Текст книги "Превратности любви"
Автор книги: Хелена Банч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
На следующее утро ее разбудил бивший в лицо солнечный свет. Мышцы приятно побаливали после танца и всего остального; она потянулась – жизнь все-таки отличная штука. Давно она не была так счастлива. А может, и никогда. Элизабет перекатилась на другую половину кровати…
И нашла только скомканные простыни.
Она вздохнула.
Дивная ночь – или дивный сон?
В любом случае это было чудесно. В любом случае потом неизбежно наступило бы утро.
Ну и ладно.
Неожиданно она осознала, что вспоминает тех мужчин, с которыми была близка. Полгода она прожила с профессиональным футболистом – потрясающим в постели, но уж больно недалеким. Потом у нее был весьма успешный бизнесмен, который в ресторане всегда доставал калькулятор, чтобы как можно точнее высчитать чаевые. Он полагал, что прав во всем, и никогда не давал ей возразить. Вспомнила она и собрата по профессии – актера, который настолько уверовал в равенство полов, что однажды даже не вышел из машины, пока она меняла колесо…
Впрочем, имелись у них и хорошие стороны – в большинстве случаев Лизе удавалось находить мужчин нежных и с чувством юмора, а недостатки есть у всех. Да и она сама – не исключение: недаром же каждый из них в конечном итоге уходил от нее. Элизабет сознавала, что нетерпелива и привыкла возводить барьеры вокруг себя. Все дело в том, что никто, ни один из этих мужчин, не любил ее настолько сильно, чтобы захотеть остаться рядом с ней и постараться преодолеть эти барьеры…
Расставаясь с футболистом, она спросила его: почему он испытывал необходимость обольщать столько разных женщин в течение жизни? «Хотел почувствовать, что я любим», – ответил он. Не был ли такой ответ своего рода упреком, что она не любила его, только его? Несомненно. Но так же верно, что ему важнее всего быть любимым. В этом она всегда ощущала свою несхожесть с ним. Потому что для нее чудо состоит в том, чтобы любить. Это не означает, что оно непременно предполагает счастье, нет. Со счастьем всегда можно разобраться. А чудо не позволяет собой управлять. Оно падает с неба неожиданно, слишком рано, слишком поздно, или совсем не падает, и нужно примириться с этим, ибо ничто иное никогда не будет столь же притягательным и фатально неизбежным.
И все-таки все мы зависимы, продолжала размышлять она, хоть всю жизнь и пыталась доказать свою независимость. Достаточно добраться до сути, чувства, направляющего нас, а затем выпустить его на волю, полностью отдаться ему, и оно дарует нам потоки счастья, растерянности или тревоги, столь характерные для любой зависимости. Мы зависимы от секса и от того эфемерного полета души, который принято именовать любовью. Зависимы от веры или милосердия, чтобы закрывать глаза на отчужденность и неспособность смириться с неоплаченными долгами. Зависимы от нежности и детской ласки, одураченные и готовые дурачить в ответ других, таких же, как мы сами. Зависимы от одиночества по утрам, зависимы от обмана, слов, грез, винных паров, сигарет, разговоров по душам…
В книге, лежащей сейчас на тумбочке, она прочла удивительную легенду о том, как изначально люди состояли из двух половин. Двое гармонично существовали в едином теле. Но однажды боги разделили их. С тех пор каждый бродит в поисках своей истинной утерянной половинки, второго «я», а когда находит ее, они соединяются в вечной, нерушимой любви. Но большинство людей бродят по земле, так и не найдя того, с кем их разлучили. Или ошибаются, думая, что нашли, и образуют несчастные, недолговечные союзы.
Эта легенда глубоко тронула Элизабет, словно рассказала о ней самой. Она объяснила ее боль, ее мучительное одиночество, ощущение неполноты собственного «я», лишенного части самой себя. Всю жизнь Лиза не переставала чувствовать, как тяжело жить, оставаясь лишь половинкой человеческого существа, частичкой мужчины или женщины, как чудовищно жить одному или не с тем, кто тебе предназначен.
