Текст книги "Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут"

Автор книги: Хелен Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

7
Внутренний враг

Матери и дочери делят джинсы и гены

Пять дней и ночей без кофе меня доконали. Жаждущий кофеина мозг мстил жуткой головной болью. Когда мы вернулись домой, я первым делом помчалась в любимое кафе. Латте стал для меня настоящим целительным бальзамом.

Пока мы отдыхали, зима начала вступать в свои права. Деревья стряхнули последние листья и теперь дрожали, стоя в неглиже под бледно-голубым небом.

Сразу после приезда я была записана на маммограмму, которую проходила раз в два года. Но на следующий день после осмотра Лидия должна была улетать на Шри-Ланку, и медицинские процедуры, естественно, оказались в конце списка неотложных дел. Несколько раз я даже хваталась за телефон, чтобы отменить запись. Я снова погрузилась в работу над книгой, с Лидией мы так ни о чем и не договорились, Интернет заваливал меня информацией о свадьбах, и у меня решительно не было времени баловать внутреннего ипохондрика.

Плюс ко всему, за несколько месяцев до этого мою грудь осматривала молодой врач, и она заверила меня, что все в порядке. Когда я попросила выписать направление в клинику, она сказала, что беспокоиться не о чем. Я спокойно могу принять участие в программе, которую спонсирует правительство. Придется подождать своей очереди, зато не надо будет платить.

Я почти согласилась на ее предложение, но что-то меня остановило. Может быть, инстинкт самосохранения. Или перепад настроения, которыми славятся женщины моего возраста. Эта доктор все-таки не была моим лечащим врачом; к тому же, учитывая ее молодость, вряд ли она представляла, что творят гормоны с дамами в период климакса. Если я не сделаю маммограмму сейчас, все равно придется делать ее потом, а от этого только больше проблем. Моя настойчивость достигла цели, хотя врач выписывала направление с тем же энтузиазмом, с каким я хожу на фильмы про вампиров.

Почти невозможно вспомнить, что на вас было надето в конкретный день, если, конечно, после него не осталось фотографий. Но бывают дни, когда мозг цепляется за несущественные детали, чтобы удержаться на плаву. Например, я точно помню, во что была одета, когда погиб Сэм: юбка цвета хаки и рубашка с красной отделкой ей в тон. Согласна, звучит не очень, но это были восьмидесятые.

Точно так же я помню, что надела в жаркий июльский день 2008 года, когда отправилась в больницу на рутинный осмотр груди. Если честно, одежда для меня всегда была источником разочарования. Вечные проблемы с гардеробом – мое проклятие. Иногда, если в магазине попадается адекватный продавец-консультант, от общения с которым не остается ощущения, что мне откровенно лгут, я сдаюсь и покупаю пару-тройку вещиц. И даже надеваю их потом – тоже пару-тройку раз.

Но в итоге мой гардероб неизбежно сводится к паре штанов и нескольким топам, которые еще не трещат по швам. А уж когда они подходят по цвету к туфлям (если попадаются удобные и крепкие, я могу таскать их года по три и больше), этот «комплект», увы, становится моей униформой.

В то утро было так холодно, что я достала полуботинки на каблуках. Они были такими старыми, что я уже толком не помнила, покупала ли я их, когда они находились на пике моды или же когда они переживали второе ретророждение. Новые черные брюки должны были компенсировать потрепанность обуви. Что же до зеленой рубашки с расшитыми плечами (дань уважения Джону Уэйну[12]12
  Американский актер, которого называли королем вестерна.


[Закрыть]), выбор на нее пал лишь потому, что из всех вещей в шкафу она меньше всего нуждалась в глажке.

Все, кто когда-либо проходил маммограмму или осмотр груди, знают, что лучше надеть юбку/брюки и верх, который легко снять. Если на вас останется хоть часть одежды, считайте, что вам повезло. Так что этот наряд подходил идеально.

