полагал Джеймс, он похоронил свою юность, свою душу, способность любить, однако испытывал зов плоти, который, вероятно, исчезнет только с его смертью, поэтому не убеждал себя, что ему вообще не нужны женщины. Что ж, среди белых, краснокожих и чернокожих есть женщины для утоления такого голода, и Джеймс встречался с такими. Но ему не нужна ни вторая жена-индианка, ни белая искусительница, играющая с огнем ради удовольствия. Все это так, но мужчина не в силах противостоять такому искушению, как волшебная красота Тилы. Хотя столь эффектная женщина, наверное, смертельно опасна для него.
И тем не менее Джеймс вернулся и, увидев, как она вальсирует с другим, почувствовал необъяснимый гнев. Это тревожило его и сейчас. Должно быть, он хотел доказать ей, что краснокожий способен танцевать так же умело и грациозно, как и белый. Он умеет играть роль, когда захочет.
И вдруг Джеймс услышал ее имя.
У него задрожали руки. В нем снова с прежней силой вспыхнула безудержная ярость. Ее яркая, но нежная красота пробудила в нем воспоминания о детях, которым разбивали головы, чтобы не тратить пули. Джеймсу захотелось встряхнуть ее, причинить ей боль, сказать, что она – дитя чудовища.
Но он был в доме брата, а ведь дикарь – это не раса, а состояние ума, способ действий. Поэтому ему пришлось покинуть дом, выйти на ночной ветерок, к тихому плеску реки, шелесту деревьев, пению ночных птиц и стрекоту цикад.
– Джеймс!
Кто-то радостно произнес его имя, и, повернувшись, он увидел, что к нему направляется мужчина в парадной военной форме, высокий, стройный, русоволосый, с янтарными глазами. Из тех, в кого Джеймс стрелял в бою.
Вот вам и «без военных»! А ведь именно это обещала ему Тара! Впрочем, у него много друзей-солдат, а этот – хороший человек. Его имя Джон Харрингтон, и он часто выполнял роль посредника, как и Джеймс, который делал это по просьбе вождей и семинолов, уставших от голода и войны и решивших отправиться на запад. Лейтенант Харрингтон служил уже два года, несмотря на жару, москитов и лихорадку. Ему нравились болотистые земли, и временами, наблюдая за ним, Джеймс видел, что он почти ребенок. Как и Джеймс, он любил реку и был хорошим спутником в путешествиях по ней.
– Джон, я не знал, что ты приедешь. – Джеймс поднялся и дружески ответил на рукопожатие. – По словам Тары, они с Джарретом не ждали гостей из круга военных.
– Я и сам не предполагал оказаться здесь, но только что прибыл с поручением.
– В чем же дело?
– Рутинное поручение по службе, довольно неожиданное и загадочное. – Джон улыбнулся и хлопнул Джеймса по плечу. – Черт побери, парень, ты замечательно смотришься в этом костюме! И так приятно снова видеть тебя здесь. Я больше всего боюсь налететь в бою на тебя, вооруженного ружьем или штыком.
– Такая опасность всегда существует, – тихо отозвался Джеймс.
– Я слышал от Джаррета, что у тебя есть несколько семей, заинтересованных в переезде на запад. Джеймс кивнул:
– Да, то, что осталось от племени. Четыре женщины, трое очень старых мужчин и десять детей. Воины мертвы, как и все остальные из этого клана. Они больше не могут бежать. Их ждет голодная смерть, ибо те, кто воюет, не смогут помочь им.
– Ну, поскольку твой великий Оцеола однажды сам руководил убийством одного «из своих же людей, давших согласие уйти на запад, решимость твоих подопечных уехать внушает особое уважение. Мне жаль их, Джеймс. Ведь они подвергнутся преследованиям собственного народа или Соединенных Штатов. Да и тебе повезло, что Оцеола не пронзил твое сердце пулей или клинком за твою дружбу с белыми.