Но тут все ее мысли мгновенно улетучились, поскольку в комнату вошел Ник. Оказывается, он никуда не делся, просто не хотел ее будить и курил на балконе.
Нет ничего более приятного, чем возвращение в реальность. Даже если это еще одна ступенька, на которую мы ставим ногу, шагая вниз; если, случайно, эта ступенька оказывается ступенькой реальности, нет ничего более приятного, чем ее твердая поверхность. Ты решительно спускаешься на эту ступень и, закрепившись на ней, чувствуешь дыхание тех, кто поднимается к безоблачным вершинам.
– Я хочу поцеловать тебя, – сказала Элизабет.
Ник подошел и сел на кровать.
Белокурые локоны Лизы были рассыпаны по подушке, солнечные лучи щекотали ее руки, готовые к объятиям. Юное тело, прелестное и легкое, как мгновение, томилось в ожидании его ласк.
– Который час? – спросила Элизабет.
– Не важно, – ответил Ник.Казалось, что в этот момент время навсегда остановилось.
Их пальцы переплетаются. Взгляды встречаются, проникая друг в друга, потом Ник отводит глаза, но она приподнимается в постели и приближается к нему – приближается до тех пор, пока не прижимается всем телом, голова ее чуть-чуть откинута назад, а дыхание обжигает его губы.
Они целуются.
А потом касаются друг друга, пробуют друг друга на вкус, блуждают языками, и Лиза потрясена, и боится его – и желает одновременно. Она дрожит, волоски на его теле встают дыбом, а уже вовсю шпарящее солнце высушивает и пот, и слюну на коже.
Ник обнимает ее – так крепко, что ребра будто слегка прогибаются от нажатия. Его лицо вспыхивает от возбуждения, но в то же время ее удивляет, насколько им уютно вместе – насколько вся эта новизна уже знакома.Им так хорошо друг с другом здесь и сейчас, что все остальное словно ушло в небытие.
А между тем он был женат, она была замужем, но все это не имело никакого значения. В порыве страсти они забыли о той, другой жизни, боясь разрушить, спугнуть свое счастье, такое хрупкое и такое безмерное.
Глава 3 Его жена
Чем руководствуется сердце? Любовью? Что может быть ненадежнее? Можно знать, что такое любовное страдание, но не знать, что такое любовь. Тут и утрата, и сожаление, и пустые руки. Пусть я не буду сгорать от страсти, при мне останется тоска. Ад, где все сулит рай. И все-таки это ад. Я называю жизнью и любовью то, что меня опустошает. Отъезд, принуждение, разрыв, мое беспросветное сердце, разорванное в клочья, соленый вкус слез и любви.
Альбер Камю [3]
Все начиналось с любви. Они знали, что условия не имеют силы, ситуации не имеют значения.
«Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает…» [4] Эти слова из Писания она помнила с детства – ее мама, эмигрировавшая из России, всегда старалась привить ей христианские ценности.
«Любовь никогда не перестает…» – Она свято верила в это.
Лето, ставшее свидетелем зарождения их любви, было полно ярости и красоты. Освежающие ночные дожди продлевали очарование весны, и весь июль листья были молодыми и свежими. А ветры, бушующие над Англией, прочесывали всю страну в своем танце.
Он читал ей стихи:
Дитя, сестра моя!
Уедем в те края,
Где мы с тобой не разлучаться сможем,
Где для любви – века,
Где даже смерть легка,
В краю желанном, на тебя похожем,
И солнца влажный луч
Среди ненастных туч
Усталого ума легко коснется,
Твоих неверных глаз
Таинственный приказ —
В соленой пелене два черных солнца.
Там красота, там гармоничный строй,
Там сладострастье, роскошь и покой…
И она готова была идти за ним хоть на край света.
Он рисовал ей прекрасные картины их совместного будущего, подкрепляя свое красноречие любимыми строками Бодлера:
И мы войдем вдвоем
В высокий древний дом,
Где временем уют отполирован,
Где аромат цветов
Изыскан и медов,
Где смутной амброй воздух околдован,
Под тонким льдом стекла
Бездонны зеркала,
Восточный блеск играет каждой гранью.