Я примерила красную шляпу, в которой выглядела точь-в-точь, как моя мама. Если мне не изменяет память, нечто подобное носила еще бабушка; этот фасон уважал Уинстон Черчилль и до сих пор ценит Колин Фаррелл. Учитывая, что природа наградила всех женщин в нашем роду одной выдающейся фамильной чертой (а именно носом), мы должны радоваться, что нам подходит хотя бы такой головной убор!

Есть что-то успокаивающее в мысли, что твои предки веками были верны одной шляпе. Не сомневаюсь, что дочери, поэкспериментировав с беретами и широкими полями, поддержат семейную традицию. Я больше не боялась выглядеть, как моя мама. Значило ли это, что я наконец выросла? Красная шляпа с успехом реабилитировала бы непогожий серый день. Но, увы, для нее нужна была соответствующая прическа. Поэтому шляпа вернулась на полку.

Пролистав все старые журналы в приемной больницы, я наконец оказалась у рентгенолога. «Расслабьтесь, – сказала доктор, помогая мне принять правильную позу для маммограммы. – Вы слишком напряжены. Сдвиньтесь чуть-чуть вправо. Опустите плечи. Расслабьтесь. (Да я уже расслабилась!) Подойдите вперед. Правую руку на аппарат. Возьмитесь за эту ручку. Нет. Отойдите назад. Вот так. Расслабьтесь, – говорила она, сплющивая мою правую грудь между двумя пластинами механизма. – Вдохните. Не двигайтесь. Теперь возьмитесь за ручку».

Это повторилось три раза, а через пять минут доктор выскочила в холл, извинилась и сказала, что недодержала снимки, так что придется все переделывать. Меня удивила ее некомпетентность. Хотя потом я поняла: она вполне могла притвориться, что ошиблась, поскольку не хотела нервировать меня раньше времени. Вскоре доктор проводила меня в кабинет для ультразвукового исследования.

В отличие от рентгенолога, которая явно была не расположена общаться с пациентами, узистка страдала словесным поносом. Она выдавила теплый гель мне на грудь и осмотрела ее при помощи УЗИ-сканера. Обычно я люблю задавать вопросы врачам – так я чувствую, что они тоже люди, а не безликие ученые в белых халатах. Но с этим доктором я не могла вставить ни слова! Она рассказала о своих детях и внуках, о засухе, о том, где живет, а под конец спросила, не чудесно ли, что в наши дни все могут записаться на УЗИ, чтобы проверить грудь?

– Вы такая молодец, обязательно побалуйте себя чем-нибудь вкусненьким, когда вернетесь домой, – щебетала она. – И не один раз!

«Господи, да что с ней такое?» – недоумевала я, пока доктор вытирала гель бумажными салфетками, помогала мне надеть больничный халат и провожала в холл.

Не люблю замкнутые пространства. В холле было пусто, если не считать очередной пачки журналов. Эти по большей части рассказывали о доме и декоре. Рассеянно пролистывая фотографии белоснежных кухонь, за окнами которых простирался неправдоподобно синий морской пейзаж, я вдруг заметила, что остальные пациентки уже ушли…

Получается, про меня забыли и заперли здесь! Я не испытывала ничего подобного с тех самых пор, когда в начальной школе учитель закрыл меня в шкафу для щеток во время перемены. Я всегда попадала в беду из-за своего неуемного языка. Но теперь-то я уже взрослая! В сердце закралось тревожное чувство. Я хотела как можно скорее одеться и пойти домой.

– Ах, вот вы где! – воскликнула рентгенолог-индианка в белом халате.

Сверкая глазами, она проводила меня в кабинет, где уже лежали снимки моей правой груди. Десятки белых шариков, похожих на маленькие звезды, обозначали места скопления солей кальция. Что, в свою очередь, могло быть признаком неправильной работы клеток. Доктор очень осторожно подбирала слова.

Живущее во мне первобытное существо спряталось в углу кабинета и оттуда с опаской наблюдало за врачом.

Доктор назначила мне биопсию и записала к хирургу на следующий день. Она настоятельно рекомендовала привести с собой кого-нибудь для поддержки.

«Я что, умираю?» – подумала я, чувствуя, как внутри все замирает.