– Джон, ты же встречался с Оцеолой и знаешь, что он вовсе не маньяк…
– Откуда мне знать? Оцеола, помимо всего прочего, хороший актер. Отказывается говорить по-английски, хотя я могу поклясться, что он знает язык. Это красивый человек. Речь его льется мягко, однако он сеет смерть и разрушения.
– Смерть и разрушения всю жизнь идут с ним рука об руку. У него нет выбора. В нем тоже течет белая кровь, поэтому он не питает ненависти ко всему белому. Оцеола – воин, но вместе с тем и человек, знающий цену кровному родству и дружбе куда лучше, чем твои глупые генералы. Он хорошо разбирается в людях.
– Оцеола безжалостно убивает.
– Он воюет. И убивает, защищая своих людей, свой народ, образ жизни.
– Ему повезло, что у него такой горячий защитник. Надеюсь, Оцеола никогда не пойдет против тебя, как это случилось с Чарли Эматлой.
– Джон, не беспокойся за меня. Он знает мою жизнь. Он уважает Джаррета и восхищается Тарой. Я уже говорил тебе, Оцеола судит о каждом человеке и о каждой ситуации отдельно. Я не боюсь, что он разгневается, если мы с тобой достигнем достойных соглашений. Он не гневается на отчаявшихся женщин, сломленных голодом и страхом, когда они делают то, что позволит им выжить. Он не против переговоров. Ты умный и честный человек, Джон, и не раз сам признавал, что достигнутые здесь соглашения многократно нарушались, что военная мощь и власть использовались несправедливо, и поэтому такие, как Оцеола, имеют право на претензии.
Джон вздохнул и облокотился на перила рядом с Джеймсом.
– И ты умный человек, друг мой. Гораздо умнее меня. Поэтому пойми, сюда будут присылать все больше и больше солдат, ибо правительство намерено добиться победы в этой войне.
– Но ведь армия устала от этой войны! Мужчины, которые пошли служить на короткий срок, побегут домой при первой же возможности. Кое-кто из ваших армейских командиров покончил с собой. Я слышал рассказ о замечательном молодом парне, получившем приказ закрепиться в оставленном форте. Его люди сразу заболели лихорадкой; сам он страдал от жары и погиб не от рук семинолов, а закололся собственным мечом. Джон, мои воины охвачены отчаянием. Они не уйдут, как уходят солдаты из регулярной армии, чтобы вернуться домой в Теннесси, Кентукки или Джорджию. Джон печально покачал головой:
– Я боюсь за всех нас! Соединенные Штаты не отступятся. И что бы ты ни говорил, Оцеола, несмотря на хорошие манеры и ум, бывает жесток и безжалостен, как дикарь. Вспомни! С чего началась нынешняя война? С убийства майора Дейда и его солдат. И где был великий вождь Оцеола в тот день, друг мой? Он убивал индейского агента Уайли Томпсона!
– Среди белых и краснокожих есть люди, считающие, что Томпсон заслужил смерть.
– Ты намеренно отклоняешься от темы. Оцеола в тот день не поставил на первое место интересы своего народа. Ему следовало находиться с воинами, атаковавшими майора Дейда.
– По-моему, – тихо заметил Джеймс, – майор Дейд и его люди умерли жалкой смертью без помощи Оцеолы.
– Суть в том, что Оцеола поступил эгоистично, желая лишь отомстить.
– Уайли Томпсон приказал заковать Оцеолу в цепи. Для такого человека ужасное унижение – предстать в таком виде перед своим же народом. Томпсон в тот день подписал себе смертный приговор.
– Оцеола нападал на плантации, на мужчин, женщин и детей. Не убеждай себя в том, Джеймс, что он достойный человек.
– Каждый из нас бывает праведником и чудовищем в зависимости от обстоятельств.