Все говорит в тиши
На языке души,
Единственном, достойном пониманья.
Там красота, там гармоничный строй,
Там сладострастье, роскошь и покой… [5]
Он обещал ей, что будет любить ее вечно.
И они любили друг друга, или, по крайней мере, им так казалось, но любовь, у каждого своя, только обнажала их несхожесть.
Она, доверчивая, почти счастливая, слегка испуганная начинающейся новой жизнью, которая превратит ее совсем в другую женщину, пыталась заранее представить себе, как все это будет; он, куда более опытный, понимал всю недолговечность своего чувства к юной девушке, которая обречена стать заурядной женщиной.
Она пленила его как раз тем, что неизбежно уйдет: душевной чистотой, способностью удивляться, атмосферой нетронутой молодости.
Разыгрывающий иллюзорные миры как слишком хорошо срежиссированную счастливую реальность – перед всеми своими женщинами, безмерно восторгавшимися тем, что представляло для него ценность на один день, – он казался ей идеалом будущего.
Или все-таки было нечто большее? Иллюзия, что реальную действительность можно изменить любовью?
Пропасть между ними росла, как растет дерево день ото дня – внешне неприметно, но в то же время глубоко и непреодолимо. Во всем чувствовалось изменение: в его мыслях и действиях, порой даже в чертах лица. И это пугало ее. Он жил словно в другом измерении. Там были его интересы, его мысли и чувства, цели, надежды, желания, судьба…
Его судьба! Стоило ей подумать об этом, как мрак непонятного, всепоглощающего страха накрывал ее своей тенью. Иногда, прежде чем воспротивиться этому, доказать несостоятельность подозрений или молиться в тишине, она ловила мысль о нем, стремительно пробегавшую в ее уме, как и мысль о той его другой жизни, которую она не могла постичь. Эти две мысли были тесно связаны между собой в единое целое, причем одна дополняла другую.
Тусклые очертания идеи мешали ее распознать. Как только она пыталась сосредоточиться на том, чтобы понять стоящую за этим истину, пропадала всякая возможность это сделать. Идея казалась неуловимой, надуманной. Даже минутная концентрация означала ее исчезновение, растворение.
На самом деле во всех словах, которые она когда-либо находила, чтобы оправдать его, скрывалась неуверенность в себе.
И в конце концов ее потаенные страхи обернулись банальной ревностью в наиболее утонченном виде, усиливая отвращение и неприязнь, приобретая такую форму, что ни одна разумная жена, возможно, не смогла бы этому воспротивиться.
В двадцать восемь лет она открывала в себе многое такое, чего раньше не замечала или не понимала, а если и понимала, то ни за что бы себе в этом не призналась – красота или непривлекательность окружающей ее обстановки, самая ничтожная деталь могли поднять или испортить ей настроение.
А ведь это было в ней всегда. Достаточно вспомнить, какие неприятные чувства овладели ею после свадьбы, когда она на собственном опыте убедилась в неприглядности некоторых сторон супружеской жизни, – например, оказалось, что ее непогрешимый муж мог, помочившись, забыть спустить за собой воду в унитазе, но хуже всего было то, что она не имела возможности поделиться своими маленькими бедами ни с кем из близких и, варясь в собственном соку, во всем винила свою несостоятельность.
Она испытывала ностальгию по молодости и по тем утраченным иллюзиям, которые реальная жизнь давно разбила вдребезги. Она тосковала по чистоте и наивности помыслов, в большинстве случаев недоступных зрелым людям, по безграничной и беззащитной доверчивости, которая к ней никогда не вернется, – все это осталось в прошлом. Тогда ее сердце было открыто для нежности, радости и волнения; новизна восприятия окрашивала ее жизнь множеством радужных оттенков, и мир еще не был истаскан до такой степени, как в нынешнее время, не был предсказуем и не шел на поводу у лжи и коварства, смиренно склонив голову.
Ее назвали Анной в честь великой русской балерины Анны Павловой, видимо, надеясь, что она пойдет по стопам родителей, чья жизнь была тесно связана с балетом.