Мне казалось, что в кабинете сидит не одна Хелен, а несколько, и каждая по-своему переживает случившееся. Та, прежняя Хелен шла за мной по пятам, стояла рядом, пока я ехала на лифте, а потом села ко мне в машину. Она с любопытством наблюдала за тем, как внимательно я изучаю вцепившиеся в руль руки. Выступающие синие вены я унаследовала от мамы, они были неотъемлемой частью меня. По ним бежала кровь, в них бился пульс – кто знает, сколько еще он будет биться?

Пока я набирала номер Филиппа, пальцы у меня дрожали. Он вышел с совещания, чтобы ответить на звонок. Муж мягко сказал, что завтра обязательно сходит со мной в больницу. Я хотела, чтобы он разрыдался и закричал, что не хочет меня терять, что не позволит мне умереть! Тогда я смогла бы ощутить всю реальность ситуации.

Но ради его блага я старалась держать себя в руках. И Филипп поступал точно так же. Он спросил, не хочу ли я, чтобы он приехал и забрал меня из больницы. Да, да, увези меня отсюда, спаси меня! Но холодный голос рассудка заставил меня отказаться. Ведь в этом случае придется оставить машину в городе.

Я вышла из кабинета врача всего несколько минут назад, но уже сидела и представляла, как семья справится без меня. Для Филиппа это будет совершенно новый опыт. Он еще никого не терял, если не считать бабушек и дедушек. Мне нужно быть сильной для него.

Зато есть человек, который уже проходил через это. Мы с Робом через многое прошли вместе. Конечно, мы по-разному переживали смерть Сэма – и переживаем до сих пор. Но справиться с болью нам помогла Клео – черная кошка оставалась той ниточкой, которая связывала нас с Сэмом почти четверть века. В двадцать четыре года Роб страдал язвенным колитом, ему удалили толстую кишку. Так что сын куда лучше меня знал, каково это – быть одиноким, напуганным и преданным собственным телом.

Когда Роб узнал о случившемся, я сразу ощутила нашу эмоциональную связь. Он был очень осторожен в высказываниях, но я чувствовала: сын со мной, он рядом.

– Это ерунда по сравнению с тем, через что тебе пришлось пройти! – ободряюще сказала я по телефону.

На самом деле, с того момента, как врач упомянула о неправильной работе клеток, я впервые нашла силы быть честной с самой собой. Мы оба понимали, что доктора старались выдавать информацию аккуратными порциями, чтобы подготовить нас к результатам завтрашних анализов…

Отключая телефон, я была на удивление спокойна. Может, мой мозг наконец-то преодолел потрясение и включился в работу, но разговор с Робом заставил меня с надеждой взглянуть в будущее. Даже если все настолько плохо, что мне пора выбирать музыку для похорон, это не самый худший сценарий. Куда страшнее терять ребенка, который только начал жить. Вот это – настоящая трагедия.

Я включила радио, и в машине зазвучала джазовая заставка к четырехчасовым новостям. В Египте в железнодорожной катастрофе погибли сорок два человека; от Канады отделился кусок льда площадью семь квадратных миль. Да, обращаться за поддержкой к радио не самое продуманное решение. Это даже хуже, чем думать о тех, кто не попал в новости: о детях, страдающих от тяжелой болезни, или о взрослых, которым придется жить с горькой болью утраты.

В конце выпуска сообщили, что военные Шри-Ланки вытеснили из главного города в северном районе Маннар группировку «Тамильских тигров»… Снова Шри-чтоб-ее-Ланка.

Если и было что-то хорошее во всем случившемся, так это то, что Лидии теперь придется отменить поездку. Вряд ли она захочет ехать на другой конец света, чтобы сидеть на вершине скалы в то время, как ее мать борется с тяжелой болезнью. Признаюсь, в тот момент я даже поблагодарила Бога/Будду/мать-природу за свои «неправильные клетки».