– Тут я с тобой согласен. – Джон печально улыбнулся. – Однако меня страшит будущее! Ты – мой друг, и многие коренные краснокожие – мои друзья. Мы беседуем и спокойно расходимся. Но придет день, когда нам придется перерезать друг другу горло. Боже мой, мне все представляется в черном свете! Однако я хотел бы, чтобы ты остался вот в этом костюме, поселился в доме брата…
– Стал белым?
– Ты и есть белый.
Джеймс пожал плечами:
– Белые примут меня потому, что не могут выбросить с земли, на которую я имею законное право.
– Признай, что ты белый!
– Я никогда не отрицал этого. Мой отец был одним из самых замечательных людей, каких я видел. Мой брат Джаррет такой же. Но я не могу закрыть глаза на то, что делают с моим народом.
– Я всегда буду молиться за тебя, – мрачно проговорил Джон.
Джеймс улыбнулся:
– И я буду молиться за тебя.
– Может, мы оба переживем все это и будем спокойно жить, ловя рыбу в затененных кипарисами речках.
– Возможно. Но какое же «рутинное» поручение привело тебя сюда на этот раз? – поинтересовался Джеймс.
– О! Чрезвычайно приятное! – радостно воскликнул Джон, и его янтарные глаза засветились удовольствием. – Меня назначили сопровождающим. – Блеск в его глазах внезапно угас, и он сморщился. – Боюсь продолжать, зная твое отношение к майору, пославшему меня сюда. Но ее ты видел? Черт, да любой мужчина с любым цветом кожи найдет ее великолепной! Это самая красивая женщина из всех, каких я когда-либо встречал. Нравится мне Уоррен или нет, но он – мой командир. Когда он решительно заявил, что мы с ней должны вступить в брак, я был глубоко встревожен. Уоррен – жестокий, подлый мерзавец… – Джон вздрогнул. – Послушай, ты мог бы вообразить себе женский вариант Майкла Уоррена? Это было бы ужасно. Поэтому я представлял себе нечто мужеподобное, возможно, даже с темными жесткими усиками, а то и с бакенбардами! Я думал увидеть чудовище с ужасными манерами. Знаешь, я приехал сюда почти дрожа от страха, а твой негодный брат не только не помог мне, но даже жестоко дразнил меня. А потом меня подвели к ней, и я был так потрясен, что потерял дар речи, когда нас представили друг другу. Думаю, Джаррет до сих пор смеется надо мной.
Сердце Джеймса все сильнее и сильнее сжималось. Стиснув зубы, он не выказал никаких чувств.
– Ты говоришь о мисс Уоррен?
Судя по тяжелому вздоху Джона, он успел влюбиться, во всяком случае, безоглядно увлечься.
– Конечно! А ты познакомился с ней?
– О да, – мрачно подтвердил Джеймс.
– В ней столько огня! Многие молодые женщины перепугались бы, если бы их отправили в самую глубь Флориды, а она не боится. Напротив, засыпала меня вопросами. Это любознательная, умная девушка…
– И потрясающе сложена, – вскользь заметил Джеймс.
– Ну да, и это тоже, – рассеянно согласился Джон, но, тут же засмеявшись, хлопнул Джеймса по спине. – Да, и это тоже! Но уж ты-то, несомненно, разглядел в ней нечто большее. Жена – это спутница, а та, что способна понять любовь мужчины к такой дикой земле…
Казалось, Джон Харрингтон нашел родственную душу, готовую разделить с ним его воображаемый рай.
– Пожалуй, тебе пора вернуться к ней. Когда ты отвезешь ее к отцу и куда? Не так давно я слышал, что он убивает мужчин, женщин и детей к югу от Окалы, и этот район сейчас особенно опасен для всякого, кто имеет хоть отдаленное отношение к Уоррену.
– О, мы не уедем так скоро. Я должен доставить ряд донесений в Тампу и вернуться за девушкой с большим эскортом. Уоррен купил дом в Таллахасси, но я пока еще не получил указаний доставить ее именно туда. Полагаю, после войны он намерен заняться политикой. Ведь воюющие против индейцев очень преуспевают в ней! Взять хотя бы Эндрю Джэксона.