Мама, балерина Большого театра в Москве, эмигрировав из России, вышла замуж за балетмейстера театра «Ковент-Гарден» и продолжила свою весьма успешную карьеру уже в Лондоне.
Однако не зря говорят, что «на детях природа отдыхает». Талантом Бог Анну не наделил, и она прозябала в безвестности, довольствуясь незначительной ролью танцовщицы кордебалета. Звезд с неба она не хватала, и даже в кордебалет ее взяли во многом благодаря авторитету отца.
Со своим будущим мужем Анна познакомилась, когда ей было восемнадцать, а ему двадцать пять. Блестящий молодой юрист, он помогал ее отцу улаживать кое-какие коммерческие вопросы. Высокий, красивый, обеспеченный, преуспевающий…
Увидев его в первый раз, она вспомнила, как в детстве говорила маме: «Может, я и не встречу своего принца в этом мире… и тогда никогда не выйду замуж. Но если он придет ко мне, то будет не таким, как другие мужчины. А значит, я сразу его узнаю. Не важно, как он будет выглядеть, но уверена, когда я загляну в его глаза, когда он заглянет в мои…»
И, заглянув в глаза Нику, так звали молодого юриста, она вдруг поняла, что это ОН.
Позже, когда он приходил, ее всякий раз охватывало волнение. Жар захлестывал шею и щеки, поднимался ко лбу. Ей казалось, что и она ему нравится, однако Анна боялась поверить в это. А ведь все было так ясно, как устремленный на нее взгляд Ника. Она этого не ожидала. Она даже не думала, что такой мужчина, как он, может заинтересоваться ею… и, однако, с самого начала Анна совсем не скрывала своегоинтереса, не признаваясь в том самой себе. Иногда она представляла, как он целует ее, но тут же прогоняла слишком вольную мысль. На самом деле ей только этого и хотелось с тех пор, как она заглянула ему в глаза и он ответил ей тем же.
Когда они целовались при встрече и прощании – легкие касания щек, дань традиции, – те случайные молниеносные поцелуи запомнились ей больше, чем страстные поцелуи в губы, что были у них потом.
Однажды он пришел, а отец опаздывал, застряв в пробке, и попросил ее развлечь гостя. Впервые она осталась с ним наедине. Они сидели в гостиной, пили кофе и вели светскую беседу ни о чем.
Анна распустила волосы. Окно с ее стороны было открыто, и золотые кудри развевались на ветру. Не то чтобы она стала похожа на поп-звезду, но, по крайней мере, больше не выглядела робкой школьницей. Порой в ее жестах вдруг проглядывала чувственность. Например, она покусывала мизинец на правой руке и при этом высовывала – как он понял, по рассеянности, – кончик языка между зубов. На ней была легкая блузка с большим вырезом и короткая юбочка. «Лето оказывает на нас неожиданное действие, – подумал Ник. – Как будто человек, разматывая кокон одежды, в которую он закутывается зимой, кое-где захватывает и покров благопристойности».
– Вы верите в любовь с первого взгляда? – вдруг спросил он.
– Почему нет? – смущенно ответила она. – Если, конечно, с первого взгляда вы влюбляетесь в саму женщину, а не в ее внешность.
– Понимаю. Хотя это довольно трудно определить, знаете ли. Полагаю, лучше всего – пригласить женщину на ужин и посмотреть, что из этого выйдет.
– Тоже вариант, – согласилась она.
– А в конце ужина сделать ей предложение, – засмеялся Ник.
– В этом что-то есть. Все лучше, чем делать предложение после напрочь лишающего здравомыслия поцелуя под луной.
Тут пришел отец и прервал их разговор, однако, прощаясь, Ник пригласил ее поужинать с ним в выходные. Она с радостью согласилась и тут же испугалась этого, вспомнив его слова: «А в конце ужина сделать ей предложение…»
Позже он уточнил, что заедет за ней в субботу, в семь вечера.
Интересно, в какой ресторан он ее поведет, гадала она.
Реальность превзошла все ее ожидания.