Проезжая по берегу реки, в которой отражалось серо-стальное небо, я раздумывала и о других положительных моментах. В конце концов, врачи пока не сказали ничего определенного – быть может, все еще не так страшно. С другой стороны, слишком уж они интересовались историей моей семьи. Несколько лет назад Мэри, моя сестра, перенесла мастэктомию, а две тети умерли от рака груди.

Внезапно мне в голову пришла еще одна замечательная идея. Если я действительно тяжело больна, значит, можно с чистой совестью отменить тренировки в спортзале, куда я ходила два раза в неделю!

Девочки сидели на кухне, когда я зашла в дом и поставила сумку на стол. Мои малышки, мои доченьки, уже такие взрослые… Они заслуживают того, чтобы знать правду.

– Доктор сказал, что мои клетки работают не так, как нужно, – сказала я твердым голосом, как учитель, сообщающий о дополнительном задании на дом. Слова прозвучали так, будто я намеревалась пробить ими стену. Тактичность никогда не была моей сильной стороной. – Но все в порядке.

Все совсем не в порядке. У девочек было странное выражение лица, когда они бросились меня обнимать. Может, они решили, что я притворяюсь? Меня не покидало ощущение, что все это – сон. И что я наблюдаю за происходящим, сидя на каминной полке.

Кухонный кран зашипел, когда Лидия набирала воду в чайник. Скоро она позвонит и сдаст билеты. Я села на зеленый диван, а Катарина устроилась рядом на полу и прижалась к моим ногам, пряча глаза. Я погладила ее по волосам; дочь держала в руках книгу, но написанное там ее явно не интересовало. Может, она тихо плакала. Пятнадцать лет – самый неподходящий возраст для того, чтобы потерять маму. Хотя какой возраст подходит для этого?

Я задумалась, не стоит ли считать первую трогательную встречу матери и дочери в родильном зале репетицией этого момента. Все имеет начало и конец. И правильно, что мать уходит первой.

Но не так скоро.

Мы втроем никак не могли свыкнуться с происходящим. Я любила дочерей всеми клетками своего тела. Но если среди этих клеток есть «неправильные», значит, проклятие перейдет на Лидию и Катарину. Я всю жизнь стремилась к тому, чтобы они выросли сильными женщинами, но вдруг я передала им бракованные гены?

– С тобой все в порядке? – спросила Катарина.

Она дышала тихо-тихо, и голосок у нее был совсем детский, как в тот раз, когда я упала, катаясь на коньках, и дочка помогала мне встать на ноги. Ей было лет семь или восемь. Я сильно ушибла копчик, но поспешила заверить Катарину, что все хорошо. С мамами всегда все хорошо.

– Конечно! – ответила я, не решаясь нарушить это негласное правило.

– Но ведь у тебя что-то с клетками, – сказала Лидия, опуская чайные пакетики в чашки.

– Именно так, – кивнула я с наигранной бодростью. – Вот почему поход в больницу занял столько времени. Они сделали кучу снимков, а еще там была ужасная женщина, которая разговаривала со мной, как с ребенком.

У меня не хватило смелости спросить Лидию, полетит ли она на Шри-Ланку в свете последних событий. Она понимает всю серьезность ситуации и примет верное решение. Или Филипп уговорит ее поступить так, как нужно.

Чай – это хорошо, но недостаточно. Забравшись вглубь кухонного шкафа, я нащупала за электрической сковородкой утешительную гладкость бутылки с коньяком. Она помогла мне прий ти в себя после смерти Сэма. Поначалу жидкость обожгла горло, но потом организм принял ее, как давнего друга.

Филипп вернулся с работы пораньше. Девочки как раз резали овощи на рагу. Я сказала, что они обязаны приготовить «что-нибудь вкусненькое», и они преувеличенно весело рассмеялись.

«Так вот что значит носить в себе неправильные клетки, – подумала я. – Люди начинают смеяться над твоими шутками!»

– Они вовремя обнаружили болезнь, так что все будет хорошо, – сказала я, отчищая котелок после ужина.