– Джэксон пережил все свои войны. Посмотрим, переживет ли их Майкл Уоррен, – ответил Джеймс.
– Уоррен – крепкий орешек.
– И кое-кто из наших вождей тоже. Черт, я готов убить Уоррена, лишь бы не видеть его, – признался Джеймс.
Но Джон Харрингтон уже не слушал, а смотрел куда-то перед собой, и на губах его играла улыбка.
– Она ничуть не похожа на него. Ничуть не похожа…
– Каким образом ты убедился в этом во время столь непродолжительного знакомства?
Мягко улыбаясь, Джон покачал головой:
– Я говорил с ней.
– Ну, тогда конечно! – саркастически обронил Джеймс, но Джон не заметил насмешки.
– Она так всем интересуется. И тобой тоже.
– Что?!
– Ты заинтриговал ее.
– Чем же?
– Ну, знаешь, твое прошлое, воспитание… Вот что я имею в виду. Она не из тех глупых женщин, которые считают, что индейцы всего на одну ступень выше диких животных. Прости, Джеймс, но кое-кто из них действительно так думает…
– Я прекрасно знаю это. Продолжай.
– Ее интересуют жизнь, разнообразие языков.
– Хм, если ей повезет, она не слишком много узнает об этом.
– Ты сегодня мрачно настроен, Джеймс Маккензи.
– Соответственно своей жизни.
– Друг мой, научись ценить краткие мгновения мира и покоя.
Джеймс слегка смутился. Да, он слишком мрачен. Отчасти из-за раздражения, отчасти из зависти. К этим чувствам примешивались ненависть к Майклу Уоррену и желание, пробужденное в нем его падчерицей. Джеймс убеждал себя, что девушка и Харрингтон очень подойдут друг другу, поэтому он должен радоваться за друга.
Но при этом вспоминал лишь о том, какое испытал возбуждение, увидев Типу. И оно не покинуло его, а, напротив, усиливалось.
«Она совсем не то, что мне нужно, и не может стать спутницей моей жизни», – твердо сказал себе Джеймс. Он пытался рассуждать трезво, не забывая о том, что Харрингтон – прекрасный человек и хороший друг. Пусть и несколько восторженный сейчас.
Джеймс кивнул:
– Может, ты и прав, и мне действительно следует научиться ценить тишину и мир, пока это возможно.
Тут он заметил в дверях Тару и понял, что она разыскивает их.
– А, вот вы где! Что вы тут делаете?
– Пытаемся положить конец войне, – ответил Джеймс. – По крайней мере между нами.
– Если бы речь шла о вас двоих, войны бы не было. Впрочем, в моем доме сегодня вообще нет войны. Пойдемте-ка в дом. Свечи на пироге Джаррета уже зажжены, и я хочу, чтобы он задул их все одним махом.
Переглянувшись, мужчины пожали плечами и последовали за Тарой.
Джеймс заставлял себя забыть о дочери Уоррена, но глаза его помимо воли искали ее. Он стоял поодаль, когда внесли торт и освободили для него место на столе. Тара поддразнивала Джаррета, гости, коих собралось около пятидесяти, поздравляли его. Джаррет задул все свечи сразу, и ему тут же сказали, что его место среди больших политиков в Таллахасси. Тут все рассмеялись, и вновь заиграла музыка.
Дживс, проворный чернокожий дворецкий, «истинный правитель Симаррона», как любя называл его Джаррет, подошел к Джеймсу с серебряным подносом, уставленным бокалами с шампанским.
– Джеймс Маккензи, что-то вы сегодня слишком серьезны, мой молодой друг. Джеймс взял бокал.
– Сегодня я слышу это Довольно часто.
– Наслаждайтесь этим вечером, ибо потом наступит завтра!
– А вот и вы заговорили мрачно, дружище.
Дживс улыбнулся, и белые зубы сверкнули на черном лице.