Ресторан, в котором они ужинали, располагался в аристократическом районе Лондона в роскошном отеле «Дорчестер». Это был один из самых лучших и знаменитых ресторанов в мире, попасть в который обычные смертные могли только мечтать, поскольку его давно облюбовали звезды шоу-бизнеса и прочие представители так называемой «элиты» общества.
Сделав заказ, в том числе и какое-то изысканное блюдо из трюфелей, – а блюда из трюфелей, представленные в широком ассортименте, были главной изюминкой меню, – Ник подождал, пока официант принесет им вино и наполнит бокалы, после чего завел беседу, умело направляя ее в нужное русло.
Какое-то время Анна больше молчала, отвечая односложно, счастливая уже оттого, что находится рядом с ним.
Но вино сделало свое дело, ее скованность вскоре улетучилась, а когда они выпили на брудершафт, она окончательно раскрепостилась, ощущая себя наверху блаженства.
– Только ты и я… вместе… как сказочные принц и принцесса, – тем временем говорил Ник.
– Да, у меня такие же ассоциации, – согласилась Анна. – Это все немного похоже на сон, не правда ли?
– Кто знает, что есть сон? Может, мы заснули в волшебной стране тысячу лет назад, принимая за реальность то, что на самом деле было сном. И только теперь наконец-то проснулись.
– Если бы все было так, как ты говоришь.
– Может, нам и сейчас все снится. Вопрос в том, чей это сон – твой или мой?
Анна на мгновенье задумалась.
– Я бы хотела, чтобы это был твой сон, – наконец сказала она. – И, раз я в нем, значит, ты думаешь обо мне.
– Тогда пусть это будет мой сон, – согласился Ник.
– И пусть он будет долгим, – добавила она.
– Пусть никогда не кончается, – заключил он.
А после десерта он сделал ей предложение и нежно поцеловал ее в губы. Она не могла поверить в свое счастье, тем более что они так мало были знакомы.
– Я люблю тебя, Анна! – шептал он. – Я люблю тебя!
– Почему я не проснулась, когда ты поцеловал меня? Мы все еще здесь. Сон продолжается.
– Это не сон, Анна. Или, если все-таки сон, тогда я люблю тебя во сне. А если мы проснулись, я люблю тебя и наяву. Я люблю тебя, Анна, где бы мы ни находились – в сказке или в реальном мире.Ну как она могла ответить ему «нет» после таких слов?
И куда все это делось после свадьбы?
Он требовал от нее откровенности, раскрепощенности, полной принадлежности ему. Она внешне подчинялась, но в глубине души испытывала непонятные сомнения в его любви.
У Анны вдруг появилась никогда не свойственная ей раньше страсть к вещам, она словно хотела спрятаться за одеждой, которая стала для нее чем-то вроде «второй кожи», вторым «я». Для Ника платья, блузки, свитеры Анны – бессмысленные, лишние вещи, мешающие ему видеть ее сущность, ее наготу – были ненавистны. Он даже ревновал Анну к этим вещам, которые могут беспрепятственно притрагиваться к ее коже, заменяя его настоящие, мужские прикосновения. Сомнения Анны – и в нем, и в себе – превратили одежду в некий фетиш: это было не только ее второе «я», но и второй «он», у которого можно найти защиту от настойчивости мужа, от его желания, иногда пугавшего ее.
Ей нравилось придумывать себе роли, находиться в постоянной игре, чтобы не позволить Нику полностью подчинить ее. Однако подобное запутывание следов имеет в качестве обратной стороны скованность и лишь частичную самореализацию.
Постепенно она все чаще и чаще стала отказываться от игры. Но это не помогло Анне избавиться от своей раздвоенности – одна женщина в ней хотела думать только о чувствах к мужу, другая – сдерживала и контролировала порывы первой.
Ведя нескончаемые диалоги с самой собой и со своим вторым «я», пытаясь освободиться от всего, что сковывает ее, и целиком отдаться любви, к которой призывал ее Ник, она все больше отдалялась от него.
И в конце концов убедила себя в том, что настоящим венцом отношений является ребенок, именно он способен сделать любовь вечной. Эта классическая по своей простоте мысль помогла ей примириться с собой. А забеременев, она окончательно избавилась от ощущения собственной раздвоенности, ибо второе существо, зародившееся в теле Анны, ничуть не мешало ее цельности и даже придавало окончательный и завершенный смысл их с Ником любви.