И все же я чувствовала, как начинаю отдаляться от семьи. Со своего места на каминной полке я представляла, как отец и дочери справляются без меня. Они будут любить и поддерживать друг друга. Они всегда будут рядом.

Ну как я могу их оставить?

Просыпаясь третий раз за ночь, я решила посчитать, с чем мне повезло в жизни. У меня чудесный муж, замечательные дети, и здравоохранение у нас в городе выше всяких похвал.

Открыв глаза в четвертый раз, я увидела кружащиеся надо мной лица умерших подруг. Няня Лидии, Анна-Мария; совсем молодая соседка; мамина подруга Вики; тетя Эдна… Все они стали жертвами болезни, которая поражает каждую восьмую женщину. И начинается все с «неправильных» клеток в груди.

Иногда мне кажется, что я знаю больше ангелов, чем живых людей.

Засыпая, я успела подумать, что в некоторых вопросах мой муж совершенно безнадежен. Нужно будет успеть подыскать ему новую жену.

8
Покинутая

Своевольные дочери рождаются для того, чтобы бросить вызов упрямым матерям

Все следующее утро я ждала, когда Лидия наконец скажет, что отменила поездку. После завтрака она спустилась из спальни, завернувшись в розовую шаль, и пригласила меня сходить куда-нибудь выпить кофе. Она предложила кафе «Шар» неподалеку от нашего старого дома. Я пустила Лидию за руль – в основном потому, что не слишком доверяла себе после случившегося накануне.

«Шар» блестел зеркалами и отполированным деревом. За то время, пока нас тут не было, в кафе успел поменяться персонал. Справедливо рассудив, что сейчас Лидия сообщит об изменении своих планов, я заказала два латте (один с соевым молоком) и приготовилась выглядеть удивленной.

Когда врачи подозревают у тебя смертельную болезнь, лучше поговорить о чем-нибудь другом. Я спросила Лидию, как дела у Нэда. Оказалось, что помимо хронических опозданий и сумасшедших идей (вроде средневековых боев на пластмассовых мечах в городских парках) он держит симптомы под контролем.

Лидия старалась не распространяться по поводу «симптомов», хотя мне всегда казалось, что это ненормально – слышать голоса в голове. Дочка уговаривала его бросить курить, похудеть и обновить гардероб. Но он не поддавался. Продолжал дымить, как паровоз, и отказывался носить «новые» вещи, купленные в благотворительных магазинах. Я спросила, что случилось с шарфом, который я для него связала. Оказалось, Нэд ни разу его не надевал. Во всяком случае, при Лидии. Я улыбнулась. Да, мужчин не переделать!

– Может, он наденет что-нибудь приличное хотя бы сегодня вечером, когда будет провожать меня в аэропорт, – мимоходом заметила Лидия.

Я даже не сразу поняла, что именно она сказала.

– Ты все-таки летишь? – уточнила я, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

– Сейчас уже поздно менять планы, – ответила дочь, потягивая латте с соевым молоком.

Я не могла поверить, что Филипп не поговорил с Лидией и не убедил ее задержаться дома еще хотя бы на несколько недель.

– Но я, вполне возможно, серьезно больна… – пробормотала я, чувствуя, как жалко прозвучали эти слова.

Лидия уткнулась взглядом в чашку с кофе. Окажись я на ее месте… Но так уже случалось, и не раз. Она знала, что я на все готова ради своих детей.

Неужели дочь считает, что ее мать настолько несокрушима?

– Эта поездка очень важна для меня… – Лидия говорила со мной, как врач с беспокойным пациентом. – Я очень долго копила на нее. И…

– И что?

– Это трудно объяснить… Но… Я подумываю о том, чтобы стать буддийской монахиней.

– Кем? – Завсегдатаи кафе встревоженно взглянули на нас поверх газет.

Нет, это не может быть правдой. Моя девочка просто запуталась. Эксперименты с духовными учениями в ее возрасте – это одно. Но бросить учебу, семью и наплевать на свое будущее, чтобы стать невестой Будды, – нет, пусть и думать об этом забудет.