– Я просто сознаю, что наша жизнь тяжела, поэтому, сэр, и советую, насладиться моментом, ночью, волшебством, словом. Всем тем, чем можно, сэр.
Джеймс засмеялся, допил шампанское и поставил бокал на поднос.
– Если вас это порадует, друг мой, тогда я готов улыбаться весь вечер, от уха до уха.
Дживс протянул Джеймсу еще один бокал:
– Это поможет вам, сэр. Хотя шампанское и доставлено окольными путями, но оно из Франции.
– Французское – значит, отличное!
– Наслаждайтесь вечером, сэр, – повторил Дживс, чуть вздернув подбородок, и отошел от него.
Джеймс направился в зал, где гости кружились в танце под веселые звуки скрипки.
Он не искал ее, но увидел сразу. Джон Харрингтон, высокий и красивый, чуть скованный в военной форме, вальсировал с дочерью Уоррена в головокружительном темпе и смотрел на нее с обожанием. Она, казалось, не замечая этого, о чем-то оживленно беседовала с ним.
Музыка умолкла. Они были в дальнем конце зала, но Джеймс видел, как Джон, что-то сказав девушке, отошел – видимо, за шампанским или пуншем.
Тила осталась одна. Снова зазвучала музыка – теперь меланхолическая и чарующая.
Джеймс пересек зал, прежде чем успел понять, что делает, обнял Типу и закружил в танце, даже не попросив ее согласия на то.
Но она и не возразила. Лишь брови ее взметнулись, когда Тила посмотрела ему в глаза. Джеймс, держа ее за талию, двинулся сквозь толпу танцующих в просторный холл, а потом на веранду, освещенную луной. Здесь не танцевали, но музыка была хорошо слышна, и он продолжал кружить Тилу в танце.
– Значит, вы приехали в Симаррон, встретили жениха, и все за один день, мисс Уоррен? Она чуть нахмурилась:
– О чем вы?
– О моем друге лейтенанте Харрингтоне.
– Но лейтенант Харрингтон не… – Тила умолкла.
– Один из самых замечательных белых людей, – продолжил Джеймс.
– Лейтенант очарователен, но он не мой жених.
– Ошибаетесь. Видимо, майор Уоррен забыл сообщить вам об этом.
– Майор Уоррен не распоряжается моей жизнью.
– Он ваш опекун и отдает приказы.
– Я не его солдат и не подчиняюсь приказам.
– Разве?
– Как и приказам любого другого мужчины, – холодно сообщила она.
– Возможно, вас удивит это, но в нашей глуши, мисс Уоррен, порой лучше подчиняться приказам. Это безопаснее. Уверяю вас, здесь, среди рек, холмов и болот, куда надежнее быть женой Харрингтона, чем дочерью Уоррена.
– Постараюсь запомнить это, мистер Маккензи. Но любопытно: что мой отчим сделал вам?
– Именно мне?
– Да! Он что, ранил вас, преследовал, оскорбил? Вероятно, волосы у него зашевелились, а рука сжалась, потому что Тила внезапно поморщилась.
– Нет, мисс Уоррен, хотя я и мерзкий индеец, он ни разу не коснулся меня. Если бы такое случилось, Уоррен был бы мертв. Но он оскорбил меня так, как никто другой. Оскорбил своей жестокостью…
– С белыми тоже обращались жестоко.
– Только не я, мисс Уоррен, только не я.
– Вы делаете мне больно, – спокойно заметила Тила. – Вы слишком крепко держите меня.
– Значит, вас вообще не нужно держать.
– Это вы подошли ко мне. Я не приглашала вас танцевать.
– Верно. – Джеймс остановился так внезапно, что девушка, столкнувшись с ним, ударилась о его грудь. Изумленная, она даже не отстранилась.
И Джеймс не отпустил ее. Он слышал, как громко, но в унисон бьются их сердца, вдыхал ее нежный, женственный аромат, видел обжигающий зеленый огонь ее глаз.