Анну переполняла нежность, которую она никогда не испытывала прежде и которую хранила только для себя, не желая рассказывать о ней мужу, потому что сама природа подобных переживаний исключает возможность делиться ими с кем бы то ни было. Казалось, ничто не могло омрачить, умалить или хотя бы приглушить ее счастья, и она пила его полными чашами.
Однако муж не разделял оптимизма Анны по поводу рождения ребенка.
– Представляешь, – жаловалась она подруге, – Ник считает, что ни один из нас эмоционально не созрел для ответственности за другую жизнь.
Именно так он тогда и сказал. В общем-то вполне разумные, даже справедливые доводы. Впрочем, слова приходят и уходят, вот и те – отзвучали и растворились в воздухе, словно сон в короткую летнюю ночь.
Но по прошествии времени Анна стала замечать странное охлаждение, овладевшее значительной частью ее души, охлаждение, увеличившее пропасть между ней и Ником. Как с этим смириться, как позволить умереть страсти, которая освещала ее жизнь?
Как это с ней случилось? И что нужно изменить? Она не знала, у нее не было ответа. Она все еще любила своего мужа. И в то же время будто что-то умерло где-то в самой глубине ее сердца, он больше не возбуждал в ней никаких чувств. Одну лишь привязанность к тому, что они сделали и пережили вместе. Что-то вроде верности их браку, который нельзя было назвать несчастливым.
Да, Анна по-прежнему любила мужа. Он был умен. Он много работал, и она гордилась его успехами. Он мало занимался ребенком? Но можно ли ему на это пенять, когда у него столько дел? Раньше он часто шутил. Теперь все реже бывает в хорошем настроении.
И, похоже, она его раздражает.
А может, она сама в этом виновата?
Мир принимает нас по нашей самооценке, таков уж закон жизни, поэтому чувство вины становится блоком, который не только не дает другим узнать нас, но также стоит на пути к нашему счастью.
То, что эта мысль, необъяснимая и бесформенная, не покидает ее сознания, пребывает вне досягаемости, но волнует и не теряет силы, сбивало с толку и вызывало удивление.
Используя простое объяснение, к чему она инстинктивно стремилась в силу своего характера, все можно было свести к следующему: муж любил ее так же, как и она его, но жизнь Ника не ограничивалась только домом и семьей, у него было много других интересов.А у нее, кроме семьи, ничего не было.
Глава 4 Ее муж
Что такое любовь? Это шелест ветра в розовых кустах, нет – это пламя, рдеющее в крови. Любовь – это адская музыка, и под звуки ее пускаются в пляс даже сердца стариков. Она, точно маргаритка, распускается с наступлением ночи, и, точно анемон, от легкого дуновения свертывает свои лепестки и умирает, если к ней прикоснешься.
Кнут Гамсун [6]
Неразделенная любовь так же отличается от любви взаимной, как заблуждение от истины.
Жорж Санд [7]
Ему было тридцать пять лет, но выглядел он старше своего возраста, чему способствовали аристократическая бледность, редкие волосы, зачесанные назад, седина на висках плюс обстоятельность, которая отличает людей, скроенных из одного куска. В наше время цельные личности встречаются редко, и, вполне вероятно, скоро их степенные манеры сотрутся в памяти. То, как они поднимают руку, чтобы надеть шляпу, подносят к губам стакан вина или, сдерживая скупую слезу, махнут на прощание внукам. Две глубокие вертикальные морщины пересекали его щеки, а очень светлые глаза под густыми ресницами словно поневоле вглядывались в его собственный внутренний мир.