Не поймите меня неправильно, я ничего не имею против буддийских монахинь – в теории. Если бы кто-нибудь из моих друзей сказал, что их дочь собирается посвятить себя буддизму, я бы, вполне возможно, восхитилась ее поступком. Будучи довольно «духовным» человеком, я всегда поддерживала людей, которые пытаются постигнуть нематериальное. Но я оказалась не готова к тому, что этим всерьез увлечется моя дочь. Неужели я такая лицемерка?

Я как-то раз видела западную девушку в бордовых одеяниях и с бритой головой на улице возле университета. Нет, своей дочери я разгуливать в подобном виде не позволю.

– Это все из-за того монаха? – тихо спросила я.

Лидия замкнулась; по лицу дочери невозможно было понять, о чем она думает. Она посмотрела на меня вызывающе, хотя в глазах блестели слезы.

– Ты думаешь, мне будет легко? – спросила она, поднимаясь из-за стола и готовясь уйти. – Забыть всех, кого я люблю, и прислуживать девятилетним монахам только потому, что они мальчики?

Лидия принадлежала к древнему роду феминисток. Не в нашем характере было добровольно подчиняться кому-либо.

Бунт. Вот что происходило на моих глазах. Свое вольные молодые женщины выступают против матерей, чтобы понять, кто они есть на самом деле. Не так давно Лидия вела колонку о сексе в студенческом журнале. Не знаю, что шокировало меня больше. Моя дочь, пишущая о сексе или посвящающая себя буддизму.

Если ей так хочется бунта, почему бы просто не сделать татуировку?

– А что будет с твоей стипендией? – спросила я, из последних сил сдерживая поднимающуюся в душе бурю.

Лидия задвинула стул под стол и оглянулась по сторонам.

– Ты хоть понимаешь, сколько ребят все бы отдали ради такой стипендии? – Я тоже встала, чтобы быть с ней наравне.

– Это уже не важно, – тихо ответила Лидия, направляясь к выходу из кафе. – Хватит с меня экономики и политических наук.

Я процитировала ей слова шекспировского Гамлета: «Ступай в монастырь». Веками эти «учреждения» были местами для избавления от женщин. Если мужу надоедала жена или дочь не получалось выдать замуж, бедняжек вынуждали посвятить жизнь молитве и благочестию. И многие охотно прибегали к такому способу! Доказательство тому – огромное число монастырских руин на территории Европы. О восточных монахинях я знала куда меньше – только слышала, что они влачат жалкое существование и фактически являются служанками при монахах.

– И куда ты сейчас? – спросила я, направляясь к выходу из кафе вслед за дочерью.

– Домой, собирать вещи, – бросила Лидия. – Я пройдусь. Спасибо за кофе, – добавила она, прежде чем затеряться в толпе.

Я стояла у прилавка, не в силах поверить в случившееся. В каком веке она живет? Бросая чаевые в предназначенную для них банку, я вспомнила, как показывала маленькой Лидии разные причудливые штуки, которые купили в девяностых мои друзья, повернутые на философии Новой эры[13]13
  Общее название совокупности различных мистических течений и движений, в основном оккультного, эзотерического и синкретического характера. Также называемое «Эрой Водолея» и «Новым веком», движение зародилось и сформировалось в XX веке в процессе развития независимых теософских групп Великобритании и других стран. Достигло наибольшего расцвета на Западе в 1970-е годы.


[Закрыть]. Целительные кристаллы, приспособления для чтения ауры, – тогда они казались безвредными, но кто знает, может быть, именно в тот момент я задела какую-нибудь грань ее души, отвечающую за странность и эксцентричные выходки.

Пока Лидия шла домой, чтобы подготовиться к монашеской жизни в охваченной войной стране, я ехала в город, где мне предстояла другая битва.

Если вам нужна надежная поддержка, можете смело обращаться к Филиппу. В тот день он сидел со мной в приемной и листал журнал о яхтах, пока я решала кроссворды. Со стороны муж выглядел абсолютно спокойным. Может, эта сдержанность и невозмутимость вошли у него в привычку в армии… или даже в школе для мальчиков.

В приемной висел тяжелый запах страха. Кофейный аппарат с хрипами и кашлем выплевывал очередную порцию противной темно-коричневой жидкости в подставленный стаканчик. У того, кто выбирал для этой комнаты цветочное оформление, были явные проблемы с чувством юмора. Возле аквариума с тропическими рыбками красовался букет белых лилий, хотя всем известно, что лилии символизируют смерть.

Я обратила внимание Филиппа на скульптуру из плавника. «Лучше бы они это бревно на пляже оставили», – прошептал он. По тону мужа я поняла, что ему здесь тоже не нравится. Настоящая супружеская солидарность.

Жизнерадостная дама назвала мое имя, и Филипп пошел вместе со мной в кабинет хирурга.

Обитая светлым деревом комната производила очень приятное впечатление, даже несмотря на разложенные повсюду брошюры о том, как справиться со страхом и отчаянием. На столе врача стояла коробка с бумажными салфетками, медсестра в углу что-то печатала на компьютере. Я задалась вопросом, сидит ли она здесь для того, чтобы поддержать и успокоить пациентов, или же чтобы в случае необходимости выступить в качестве свидетеля в суде – пациенты разные бывают.

– Как это случилось? – спросила хирург чрезмерно участливым голосом, пока мы рассматривали звездную галактику на снимках моей груди.

Мне ее тон не понравился. Она как будто была матерью, успокаивающей ребенка, который упал с трехколесного велосипеда. Я общалась с достаточным числом докторов, чтобы хорошо усвоить одну вещь: они знают, что все плохо, задолго до того, как скажут вам хоть что-нибудь.

– А каково ваше мнение? – спросила я в свою очередь, применяя журналистскую тактику вопросов, на которые нельзя ответить «да» или «нет».

– Вы правда хотите знать? – отозвалась врач. Таким же тоном можно было спрашивать, действительно ли я хочу сунуть голову в кастрюлю с горячей кашей или продавать Библию в центре Багдада.

Нет, конечно! Давайте на этом остановимся! А я выйду отсюда и сделаю вид, что пришла на обычную маммограмму.

Увы, слишком поздно.

– Я думаю, что она злокачественная…

Слова хирурга прозвучали так, будто она швырнула об стену деревянный ящик с пустыми бутылками.

В кабинете воцарилась тишина. Я внимательно изучала воображаемые обломки.

– Но у меня нет времени болеть. – Я наконец оторвалась от этого увлекательного зрелища. – Я пишу книгу.

Конечно, она обязательно учтет этот момент и договорится со злокачественной опухолью, чтобы та слегка притормозила.

– И о чем ваша книга? – вежливо спросила врач.

– Об исцелении, – ответила я. У меня не было сил вдаваться в подробности.

Хирург криво улыбнулась. Она слишком много знала, чтобы воспринимать мои слова всерьез.

Я посмотрела на руки доктора. Маленькие, изящные, с сильными пальцами.

«Смелые», «позитивно настроенные» – такими словами стремятся охарактеризовать людей, оказавшихся в подобной ситуации. Но я себя такой не чувствовала. Людей, у которых нашли рак – особенно если речь идет о кинозвездах или рок-певцах, – обычно описывают как «полных желания победить болезнь». В себе я такого рвения не ощущала. Напротив, я чувствовала себя несчастным травоядным, схваченным мощными челюстями хищника, который все сильнее сдавливает зубами мою шею. Победить? Нет, я хотела упасть в обморок и тихо полежать где-нибудь в уголке.

– Опухоль растет, – мягко продолжила врач. – Она распространилась уже на всю грудь.

– Мастэктомия? – спросила я.

– Да.

Подождите-ка! Может, договоримся? Разве нельзя удалить только часть груди, сделать лампэктомию, о которой я читала в журнале? Зачем отрезать все сразу?