Он был настолько богат и успешен, что это уже перестало приносить ему удовлетворение. Отцовское наследство он приумножил в десятки раз. Джордж Пейнтон-младший, или Додди, как ласково называла его мать, стал Джорджем Пейнтоном Всемогущим. Единственным и неповторимым. Есть, правда, в графстве Девон город с таким же именем, но, поскольку город этот считается одной из жемчужин Английской Ривьеры, Джордж примирился с наличием нежеланного тезки. Особенно когда понял, что может купить город Пейнтон со всеми его потрохами. Джордж много тратил на благотворительность, но состояние его от этого ничуть не уменьшалось. Он обладал уникальным талантом – извлекать прибыль практически из ничего.
Да только, похоже, с законами природы не поспоришь: если где-то прибудет, значит, где-то убудет, – так Джордж объяснял свою затянувшуюся на годы апатию.
Он объездил весь мир, видел все чудеса света, пил лучшие вина, вкушал изысканную пищу, курил замечательный табак и дурманящие травы, но при этом оставался всего лишь равнодушным созерцателем собственной жизни, надеясь, что, может быть, в один прекрасный день найдет смысл своего существования в вере, которая в конце концов дарует ему душевный покой.
Разве можно еще получить в этой жизни что-то, чего он не попробовал, не испытал, не коснулся, не присвоил или не отнял, не выпил, не истратил, не выкурил, превратив в дым?
Единственным, что еще могло вырвать его из многолетней спячки чувств, была игра. Ему казалось, что мир, где все просто и ощутимо, – это судьбоносное зеленое сукно. Что только за партией в покер можно соприкоснуться с чудом. Он держал в руках выигрыши, которые не так уж и радовали его, и отдавал проигрыши, которые доставляли ему мазохистское наслаждение. С картами в руках он чувствовал себя хозяином жизни и смерти. Ничто не могло сравниться с этим!
В тот день ему не везло.
– Т-твою мать! – воскликнул он и швырнул карты на стол.
Его новый приятель Генри ухмыльнулся и сгреб банк. – Я почти выиграл! – простонал Джордж.
Остальные просто рассмеялись и начали перемигиваться, как будто он ничего не видел.
Смена сдающего ему не помогла – результат оказался таким же.
– Черт возьми! – завопил он, когда его новый «лучший друг» Майкл выиграл следующую партию. – Это же… Черт побери!
Поначалу партнеры по игре с неохотой приняли его участие. Но, чем больше он играл, тем дружелюбней они становились.
После трех проигранных партий Джордж начал выказывать признаки сомнения и замешательства, но каждый раз они его подначивали «попытать счастья еще разок».
Добрые друзья, ничего не скажешь.
Когда перед очередной сдачей Энди Эббс поднял ставки, Джордж выпалил: «Принимаю!», потом: «Нет, пас!», потом опять: «Нет, все-таки принимаю!» – так, что Майклу пришлось напомнить, что сейчас не его очередь. Эту партию он тоже проиграл.
Джордж понимал, что они в сговоре, но его это мало беспокоило. Он играл, чтобы оживить свои чувства, а так было даже интересней.
К тому же, довольные тем, как все складывается, его партнеры по игре раскрепостились, и за карточным столом завязалась оживленная «мужская» беседа, чему способствовали и горячительные напитки.
– Каждый вечер она разводит жуткие церемонии с ужином, – жаловался на жену Генри. – Вообще-то я давно уже ей сказал: «Джейн, не стоит суетиться. Я ведь женился на тебе не ради того, чтобы ты мне готовила. Неужели нельзя иногда поужинать просто пиццей или купить каких-нибудь полуфабрикатов для микроволновки?» Нет же. Каждый вечер это должен быть идеальный ужин, как с картинки в журнале. Не знаю, может, так было заведено в доме ее родителей. Вот и вчера вечером мы сидели по разные концы нашего огромного стола в столовой. Свечи, все такое. Но, что бы я ни делал, все ее раздражало. Я выпил бокал вина и налил себе еще. Ей это не понравилось. Наверное, решила, что я опять слишком много пью. Тогда я похвалил ужин, сказал, как все красиво выглядит и вкусно пахнет – мол, даже не хочется такое великолепие есть. Она немедленно надулась. И что, собственно, ее не устроило в моих словах?
– Жена, какой бы покладистой она ни была, никогда не сможет понять тебя, – заметил Энди. – Слишком уж мужчины и женщины разные.