Хирург ответила, что, учитывая размеры опухоли, мастэктомия – единственный вариант. В моем случае лампэктомия также будет означать расставание с грудью. Я посмотрела на мужчину, которого встретила двадцать лет назад, мужчину, у которого хватило смелости и безумия на мне жениться. Он молча изучал ногти на руках. Мне требовалось время, чтобы оценить масштаб катастрофы.

– А другая грудь?

– Не исключено, что ее тоже придется удалить. Мы не можем сказать ничего конкретного до тех пор, пока не получим результаты биопсии и магнитно-резонансной томографии.

– Вы думаете, я…

– Я думаю, что сегодня вы и так достаточно узнали, – с преувеличенной бодростью ответила врач. – Будем надеяться, что я ошиблась, и опухоль абсолютно безвредна.

Ее слова слились в еле различимую тарабарщину. Хирург выписала мне рецепт на снотворное. Она сказала, что дожидаться результатов анализов будет легче, если я смогу нормально спать по ночам.

Медсестра протянула мне визитку психолога. Мозгоправ? Вот уж нет. Я решительно отвергла саму мысль об этом и все-таки сунула карточку в сумку. В конце концов, теперь мне понадобится любая доступная помощь.

В комнате для взятия биопсии мужчина, которого легко можно было принять за любителя моделек поездов, атаковал мою грудь прибором, напоминавшим помесь экскаватора со степлером. Местная анестезия не слишком помогла. Прибор выстрелил четыре раза, прежде чем доктор удовлетворился результатом.

Выйдя из клиники, я разрыдалась на плече у Филиппа прямо рядом с нашей машиной. Деревья в парке неподалеку помахивали ветками, выражая свое сочувствие. Я не впервые сталкивалась со смертью – сын, родители, друзья… Но я не была готова к тому, что она доберется и до меня. Не так быстро.

Я хотела пойти на свадьбу Роба в январе. Катарине нужна мать. И кто будет стричь Филиппу волосы в ушах?

Сама перспектива умереть – освободиться от тела – меня не пугала (я надеялась, что слишком больно не будет). Но то, что придется покинуть мужа и детей…

Вечером, ковыряясь вилкой в ризотто, я рассказывала о том, что произошло за день. Девочки старательно кивали, не зная, что нужно говорить в такой ситуации. Иногда я пыталась представить, как они будут выглядеть, когда жизнь украсит их черты парой-тройкой морщинок. Возможно, я никогда этого не увижу…

Загрузив посудомойку, Лидия поднялась наверх. Она в любую секунду может сказать, что не едет на Шри-Ланку. Мы помиримся, будем плакать и улыбаться.

Впрочем, об этом пришлось забыть, когда я услышала стук спускающегося по ступенькам чемодана. Лидия была одета во все белое, как просят одеваться семинаристов, и выглядела одухотворенной и неприступной.

Стук в дверь возвестил о том, что пришел Нэд. Его глаза сияли. Я не могла понять, какие чувства он испытывает: обиду, восторг или смущение. Возможно, все сразу. Стоя в дверном проеме, он казался выше и шире в плечах, чем обычно. Нэд словно излучал физическую угрозу и бросал нам вызов: ну же, попробуйте помешать мне похитить вашу дочь.

Мы поцеловали Лидию на прощание; я ничего не почувствовала, когда прикоснулась губами к ее щеке. Нет, это происходит не со мной. Моя дочь меня не бросит, она не сможет…

Порыв холодного воздуха. Дверь захлопнулась. Лидия ушла.

Заливаясь слезами, я бросилась в спальню и упала ничком на кровать.

Лидия любила сирот. Ее преданность людям в инвалидных колясках не знала меры. Она была готова пойти на все, чтобы собрать средства для помощи беженцам. Не ела яйца, поскольку знала, что их несут томящиеся в клетках птицы. Беспокоилась об окружающей среде до такой степени, что ездила на моем старом велосипеде, хотя у нас была машина, и уговаривала меня отапливать дом компостом. Возможно, она действительно сильно любила Нэда, Будду и своего монаха. Сердце моей дочери было так велико, что весь мир мог согреться в его сиянии.

Почему же ей было так трудно уделить мне хоть капельку своего тепла?