– И все-таки жениться стоит, – возразил Майкл. – Женатый человек переживает каждое происходящее с ним событие дважды. Сначала оно действительно происходит, а потом, уже дома, повторяется вновь. И, зачастую, второй раз даже лучше первого. Можно сказать то, что не успел или не сумел, сделать то, что только хотел сделать, но не сложилось. Поверьте, нет более благодарного слушателя, чем жена. Когда мои командировки заканчиваются, я возвращаюсь домой, к жене, с историями о том, что случилось со мной в дороге. И в пересказе события эти ничего не теряют, мистер Эббс. Я уже сейчас представляю, каким счастьем будет светиться ее личико, когда я поделюсь с ней тем, что говорил вам и, если смогу запомнить, что вы говорили мне. Открываю, – добавил он, выкладывая на стол свои карты.
– А я не хочу себя связывать по рукам и ногам, – подключился к беседе Джордж. – Тем более что привлекательных женщин на свете – тьма, и одна другой лучше, так зачем же себя ограничивать?
Его три дамы были старше, чем две «пары» Майкла, и он подвинул к себе выигрыш.
– Золотые слова! – одобрил Энди. – Вы запомнили, Майкл? Будет что рассказать жене.
– Неплохо, но не так, чтобы «ах», мистер Эббс. К тому же обычно все хорошие ремарки в разговорах я приписываю себе. Вот почему я и говорю: «Женитесь». Тогда и вы сможете подавать себя в самом выигрышном свете. Сможете приписывать себе удачные фразы, произнесенные мной.
– Но в семейной жизни должны быть и другие плюсы, – возразил Джордж.
– Плюсов в семейной жизни миллионы, но основа всего – дружеское общение… Вы знаете, что такое дружеское общение?
– Как вас понимать? В прямом смысле?
– Прямой смысл пусть толкуют словари. На мой взгляд, дружеское общение – это искусство завтракать, обедать и ужинать с другим человеком. Циники говорят, что невозможно каждый день сидеть за столом напротив одной и той же женщины. Но они судят по себе. А для двух людей, которые действительно любят друг друга, все возможно.
– Звучит не очень романтично, – заметил Джордж и сделал ставку.
– Уверяю вас, в нашей скоротечной жизни нет ничего более романтичного… – настаивал Майкл. – Пас, – добавил он и сбросил карты.
Джордж, познавший в этом мире все, не мог смириться с такой, как он полагал, узостью мышления и привел в ответ пример, который, по его мнению, должен был разбить доводы Майкла.
– Не могу согласиться, – сказал он. – Романтика подразумевает высокие чувства и даже жертвенность, если хотите. Однажды Александр Великий попросил, чтобы придворный художник Апеллес нарисовал Кампаспу, его прекрасную наложницу, совсем обнаженной. Апеллес, увидя нагое, совершеннейшей формы тело юной женщины, страстно в нее влюбился, и когда Александр узнал об этом, то под видом дара отослал ее Апеллесу. Александр был человеком большой души, но в данном случае он превзошел самого себя, проявив величие не меньшее, чем когда одерживал важную победу на поле боя. Он не только подарил Апеллесу тело своей возлюбленной наложницы, но пожертвовал и собственной любовью, совершенно забыв о том, что Кампаспа из подруги царя станет подругой простого мастера. Вот это – романтика! А вы говорите «каждый день сидеть за столом напротив одной и той же женщины». Глупость, да и только.Это не глупость, совершенно не глупость, – возразил Майкл. – Романтика есть везде, нужно только увидеть ее. Если рассуждать как вы, то и в сказочных историях, вдохновлявших не одно поколение, нет ничего романтичного. Ну, зачем, например, нужны семимильные сапоги, если требуется попасть в соседнюю деревню, которая расположена всего в миле? А Золушка и принц? Подумайте о бесконечных, молчаливых вечерах, которые они проведут вместе после женитьбы. Что у них было общего? Нет, если так относиться к жизни, то и жить не стоит. Надо пытаться во всем находить хорошее, и тогда эти маленькие радости могут перерасти в большое счастье. Я так думаю.
